Глава шестая
Альфред был укутан множеством одеял и полулежал, привалившись к огромной подушке. Осферт сидел на кровати и держал отца за руку. Другая рука короля лежала на украшенной драгоценными камнями книге – на Евангелии, предположил я. За пределами комнаты, в длинном коридоре, брат Джон и еще четверо монахов пели печальный гимн. Воздух в комнате был пронизан вонью, несмотря на пахучие травы, разбросанные по полу, и свечи, которые горели в высоких деревянных подсвечниках. Некоторые из свечей были часовыми, так высоко ценимыми Альфредом: их круговые метки отмечали часы по мере того, как из короля уходила жизнь. У стены, по обе стороны от изголовья ложа Альфреда, стояли два священника, на противоположной стене висело огромное кожаное полотно с нарисованным на нем распятием.
Стипа втолкнул меня в комнату и закрыл за мной дверь.
Альфред выглядел так, будто уже умер. И в самом деле я решил бы, что передо мной труп, если он бы не вытащил руку из руки Осферта. Осферт беззвучно плакал. Длинное лицо короля было белым как полотно, щеки ввалились, глаза запали, под ними пролегли глубокие тени. Губы обтянули десны, в которых почти не осталось зубов, на отросшей щетине виднелись следы засохшей слюны. Рука, лежавшая на книге, напоминала кости, обтянутые кожей, и рубин в кольце казался теперь слишком крупным для тонких пальцев. Хотя дыхание короля было поверхностным, голос оказался на удивление сильным.
– Рад видеть меч саксов, – приветствовал он меня.
– У твоего сына длинный язык, лорд король, – сказал я, опустился на одно колено и стоял так, пока он не подал мне знак встать.
Он внимательно смотрел на меня со своего ложа, и я смотрел на него с высоты своего роста, а монахи пели за дверью, и над горящими свечами поднимался густой дым.
– Я умираю, лорд Утред, – сказал Альфред.
– Да, лорд.
– Ты выглядишь здоровым как бык, – добавил он. Гримаса, появившаяся на его лице, означала улыбку. – Ты всегда умел доводить меня до бешенства, да? Это бестактно – выглядеть здоровым в присутствии умирающего короля, но я рад за тебя. – Он левой рукой погладил Евангелие. – Расскажи мне, что произойдет, когда я умру, – приказал он.
– Твой сын Эдуард будет править, лорд.
Он слабо усмехнулся. В его запавших глазах светился ум.
– Не надо рассказывать мне то, что я, по твоему мнению, хочу услышать, – съязвил он, как в былые времена. – Рассказывай то, что ты сам думаешь.
– Твой сын Эдуард будет править, лорд, – повторил я.
Он кивнул, поверив мне.
– Он хороший сын, – произнес Альфред так, будто хотел убедить в этом самого себя.
– Он отлично сражался при Бемфлеоте. Ты мог бы гордиться им, лорд.
Альфред опять кивнул.
– От короля ждут так много, – проговорил он. – Он должен быть храбрым в битве, мудрым в совете, справедливым в суждении.
– У тебя были все эти качества, лорд, – сказал я, и это была не лесть, а истинная правда.
– Я очень старался, – признался он. – Господь свидетель, я старался изо всех сил.
Он закрыл глаза и долго ничего не говорил, я уже решил, что он заснул, и подумывал о том, чтобы уйти, но тут он открыл глаза и поднял взгляд к закопченному потолку. Где-то в недрах дворца вдруг пронзительно залаяла собака и так же неожиданно замолчала. Альфред нахмурился, повернул голову и посмотрел на меня.
– Прошлым летом ты много времени провел с Эдуардом, – сказал он.
– Все верно, лорд.
– Он мудр?
– Он умен, лорд, – ответил я.
– Умных много, лорд Утред, а вот мудрых – единицы.
– Люди становятся мудрыми с опытом, лорд, – сказал я.
– Некоторые да, – саркастически произнес Альфред. – Получится ли у Эдуарда? – Я пожал плечами, потому что вопрос был не из тех, на которые я мог дать ответ. – Я опасаюсь, – продолжал Альфред, – что им будут руководить страсти.
Я глянул на Осферта.
– Они и тобою руководили, лорд, однажды.
– Omnes enim peccaverunt, – тихо проговорил король.
– Все согрешили, – перевел Осферт и получил в награду улыбку отца.
– Меня тревожит его упрямство, – добавил Альфред.
Меня удивило, что он так откровенно говорит об Эдуарде, своем преемнике, хотя я отлично понимал, почему это так сильно донимает его в последние дни жизни. Альфред посвятил себя сохранению Уэссекса, и ему очень хотелось иметь гарантии, что преемник не станет разбрасываться его достижениями. Тревога была настолько велика, что он не мог не говорить об этом. Он крайне нуждался в утешении.
– Ты оставляешь ему хороший совет, лорд, – сказал я не потому, что верил в это, а потому, что он хотел это услышать.
Действительно, многие из членов витана были знающими людьми, но в совет входило слишком много церковников вроде Плегмунда, чьим советам я никогда бы не доверился.
– Король вправе отвергнуть любой совет, – сказал Альфред, – потому что в конечном итоге все решения принимает король, и именно король несет ответственность за них. Глуп король или мудр – это имеет огромное значение. Если король глуп, что будет с королевством?
– Ты беспокоишься, лорд, – сказал я, – потому что Эдуард совершил то, что совершают все молодые люди.
– Он не такой, как все молодые люди, – возразил Альфред, – он был рожден для привилегий и долга.
– Девичья улыбка, – сказал я, – способна заставить забыть о долге быстрее, чем пламя растопит лед.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Значит, ты знаешь? – спросил он после продолжительной паузы.
– Да, лорд, знаю.
Альфред вздохнул.
– Он говорил, что это страсть, что это любовь. Короли не женятся по любви, лорд Утред, они женятся, чтобы обеспечить защиту королевству. Она не подходила ему в качестве жены, – твердо заявил он. – Вертихвостка! Без стыда и совести!
– Жаль, что я не был знаком с ней, лорд, – сказал я, и Альфред рассмеялся. Однако его смех тут же превратился в стон. Осферт не понимал, о чем мы говорим, и я едва заметным поворотом головы подал ему знак не задавать вопросов. И тут я сообразил, какие именно слова принесут утешение Альфреду. – При Бемфлеоте, лорд, – сказал я, – мы с Эдуардом стояли рядом в стене из щитов – ты же понимаешь, в такой ситуации человек не может утаить свой характер, – и я узнал его как достойного человека. Честное слово, им можно гордиться. – Я поколебался, потом кивком указал на Осферта. – Ты можешь гордиться всеми своими сыновьями.
