Глава 23

Гора Волькенштейн плотнее, чем обычно, завернулась в свое покрывало, тяжелые тучи обложили ее вершину и спускались по склонам, бешеные потоки неслись вниз, и день и ночь бушевала вокруг нее буря. Фея Альп потрясала скипетром над своим царством, грозная повелительница гор проявляла свое страшное могущество во всей его силе.

Осенние бури часто были причиной бедствий, не раз они приносили с собой наводнения и лавины, не одна деревушка, не одна уединенная усадьба пострадала от них, но такой катастрофы не помнили старожилы. По странной случайности вода и буря угрожали на этот раз преимущественно железнодорожному пути, который шел по берегу реки вдоль всего Волькенштейнского участка, где многочисленные мосты и постройки представляли немало уязвимых мест для натиска воды.

При первом же появлении опасности Эльмгорст энергично принял нужные меры, все рабочие были стянуты на путь для его охраны, инженеры день и ночь оставались на своих постах, сам Эльмгорст разрывался на части, чтобы быть одновременно всюду. С одного опасного места он перелетал на другое, ободрял, распоряжался, воодушевлял и совершенно не думал о собственной безопасности. Его пример увлекал других, все, что только в человеческих силах, было сделано, но человек оказывался слишком слабым в борьбе с разбушевавшимися стихиями.

Три дня и три ночи шел проливной дождь, тысячи ручейков и ручьев, обычно мирно сбегавших с гор, вздулись и клокочущими потоками неслись через леса в долину, увлекая за собой стволы деревьев и обломки скал. И все это стремилось в реки, которые поднимались все выше и выше, с яростной силой набрасываясь на плотины, ограждающие полотно дороги. Наконец плотины не выдержали непрерывного напора: одни были залиты, другие прорваны, размокший, разрушаемый водой грунт расползался и увлекал за собой каменные постройки. Не выдерживали и мосты, один за другим рушились они под натиском вод. Из-за непрерывного ливня всюду сходили оползни и обвалы. Ко всему этому буря свирепствовала в воздухе, страшно затрудняя спасательные работы. Если бы во главе их не стоял главный инженер, рабочие давно бросили бы все и смотрели, оставив все усилия, на разрушение, которое не могли предотвратить.

Но Эльмгорст боролся до последнего. Как прежде он шаг за шагом завладевал этой местностью, так теперь шаг за шагом отстаивал ее. Он не хотел быть побежденным, но в то время как он отчаянно боролся, стремясь во что бы то ни стало спасти свое создание от уничтожения, в его ушах звучали последние слова барона Тургау: «Берегитесь наших гор, которые вы так самонадеянно собираетесь покорить! Как бы они не обрушились на все ваши сооружения и не разнесли их в щепки! Хотел бы я присутствовать при этом, чтобы полюбоваться, как все ваше проклятое дело разлетится вдребезги!»

Теперь это мрачное пророчество исполнялось. Люди вырубили леса, пробились сквозь горы, обуздали потоки, заковали в железные цепи все горное царство, чтобы заставить его служить себе, и с гордостью хвалились, что победили и подчинили себе фею Альп. И вдруг, когда их дело было почти кончено, она встала со своего облачного трона и гневно тряхнула головой; она спустилась с вершины, неся с собой гибель, и от ее бурного дыхания рассыпались в прах гордые людские сооружения. Тут уже были бессильны мужество, энергия, дерзость, борьба; дикая стихия за несколько дней бесследно смела то, что человек создавал в течение нескольких лет неустанного труда, и с ироническим хохотом играла людьми, воображавшими, что они стали ее господами. Это была страшная, смертельная игра!

Правда, Волькенштейнский мост был еще цел и невредим, когда все остальное уже колебалось и рушилось. Кипящая пена бушующей реки даже не долетала до него. Он висел в воздухе, на головокружительной высоте, и сила вихря разбивалась о железные опоры мощной постройки, она покоилась на своем каменном основании так твердо, точно должна была стоять вечно и не боялась никаких злых сил.

