Глава восьмая
Альфреда похоронили.
Церемония затянулась на пять часов и состояла из молитвенных песнопений, причитаний и проповедей. Старого короля уложили в гроб из вяза, расписанный сценами из жизни святых, на крышке был изображен возносящийся к небесам Христос, почему-то с удивленным выражением на лице. В руки мертвого короля вложили кусочек истинного креста, голова усопшего покоилась на Евангелии. Деревянный гроб поместили в свинцовый короб, а тот, в свою очередь, в еще один, на этот раз кедровый, на котором были вырезаны образы святых, бросающих вызов смерти. Одного святого сжигали, однако языки пламени не причиняли ему вреда, другого, вернее, другую, пытали, но она с улыбкой прощала своих мучителей, третьего кололи копьями, а он продолжал читать проповедь. Этот тяжелый саркофаг перенесли в крипту старой церкви и дверь запечатали. Альфред пролежал там до тех пор, пока не достроили новую церковь, а затем его перенесли в склеп. Помню, Стипа рыдал как ребенок. Беокка тоже плакал. Даже Плегмунд, этот суровый епископ, утирал слезы, читая проповедь. Он говорил о лестнице Иакова, которая якобы явилась ему во сне такой, какой ее описывают в священных книгах, и о том, что Иаков лежал на камне-подушке под этой лестницей и слышал голос Господа.
– «Землю, на которой лежишь, Я дам тебе и потомству твоему, – голос Плегмунда дрогнул, когда он читал эти слова, – и будет потомство твое, как песок земный; и распространишься ты и к западу, и к востоку, и к северу, и к югу, и благословятся в тебе и потомстве твоем все племена земные». Альфред тоже мечтал об этом. – Плегмунд слегка охрип. – И сейчас Альфред здесь, в этом городе, и эта земля будет дана его детям и детям его детей до Судного дня! И не только эта земля! Альфред мечтал, чтобы мы, саксы, несли свет Евангелия во все уголки Британии и в другие страны до тех пор, пока все голоса земли не воспоют хвалу Господу.
Помню, после этих слов я мысленно улыбнулся. Я стоял в старой церкви и смотрел, как дымок от ладана поднимается к позолоченным балкам. Меня забавляла уверенность Плегмунда в том, что мы, саксы, должны распространить песок земный на север, юг, восток и запад. Нам бы очень повезло, если бы мы смогли удержать те земли, что у нас есть. Однако паству до глубины души тронули его слова.
– Язычники давят на нас, – заявил Плегмунд, – они подвергают нас гонениям! И все же мы будем взывать к ним и молиться за них, и мы увидим, как они преклоняют колена перед всемогущим Господом, и тогда мечта Альфреда сбудется, и мы возрадуемся в раю! Да сохранит нас Господь!
Мне следовало бы более внимательно слушать эту проповедь, но я думал об Этельфлед и о Фагранфорде. Я попросил у Эдуарда разрешения поехать в Мерсию, и он передал мне свой ответ через Беокку, который пришел в «Два журавля». Мой давний друг сел у очага и принялся корить меня за то, что я игнорирую своего старшего сына.
– Я его не игнорирую, – возразил я. – Я был бы рад, если бы он тоже поехал в Фагранфорду.
– А что ему там делать?
– То, что положено, – ответил я. – Учиться боевому мастерству.
– Он хочет быть священником, – сказал Беокка.
– Тогда он не мой сын.
Беокка вздохнул.
– Он хороший мальчик! Очень хороший мальчик!
– Скажи ему, чтобы поменял имя, – буркнул я. – Если он станет священником, он не достоин называться Утредом.
– Как же ты похож на своего отца, – покачал головой Беокка. Его слова удивили меня, потому что я всегда боялся своего отца. – А Утред так похож на тебя! – продолжал мой друг. – Он и внешне похож на тебя, и такой же упрямый. – Он хмыкнул. – В детстве ты был ужасно упрямым.
Меня часто называли Утредерве, то есть Утредом-Нечестивцем, ярым врагом христианства, однако многие из тех, кого я любил и кем восхищался, были христианами, и Беокка занимал среди них первое место. Беокка, его жена Тира, Хильд, Этельфлед, умница отец Пирлиг, Осферт, Уиллиболд и даже Альфред – список был бесконечным. Думаю, все они хорошие люди, потому что их религия требует от них определенного образа поведения, а вот моя от меня такого не требует. Тор и Один не настаивают ни на чем, кроме уважения и некоторого самопожертвования, они никогда не дойдут до идиотизма требовать, чтобы я полюбил своего врага или подставил другую щеку. И все же такие христиане, как Беокка, ежедневно бьются над тем, чтобы стать хорошими. Я никогда не пытался стать таковым, хотя и не считаю себя нечестивцем. Я просто такой, какой есть, Утред Беббанбургский.
– Утред, – снова заговорил я, имея в виду своего старшего сына, – будет после меня лордом Беббанбурга. Он не сможет удержать крепость молитвами. Ему нужно научиться сражаться.
Беокка устремил задумчивый взгляд в огонь.
– Я всегда надеялся, что еще раз увижу Беббанбург, – с тоской проговорил он, – но теперь сомневаюсь в этом. Король сказал, что ты можешь ехать в Фагранфорду.
– Хорошо, – сказал я.
– Альфред был щедр к тебе, – твердо заявил Беокка.
– Не отрицаю.
– И в этом есть и моя заслуга, – не без гордости добавил Беокка.
– Спасибо.
– А знаешь, почему он согласился?
– Потому что Альфред был в долгу передо мной, – ответил я, – потому что без «Вздоха змея» у него не получилось бы править целых двадцать восемь лет.
– Потому что Уэссексу нужен сильный человек в Мерсии, – сказал Беокка, проигнорировав мою похвальбу.
– Этельред? – съехидничал я.
– Он хороший человек, и ты опозорил его, – с горячностью произнес Беокка.