Я увидел, как пальцы короля сжали руку Осферта.
– Осферт – хороший человек, – сказал Альфред, – и я горжусь им. – Он похлопал своего незаконнорожденного сына по руке и перевел взгляд на меня. – А что еще случится? – спросил он.
– Этельволд предпримет попытку захватить трон, – ответил я.
– Он клянется, что никогда не пойдет на это.
– Эти клятвы ничего не стоят, лорд. Зря ты двадцать лет назад не перерезал ему горло.
– То же самое говорят и о тебе, лорд Утред.
– Возможно, тебе следовало бы прислушаться к этим советам, лорд?
Его губы дернулись в улыбке.
– Этельволд – жалкое создание, – сказал он, – лишенное благоразумия и внутренней дисциплины. Он не опасен, он просто напоминание о наших ошибках.
– Он вел переговоры с Сигурдом, – сказал я, – и у него много сторонников среди недовольных в Сенте и Мерсии. Вот поэтому я и приехал в Уинтансестер, лорд, чтобы предупредить тебя.
Альфред долго смотрел на меня, потом вздохнул.
– Он всегда мечтал стать королем, – задумчиво произнес он.
– Пора покончить и с ним, и с его мечтой, лорд, – твердо проговорил я. – Одно твое слово – и я избавлю тебя от него.
Альфред покачал головой.
– Он сын моего брата, – сказал он, – он слабый человек. Я не хочу замарать свои руки кровью близких, когда мне предстоит предстать перед судом Божьим.
– Значит, пусть живет?
– Он слишком слаб, чтобы представлять опасность. Никто в Уэссексе не поддержит его.
– Это верно, лорд, – согласился я, – поэтому он вернется к Сигурду и Кнуту. Они вторгнутся в Мерсию, а потом в Уэссекс. Придется вступать в бой. – Я поколебался. – И в этих сражениях, лорд, Кнут, Сигурд и Этельволд погибнут, но Эдуард и Уэссекс останутся целыми и невредимыми.
Он обдумал мои слова и опять вздохнул.
– А Мерсия? Не все в Мерсии любят Уэссекс.
– Лордам Мерсии придется выбирать, на чью сторону вставать, – ответил я. – Те, кто поддержит Уэссекс, окажутся на стороне победителей, другие же погибнут. Мерсией будет править Эдуард.
Я сказал ему все то, что он хотел услышать, а еще то, во что я сам верил. Странно: пророчества Эльфаделль озадачивали меня, однако когда меня попросили предсказать будущее, я сделал это без малейших колебаний.
– Откуда у тебя такая уверенность? – спросил Альфред. – Это тебе ведьма Эльфаделль наговорила?
– Нет, лорд. Она напророчила мне совсем противоположное, но она говорила только то, что требовал от нее ярл Кнут.
– Даром пророчества, – жестко произнес Альфред, – не наделили бы язычника.
– А разве ты не просил меня рассказать о будущем, а, лорд? – ехидно спросил я, и он наградил меня еще одной гримасой, которую следовало воспринимать как улыбку.
– Так откуда у тебя такая уверенность? – спросил Альфред.
– Мы научились противостоять скандинавам, лорд, – ответил я, – а вот они не научились противостоять нам. Раз у тебя есть бурги, значит, у тебя есть все преимущества. Они нападут, они будут обороняться, они потерпят поражение, и мы победим.
– У тебя все так просто, – хмыкнул Альфред.
– В сражении все просто, лорд, поэтому-то, возможно, у меня так хорошо получается сражаться.
– Я плохо поступал с тобой, лорд Утред.
– Нет, лорд.
– Нет?
– Я люблю датчан, лорд.
– Но ты же меч саксов!
– Вирд бит фул аред, лорд, – сказал я.
Он прикрыл глаза. Он лежал неподвижно, и я испугался, что он умирает. Но потом он открыл глаза и, нахмурившись, посмотрел вверх, на закопченные стропила. Несмотря на все усилия, ему все же не удалось подавить стон, и я увидел, как боль исказила его лицо.
– Как же трудно, – произнес он.
– Есть снадобья, которые облегчают боль, лорд, – чувствуя себя абсолютно беспомощным, сказал я.
Он покачал головой.
– Дело не в боли, лорд Утред. Мы рождены для страданий. Нет, трудна судьба. Неужели все предрешено? Предвидение – это не судьба, мы свободны выбирать свои пути, и в то же время судьба утверждает, что мы не можем их выбирать. И если судьба существует, есть ли у нас выбор? – Я ничего не ответил, предоставив ему гадать над ответом. Он повернулся ко мне. – Какой ты видишь свою судьбу? – спросил он.
– Я бы вернул себе Беббанбург, лорд, чтобы встретить свой смертный час в главном зале поместья под шум моря, который ласкал бы мне слух.
– А мне слух ласкает брат Джон, – усмехнулся Альфред. – Он требует, чтобы они раскрывали рты, как голодные птенцы, и они стараются изо всех сил. – Он накрыл руку Осферта правой рукой. – Они хотят сделать из меня голодного птенца. Они кормят меня, лорд Утред, жидкой кашкой и требуют, чтобы я ел, а я не хочу. – Он вздохнул. – Мой сын, – он имел в виду Осферта, – говорит, что ты нищ. Почему? Разве ты не захватил богатые трофеи при Дунхольме?
– Захватил, лорд.
– И все растратил?
– Я растратил свое богатство на службу тебе, лорд, на людей и оружие. На охрану границ Мерсии. На вооружение армии, которая разгромила Хестена.
– Nervi bellorum pecuniae, – произнес Альфред.
– Опять ваша священная книга, лорд?
– Один мудрый римлянин, лорд Утред. Он сказал, что деньги – это движущая сила войны.
– Он знал, о чем говорит, лорд.
Альфред прикрыл глаза, и я увидел, как опять исказилось его лицо. Губы плотно сжались, когда он попытался подавить стон. Неприятный запах в комнате стал резче.
– У меня в желудке шишка, – сказал он, – величиной с камень. – Он помолчал, преодолевая очередной приступ боли. По его щеке скатилась одинокая слеза. – Я наблюдаю за свечными часами, – продолжал он. – Я отмеряю свою жизнь дюймами. Ты завтра придешь сюда, лорд Утред.
