Книга: Минус Финляндия
Назад: Семенов Андрей Вячеславович МИНУС ФИНЛЯНДИЯ
Дальше: II

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

27 мая 1943 года, 23 часа 45 минут. Карельский фронт, участок 32-й армии.

 

— А я говорю, что Волга больше, — настаивал первый номер.
— Что ты привязался со своей Волгой! Ты Енисей видал? Море, а не река, — возражал номер второй.
— Да у нас в Астрахани другого берега не видать! А возьми, к примеру, воблу. Если под пиво…
— Да что ее брать-то? Ее и в руке не видно!
Первое отделение второго взвода второй роты Н-ского стрелкового полка стояло в боевом охранении в передовой траншее Карельского фронта. Их рота была на текущую декаду выставлена на передний край батальона, и теперь одиннадцать человек во главе с сержантом охраняли наш передний край. Первый и второй номера пулеметного расчета коротали время до конца смены, продолжая бесконечный разговор, который они начали еще больше года назад. Никому из них не приходило в голову вести его днем, в расположении части или на работах.
Они могли неделями не вспоминать о нем, но стоило только им оказаться в охранении вдвоем за пулеметом, как один из них минут через сорок продолжал его:
— Вот ты в прошлый раз говорил…
И снова тек неторопливый и беспредметный разговор, который ведут между собой солдаты, долго прослужившие вместе. Все анекдоты рассказаны. Все семейные перипетии поведаны и выслушаны. Письма читаны и перечитаны многократно. Но до конца смены еще больше двух часов, и надо себя чем-то занять, чтобы не клонило в сон.
— Ну и комарья тут, аж в ушах звенит! — второй номер помахал возле лица отломанной веточкой.
— Май, — объяснил наличие в Карелии комаров в это время года первый. — Давай, что ли, ракету дадим?
Второй пересчитал патроны к сигнальному пистолету.
— Нет. Сейчас соседи дадут.
И точно, в сотне метров справа от них хлопнула и ушла в сторону противника осветительная ракета. Пользуясь коротким светом, бойцы поверх бруствера осмотрели сектор обзора.
— Вот скоро начнутся белые ночи, тогда никаких ракет не надо, — сообщил первый.
— Тогда — да, — согласился второй. — Тогда не надо. Но Енисей все равно больше Волги.
Первый номер не стал спорить по поводу размеров Енисея, приложил ладони к ушам и как локатором стал водить головой, глядя в сторону противника.
— Чего там? — встревожился второй.
Первый сделал ладонью знак, требуя тишины, и снова приставил ее к уху.
— Ну чего там? — скорее продышал, чем прошептал второй через минуту.
Первый взялся за пулемет и веером пустил над землей две длинные очереди.
— Фриц! Ком! Гитлер все равно капут, — крикнул он, сложив ладони рупором, в пространство перед пулеметом.
Справа и слева в том направлении, куда стрелял пулемет, взлетели две ракеты. Первый выпустил еще одну длинную очередь над землей.
— Ну чего там? — уже громко спросил второй. — Не видно ни черта.
Негромкий голос метрах в семидесяти впереди откликнулся с финским акцентом:
— Товарищ, товарищ!..
Пулеметчики переглянулись.
— Ты кто? — первый снова взялся за пулемет.
— Товарищ, товарищ… Я свой, товарищ!
Первый перевел взгляд от прицела пулемета на второго номера.
— Смотри-ка! Финн, а по-нашему знает.
— Может, шпион? — встревожился второй. — Давай-ка его в расход, чтоб самим потом спокойнее было.
— Не стреляй, товарищ, — этот человек будто угадал его намерения. — Я свой.
Подумав короткое время, первый предложил второму:
— Может, не надо его в расход? Давай поймаем его и сдадим по команде. Вдруг он — ценный «язык»? Нам с тобой за него тогда медаль дадут.
— Догонят и еще раз дадут. Только раньше особисты затаскают. Замучаешься на допросах в Смерше доказывать, что ни в какой связи ты с этим фашистом не состоял и на твою позицию он вышел случайно, что вы с ним об этом заранее не договаривались.
— Не стреляй, товарищ, — настаивал голос, доносившийся с той стороны, и, кажется, убедил.
— Ладно, фашист, — разрешил первый. — Ползи сюда. Но только без фокусов! Враз пулями нашпигую, как поросенка чесноком.
Впереди послышалось кряхтение, и через несколько минут в окоп через бруствер перевалился человек с большим и грязным рюкзаком за спиной.
— Возись теперь с ним, — брезгливо отшатнулся второй. — Весь изляпался, поросенок.
— Надо сообщить командиру, — догадался первый.
— Зачем? Сменимся через два часа и этого с собой захватим.
— А два часа он с нами покурит?
— Ну да, — подтвердил второй. — Не отпускать же, раз уж поймали. Ну-ка, мил человек, скидывай свой сидор и ложись-ка на брюхо.