– Может быть, – сказал я, не желая ссориться с ним.
– Этельред – лорд Мерсии, – продолжал он, – и у него все права на трон этой земли, однако он не предпринимал попыток захватить корону.
– Потому что он боится Уэссекса, – сказал я.
– Он лоялен к Уэссексу, – поправил меня Беокка, – но не может слишком рьяно подчиняться ему, потому что тогда те лорды Мерсии, которые жаждут полной самостоятельности для своей страны, отвернутся от него.
– Этельред правит в Мерсии, – сказал я, – потому что он богатейший человек в стране, и если какой-нибудь лорд лишается скота, рабов или дома из-за набегов датчан, он знает, что Этельред возместит ему потери. Он платит за свое лордство, а ему следовало бы громить датчан.
– Он следит за границей с валлийцами, – важно произнес Беокка, как будто защита от валлийцев была веским основанием для потворства датчанам, – и это заслуживает высокой оценки, – он помолчал, как бы проверяя, правильно ли подобраны слова, – высокой оценки, потому что он не воин. Он великолепный правитель, – добавил он и, дабы пресечь любой смех с моей стороны, поспешно закончил: – Его управление безупречно, однако у него нет способностей к ведению военных действий.
– А у меня есть, – сказал я.
Беокка улыбнулся.
– Да, Утред, у тебя есть, но у тебя нет умения уважать других. Король рассчитывает, что ты проявишь уважение к лорду Этельреду.
– Максимум того уважения, что он заслуживает, – пообещал я.
– И его жене будет разрешено вернуться в Мерсию, – объявил Беокка, – но после того, как будет достигнута договоренность о том, что она пожертвует средства, вернее, построит монастырь.
– Ей суждено стать монашкой? – сердито спросил я.
– Пожертвует средства и построит! – повторил Беокка. – Она будет вправе выбирать, где строить монастырь.
Я не мог не рассмеяться.
– Мне предстоит жить по соседству с монастырем?
Беокка нахмурился.
– Мы не знаем, где она выберет место.
– Конечно, – сказал я, – не знаем.
Итак, христиане проглотили грех. Вероятно, Эдуард обнаружил новые допуски для греха: теперь он не так страшен, а это означает, что Этельфлед вольна жить более-менее по своему усмотрению, и монастырь послужит Этельреду основанием утверждать, будто его жена избрала путь благочестивого созерцания. По правде, Эдуард и его совет отлично понимают, что в Мерсии им без Этельфлед не справиться, да и я им нужен. Мы оба – щиты Уэссекса, однако, кажется, нам не суждено стать мечом саксов, потому что, прежде чем покинуть таверну, Беокка передал мне строгое предупреждение.
– Король всем сердцем желает, чтобы датчан оставили в покое, – сказал он. – Их нельзя провоцировать! Это приказ.
– А если они нападут на нас? – встревоженно спросил я.
– Конечно, ты можешь защищаться, но король не желает, чтобы началась война. Во всяком случае, до его коронации.
Я лишь кивнул в ответ. Я понимал, что желание Эдуарда жить в мире, пока он не упрочит свою власть, вполне разумно, но я сомневался, что датчане окажут ему такую услугу. Я был уверен: они хотят войны и попытаются развязать ее до коронации Эдуарда.
Так как церемония должна была состояться только в новом году – почетным гостям давалось время, чтобы подготовиться к путешествию и добраться до столицы, – я решил наконец-то отправиться в Фагранфорду. Я тронулся в путь, когда осенние туманы стали холоднее, а дни короче.
То был благодатный край пологих холмов, неторопливых рек и богатых почв. Альфред и в самом деле проявил щедрость. Управляющим оказался угрюмый мерсиец по имени Фальк. Появление нового лорда его ничуть не обрадовало, что совсем не удивило меня: ведь он прекрасно жил на доход от имения, и в этом ему помогал священник, ведший бухгалтерские книги. Этот священник, отец Синрик, попытался убедить меня, что в последнее время урожаи были скудными, что вырубка в лесах производилась исключительно из-за болезни деревьев, а не для продажи древесины. Отец Синрик выложил передо мной документы, до последней черточки похожие на те, что я привез из казначейства в Уинтансестере, и радостно улыбнулся при виде такого совпадения.
– Как я говорил тебе, лорд, – сказал он, – имение было передано нам в полное доверительное владение, и мы трудились как для самого короля Альфреда. – Он так и лучился, этот пухлый, круглолицый церковник с быстрой улыбкой.
– И никто ни разу не приезжал из Уэссекса, чтобы проверить твои счета?
– А разве в этом была надобность? – спросил он, всем видом показывая, до какой степени его удивила и позабавила эта идея. – Церковь учит нас быть честными тружениками в виноградниках господних.
Я взял все документы и бросил их в очаг. Отец Синрик и Фальк лишились дара речи и с изумлением наблюдали, как пергаменты корчатся и сгорают в огне.
– Вы мошенничали, – сказал я, – а теперь этому пришел конец. – Отец Синрик открыл было рот, чтобы запротестовать, но потом сообразил, что лучше этого не делать. – Или мне стоит вздернуть одного из вас? – спросил я. – А может, обоих?
Финан обыскал жилища Фалька и отца Синрика и нашел у них немалый запас серебра. Этим серебром я расплатился за строительный лес и вернул долг тому управляющему, который одолжил мне денег. Мне всегда нравилось строить, а Фагранфорде нужен был новый хозяйский дом, новые склады, новый палисад, и все это следовало закончить к зиме. Я отправил Финана патрулировать земли между саксами и датчанами, и он взял с собой наших новых людей, тех, которые пришли ко мне, услышав, что я богат и раздаю серебро. Финан присылал сообщения каждые несколько дней, и во всех говорилось, что датчане ведут себя на удивление тихо. Раньше я был уверен, что смерть Альфреда спровоцирует их на нападение, но они нас не атаковали. Сигурд, кажется, разболелся, а у Кнута не было желания идти на юг без своего товарища. Я считал, что сейчас нам открылась отличная возможность выдвинуться на север, и изложил свои соображения в письме Эдуарду, но письмо осталось без ответа. До нас доходили слухи, что Этельволд уехал в Йофервик.