– Да, лорд.
– Я дал своему… – Он остановился, потом похлопал Осферта по руке, – … моему сыну, – наконец выговорил он, – задание. – Он открыл глаза и посмотрел на меня. – Моему сыну предстоит обратить тебя в истинную веру.
– Да, лорд, – ответил я, не зная, что еще сказать. Я заметил, как у Осферта на глаза опять навернулись слезы.
Альфред перевел взгляд на кожаное полотно с распятием.
– Ты не видишь ничего необычного в этом рисунке? – спросил он.
Я пригляделся. Иисус висит на кресте, сухожилия и мышцы распростертых рук напряжены, кровь течет, на заднем фоне темнеет небо.
– Нет, лорд, – ответил я.
– Он умирает, – проговорил Альфред. Это было настолько очевидно, что я ничего не сказал. – Я видел и другие изображения смерти нашего Господа, – продолжал он, – и на всех Он улыбался на кресте. На этом же Он не улыбается. На этом Его голова поникла, Ему больно.
– Да, лорд.
– Архиепископ Плегмунд отчитал художника, – сообщил Альфред. – Плегмунд считает, что наш Господь победил боль и поэтому улыбался перед смертью. А мне картина нравится. Она напоминает мне о том, что мои мучения – ничто по сравнению с Его болью.
– Я очень хотел бы избавить тебя от боли, – неловко произнес я.
Он не обратил внимания на мои слова. Он продолжал смотреть на агонизирующего Христа, потом поморщился.
– Он носил корону с шипами, – с благоговейным восторгом сказал он. – Люди хотят править королевствами, но забывают, что у всех корон есть шипы. Я говорил Эдуарду, что носить корону тяжело, очень тяжело. И последнее. – Он отвел взгляд от картины и поднял левую руку, которая все это время лежала на Евангелие. Я заметил, что это движение отняло у него почти все силы. – Ты должен присягнуть в верности Эдуарду. Я умру спокойно, если буду знать, что ты и дальше станешь сражаться за нас.
– Я и так буду сражаться за Уэссекс, – сказал я.
– Присяга, – твердо произнес он.
– Я принесу присягу, – сказал я.
Он внимательно вгляделся в мое лицо.
– Моей дочери? – спросил он, и я увидел, как напрягся Осферт.
– Твоей дочери, лорд, – подтвердил я.
Кажется, его передернуло.
– По моим законам, лорд Утред, прелюбодеяние – это не грех, а преступление.
– Тогда у тебя, лорд, получается, что все человечество состоит из преступников.
Он слабо улыбнулся на это.
– Я люблю Этельфлед, – сказал он. – Она всегда была самой веселой из моих детей, правда, не самой послушной. – Его рука опять упала на Евангелие. – Оставь меня, лорд Утред. Приходи завтра.
Если он будет жив, подумал я. Я преклонил колена перед ним, затем перед Осфертом и ушел. Осферт последовал за мной. Мы молча шли по двору, усыпанному лепестками последних летних роз. Мы сели на каменную скамью и некоторое время слушали пение, доносившееся из коридора.
– Архиепископ хотел разделаться со мной, – сказал я.
– Знаю, – кивнул Осферт, – поэтому-то я и пошел к отцу.
– Удивительно, что они позволили тебе увидеться с ним.
– Мне пришлось полаяться со священниками, охранявшими его, – с полуулыбкой произнес он. – Он услышал наши голоса.
– И позвал тебя?
– Он послал священника за мной.
– И ты рассказал, в какой ситуации я оказался?
– Да, лорд.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Ты помирился с Альфредом?
Осферт устремил взгляд вдаль.
– Он сказал, что очень сожалеет, что я тот, кто я есть, что во всем его вина и что он будет молиться за меня на небесах.
– Я рад, – сказал я, не представляя, как реагировать на всю эту чушь.
– А я сказал ему, что, если Эдуарду будет суждено править, тогда ему понадобишься ты.
– Эдуард будет править, – уверенно заявил я и рассказал ему о леди Эггвинне и о двух близнецах, спрятанных в монастыре. – Эдуард всего лишь делает то, что ему велит отец, – закончил я, – и это создаст ему массу проблем.
– Проблем?
– Законны ли дети? – спросил я. – Альфред говорит, что нет, но когда Альфред умрет, Эдуард сможет объявить их законнорожденными.
– О боже, – проговорил Осферт, сразу сообразив, какие сложности могут возникнуть в будущем.
– Главное сейчас, – сказал я, – это придушить маленьких бастардов.
– Господи! – воскликнул Осферт, шокированный моими словами.
– Но никто этого не сделает. Твоим родственникам всегда не хватало жесткости.
Дождь усилился, капли громко шлепались на каменные плиты двора и стучали по крыше дворца. На небе не было ни луны, ни звезд – все это закрывали тучи. Ветер с воем кружился вокруг стоявшей в лесах колокольни новой церкви Альфреда. Я отправился в Святую Хедду. Караула у двери не было, в проулке царила кромешная тьма. Я стучал в дверь до тех пор, пока мне не открыли.
На следующий день короля переместили в больший зал, где Плегмунд и его приспешники решили устроить надо мной суд. В короне, которую водрузили над королевской кроватью, ярко сверкали изумруды, отражая свет свечей. В зале было много народу, и стоял удушливый запах немытых тел и увядающей плоти. Присутствовали епископ Эссер, а также Эркенвальд, что же до архиепископа, то у него, видимо, нашлись другие дела, помешавшие ему участвовать в этом событии. Присутствовали и все западносакские лорды, в том числе и Этельхельм, чьей дочери предстояло выйти за Эдуарда. Он стоял позади Элсвит, жены Альфреда. Элсвит не скрывала своего негодования, но трудно было понять, чем оно вызвано: то ли самим моим существованием, то ли странным фактом, что в Уэссексе не признается статус королевы. Она злобно наблюдала за мной. По обе стороны от нее стояли ее дети. Этельфлед, двадцати девяти лет, была старшей, за ней шел Эдуард, затем Этельгифу и, наконец, Этельверд, которому было всего шестнадцать. Эльфтрит, третья дочь Альфреда, не присутствовала, потому что была замужем за королем по ту сторону канала, во Франкии. Стипа тоже был здесь, он на целую голову возвышался над моим добрым другом, отцом Беоккой, который с возрастом ссутулился и поседел. Брат Джон и его монахи тихо пели. Кстати, хор состоял не только из монахов, но и из мальчиков в белых полотняных одеяниях. Среди них я с огромным изумлением узнал своего сына Утреда.