Человек недоверчиво покосился на пулеметчиков, но команду выполнил. Он с видимым облегчением скинул с плеч лямки рюкзака и лег на дно окопа. Второй вытащил из петель галифе ремень и ловко связал перебежчику руки за спиной.
— Это ненадолго, всего на два часа, — успокоил он. — Для твоей же пользы. А если ты попытаешься освободиться или бежать, то мы за тобой гоняться не будем. Тебя пуля догонит.
— Хорошо, — согласился человек. — Вы только рюкзак не трогайте.
— Да на хрена он нам сдался? — удивился первый. — В твоем грязном барахле копаться? Кому надо, тот разберется. А если ты захочешь, например, до ветру, то потерпи немного. Нам недолго стоять осталось. Или валяй под себя. Все равно твое обмундирование все в глине.
Через два часа перебежчика привели на командный пункт роты.
Как и на всех участках, где фронт стабилизировался хотя бы на месяц, берлоги командиров, даже младших, были оборудованы на совесть. КП роты располагался в довольно просторном блиндаже с крышей из четырех накатов бревен, способной выдержать прямое попадание осколочной мины. Внутри блиндаж был разгорожен парой плащ-палаток на две неравные половины. На меньшей половине командир роты жил с санинструкторшей, на большей он проводил совещания с командирами взводов. Почти все пространство от входа до портьеры из плащ-палаток занимали стол, сколоченный из снарядных ящиков, и две узкие скамейки из того же строительного материала. На столе лежал планшет и был установлен полевой телефон, дающий связь с батальоном и полком. Для освещения блиндажа использовалась лампа системы — «летучая мышь», подвешенная к потолку.
— Разрешите, товарищ лейтенант? — спросил «первый номер» пулеметного расчета от входа и, не дожидаясь ответа, втолкнул перебежчика внутрь.
За плащ-палатками послышался скрип нар, капризный спросонья женский голос недовольно спросил:
— Ну и кто там еще на ночь глядя? До утра со своей войной подождать не могли?!
— Мы это… — смутился своей бестактности боец. — Мы к ротному. «Языка» взяли.
Снова раздался скрип нар. Это санинструкторша будила командира:
— Сережа, проснись. Тут тебе языка привели.
— Иди ты на хрен со своим языком! — сурово ответствовал юношеский басок. — Дай поспать…
— Да проснись, что ли!.. — не отставала санинструкторша.
Наконец из-под портьеры показались две белых ступни.
Ротный нашарил под нарами сапоги, накинул телогрейку без погон и вышел к пулеметчикам.
Командир роты лейтенант Лизин был «кадровый», то есть не из тех, кого мобилизовали во время войны, а призвали еще до ее начала. Он служил с осени тридцать девятого и справедливо считался одним из самых опытных командиров в полку. Начав службу рядовым красноармейцем, он последовательно прошел все служебные ступеньки до должности комроты, не получив никакого иного образования, кроме курса молодого бойца. И этому было свое объяснение. Командиров не хватало во всех звеньях, кроме Ставки. На Карельский фронт в массовом порядке стали отправлять уроженцев Закавказья и Средней Азии, чтоб возместить колоссальные потери, поэтому командование охотно шло на выдвижение достойных кандидатов в офицеры из солдатской среды при условии их славянского происхождения.
Лейтенанту Лизину шел двадцать четвертый год. Ротой он командовал третий месяц.
— Ну и кого вы мне тут привели?
Лейтенант при тусклом свете лампы рассмотрел залепленного грязью перебежчика, поморщился и приступил к допросу:
— Хенде хох!
Перебежчик без страха и паники смотрел в лицо советского офицера и вызывающе прятал руки за спину.
— Руки вверх, сука фашистская! — рассердился лейтенант и протянул руку к кобуре. — Застрелю!
Пулеметчики потоптались немного и пояснили командиру:
— Так он того, товарищ лейтенант, не может. У него руки связаны.
Стараясь не испачкаться, лейтенант обошел перебежчика и убедился, что руки у него действительно были связаны за спиной.
Внезапно перебежчик открыл рот и произнес на хорошем русском:
— Сообщите в штаб Тридцать второй армии о моем прибытии.
От неожиданности Лизин оторопел настолько, что не понял родного языка.
— Чего? — переспросил он.
— Я приказываю вам сообщить о моем нахождении на вашем КП командующему Тридцать второй армией генерал-лейтенанту Гореленко, члену Военного Совета полковнику Ушакову или начальнику штаба генерал-майору Брагину, — четко и ясно повторил перебежчик.
«Погодите, погодите! — хотелось сказать Лизину. — Давайте разберемся! Вы кто такой?!»
Но вместо этого он сел на лавку и посмотрел на пулеметчиков, будто ожидая, что бойцы ему сейчас все объяснят. Пулеметчики не менее удивленно посмотрели на пленного, потом друг на друга, на самого Лизина, но ответа не дали.
— Прикажите меня развязать, — продолжал командовать перебежчик. — У меня затекли руки. Если опасаетесь за свою жизнь, то поставьте вооруженную охрану.