Брат Гизелы умер, и на смену ему королем в Нортумбрии стал датчанин, который правил только потому, что ему позволял Кнут. У Кнута по какой-то причине отсутствовало желание быть королем, его вполне устраивало, что трон занимает свой человек, и Этельволда отправили в Йофервик – вероятно, потому, что город располагался далеко от Уэссекса и глубоко в датской территории, следовательно, там Этельволд был в безопасности. Наверное, Кнут считал, что Эдуард может направить армию против Этельволда, и решил спрятать свой трофей в Йофервике, за прочными стенами римской крепости.
Итак, Этельволд праздновал труса, Кнут выжидал, а я строил. Я построил дом такой же высокий, как церковь, с толстыми балками, и окружил его палисадом. На тот фронтон, что выходил на утреннее солнце, я прибил волчьи черепа и нанял людей, чтобы мне изготовили столы и лавки. У меня появился новый управляющий, человек по имени Херрик. При Бемфлеоте его ранило в бедро, и он больше не мог сражаться, зато отличался честностью и трудолюбием. Он предложил построить мельницу на ручье, и я счел его предложение дельным.
Как раз в тот период, когда я искал удобное место для строительства мельницы, прибыл священник. День был таким же холодным, как тот, когда отец Уиллиболд приехал ко мне в Буккингахамм, и вода в ручье вдоль берегов покрылась хрупким ледком. С северных нагорий принесло сильный ветер, а с юга – священника. Он ехал верхом на муле и мгновенно сполз с седла, едва увидел меня. Он был молод и значительно выше меня. Тощий как скелет, он был одет в черную ужасно грязную рясу, чей подол коробился от засохшей глины. На длинном лице выделялись ясные глаза удивительного зеленого цвета и похожий на клюв нос. Скошенный подбородок заканчивался жалкой бороденкой. С тощей шеи, которая, казалось, едва поддерживает голову, свисал большой серебряный крест с одной отломанной перекладиной.
– Ты и есть великий лорд Утред? – на полном серьезе спросил он.
– Да, это я, – ответил я.
– А я отец Катберт, – представился он, – и я счастлив познакомиться с тобой. Мне поклониться?
– До земли, если хочешь.
К моему изумлению, он опустился на колени, склонил голову почти до подернутой инеем травы, затем распрямился и встал.
– Вот, – сказал он, – я поклонился до земли. Тебе привет, лорд, от твоего нового капеллана.
– Что?!
– Твой капеллан, твой священник, – бодро повторил он. – Это мое наказание.
– Мне не нужен капеллан.
– Уверен, что не нужен, лорд. Я знаю, что я никому не нужен. Во мне никто не нуждается, я паразит на теле вечной церкви. Катберт Ненужный. – Он вдруг улыбнулся, и я догадался, что его осенила какая-то идея. – Если я когда-нибудь войду в сонм святых, – сказал он, – я буду святым Катбертом Ненужным! Это отделит меня от другого святого Катберта, правда? Это будет великолепный отличительный признак! – Он аж затанцевал, высоко подбрасывая тощие ноги. – Святой Катберт Ненужный! – запел он. – Покровитель всего бесполезного. Как бы то ни было, лорд, – он придал своему лицу серьезное выражение, – я твой капеллан, бремя на твоем кошеле, и мне требуется еда, серебро, эль и, главное, сыр. Я обожаю сыр. Ты, лорд, говоришь, что я тебе не нужен, но я все равно здесь, к твоим услугам. – Он снова поклонился. – Хочешь исповедаться? Хочешь, чтобы я вернул тебя в лоно матери-церкви?
– Кто сказал, что ты мой капеллан? – спросил я.
– Король Эдуард. Я – его дар тебе. – Он блаженно улыбнулся и принялся крестить меня. – Да благословит тебя Господь, лорд.
– Зачем Эдуард послал тебя? – спросил я.
– Подозреваю, лорд, что у него есть чувство юмора. – Он задумался и неожиданно нахмурился. – Или потому, что я ему не нравлюсь. Только я думаю, что это не так, по сути, я ему не совсем не нравлюсь, он очень любит меня, хотя и считает, что мне нужно поучиться сдержанности.
– Ты несдержан?
– Ой, лорд, у меня столько ипостасей! Я ученый, священник, любитель сыра, а теперь еще и капеллан лорда Утреда, язычника, который убивает священников. Так мне рассказывали. Я буду тебе всемерно благодарен, если ты не станешь убивать меня. Ты дашь мне служанку? Пожалуйста.
– Служанку?
– А кто будет стирать? И делать прочие дела? И ухаживать за мной? Юная девушка стала бы для меня благословением. Такая красивая, с очаровательными грудками, а?
Я уже не мог сдерживать улыбку. Невозможно было испытывать к святому Катберту Ненужному иные чувства, кроме симпатии.
– С очаровательными грудками, говоришь? – с наигранной суровостью осведомился я.
– Если тебе так будет угодно, лорд. Меня предупреждали, что ты скорее всего убьешь меня, сделаешь из меня мученика, но я все же предпочел бы грудки.
– А ты и в самом деле священник? – спросил я.
– Ой, в самом деле, лорд. Можешь спросить епископа Свитвульфа! Это он сделал меня священником! Наложил на меня руки и произнес все необходимые молитвы.
– Свитвульф из Хрофесестера? – уточнил я.
– Именно оттуда. Он мой отец, и он ненавидит меня!
– Твой отец?
– Да, мой духовный отец, а не настоящий. Мой настоящий отец был каменщиком, да будет благословен его молоточек, но епископ Свитвульф дал мне образование и воспитал меня, да благословит его Господь, и сейчас он питает ко мне отвращение.