Если честно, я был плохим отцом. Я любил двух своих младших детей, но вот старший, которого по традиции моей семьи назвали в мою честь, оставался для меня тайной. Вместо того чтобы учиться боевому искусству – владению мечом и копьем, – он принял христианство. Христианство! И сейчас вместе с другими мальчишками из кафедрального хора пел как пташка. Я пристально всматривался в него, но он намеренно избегал моего взгляда.
Я присоединился к олдерменам, которые стояли по одну сторону зала. Вместе с высшими клириками они составляли королевский совет, витан. Они обсуждали текущие дела, однако делали это без особого энтузиазма. Одному монастырю был выделен надел земли, для каменщиков, трудившихся на строительстве новой церкви Альфреда, было учреждено специальное вознаграждение. Человек, который не уплатил штраф за человекоубийство, был прощен, потому что оказал немалые услуги армии Веостана при Бемфлеоте. Некоторые покосились на меня, когда зашла речь об этой победе, но никто не спросил, помню ли я того человека. Король практически не принимал участия в обсуждении, лишь устало поднимал руку в знак своего согласия.
Все это время клерк, стоявший за бюро, усердно писал. Сначала я решил, что он ведет протокол, но этим занимались два других клерка. Этот же, как выяснилось, просто копировал один документ. Его лицо было пунцовым: то ли ему было неуютно под взглядами присутствующих, то ли он просто покраснел от жара огня в очаге. Епископ Эссер хмурился, Элсвит исходила злобой и готова была прикончить меня на месте. Отец Беокка улыбался. Он кивнул мне, и я подмигнул ему. Этельфлед поймала мой взгляд и озорно улыбнулась мне. Я надеялся, что ее отец не заметил этого обмена взглядами. Ее муж стоял неподалеку и, как и мой сын, упорно старался не смотреть на меня. И тут, к своему изумлению, я увидел в дальнем конце зала Этельволда. Он с вызовом уставился на меня, но взгляда не выдержал и, отвернувшись, вновь заговорил со своим собеседником, который был мне не знаком.
Кто-то начал жаловаться, что его сосед, олдермен Этельнот, захватил поля, которые ему не принадлежали. Король жестом остановил жалобщика и что-то прошептал епископу Эссеру, а тот вслух изложил суждение короля.
– Ты примешь арбитраж аббата Осбурга? – осведомился он.
– Приму.
– А ты, лорд Этельнот?
– С радостью.
– Тогда аббату поручается определить границы по предписанию короля, – объявил Эссер. Клерки записали его слова, и совет перешел к обсуждению других вопросов.
Я заметил, что Альфред внимательно смотрит на того самого клерка, который копировал документ. Клерк закончил свою работу, посыпал пергамент песком и, выждав несколько мгновений, сдул песок в огонь. Затем он сложил пергамент, что-то написал на обратной стороне и посыпал чернила песком. Другой клерк принес свечу, воск и печать. Готовый документ поднесли к королевской кровати, и Альфред с огромным усилием подписался под ним и поманил епископа Эркенвальда и отца Беокку, чтобы они подписались в качестве свидетелей.
Как только все формальности были исполнены, совет замолчал. Я решил, что этот документ – королевское завещание, но король, приложив печать к расплавленному воску, жестом подозвал меня.
Я приблизился к его ложу и опустился на колено.
– Я пожаловал кое-какие подарки на память, – сказал Альфред.
– Ты всегда был щедр, лорд король, – солгал я. Но разве я мог иначе ответить умирающему?
– Это тебе, – продолжал он, и я услышал, как Элсвит с шумом втянула в себя воздух, когда я принял пергамент из слабой руки ее мужа. – Прочитай, – приказал он. – Ведь ты умеешь читать?
– Отец Беокка научил, – сказал я.
– Отец Беокка молодец, – сказал король и застонал от боли. Монах тут же подскочил к кровати и протянул ему чашку.
Король пил, а я читал. Это был патент. Большую часть патента клерк просто переписал – ведь все патенты похожи друга на друга, – но от его содержания у меня все равно перехватило дух. Мне жаловали земли, и поместье было необусловленным, как и то у Фифхидена, которое когда-то выделил мне Альфред. Земля передавалась мне в полное владение, и я имел право передать ее либо своим наследникам, либо кому угодно. В патенте были подробно описаны границы надела, и по тому, как много места это описание заняло, я понял, что поместье обширно. Там была и река, и фруктовые сады, и луга, и деревни, и жилой дом в местечке под названием Фагранфорда, и все это находилось в Мерсии.
– Земля принадлежала моему отцу, – сказал Альфред.
Я не знал, что сказать, и неловко забормотал слова благодарности.
Король протянул мне худую слабую руку, и я взял ее и прикоснулся губами к рубину.
– Ты знаешь, чего я хочу, – сказал Альфред. Я продолжал стоять на одном колене со склоненной головой. – Земля отдается безвозмездно, – добавил он, – и она принесет тебе богатство, большое богатство.
– Лорд король, – произнес я дрогнувшим голосом.
Его трясущиеся пальцы сжались на моей руке.
– Дай мне что-нибудь взамен, Утред, – сказал он, – дай мне покой, прежде чем я умру.
Я сделал то, что он хотел, но чего не хотел делать я. Он умирал, он проявил щедрость – как я мог отказать человеку, который стоит у порога смерти? Так что я подошел к Эдуарду, опустился перед ним на одно колено, вложил свои руки в его и принес присягу верности. Кто-то из присутствующих зааплодировал, кто-то хранил гробовое молчание. Этельхельм, старший советник в витане, улыбнулся: он понял, что впредь я буду сражаться за Уэссекс. Моего кузена Этельреда передернуло: он понял, что ему никогда не стать королем Мерсии. Этельволд, должно быть, задавался вопросом, займет ли он когда-либо трон Альфреда, если ради этого ему придется отбивать удары «Вздоха змея».
Эдуард заставил меня подняться и обнял.
– Спасибо тебе, – прошептал он.
То была среда, день Одина; шел октябрь, восьмой месяц года, а год был восемьсот девяносто девятый.
Следующий день принадлежал Тору. Дождь не утихал, напротив, подгоняемый ветром, он косыми струями заливал Уинтансестер.
– Сами небеса рыдают, – сказал мне Беокка. Он плакал. – Король попросил меня в последний раз причастить его. Я все сделал, но руки дрожали.
