ГЛАВА 36
И все еще о делах скорбных
— Что с ней стало?
— Казнили.
Кирей вскинулся, вперился в меня злым взглядом.
— Она убила!
— Она…
— Зослава, любовь к кому-либо не может служить оправданием подлости… и ладно бы она любому этому жизнь спасти хотела, но нет… трон ему надобен был, власть… и она не остановила, не отговорила, не попыталась даже. А Егоза… он самый старший из всех нас. Был. И… не только в том дело, он… он был первым, кто со мной заговорил… не затем, чтобы уколоть словом, а просто заговорил. Спросил, не надо ли мне чего. Мне в усадьбе не были рады не только царевичи. Все люди… они знали, что трогать меня нельзя, но если втихую… прислуга способна крепко испортить жизнь. А жаловаться… кому там было жаловаться, да и не привык я. Все знали, только посмеивались, ставки делали, когда сорвусь, а Егоза… подошел как-то… я уже и вправду готов был убить кого-нибудь… если б смог… а он сказал, что не стоит того. И хлебом поделился. Потом еще, после побега… глупость неимоверная, но я хотел домой вернуться, доказать отцу, что не стал человеком, что по-прежнему его наследник… поймали, конечно. На мое счастье, как я теперь понимаю, и заперли… розгами-то учить нельзя было, хотя, если б можно, думаю, частенько мне бы этой науки доставалось. Ну да не о том речь. Егоза ко мне спустился. Еды принес. Воды умыться. А потом говорил… о себе, о месте этом… он не уговаривал меня остаться, не уверял, что все всенепременно наладится, но рассказывал… о дроздах вот рассказывал. А потом — о синицах, какие бывают. Очень ему птицы нравились… он вороненка однажды притащил. Кормил, выкармливал… говорить научил… Егоза до утра со мной просидел, а потом еще пару дней рядом держался. И когда Еська стал шуточки свои шутить, то Егоза только головой покачал, и Еська смолк. Остальные тоже попритихли… не приняли, но трогать перестали. А она его… ради какого-то там своего любовника… сказала потом, что ей в радость было глядеть, как он мучится.
Кирей отер бледное лицо ладонями.
— Лучше бы она меня первым… никто бы сильно переживать не стал.
— Дурное говоришь.
— Какое уж есть… я тогда… отца вот я любил, да и только… а Егоза… как кусок души с ним схоронил. И все бы отдал, чтобы вернуть. Не только я… остальные… Зослава, тебе не верят не потому, что ты плохая, но… мы такие. Мне хотелось, чтобы ты поняла… ты, я вижу, веришь легко. Слишком легко.
За легковерие меня еще не укоряли, да и бабка завсегда учила, что надобно людям верить, что без того не будет мира ни в доме, ни в селе, ни в царствии. А выходит, что в жизни оно все иначе.
Когда б верили царевичи нашие всем да каждому, то и не дожили до своих годочков.
Но спросила я не о том:
— И кому мне верить не надобно?
— Кому надобно или не надобно верить — это только тебе решать, но, Зослава, прежде чем верить, человека узнать следует… да только от темы мы отступилися. Как-то сложно с тобой беседовать.
— Это с чего б?
Я ж молчу.
Слушаю вот тихенечко, думаю о своем… о том, что жалко мне тую девку безымянную, с глазами ее синими, с косами золотыми. Небось, не умом она думала, кому там верить, а кому — нет. Сердцем. А сердце то отдала человеку негодному, который и розум заморочил, и волюшку отнял… бывает такое с бабами, чтобы за-ради великой любови босиком до по углям пройтися.
Вот и пошла.
А я бы… неужто за-ради любого лишила бы жизни кого? И не ворога, но человека невиновного…
Не знаю.
И оттого вновь мне страшно, будто бы разверзлось то болотное неохватное озеро во внутрях моей души.
— Да решил я говорить об одном, а вышло, что обо всем и сразу. — Кирей встал близехонько, так, что ажно как-то и неудобственно от этакой близости, он же знай усмехается во все зубы. — К слову о вере, Зослава, мой племянник говорил тебе, что, когда бежал, троих на тот свет спровадил?
— Что?
— Не подумай, что я осуждаю. — Улыбка стала шире, и клыки азарские были хорошо видны. — На войне всякое случается, только… ты совершаешь ту же ошибку, что и многие женщины. Жалостью проникаешься. А жалость опасна. Будь осторожней, Зослава. И тогда, может быть, выживешь.
— Да что вы все меня пужаете!
Аж злость взяла.