– Почему? – спросил я, догадываясь, каков будет ответ.
– Мне запрещено рассказывать, лорд.
– И все равно расскажи, ведь ты не сдержан.
– Я обвенчал короля Эдуарда с дочерью епископа Свитвульфа, лорд.
Значит, близнецы, которых передали на попечение Этельфлед, законнорожденные, и этот факт очень расстроит олдермена Этельхельма. Эдуард притворяется, будто венчания не было, на тот случай, если витан Уэссекса решит предложить трон кому-то еще, и забота о свидетеле его первого брака возложена на меня.
– Господи, ну ты и дурак, – сказал я.
– Вот и епископ сказал то же самое. Святой Катберт Безрассудный? Но я был другом Эдуарда, и он умолял меня, а она была такой восхитительной. Такой красивой. – Он вздохнул.
– У нее были очаровательные грудки? – съязвил я.
– Они были как два молодых оленя, лорд, – опять же серьезно ответил он.
Я изумленно уставился на него.
– Как два молодых оленя?
– Священные книги описывают идеальные груди как молодых оленей, лорд. Должен признаться, я тщательно изучал этот аспект. – Он помолчал, обдумывая только что сказанное, затем одобрительно кивнул. – Очень тщательно! И все же до сих пор не понял, в чем схожесть. Только кто я такой, чтобы подвергать сомнению написанное в священных книгах.
– Значит, сейчас, – проговорил я, – все утверждают, что венчания никогда не было.
– Вот поэтому-то я и не могу рассказать тебе, что я сделал, – заявил Катберт.
– И все же венчание состоялось, – сказал я, и он кивнул. – Значит, близнецы законнорожденные, – добавил я, и он опять кивнул. – А ты разве не знал, что Альфред не примет этот брак? – спросил я.
– Эдуард так хотел жениться, – просто ответил он.
– Ты поклялся хранить молчание?
– Они пригрозили, что сошлют меня во Франкию, – сказал он, – в какой-то монастырь, но король Эдуард предпочел отправить меня к тебе.
– В надежде, что я убью тебя?
– В надежде, лорд, что ты защитишь меня.
– Тогда, ради бога, не разбалтывай кому ни попадя, что Эдуард женился.
– Я буду хранить молчание, – пообещал он. – Я буду святым Катбертом Молчаливым.
Близнецы жили с Этельфлед, которая строила конвент в Сирренсестере, недалеко от моего нового поместья. Во времена, когда Британией правили римляне, Сирренсестер был большим городом, и сейчас Этельфлед жила в одном из древних домов, красивом здании с просторными комнатами, выходившими на дворик с колоннадой. Раньше дом принадлежал старшему Этельреду, олдермену Мерсии и мужу сестры моего отца, и я подолгу жил там в детстве после того, как сбежал на юг от своего другого дядьки, узурпировавшего Беббанбург. Старший Этельред расширил дом, и теперь в нем сакская тростниковая крыша сочеталась с римской черепицей, но он был очень уютным, а защиту ему обеспечивали стены города.
В качестве строительного материала для конвента люди Этельфлед использовали римские развалины: они разбирали остатки древних зданий и складывали из камня новые стены.
– Зачем все это? – спросил я у нее.
– Затем, что таково было желание моего отца, – ответила она, – и затем, что я дала слово. Монастырь будет посвящен святой Вербург.
– Той женщине, что напугала гусей?
– Да.
Воздух в доме Этельфлед буквально звенел от голосов детей: ее собственной дочери, Эльфинн, двоих моих младших, Стиорры и Осберта. Мой старший, Утред, все еще был в школе в Уинтансестере, откуда писал мне почтительные письма, которые я даже не считал нужным читать, потому что знал: они преисполнены скучным благочестием. Самыми младшими в Сирренсестере были близнецы-младенцы Эдуарда. Помню, как я смотрел на спеленутого Этельстана и думал, сколько бы проблем решилось одним взмахом «Вздоха змея». В этом я был и прав, и не прав: со временем Этельстан вырос в молодого человека, которого я полюбил всей душой.
– Ты знаешь, что он законнорожденный? – спросил я у Этельфлед.
– Если верить Эдуарду, то нет, – ответила она.
– У меня в доме живет священник, который обвенчал их, – сказал я.
– Тогда прикажи ему держать язык за зубами, – посоветовала она, – иначе ему несдобровать.
Мы находились в Сирренсестере, который располагался недалеко от Глевесестера, где у Этельреда имелся дом. Он ненавидел Этельфлед, и я опасался, что он поручит своим людям захватить ее, а потом либо убьет, либо заточит в монастырь. Ведь она лишилась защиты и покровительства своего отца. Однако Этельфлед отмахнулась от моих страхов.
– Может, Эдуарда он и не боится, – сказала она, – но вот ты наводишь на него ужас.
– А он решится провозгласить себя королем Мерсии? – спросил я.
Она наблюдала за тем, как каменщик обтесывает римскую статую. Бедняга пытался сделать из орла гуся, но пока ему удалось лишь добиться сходства с возмущенной курицей.
– Нет, – ответила она.
– Почему?
– Слишком многие из могущественных людей Мерсии хотят защиты Уэссекса, – пояснила она, – и, по сути, Этельреда не очень интересует власть.
– Не интересует?
– Во всяком случае, в настоящий момент. А раньше интересовала. Сейчас он каждые несколько месяцев страдает от приступа болезни и очень боится смерти. Он хочет заполнить то время, что ему осталось, женщинами. – Она с сарказмом посмотрела на меня. – В некоторых аспектах он очень похож на тебя.
– Чепуха, женщина, – возразил я. – Сигунн – моя экономка.
– Ага, экономка, – пренебрежительно усмехнулась Этельфлед.
– И она боится тебя до ужаса.
Ей понравились мои слова, и она рассмеялась, а потом, увидев, как неловким ударом деревянного молотка каменщик отбил у курицы клюв, сокрушенно вздохнула.