За этот день Альфред получал последнее причастие несколько раз – настолько велико было его желание закончить жизненный путь очищенным от грехов, и священники и епископы соперничали друг с другом за честь провести обряд и вложить королю в рот кусочек засохшего хлеба.
– Епископ Эссер готов был дать viaticum, – добавил он, – но Альфред позвал меня.
– Он любит тебя, – сказал я, – и ты верой и правдой служил ему.
– Я служил Господу и королю, – сказал Беокка. Я подвел его к креслу у огня в большом зале «Двух журавлей» и усадил. – Сегодня утром он съел капельку творога, – сообщил мне Беокка, – совсем чуть-чуть. Две ложки.
– Он не хочет есть, – сказал я.
– Он должен есть, – твердо произнес он.
Бедняга Беокка. Он был священником при моем отце, и секретарем, и моим учителем, и уехал из Беббанбурга, когда мой дядька узурпировал лордство. Он вышел из низов и уродился уродцем: косоглазым, с деформированным носом, парализованной левой рукой и изуродованной стопой. Именно мой дед обратил внимание на то, что мальчишка умен, и отдал его в обучение монахам в Линдисфарене. Так Беокка стал священником, а потом благодаря предательству моего дядьки и изгнанником. Его ум и преданность пленили Альфреда, и с тех пор Беокка верно служил ему. Сейчас он был в преклонных летах, но сумел сохранить острый ум и твердую волю. Жена у него была датчанкой, самой настоящей красавицей и приходилась сестрой моему близкому другу Рагнару.
– Как Тира? – спросил я.
– Она в порядке, слава богу. И у мальчиков все хорошо! Мы счастливы.
– Ты будешь счастлив и мертв, если не перестанешь ходить по улицам под дождем, – сказал я. – Нет дурака хуже, чем старый дурак.
Он хмыкнул и слабо запротестовал, когда я принялся настаивать, чтобы он снял свой мокрый плащ и накинул на плечи сухой.
– Король попросил меня пойти к тебе, – сказал он.
– Королю следовало попросить меня прийти к тебе, – буркнул я.
– Ну и погодка! – покачал головой Беокка. – Таких дождей не было с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Его мучают боли. Он долго не протянет.
– Итак, он послал тебя ко мне, – напомнил я ему.
– Он просит тебя об одолжении, – с былой твердостью в голосе сказал Беокка.
– Давай, рассказывай.
– Фагранфорда – большое имение, – заметил Беокка. – Король был очень щедр.
– Я тоже был щедр к нему, – сказал я.
Беокка взмахнул увечной левой рукой, как бы отмахиваясь от моих слов.
– Там сейчас четыре церкви и монастырь, – решительно продолжал он, – и король хочет получить от тебя заверения, что ты будешь содержать все это в должном порядке, как того требует патент и твой долг.
Я улыбнулся.
– А если я откажусь?
– О, прошу тебя, Утред! – устало произнес он. – Сколько же мне можно бороться с тобой!
– Я скажу управляющему, чтобы он выполнял все необходимые работы, – пообещал я.
Он пристально посмотрел на меня, как бы оценивая, насколько я искренен. Кажется, увиденное удовлетворило его.
– Король будет благодарен, – сказал он.
– Я думал, ты пришел просить меня отказаться от Этельфлед, – с лукавой усмешкой признался я.
Среди моих знакомых было очень мало тех, с кем я мог спокойно поговорить об Этельфлед, однако Беокка, который знал меня с колыбели, принадлежал именно к их числу.
Он поежился от моих слов.
– Прелюбодеяние – это смертный грех, – сказал он, правда, без особой страстности.
– А еще и преступление, – весело добавил я. – Ты говорил об этом Эдуарду?
Беокка поморщился.
– То было безрассудство юности, – заявил он, – и Господь наказал девушку. Она умерла.
– Твой бог такой добрый, – съязвил я, – только вот почему ему не пришло в голову убить и ее королевских бастардов?
– Их спрятали, – сказал он.
– Вместе с Этельфлед.
Он кивнул.
– Они прячут ее от тебя, – сказал он. – Ты знаешь об этом?
– Знаю.
– Заперли ее в Святой Хедде, – добавил он.
– Я нашел ключ, – усмехнулся я.
– Господь уберегает нас от нечестивых поступков. – Беокка перекрестился.
– В Мерсии Этельфлед пользуется всеобщей любовью, – сказал я. – А вот ее муженек – нет.
– Это всем известно.
– Когда Эдуард станет королем, – продолжал я, – Мерсия доставит ему массу хлопот.
– Массу хлопот?
– Придут датчане, отец, – пояснил я, – и начнут они с Мерсии. Ты хочешь, чтобы мерсийские лорды сражались за Уэссекс? Ты хочешь, чтобы мерсийский фирд сражался за Уэссекс? Этельфлед – единственный человек, который сможет подвигнуть их на это.
– Ты тоже сможешь, – сказал он.
Я отмахнулся от этого заявления как от полнейшей чепухи.
– Мы с тобой нортумбрийцы, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. А вот Этельфлед они любят.
– Знаю, – кивнул Беокка.
– Тогда пусть она грешит сколько угодно, если это поможет обеспечить безопасность Уэссекса.
– Мне так и передать королю?
Я расхохотался.
– Так и передай. И передай ему еще кое-что. Скажи, чтобы он убил Этельволда. Без жалости, без родственных сантиментов, без христианского милосердия. Пусть отдаст мне приказ, и с ним будет покончено.
Беокка покачал головой.
– Этельволд глупец, – осторожно проговорил он, – причем по большей части пьяный глупец. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех своих грехах и был прощен.
– Прощен?
– Вчера ночью, – ответил Беокка, – он лил слезы у постели короля и клялся в верности его преемнику.
Я не мог не рассмеяться, правда, смех получился грустным. Итак, в ответ на мое предостережение Альфред вызвал к себе Этельволда и поверил в ложь этого недоумка.
– Этельволд попытается захватить трон, – сказал я.
– Он поклялся в обратном, – с горячностью произнес Беокка. – Он поклялся на перышке Ноя и на перчатке святого Седда.
Предположительно, перо принадлежало той голубке, которую Ной выпустил с ковчега в те дни, когда небеса разверзлись и обрушили на землю такие же потоки воды, как сейчас. Это перо и перчатку святого Альфред ценил превыше остальных реликвий, поэтому он, без сомнения, поверил бы всему, что было бы подтверждено клятвой на этих предметах.