И на него, развеселого такого. И на Арея… ни словечком ведь! Троих… и были те трое повинны смерти аль нет — не мне решать. Но только имела я полное право знать о них.
И об чем еще он не сказал?
И почему?
— Пуганые живут дольше, — серьезно ответил Кирей. — Мы ведь не нашли того… любвеобильного царевича, которого будто бы царев камень признал бы. А девка… после первого допроса вены себе вскрыла. Зубами. Чтоб, значит, милого не предать…
У меня внутрях оборвалося все.
А Кирей спокойно продолжил:
— Сообразила, что не выдержит… у царицы хорошие мастера. Да и магики имеются особые. Не хмурься, Зослава. Тут игра на царство идет, а потому никто не станет щадить не то что девку, но и боярина…
— Потому вы всех собрали?
— Не мы. Царица… умная женщина. И опасная. Матушка Лойко Жученя теткою нынешнему царю приходится. И стало быть, его кровь камень признал бы за царскую. Лойко пытается казаться глупее, чем он есть. И возникает вопрос, для чего. Илья… тут и вопросов нет. Он близкий родственник царю, а потому, если вдруг случится с царевичем беда, в очереди на трон поперед прочих. Игнатов отец — двоюродный царев братец… и Арей, если подумать, тоже царских кровей…
От оно как…
В Акадэмии, выходит, царевичей, что кобелей на собачьей свадьбе, куда ни плюнь — в царева сродственника попадешь.
— Конечно, полукровка, да еще раб бывший, — не самая подходящая кандидатура на царство, так что, полагаю, мой племянник в это дело не по своей воле вляпался, а правом рождения, но зато он очень удобен, если вдруг на кого вину свалить нужда будет. Сочинить для народу злую историю, про то, как азарин царства возжелал… заодно и с азарами стравить.
— 3-зачем?
— Мало ли, — Кирей лишь плечами пожал. — Может, потеснить думают… а может, просто суматоха надобна. На войну после многое спишется. Там одного боярина зарезали. Там другого притопили. Третий грибочками отравился… конечно, азары в том виновные, кто еще… а что Дума переменилась, так то следствие, а не причина.
Следствие, причина… ох и славно ж мне в Барсуках жилося! Встанешь спозаранку и если об чем и думаешь, так о том, гороху курам сыпануть аль проса… или вон, куды корову выгнать, пироги затеять… прежде-то этыя заботы виделися мне тяжкими, порой ажно голова ломилася, но тепериче разумею: куда там просу с горохом до боярских вывертов.
Кирей же продолжил спокойно так:
— В Думу многим попасть охота… вот и будут они благодарные человеку, который этому попаданию поспособствует. И благодарность выразят полною к нему лояльностью. Относительно полной, я думаю.
— Но война…
Огонь на полях, земля мертвая, крови перепившая… люди, что в землю этую полягут во славу чью-то…
— А война, — сухо добавил Кирей, — неизбежное зло.
Как оне могут жить-то так?
Ведь не нищие, не сирые и не убогие, Божинею от рождения забиженные. Всего-то им дадено и полною мерой, а оне… заместо того, чтоб об иных людях озаботиться, которые под руку ихнюю поставлены, ибо сказано в Правде, что боярин над холопами своими — не токмо господин, но и отец, воевать удумали.
Все-то им мало.
Денег.
Славы… власти…
— Было время, когда и я людей не видел… подумаешь, поляжет сотня, отец другую пришлет, да еще две под знамена станут… — Кирей вновь ко мне повернулся и говорил, в глаза глядя, да только не видела я ничего за его словами. — Нет людей, есть ресурсы, которые грамотный правитель грамотно использовать должен. А потом и я сам стал… ресурсом. Способствует, знаешь ли, переоценке ценностей.
Ухмыльнулся.
Щеку потер.
А я только и разглядела, что шрамы на этой щеке, тонюсенькие, не шрамы даже — паутинка, которую, не приглядываясь, не увидишь.
— Залечили меня хорошо, — он мой взгляд увидел. — Раньше видней было, но вот…
Не о шрамах наш разговор.
— Так чего ты от меня хочешь?
— Я же сказал. Выходи за меня замуж…
И перстенек с пальца стянул. Тяжеленный такой перстенек, с камнем синим, ярким.
— Кирей…
— Погоди, Зослава… я тут не для того час распинаюсь, чтоб отказ получить. Это для твоей же безопасности. Родовой артефакт…
— Чего?
— В нем частица истинного пламени, так, во всяком случае, говорят. Не знаю, правда или нет, но я уцелел благодаря ему. И тебя защитит при случае.
— Спасибо, но…
Кирей мотнул головой.