– Я всего лишь просила сделать статую Вербург и одного гуся.
– Ты хотела слишком многого.
– Я хочу того, что хотел мой отец, – тихо проговорила она. – Англию.
Это название всегда вызывало у меня удивление, когда бы я его ни услышал. Я хорошо знал Мерсию и Уэссекс, я часто бывал в Восточной Англии и еще чаще в Нортумбрии, на своей родине. Но Англия? Раньше это была мечта, мечта Альфреда, но сейчас, после его смерти, мечта стала призрачной и расплывчатой. Если бы четыре королевства когда-нибудь объединились, то они, вероятнее всего, назывались бы Данией, а не Англией. Как бы то ни было, мы с Этельфлед разделяли мечту Альфреда.
– Мы англичане? – спросил я.
– А кто же еще?
– Я нортумбриец.
– Ты англичанин, – твердо произнесла она, – а постель тебе согревает датчанка. – Она сильно пихнула меня под ребра. – Передай Сигунн, что я желаю ей счастливого Рождества.
Йоль я отпраздновал в Фагранфорде. Мы смастерили из дерева огромное, шириной шагов десять, колесо, обмотали его соломой и водрузили плашмя на дубовый столб, а штырь, на который его надели, смазали бараньим жиром, чтобы оно могло вращаться. Потом, когда стемнело, мы его подожгли. Мужики раскручивали его граблями или копьями, и оно вертелось, разбрасывая вокруг искры. Мои двое младших детей были со мной, и державшая меня за руку Стиорра во все глаза таращилась на огромное пылающее колесо.
– А зачем ты его поджег? – спросила она.
– Это знак богам, – ответил я, – мы показываем, что помним их, и просим дать новую жизнь в новом году.
– Это знак Иисусу? – уточнила она.
– Да, – ответил я, – и другим богам тоже.
Колесо рухнуло, и все встретили это восторженными воплями, а потом мужчины и женщины стали прыгать через костер. Я взял обоих детей на руки и прыгнул вместе с ними. Мы пролетели сквозь дым и искры. А потом я стоял и смотрел, как искры улетают в холодную ночь, и спрашивал себя, сколько еще таких же колес горит там, на севере, где датчане мечтают об Уэссексе.
Если они на самом деле мечтали об Уэссексе, то ничего для своей мечты не делали. И в этом заключалось самое удивительное. Казалось бы, смерть Альфреда должна была стать для них сигналом к нападению, но у них не было лидера, который смог бы объединить всех. Сигурд все еще болел, Кнут, как мы слышали, занимался подчинением скоттов, а Йорик все выбирал, чью сторону принять: датского севера или в христианского юга. Хестен все еще прятался в Сестере, но был слаб. Этельволд сидел в Йофервике, но без позволения Кнута атаковать Уэссекс не решался. В общем, размышлял я, пока нас оставили в покое, но надолго ли – неизвестно.
Меня так и подмывало – уж больно велико было искушение – отправиться на север и снова поговорить с Эльфаделль, однако я понимал, что это глупость, я знал, что увидеть мне хочется вовсе не Эльфаделль, а Эрсе, ту странную, молчаливую красавицу. Ни на какой север я, конечно, не поехал, но все новости узнал от Оффы, когда тот приехал в Фагранфорду, и я, усадив его перед очагом в своем новом доме, подбросил в огонь дров, чтобы согреть его старые кости.
Мерсиец Оффа когда-то был священником, но его вера ослабела. Он отказался от священства и стал путешествовать по Британии со стаей дрессированных терьеров, которые развлекали публику на ярмарках, танцуя на задних лапах. Тех нескольких монет, что Оффе зарабатывали его собаки, не хватило бы, чтобы платить за его замечательный дом в Лиссельфельде, но богатым его сделал другой дар: умение узнавать, каковы надежды, чаяния и намерения других людей. Его забавные собачонки открывали ему двери самых великих домов, сакских и датских, и Оффа всегда держал глаза открытыми, а ушки на макушке и слушал, задавал вопросы, а потом продавал то, что ему удавалось узнать. Его использовал не только Альфред, но и Кнут с Сигурдом. Именно Оффа рассказал мне, что произошло на севере.
– Кажется, болезнь Сигурда не смертельная, – сказал он, – он просто ослаб. У него начинается лихорадка, он выздоравливает, и лихорадка возвращается.
– А Кнут?
– Он не пойдет на юг, пока не убедится, что Сигурд присоединится к нему.
– А Йорик?
– Обоссался от страха.
– А Этельволд?
– Пьет и трахает служанку.
– А Хестен?
– Ненавидит тебя, улыбается и грезит о мести.
– А Эльфаделль?
– А-а, – произнес он с усмешкой. Оффа, отличавшийся мрачным характером, редко улыбался и отлично умел владеть своим лицом. Он отрезал ломоть сыра, сделанного на моей сыроварне. – Слышал, ты строишь мельницу?
– Верно.
– Разумно, лорд. Хорошее место для мельницы. Зачем платить мельнику, когда можно самому молоть зерно.
– А Эльфаделль? – повторил я, кладя на стол серебряную монету.
– Слышал, ты побывал у нее?
– Ты слышал слишком многое, – недовольно произнес я.
– Это комплимент, – сказал Оффа, сгребая монету. – Значит, ты виделся с ее внучкой?
– Эрсе.
– Так ее называет Эльфаделль, – сказал он, – и я завидую тебе.
– Кажется, у тебя молодая жена. Или я ошибся?
– Не ошибся, – помотал он головой, – только старикам не следует брать в жены молодых.
Я расхохотался.
– Ты устал?
– Я становлюсь стар для того, чтобы бродить по дорогам Британии.
– Тогда сиди дома в Лиссельфельде, – предложил я. – Ведь ты же не нуждаешься в серебре.