– Не верьте ему, – предупредил я, – убейте его. Иначе он создаст множество проблем.
– Он принес присягу, – сказал Беокка, – и король верит ему.
– Этельволд – жалкий предатель, – настаивал я.
– Он просто глупец, – беспечно произнес Беокка.
– Но честолюбивый глупец, к тому же у этого дурака есть все законные права на престол, которыми он обязательно воспользуется.
– Он стал добрее, он исповедался, ему отпустили грехи, и он раскаялся.
Какие же мы идиоты. Я вижу, как совершаются те же ошибки из эпохи в эпоху, из поколения в поколение, и все равно мы продолжаем верить в то, во что нам хочется. В ту темную, пронизанную дождем ночь я повторил слова Беокки:
– Он стал добрее, он исповедался, ему отпустили грехи, и он раскаялся.
– И они поверили ему? – бесстрастно произнесла Этельфлед.
– Христиане дураки, – сказал я, – они готовы верить чему угодно.
Она пихнула меня под ребра, и я ойкнул. Дождь стучал по крыше Святой Хедды. Конечно, мне не следовало бы быть здесь, но аббатиса, дражайшая Хильд, делала вид, будто ничего не знает. Я находился не в самом монастыре, где обитали сестры, а в одном из зданий, стоявших во внешнем дворе, куда пускали мирян. В здании располагались кухни, где готовилась еда для нищих, больница, где эти нищие умирали, а еще мансарда, где содержали Этельфлед. Комнатка была маленькой, но не лишенной уюта. Этельфлед прислуживали горничные, но сегодня им было велено ночевать в кладовых внизу.
– Мне сказали, что ты ведешь переговоры с датчанами, – сказала Этельфлед.
– Я действительно их вел. С помощью «Вздоха змея».
– А еще ты вел переговоры с Сигунн?
– Да, – ответил я, – и с ней все в порядке.
– Один бог знает, почему я люблю тебя.
– Бог знает все.
На это ей сказать было нечего, и она просто молча лежала рядом со мной, укутав голову и плечи в овечье одеяло. Ее золотистые волосы касались моего лица. Она была старшим ребенком Альфреда, и я видел, как она из девушки превратилась в женщину, как радость на ее лице сменилась горечью, когда ее отдали в жены моему кузену, как эта радость вернулась. Ее внешность отличали голубые глаза с коричневыми крапинками и маленький вздернутый носик. Я любил это лицо, и сейчас на нем отражалось беспокойство.
– Тебе надо бы поговорить со своим сыном, – сказала она голосом, приглушенным одеялом.
– Утред несет какую-то благочестивую чушь, – сказал я, – так что я предпочту пообщаться с дочерью.
– Она в безопасности, и твой другой сын тоже, они в Сиппанхамме.
– А Утред почему здесь? – спросил я.
– Так пожелал король.
– Они делают из него священника, – сердито произнес я.
– А из меня они хотят сделать монашку, – так же сердито сказала она.
– Неужели?
– Епископ Эркенвальд наложил на меня обет, я плюнула ему в лицо.
Я стащил с ее головы одеяло.
– Они и в самом деле пытались?
– Епископ Эркенвальд и моя мать.
– И что случилось?
– Они пришли сюда, – безразличным тоном начала рассказывать она, – и потребовали, чтобы я прошла в часовню. Епископ Эркенвальд что-то долго и раздраженно говорил по-латыни, потом протянул мне книгу и сказал, чтобы я положила на нее руку и поклялась выполнить только что прочитанный им обет.
– И что ты сделала?
– Я же сказала: плюнула ему в лицо.
Я некоторое время лежал в полном молчании.
– Наверное, их уговорил Этельред, – сказал я.
– Ну, я знаю, что он хочет отодвинуть меня в сторону, но мама сказала, что таково было желание отца – чтобы я приняла обет.
– Сомневаюсь в этом, – покачал головой я.
– В общем, они вернулись во дворец и объявили, что я приняла обет.
– И поставили караул у дверей, – съязвил я.
– Думаю, это для того, чтобы не пускать тебя, – сказала Этельфлед. – Но ты говоришь, что караульных нет на месте?
– Нет.
– Значит, я могу уйти?
– Вчера ты уходила.
– Люди Стипы сопроводили меня во дворец, – сказала она, – а потом привели сюда.
– Сейчас караула нет.
Она задумалась, нахмурившись.
– Жаль, что я не родилась мужчиной.
– Я рад, что ты родилась женщиной.
– Я была бы королем, – сказала она.
– Из Эдуарда получится хороший король.
– Это верно, – согласилась она, – но он бывает нерешительным. Из меня король был бы лучше.
– Да, – сказал я, – это точно.
– Бедняга Эдуард, – сказала она.
– Бедняга? Он скоро станет королем.
– Он потерял свою любовь, – пояснила она.
– А дети живы.
– Дети живы, – подтвердила она.
Наверное, из всех своих женщин я больше всего любил Гизелу. Я до сих пор по ней тоскую. Однако из всех моих женщин Этельфлед по духу мне ближе всего. Она думает, как я. Иногда я начинаю что-то говорить, и она заканчивает предложение за меня. Бывает, что нам достаточно посмотреть друг на друга, и мы знаем, что каждый из нас думает. Этельфлед стала мне верным другом.
В определенный момент день Тора перешел в день Фреи. Фрея – жена Одина, богиня любви, и в течение всего ее дня дождь лил не переставая. После полудня поднялся ветер, он набрасывался на крыши домов и злобно швырял в лица струи воды. Вечером этого дня король Альфред, правивший в Уэссексе двадцать восемь лет, умер на пятидесятом году жизни.
На следующее утро дождь прекратился, а ветер стих. Уинтансестер погрузился в молчание, тишину нарушал только визг свиней, крики петухов, лай собак да стук сапог часовых, вышагивавших по крепостному валу. Люди словно оцепенели. К середине утра зазвонил колокол, его нечастые единичные удары разносились над городом и улетали в долину, к залитым водой лугам, и возвращались обратно глухим гулом. Король умер, да здравствует король.