— Пригодится.
— И тебе…
— Мне-то он как раз мешать станет. — Кирей держал перстенек двумя пальцами. — Видишь ли, Зослава… в эту игру по-разному играть можно. Летом у нас практика… ты должна была слышать.
Слышала, а то как же… кто ж не слышал-то?
Все едуть.
Целительницы за травками, стихийники — учиться, кто с огнем управляться, кто с водою… драконоборцы и те в Драконовы горы отправляются. И мы, стало быть, поедем.
— В теории отправимся мы в одну деревеньку, крыс гонять. Местечко неподалеку от столицы, проверенное уже раз десять. И стрельцов туда нагонят столько, что кроме крыс неприятелей не останется, и иного люду… вот только… мнится мне, что не упустят этакого удобного случая. В Акадэмии-то пакостить можно, но по мелочи… а вот если перекинуть нас куда, где ни стрельцов, ни магов царевых, зато, скажем, люди лихие… тогда-то и случится большое несчастье.
— Ты… знаешь?
— Предполагаю. И, Зослава, не только я. Думаю, это понимают и ректор, и декан наш… и царевичи… и вообще все, кто дает себе труда подумать.
Ага, значится, я вот не даю себе труда.
Да не привыкшая я думать об том, что меня извести некто желает! По прежним-то временам, ежели и желали мне беды, то обыкновенное, девичьей, чтоб волос повылез, чтоб чирье пошло аль еще какая напасть приключилася… но вот душегубства чтоб…
— И царица знает.
— Тогда почему…
— Ничего не делают? — уточнил Кирей. — Так ведь, Зослава, хуже нет, чем неизвестного врага за спиной оставлять. Сколько лет уж его ищут… вот, глядишь, и найдут…
— А он…
— И он знает, что они знают. — Белые клыки Кирея опасно блеснули в сумерках. — Да только и он этакого шансу не упустит… вот и случится так, что встретимся мы с ним лицом к лицу. А уж дальше… кто кого переиграет… но рубка, чуется, знатною будет.
Он говорил о том с радостью. А я… я глядела на перстень.
Знают… как есть знают… и потому Илья со мною возится… и потому Лойко не насмешничает боле… и потому Игнат пропадает вечерами на этой тропе, и пыжится, силится совладать со своим талентом.
Одна я дура дурой, пока носом не ткнули…
— Мне будет жаль, если тебя убьют, Зослава.
А уж мне-то как жаль будет! С той жалости хоть с Акадэмии бегмя беги да под бабкиным подолом ховайся.
— Это первая причина. А вторая — послезавтра родительский день… и прибудет делегация от моего отца. Я хочу представить тебя им.
От мне хлопот не хватало! Азарам представляться…
— Женитьба на женщине хорошей крови укрепит мои позиции. — Кирей подбросил перстенек на ладони. — А уж если наследник родится… или несколько… одно дело извести меня, а другое — до семьи дотянуться. По законам азарским мои дети в очереди на престол поперед братьев идти будут…
Ох, мыслю я, что ничего-то хорошего с того не выйдет.
— Верно, Зослава… потому меня постараются убить до того, как дети появятся… то есть до нашей свадьбы. Тем более что я без защитного артефакта останусь.
И усмехается, ирод… весело ему, значится. Его убивать станут, а мало не хохоче…
— Я тоже, — сказал Кирей, в глаза глядючи, — не привык оставлять врагов за спиной. Всех не уберу, но самых ретивых…
— И с чего это я должна твоему самогубству способствовать?
Нет, оно-то верно, что голова — евоная, а значится, Кирею только и решать, под каким кустом ее сложить. Но я-то своею головою дорожу, ибо мнится, что самые ретивые из его ворогов решат, что неплохо бы следом за Киреем и меня отправить.
А то мало ли… вдруг да согрешили мы до свадьбы?
— То есть этой платы недостаточно? — Он вновь перстенек свой протянул.
— Плата? Мнилося мне, что подарок энто…
— Подарок. Невесте. — Кирей засмеялся уже в голос. — Правда, таких упрямых невест у меня еще не было…
— А много было?
— Одна, — глазом не моргнув, ответил он. — С малых лет еще просватанная… да вот беда, не дождалась моего возвращения. Ныне оне не мои невесты, а жены братовы. Но ты-то, Зославушка, дело иное…
Вот и поди пойми, шуткует он аль всерьез… нет, что с перстеньком — то всерьез, я разумею. А вот про невест… его ж брату-то, если чего розумею, годочков немного…
— Ты меня не предашь… во всяком случае, я надеюсь, что не предашь.