– У меня молодая жена, – сказал он, – и я нуждаюсь в том спокойствии, которое дарует дальняя дорога.
– Эльфаделль? – снова спросил я.
– Много лет назад, – наконец ответил он на мой вопрос, – она была шлюхой в Йофервике. Там Кнут и нашел ее. Она торговала собой и одновременно предсказывала судьбу. Наверное, она предсказала Кнуту нечто такое, что сбылось, и он взял ее под свой щит.
– Это он дал ей пещеру в Буккестане?
– Он пустил ее на свою землю, значит, да, дал.
– И она предсказывает людям то, что ему надо, чтобы они услышали?
Оффа заколебался, а это всегда было признаком того, что за его ответ нужно немного заплатить. Я вздохнул и выложил на стол еще одну монету.
– Она повторяет его слова, – подтвердил мою догадку Оффа.
– И что же она говорит сейчас? – спросил я, и он снова заколебался. – Послушай, ты, засохший кусок собачьего дерьма, – возмутился я, – я уже и так хорошо тебе заплатил. Рассказывай.
– Она говорит, что новый король юга появится на севере.
– Этельволд?
– Они используют его, – мрачно произнес он. – Как-никак он законный король Уэссекса.
– Он пропойца, да к тому же еще и идиот.
– А когда все это мешало человеку быть королем?
– Значит, датчане воспользуются им, чтобы умиротворить саксов, – задумчиво проговорил я, – а потом убьют.
– Естественно.
– Тогда почему они ждут?
– Потому что Сигурд болеет, потому что скотты угрожают землям Кнута, потому что звезды еще не выстроились в нужном порядке.
– Значит, Эльфаделль может только посоветовать дождаться нужного расположения звезд?
– Она говорит, что Йорик будет королем моря, Этельволд – королем Уэссекса, а все великие земли юга будут переданы датчанам.
– Королем моря?
– Это всего лишь причудливый способ сказать, что Сигурд и Кнут не займут трон Йорика. Они беспокоятся, что он вступит в союз с Уэссексом.
– А Эрсе?
– Неужели она действительно так красива, как люди говорят? – спросил он.
– Ты ее не видел?
– В пещере – нет.
– Когда она обнажена, – ответил я, и Оффа вздохнул. – Она даже больше, чем красива, – добавил я.
– Так я и слышал. Но она немая. Она не может говорить. У нее с головой не в порядке. Не знаю, безумна она или нет, но она как ребенок. Красивый, немой ребенок-недоумок, который сводит мужчин с ума.
Я задумался. До меня доносился стук металла по дереву: это во дворе мои люди тренировались на мечах, защищаясь липовыми щитами. Они тренировались дни напролет и каждый день, они готовились к войне, совершенствуя свое владение мечом и щитом, топором и щитом, копьем и щитом. Они готовились к тому дню, когда придется встретиться лицом к лицу с датчанами, которые тоже отличаются мастерством владения оружием. Пока этот день отсрочивался из-за болезни Сигурда. Нам следовало бы атаковать, размышлял я, но чтобы вторгнуться в северную Мерсию, мне нужны войска из Уэссекса, а витан советует Эдуарду хранить в Британии хрупкий мир.
– Эльфаделль опасна, – ворвался в мои мысли Оффа.
– Старуха, тупо повторяющая слова своего хозяина?
– Люди верят ей, – сказал он, – а тот, кто думает, будто знает свою судьбу, не боится рисковать.
Я вспомнил, с какой безрассудностью Сигурд атаковал нас на мосту при Энульфсбириге, и понял, что Оффа прав. Пусть датчане и ждут, когда наступит подходящий момент для нападения, но все это время они слышат магические пророчества, в которых им предрекается победа. И слухи об этих пророчествах достигают и земель саксов. Вирд бит фул аред. Мне в голову пришла одна идея, и я уже открыл рот, собираясь заговорить, но в последнее мгновение все же решил промолчать. Если человек хочет что-то сохранить в тайне, Оффа – последний человек на земле, которому можно что-то рассказать, потому что он зарабатывает себе на жизнь тем, что выдает чужие секреты.
– Ты хотел что-то сказать, лорд? – поинтересовался Оффа.
– Что ты слышал о леди Эггвинне? – спросил я.
На его длинном лице отразилось удивление.
– Я думал, тебе известно о ней больше, чем мне.
– Я знаю, что она умерла, – сказал я.
– Она была очень легкомысленной, – неодобрительно покачал головой Оффа, – но очень миловидной. Миниатюрной и проказливой, как эльф.
– Она вышла замуж?
Он пожал плечами.
– Я слышал, какой-то священник провел церемонию, но между Эдуардом и ее отцом договор не заключался. Епископ Свитвульф не дурак! Он категорически отказался разрешить этот союз. Был ли этот брак законным?
– Если его заключил священник.
– Для брака необходим договор, – твердо сказал Оффа. – Они же не какие-то крестьяне, которые трахаются как кролики на земляном полу в жалкой хижине, они король и епископская дочка. Естественно, должен быть контракт, а еще выкуп за невесту! Как без этого? Тогда это просто королевский перепих.
– Значит, дети незаконнорожденные?
– Так утверждает витан Уэссекса, а значит, это наверняка правда.
Я улыбнулся.
– Эти дети очень болезненные, – солгал я, – и вряд ли проживут долго.
Оффа не смог скрыть интереса.
– Серьезно?
– Этельфлед не может заставить мальчишку сосать грудь кормилицы, – продолжал я лгать, – а девчонка ужасно слабенькая. Хотя какая разница, умрут они или нет, если они все равно незаконнорожденные.
– Их смерть решила бы множество проблем, – сказал Оффа.
В общем, я оказал Эдуарду одну маленькую услугу, распространив слух, который очень понравится Этельхельму, его тестю. На самом же деле близнецы были крепенькими и здоровенькими, орали во всю глотку, и проблемы, связанные с ними, никуда не девались, – правда, с их решением можно было подождать, как решил подождать Кнут со своим вторжением в южную Мерсию и Уэссекс.