Этельфлед захотела помолиться в часовне для монахинь, и я, оставив ее в Святой Хедде, шел по тихим улицам к дворцу. У ворот я сдал свой меч и увидел Стипу, который одиноко сидел во внешнем дворе. Его мрачное лицо, вселявшее ужас во врагов Альфреда, было мокрым от слез. Я сел рядом с ним и ничего не сказал. Мимо нас пробежала женщина со стопкой простыней. Король умер, а белье все равно должно быть выстирано, полы подметены, очаги вычищены, дрова сложены, зерно смолото. Несколько уже оседланных лошадей стояли наготове в дальнем конце двора. Я решил, что они предназначаются для гонцов, которые разнесут весть о смерти короля по всем уголкам королевства, но вместо посыльных из дверей появились люди в кольчугах и шлемах и запрыгнули на лошадей.
– Твои ребята? – спросил я у Стипы.
Он бросил на них унылый взгляд.
– Не мои.
Это были люди Этельволда. Сам Этельволд вышел последним. Как и его сторонники, он был в шлеме и кольчуге. Трое слуг вынесли боевые мечи, всадники разобрали их – каждый нашел свое оружие, – застегнули ремни на поясе. Этельволду ремень застегнул слуга, он же помог хозяину взобраться на огромного вороного жеребца. И тут Этельволд увидел меня. Направив лошадь ко мне, вытащил из ножен меч. Я не шевельнулся, и он остановил жеребца в нескольких шагах от меня. Животное ударило копытом по каменной плите, и вверх взвился сноп искр.
– Печальный день, лорд Утред, – сказал Этельволд.
Клинок обнаженного меча пока был направлен вниз. Ему очень хотелось пустить его в дело, но он не решался. Он был тщеславен и слаб.
Я поднял голову и посмотрел ему в лицо, когда-то очень красивое, а сейчас опухшее от выпивки и искаженное гримасой злобы и разочарования. На висках была отчетливо видна седина.
– Печальный день, мой принц, – согласился я.
Он оценивал меня, оценивал расстояние между мной и своим мечом, оценивал, какова вероятность, что ему удастся сбежать после нанесения удара. Оглядевшись по сторонам, он подсчитал, сколько вокруг королевских телохранителей. Их было всего двое. Он мог бы напасть на меня, а его сторонники занялись бы этими двумя, он мог бы напасть и убежать, однако он колебался. Один из его людей подъехал к нему поближе. Он был в шлеме с нащечными пластинами, так что я разглядел только глаза. На заброшенном за спину щите была нарисована голова быка с окровавленными рогами. Его лошадь забила копытом, и он хлопнул ее по шее. Я заметил раны на боках животного в том месте, где всадник вонзал шпоры. Человек наклонился к Этельволду и еле слышно заговорил, но его перебил Стипа: он просто взял и встал. Стипа был огромным, устрашающе высоким и широкоплечим, и ему как командиру королевской гвардии разрешалось появляться во дворце с мечом. Он взялся за рукоятку своего меча, и Этельволд тут же стал засовывать свой меч в ножны.
– Я боялся, – поспешно стал оправдываться он, – что от влажного воздуха лезвие заржавело. Теперь я вижу, что зря волновался.
– А ты смазываешь его бараньим жиром? – поинтересовался я.
– Наверное, слуга смазывает, – рассеянно произнес он.
Этельволд полностью убрал меч в ножны. Человек с бычьей головой на щите пристально смотрел на меня из-под налобника своего шлема.
– Ты вернешься на похороны? – спросил я.
– И на коронацию тоже, – многозначительно сказал он, – но пока у меня есть дела в Твеокснаме. – Он недобро улыбнулся. – Мое поместье там не так велико, как твое в Фагранфорде, лорд Утред, но достаточно большое, поэтому даже в эти печальные дни я не могу лишить его своего внимания. – Этельволд подтянул повод и пришпорил жеребца так, что тот рванул с места в карьер. Его люди последовали за ним.
– У кого на щите голова быка? – спросил я у Стипы.
– У Сигебрихта Сентского, – ответил он, глядя им вслед. – У молодого богатенького дурака.
– Они его сторонники? Или Этельволда?
– У Этельволда свои люди, – сказал Стипа. – У него хватает на это денег. Он владеет отцовскими поместьями в Твеокснаме и Уимбурнане, и доходы от них делают его очень состоятельным.
– Он должен быть мертв.
– Это семейное дело, – сказал Стипа, – оно не имеет отношения к тебе или ко мне.
– Именно мы с тобой будем совершать убийства для семьи, – напомнил я.
– Я слишком стар для этого, – буркнул Стипа.
– Сколько тебе?
– Даже не представляю, – ответил он. – Сорок?
Он проводил меня через калитку в дворцовой стене к старой церкви Альфреда, которая стояла рядом с новой. Новая высокая колокольня, окруженная лесами, как паутиной, еще не была достроена. Люди толпились у дверей старой церкви. Они молчали, просто стояли с потерянным видом. Когда мы со Стипой подошли, они расступились, кто-то поклонился. Сегодня дверь охраняли шесть человек из отряда Стипы, они раздвинули копья, когда увидели нас.
Мы зашли в церковь, и Стипа перекрестился. Внутри было холодно. Роспись на каменных стенах представляла собой сцены из христианского Евангелия, алтарь сиял золотом, серебром и хрусталем. Мечта любого датчанина, подумал я, здесь хватит богатств, чтобы купить целый флот и снарядить целую армию.
– Ему казалось, что эта церковь слишком мала, – удивленно произнес Стипа, оглядывая маячившие где-то под потолком балки и свободно летающих птиц. – В прошлом году здесь устроил гнездо сокол, – добавил он.
Короля уже перенесли в церковь и уложили перед высоким алтарем. В скрытом полумраком углу играла арфа, и пел хор брата Джона. Интересно, спросил я себя, а мой сын там? Священники бормотали молитвы перед боковыми алтарями или стояли на коленях у гроба короля. Глаза Альфреда были закрыты, подбородок был подвязан белой лентой, а между губ торчал кусочек сухого хлеба – вероятно, кто-то из священников сунул в рот усопшего облатку. На короле было белое одеяние раскаявшегося грешника, такое же, как то, что он однажды заставил надеть меня. То было много лет назад, когда нам с Этельволдом приказали пасть ниц перед алтарем. У меня не оставалось иного выбора, кроме как подчиниться, а Этельволд превратил ту отвратительную церемонию в фарс. Он притворился, будто он полон угрызений совести, и стал выкрикивать, обращаясь к небесам: «Господи, больше никаких титек! Никаких титек! Убереги меня от титек!» Я очень хорошо помню, как возмутился Альфред, как он с отвращением отвернулся от племянника.
– Экзансестер, – сказал Стипа.