Лизин приказал, и перебежчика развязали. Но это не внесло ясности в мысли командира роты. Во-первых, номер армии — это военная тайна. Допустим, фашисты могли взять в плен кого-нибудь из наших и от него узнать номер армии. Но фамилии и воинские звания армейского командования тоже были военной тайной. От кого попало фашисты узнать их не могли. А этот гусь мало того, что командует тут как у себя дома, так еще и перечисляет армейское руководство, будто каждый вечер чаи с ним гоняет.
— А ты кто такой? — Лизин наконец задал вопрос, так мучивший его.
— Я не знаю вашего звания, — пленный посмотрел на лейтенанта. — Но делайте то, что вам приказано. За неисполнение — расстрел.
Минуты три в голове лейтенанта нерешительно колыхались Роковые Весы Судьбы. Спокойнее всего было бы сейчас этого пленного расстрелять. Шлеп его — и дело шито-крыто. Но если окажется, что он приказал расстрелять важную птицу, которую расстреливать не следовало, то следом шлепнут и его, лейтенанта Лизина. Об этом пленном кроме него уже знают целых три человека, и если кто-нибудь из них проболтается, а проболтаются они немедленно, как только выйдут из блиндажа, то…
С другой стороны, если он сообщит по команде, что у него на КП находится такой важный человек, то это, несомненно, будет оценено командованием. Даже если окажется, что он зря оторвал от важных дел занятых людей или даже вовсе разбудил их посреди ночи ради пустяка, то всегда можно сослаться на очередной приказ об укреплении бдительности и оказании содействия. В этом случае его всего лишь слегка пожурят, а выслушивать начальственные матюги лейтенанту Лизину было не привыкать. Так же, как и его солдатам, никто не мешал слушать собственные лизинские обороты «по матери».
Поколебавшись, лейтенант решил перепрыгнуть через голову. Покрутив ручку телефонного аппарата, он назвал не батальонный, а полковой позывной.
— «Валун», дайте «Лишайник». «Лишайник», я — «Сосна-два». У меня пленный на КП. Так точно, часы на руке есть… Смотрю, — Лизин действительно поднес к глазам левую руку и посмотрел на часы. — Так точно, и на моих два тридцать две, — подтвердил лейтенант, обрадованный таким совпадением. — Куда мне идти? Куда?.. А не пошли бы вы сами туда, товарищ капитан?! Вы на меня не орите! Я бы не стал беспокоить, и про субординацию мне известно, но этот пленный такое говорит, что… Похож на власовца… Я думаю, что не ниже полковника. Есть подождать пять минут.
Лейтенант прикрыл мембрану трубки ладонью и доверительно сообщил пулеметчикам:
— С дивизией соединяют. Со Смершем.
Через пять минут действительно соединили, и Лизин продолжил разговор:
— Командир второй роты лейтенант Лизин. Так точно. Сегодня в два ноль-ноль привели на КП роты. При нем рюкзак. Не обыскивали. Есть обыскать и доложить.
Командир роты, не кладя трубку на место, сделал глазами знак пулеметчикам, но пленный, не дожидаясь начала обыска, сам подошел к столу и положил на него тонкую книжечку в твердом переплете.
Лизин раскрыл книжечку и продолжил в трубку:
— Так точно, при нем. Паспорт или аусвайс — хрен разберешь. Не по-нашему написано. Есть! Читаю. «Тими», «Ниеми»… Дальше неразборчиво.
— Тиму Неминен, — подсказал пленный.
— А! Тиму Неминен, товарищ майор. Так точно, раскололся. Мы и не таким зубрам языки развязывали. Никак нет, оружия не обнаружено. Еще рюкзак при нем. Есть узнать содержимое.
Радостную ретивость ротного погасил пленный:
— Любой, кто развяжет тесемки на рюкзаке, будет расстрелян! — чтоб лейтенанту стало понятнее, Тиму Неминен уточнил: — Я не шучу. Под расстрел пойдете вы, эти двое и ваша женщина.
Лейтенант поколебался секунду и продолжил в трубку совсем уже безрадостным голосом:
— Содержимое неизвестно. Не удалось установить. А вы мне не угрожайте. Приезжайте и сами с ним потолкуйте. Знаю. Уже на фронте. Передовей некуда. Дальше не пошлете. И в штрафбате люди живут. Говорю же вам, товарищ майор, он все наше командование как свои пять пальцев знает. А вот так! Я ему — должность, он мне — фамилию и звание сообщает. Будто он в нашем штабе фронта служил. Есть задержать до выяснения.
Через три часа после пересечения Тиму Неминеном линии фронта и через час после его прибытия на КП второй роты за ним приехал конвой из дивизионной контрразведки. Весь этот час лейтенант Лизин старался не смотреть на его рюкзак.
Назад: Семенов Андрей Вячеславович МИНУС ФИНЛЯНДИЯ
Дальше: II