В нашей жизни бывают периоды, когда кажется, что ничего не происходит, когда над сожженными городами или фермами не поднимается дым, когда над мертвыми проливается мало слез. Я научился не доверять спокойствию таких периодов, потому что убедился: если вокруг затишье, значит, кто-то готовится к войне.
Пришла весна. Коронация Эдуарда состоялась в Сининг Туне, королевском городе, расположенном к западу от Лундена. Я считал выбор этого места странным. Ведь главный город Уэссекса – Уинтансестер, именно там Альфред построил огромную новую церковь, именно там стоит королевский дворец. Однако Эдуард предпочел Сининг. Да, это было крупное королевское поместье, но в последнее время им практически не пользовались, потому что оно располагалось слишком близко к Лундену. К тому же, до того как я отбил Сининг Тун у датчан, он почти непрерывно подвергался разграблению.
– Архиепископ говорил, что здесь короновали некоторых из древних монархов, – объяснил мне Эдуард, – а еще здесь есть камень.
– Камень, лорд?
Он кивнул.
– Королевский камень. Древние короли либо стояли на нем, либо сидели, я не знаю точно. – Он пожал плечами: очевидно, он и сам не очень хорошо понимал назначение этого камня. – Плегмунд считает это важным.
Меня вызвали в королевское поместье за неделю до церемонии с приказанием привезти с собой как можно больше дружинников. Со мной прибыло семьдесят четыре человека, все верхом и при полном снаряжении. Эдуард добавил к ним еще сотню своих и попросил нас защищать Сининг Тун во время церемонии, так как он боялся нападения датчан. Я с радостью согласился. Мне было гораздо приятнее сидеть в седле под открытым небом, чем на скамье в христианской церкви. Так что пока Эдуард стоял или сидел на королевском камне и подставлял свою голову под помазание миром и под украшенную изумрудами отцовскую корону, я объезжал опустевшие окрестности города.
Никакие датчане не нападали. Прежде я был уверен, что смерть Альфреда принесет войну, но она принесла тот странный период, когда мечи покоятся в ножнах. Так что коронация Эдуарда прошла спокойно, а потом он отправился в Лунден и вызвал меня туда на большой совет. Улицы старого римского города были завешены стягами в честь коронации, а на мощных крепостных валах плотными шеренгами стояли солдаты. Во всем этом не было ничего удивительного, кроме одного: там обнаружился Йорик.
Король Йорик из Восточной Англии, который устроил заговор, чтобы убить меня, находился в Лундене по приглашению архиепископа Плегмунда, отдавшего двоих своих племянников в качестве заложников для гарантии безопасности этого короля. Йорик и его приближенные прибыли по Темезу на трех кораблях, украшенных львиными головами, и были расквартированы в большом мерсийском дворце, который стоял на вершине холма в самом центре древнего римского города. У Йорика, крупного, сильного, как бык, мужчины с огромным, как у беременной, брюхом, были крохотные глазки, а его взгляд отличался подозрительностью. Сначала я увидел его на крепостном валу – он прогуливался там в обществе своих людей. Он держал на поводках трех волкодавов, и эти псы очень нервировали городских собак, которые непрестанно лаяли. Гостей сопровождал Веостан, командир гарнизона: вероятно, Эдуард приказал ему показать королю Восточной Англии все, что тот пожелает увидеть.
Я был с Финаном. Мы поднялись на крепостной вал по лестнице в одной из римских привратных башен. Эти ворота в народе называли Епископскими. Было утро, и солнце быстро нагревало старый камень. Ото рва внизу, куда сваливали отбросы и куда стекались нечистоты, поднималась противная вонь. У кромки воды копошились дети.
С десяток западно-сакских солдат расступились, чтобы пропустить Йорика и его свиту. Только мы с Финаном остались стоять, поджидая, когда восточные англичане подойдут к нам. Веостан выглядел встревоженным, наверное, потому, что мы с Финаном были при мечах, хотя и без кольчуг и без шлемов. Я поклонился королю.
– Ты знаком с лордом Утредом? – спросил Веостан у Йорика.
Маленькие глазки уставились на меня. Один из волкодавов зарычал, но тут же затих.
– Поджигатель кораблей, – произнес Йорик. Он явно был удивлен.
– Он сжигает и города, – не удержался Финан, чем напомнил Йорику о том, что я сжег его крупный порт Думнок.
Губы Йорика сжались, однако он не заглотил наживку. Вместо этого он перевел взгляд на город.
– Замечательное место, лорд Утред.
– Позволь спросить, что привело тебя сюда, лорд король? – почтительно осведомился я.
– Я христианин, – ответил Йорик. Его низкий, раскатистый голос звучал очень внушительно. – И святейший папа в Риме говорит мне, что Плегмунд – мой духовный отец. Архиепископ пригласил меня, вот я и приехал.
– Для нас это честь, – сказал я. А что еще можно было ответить королю?
– Веостан говорит, что этот город захватил ты. – Тон у Йорика вдруг стал скучающим, как у человека, который понимает, что нужно поддерживать беседу, но которого не интересует, что скажет собеседник.
– Я, лорд.
– А те ворота? – Он указал на ворота Лудда.
– И их тоже, лорд.
– Ты должен рассказать мне, как все было, – сказал он. Я понимал: все это – всего лишь проявление вежливости.
Мы оба проявляли вежливость. Передо мной стоял человек, который пытался убить меня, и ни один из нас не упоминал об этом, вместо этого мы чопорно обменивались дежурными фразами. Я знал, о чем он думает. Он думал о том, что стена у Епископских ворот – наиболее уязвимая часть всего римского крепостного вала, который тянется на три мили; что наступать проще всего здесь, хотя ров с вонючей водой – это серьезное препятствие; что к востоку от ворот известняк во многих местах раскрошился, и его заменили частоколом из дубовых бревен; что вся стена между Епископскими и Старыми воротами пришла в негодность. Когда я командовал гарнизоном, я выстроил палисад, но сейчас он нуждался в ремонте, поэтому захватить Лунден было проще всего с этой стороны, и Йорик все это отлично понимал.