– Ты тоже вспоминаешь тот день, – сказал я.
– Лил дождь, – добавил он, – и тебе пришлось ползти к походному алтарю в поле. Я хорошо помню.
В тот день я впервые увидел Стипу, грозного и внушающего ужас, а потом мы вместе сражались и подружились. Как же давно это было! Я стоял у гроба Альфреда и думал о том, как быстро промелькнула жизнь. А ведь всю эту жизнь Альфред служил для меня ориентиром. Я сражался против и за него, я проклинал и благодарил его, презирал его и восхищался им. Я ненавидел его религию и характерные для всех христиан холодные осуждающие взгляды, я ненавидел христианскую злобу, прикрытую фальшивой добротой, я ненавидел христианскую приверженность богу, который лишил мир радости, назвав его греховным. Однако именно эта религия сделала из Альфреда хорошего человека и хорошего короля.
Закрытая для радостей душа Альфреда оказалась крепкой, как скала, о которую разбивались датчане. Раз за разом они нападали и раз за разом убеждались в том, что Альфред хитрее и умнее, а Уэссекс тем временем крепчал и богател, и все это благодаря Альфреду. Мы думаем, что король – это привилегированная персона, которая правит нами и вольна вводить и нарушать законы или пренебрегать ими, но Альфред никогда не становился над созданным им же кодексом. Он воспринимал свою жизнь как долг перед своим богом и людьми Уэссекса. Я никогда не встречал лучшего короля, и вряд ли мой сын, мои внуки и их дети когда-нибудь увидят такового. Я никогда не любил его, но и не переставал восхищаться им. Он был моим королем, и всем, что у меня сейчас есть, я обязан ему. Пищей, которую я ем, домом, в котором я живу, и вооружением моих людей. Вся моя жизнь прошла с Альфредом, который временами ненавидел меня, временами любил и был великодушен. Он был дарователем благополучия.
На щеках Стипы блестели слезы. Некоторые священники, стоявшие на коленях у гроба, рыдали не таясь.
– Сегодня для него подготовят могилу, – сказал Стипа, указывая на высокий алтарь, в котором были выставленные многочисленные реликвии, так почитаемые Альфредом.
– Они похоронят его здесь? – удивился я.
– Там есть склеп, – пояснил он, – но его надо открыть. Когда достроят новую церковь, его перенесут туда.
– А похороны будут завтра?
– Может, через неделю. Им нужно время, чтобы люди успели приехать.
Мы долго сидели в церкви, приветствуя тех, кто приходил попрощаться с королем. К середине дня прибыл новый король в сопровождении знатных персон. Эдуард был высоким, узколицым и тонкогубым, очень темные, почти черные волосы он зачесывал назад. Мне он показался ужасно юным. Он был одет в голубую рубаху, подпоясанную кожаным ремнем с золотыми накладками, сверху он набросил длинный, почти до пола плащ. Корону он не надел, так как еще не был коронован, признаком его высокого статуса служил бронзовый венец.
Я узнал многих из тех вельмож, что сопровождали его: Этельнота, Уилфрита и, естественно, будущего тестя Эдуарда, Этельхельма, который шел рядом с отцом Коэнвульфом, исповедником и наставником Эдуарда. В свите было еще с полдюжины незнакомых мне молодых людей, а потом я увидел своего кузена, Этельреда. Он тоже меня увидел и замер как вкопанный. Эдуард, уже успевший подойти к гробу отца, удивился, что зять стоит на месте, и подозвал его. Мы со Стипой опустились на одно колено и почтительно слушали, как Эдуард, сложив руки, молится у гроба. Никто не произносил ни слова. Хор пел, от свечей в пронизанный солнечными лучами воздух поднимался дымок.
Этельред прикрыл глаза и сделал вид, будто тоже молится. Выражение на его лице было печальным и, как ни странно, старческим, наверное, потому, что его снедала болезнь, которая, как и у его тестя Альфреда, проявлялась в периодических приступах. Я наблюдал за ним, пытаясь понять, что им движет. Вероятно, он надеялся, что смерть Альфреда ослабит нить, удерживающую Мерсию при Уэссексе. Должно быть, он надеялся, что состоятся две коронации, одна в Уэссексе, а другая в Мерсии, и, должно быть, знал, что Эдуард об этом догадывается. На его пути стояла только жена, которую очень любило население Мерсии и которую он заточил в Святую Хедду, чтобы лишить власти. Еще одним препятствием был любовник жены.
– Лорд Утред. – Эдуард открыл глаза, но руки не опустил.
– Лорд? – откликнулся я.
– Ты останешься на похороны?
– Если таково твое желание, лорд.
– Мое желание таково, – сказал Эдуард. – А потом ты должен поехать в свое поместье в Фагранфорде, – продолжал он. – Уверен, у тебя там много дел.
– Да, лорд.
– Лорд Этельред, – произнес Эдуард твердо и громко, – останется при мне на несколько недель в качестве советника. Я нуждаюсь в мудрых советах и не вижу никого, кроме него, кто мог бы дать их мне.
Это была ложь. Даже полный идиот давал бы более полезные советы, чем Этельред, и, естественно, Эдуарду не нужны были никакие советы Этельреда. Он просто хотел, чтобы тот постоянно был на виду и не имел возможности устроить беспорядки. Меня же он отправлял в Мерсию, потому что доверял мне и знал, что я удержу Мерсию во власти западных саксов. А еще он знал, что если я поеду в Мерсию, то туда же поедет и его сестра. Я сохранил на лице бесстрастное выражение.
Под сводами церкви пролетела ласточка, и ее белый влажный помет упал на мертвое лицо Альфреда, прямо на нос, и стек на левую щеку.
Это был плохой знак, настолько ужасный, что люди вокруг гроба охнули.
Именно в этот момент в церковь вошел один из гвардейцев Стипы. Подойдя к гробу, он, однако, не преклонил колена. Вместо этого он посмотрел на Эдуарда, потом перевел взгляд на Этельреда, с Этельреда – на меня. Казалось, он в растерянности и не знает, с чего начать. Наконец Стипа не выдержал и рявкнул на него, приказывая говорить.
– Леди Этельфлед, – произнес гвардеец.
– Что с ней? – спросил Эдуард.
– Лорд Этельволд взял ее в заложники, лорд, забрал из конвента. Захватил ее силой, лорд. И увез.
Итак, борьба за Уэссекс началась.
Назад: Часть вторая Смерть короля
Дальше: Глава седьмая