И глядит так с насмешечкою, будто бы знает про меня чегой-то этакое, чего я и сама не ведаю. А сие меня злило, так злило, что от злости этае меня ажно затрясло. Я и встала, руки в боки уперла, как нашие барсуковские бабы делають, когда супружники ихние вконец край и розум теряют.
Глянула на Кирея.
И молвила так:
— Много ты тут слов насыпал, небось, ежели б за каждое грошика давали, богатою бы стала, что твоя царица… да только одного не поняла я. Какая у меня резона есть, чтоб твоею невестою называться? Небось, помирать-то мне неохота… я ж и не пожила толком…
Кирей и бровью не повел.
Не боится он меня.
И я его не боюся, хотя ж не разумею.
— Что ж, Зослава, правда твоя… попусту головой рисковать никто не станет. И чего же ты хочешь? Денег? Да, мнится, не манит тебя золото… власти? Не твое это… только душу исковеркает.
И ступает этак, мякенько, меня по кругу обходя. А главное, что глазища его черные так и пылают, так и пылают…
— Любви? Ты девушка разумная, сама понимаешь, что это не в моих силах… но вот, думаю, есть у меня кое-что, что тебе небезынтересно будет…
И вытащил из рукава свиток.
— Прочти.
Свиток был плотным. Бумага белая, зачарованная, аккурат что грамотка та, памятная. И с гербами тремя, двумя боярскими и царским орлом трехглавым. Корона на ем золотом поблискивает. Глаза красны. Лапы когтистые сжимають скипетр и державу.
Да только не на орла я гляжу.
На буквы.
Вольная.
Дважды прочла. И третий раз — по буковке, благо аккуратненькие, пузатенькие, одна к другой липнут подруженьками сердешными.
Как есть вольная…
— И печать имеется, чтобы клеймо снять, — добавил Кирей.
— Ты…
— Прикупил по случаю.
Вот же ж… значится, не примерещился Арею тот разговор. И не зря он за печатею шел, да только опоздал.
— Игнат славный мальчик, но невеликого ума… — Кирей плечиком дернул, голову склонил, уставился на меня, не моргаючи. И мне так недобро под этим взглядом сделалося. — Мыслится мне, что матушка его была не рада… приходил он давече, втрое предлагал, чтобы я купчую вернул.
— А ты…
— А я не стал. Бумага заверена, как видишь. И в реестр внесена. Всего-то и осталось, что печать снять. Тогда будет мой родственник волен, что птица… думай, Зослава, хочешь ли ты того…
Хочу ли?
Не знаю… Арей мне не лгал, а что не сказал про убитых, небось, я бы и сама этаким подвигом хвастать не стала б…
Его воля.
Моя неволя.
И если откажуся, Кирей не станет родственника возвертать. Вольную-то попридержит, а после договорится. Наверное.
— Я ведь не прошу многого, Зослава… перстень мой примешь. Походишь в невестах… скажем, до лета походишь, а после и вернешь… если, конечно, захочешь возвращать.
Он стоял с этим растреклятым перстнем, который я ужо и видеть не желала.
Да только и глаз отвесть не могла.
Стояла, пялилася, что на перстенек энтот, что на Кирея… и ужо знала, чего скажу, но только…
— Кто записку написал?
— Не знаю, — не моргнув глазом, ответил Кирей. И ведь не солгал, тварюка рогатая, чтоб ему икалося до скончания ден.
— Кирей, не зли меня… на кого вы с Евстигнеем спор держали? Я должна знать, если хочешь, чтоб и вправду помогала.
Задумался. Ненадолго, верно, про себя давно ужо все решил.
— Велимира.
Вот же ж…
— Но она не могла. Не стала бы. Если бы Евстигней умер, ее бы в этом обвинили… царица ищет повод, но я… мне удалось убедить ее не трогать… пока не трогать… пожалуйста, Зослава… не надо больше вопросов.
Не задам.
Мне бы с нонешними ответами разобраться.
— Давай.
Кольцо я надела. Село оно, что по моей рученьке делалося. И камень полыхнул этак недобре…
— И давно ты это задумал? — Камень я потрогала, чтоб убедиться, что не горячий, как то мнилося. Холодный, а все одно живой, как огонь. Кирей молчал. А я ответила: — Давно… небось, сразу, как меня увидел, да? Потому и с подарками своими вертелся… знаешь, кто ты?
— Кто?
— Азарин, чтоб тебя…
Кирей рассмеялся, громко и от души. А я лишь вздохнула:
— Лапать полезешь, роги поотшибаю.