Он указал рукой на человека рядом с собой.
– Это ярл Оссител, – представил он.
Оссител оказался именно таким, каким я и ожидал бы увидеть командира домашней дружины Йорика: крупным, с грубыми манерами. Я кивнул ему, и он кивнул мне в ответ.
– Ты тоже приехал помолиться? – спросил я у него.
– Я приехал потому, что мой король велел мне ехать, – ответил он.
И зачем, сердито подумал я, Эдуард допустил такую глупость? Ведь Йорик и Оссител могут запросто стать врагами Уэссекса, а их принимают в Лундене как почетных гостей.
В ту ночь состоялось большое пиршество, и один из любимых арфистов исполнил длинную поэму в честь Йорика и воспел его героизм, хотя на самом деле Йорик ничем не прославился в битвах. Он был хитрым и коварным человеком, который правил силой, избегал сражений и выжил только потому, что его королевство находилось на краю Британии и армиям не надо было идти через его земли, чтобы добраться до своих врагов.
И все же Йорика нельзя было сбрасывать со счетов. Он мог выставить по меньшей мере две тысячи хорошо вооруженных воинов, и если бы датчане вдруг сорвались с места и пошли в атаку на Уэссекс, люди Йорика стали бы для них ценным пополнением. Те же две тысячи воинов не помешали бы и христианам, если бы они решили пойти в наступление на северных язычников. Обе стороны пытались заманить Йорика в свои союзники, а Йорик принимал дары, давал обещания и ничего не делал.
Йорик ничего не делал, но он был ключом к великой идее Плегмунда объединить всю Британию. Архиепископ утверждал, что эта мысль пришла к нему во сне и была ниспослана Господом. Британия будет объединена Господом, а не мечом, и самый подходящий для этого год девятисотый. Плегмунд верил – и убедил в этом Эдуарда, – что Христос вернется в тысячном году и что божественная воля состоит в том, чтобы последние сто лет христианского миллениума были потрачены на обращение датчан и их подготовку ко второму пришествию. «Война потерпела неудачу, – вещал Плегмунд с кафедры, – так что теперь нашей верой должен стать мир!» Он считал, что настала пора обращать язычников, и хотел, чтобы датские христиане Йорика стали его посланцами к Сигурду и Кнуту.
– Чего он хочет? – спросил я у Эдуарда.
Меня вызвали к королю на следующее утро после празднества, и я еще некоторое время слушал, как Эдуард разъясняет чаяния архиепископа.
– Он хочет обращения язычников, – ответил король.
– А они хотят Уэссекс, лорд.
– Христиане не пойдут против христиан, – заявил Эдуард.
– Скажи это валлийцам, лорд король.
– Они соблюдают мир, – сказал он, – по большей части.
Эдуард уже некоторое время был женат. Его жена, фактически девочка лет тринадцати или четырнадцати, уже забеременела и сейчас играла со своими придворными дамами и котенком в том самом садике, где я так часто встречался с Этельфлед. Окно королевских покоев выходило как раз на этот садик, и Эдуард, увидев, куда я смотрю, вздохнул.
– Витан верит, что Йорик покажет себя верным союзником.
– Твой тесть тоже в это верит?
Эдуард кивнул.
– Мы ведем войну уже три поколения, – сказал он, – и все равно не достигли мира. Плегмунд говорит, что нужно испробовать молитвы и проповеди. Моя мать согласна с этим.
Я расхохотался. Неужто нам предстоит победить наших врагов молитвами? Кнуту и Сигурду, подумал я, придется по душе такая тактика.
– А чего хочет от нас Йорик? – спросил я.
– Ничего! – Казалось, Эдуарда удивил мой вопрос.
– Он ничего не хочет, лорд?
– Он хочет только благословения архиепископа.
В те первые годы своего правления Эдуард находился под сильным влиянием матери, тестя и архиепископа, и всех троих возмущало, что война требует больших расходов. На строительство бургов и вооружение фирда уходили огромные суммы в серебре, а отправить армию на поле боя стоило еще дороже, а эти деньги поступали от церкви и от олдерменов. Им же не хотелось тратить свое серебро. Война – дорогое удовольствие, а молитвы ничего не стоят.
Эдуард оборвал меня взмахом руки, когда я выразил свое скептическое отношение к подобной идее.
– Расскажи мне о близнецах, – велел он.
– Они растут.
– Моя сестра сказала то же самое, но я слышал, что Этельстан не хочет сосать грудь? – Было видно, что Эдуард искренне переживает за сына.
– Этельстан сосет как теленок, – ответил я. – Это я распустил слух, будто он слабенький. Ведь именно это хочется услышать твоей матери и твоему тестю.
– А, – произнес Эдуард и улыбнулся. – Я вынужден отрицать, что они законнорожденные, – добавил он, – но они очень дороги мне.
– Они в безопасности, лорд, и прекрасно себя чувствуют, – заверил я его.
Он дотронулся до моей руки.
– Береги их! И еще, лорд Утред, – он сжал мою руку, подчеркивая важность того, что собирался сказать, – я не желаю, чтобы датчан провоцировали! Ты понял меня?
– Да, лорд король.
Он вдруг сообразил, что держит меня за предплечье, и отдернул руку. Он чувствовал себя очень неловко в моем обществе то ли из-за того, что превратил меня в няньку при королевских бастардах, то ли из-за того, что я был любовником его сестры, то ли из-за того, что приказал мне соблюдать мир, хотя знал, что я считаю это спокойствие обманчивым. Как бы то ни было, но провоцировать датчан запрещалось, а я поклялся подчиняться Эдуарду.
Так что я отправился провоцировать датчан.