Станционное здание, в котором временно жил главный инженер с того дня как разразилась катастрофа, превратилось в штаб-квартиру, куда поступали все донесения и известия и откуда исходили все распоряжения и указания. Эта часть пути считалась до сих пор защищенной от опасности, так как здесь железнодорожная линия проходила по узкой боковой долине, перебрасывалась через ущелье, а далее по высоким откосам направлялась к реке, образовывавшей в этом месте большую дугу. Наводнение, причинившее столько бед на нижнем участке дороги, не могло дойти до верхнего. Но теперь потоки, низвергавшиеся с Волькенштейна, грязь и камни, которые они несли с собой, достигли моста. Очевидно, опасность и здесь была велика, потому что Эльмгорст сам был на месте и лично руководил работами.

Среди общей суеты появление Нордгейма с его спутниками осталось почти не замеченным, к нему подошли только два-три инженера и подтвердили последние известия. Работа шла с лихорадочным напряжением, толпы рабочих что-то делали около моста и у здания станции, а дождь между тем лил потоками, и буря ревела так, что под ее завывание невозможно было расслышать крики и распоряжения.

Нордгейм направился к Эльмгорсту, который оставил свое место и пошел ему навстречу. Оба думали, что разговор, после которого они окончательно расстались, будет последним, но теперь они ежедневно виделись, говорили и в водовороте быстро следующих друг за другом событий почти не чувствовали неловкости при встрече. Они лучше других знали, что могли потерять и что отчасти уже потеряли, и опасность, грозившая предприятию, в котором оба принимали участие, опять связала их интересы так же крепко, как в дни их самого тесного союза.

– Ты здесь, на верхнем участке? – с тревогой спросил Нордгейм. – А нижний…

– Пришлось бросить, – докончил за него Вольфганг. – Удерживать его дольше не было возможности. Плотины прорваны, мосты снесены; я оставил там лишь необходимое число людей для охраны станции и сосредоточил здесь все силы. Необходимо во что бы то ни стало обезвредить эти потоки.

Беспокойный взгляд Нордгейма перешел с моста на здание станции, где тоже хлопотали рабочие.

– А там что такое? Ты велел очистить дом?

– Я велел перенести в безопасное место, по крайней мере, бюро с планами и чертежами, потому что нам грозит лавина с Волькенштейна: были уже кое-какие признаки.

– Этого только не хватало! – пробормотал Нордгейм в отчаянии, и вдруг в его мозгу промелькнула страшная мысль. – Бога ради! Ведь не думаешь же ты, что мост…

– Нет, – сказал Вольфганг с глубоким вздохом. – Заповедный лес охраняет ущелье, а с ним и мост, его не сломать никакой лавине. Я еще при составлении проекта предвидел такую возможность и принял меры.

– Это было бы ужасно! – простонал Нордгейм. – Убытки уже и теперь неисчислимы, а если еще мост рухнет, все погибнет.

При таком взрыве отчаяния мрачно сдвинутые брови Вольфганга еще сильнее сдвинулись.

– Сдержись! – тихо, но выразительно напомнил он. – Ведь за нами наблюдают, все смотрят на нас, мы должны подавать пример мужества и надежды, иначе люди не выдержат.

– Надежды! – повторил Нордгейм, ухватившись за это слово, как за якорь. – Ты, в самом деле, еще надеешься?

– Нет, но я буду бороться до последнего вздоха.

Нордгейм посмотрел в лицо говорившему. Бледное, угрюмое лицо Эльмгорста было неподвижно, точно выковано из железа, черты его не выдавали бури, бушевавшей в его душе, а между тем и для него все было поставлено на карту. С тех пор как он отказался от своей гордой мечты о могуществе и богатстве, ему оставалось только его произведение, которое послужит основанием для созидания нового будущего, если он останется жив, или, по крайней мере, оставит неизгладимый след его существования в случае, если он падет от пули Вальтенберга; теперь и это гибло! Но Эльмгорст по-прежнему высоко держал голову и боролся, тогда как Нордгейм не мог совладать со своим отчаянием. Что ему было до того, что его растерянность заметят, что от человека в его положении ждут мужества? Он думал только о громадных убытках, которые принесет ему эта катастрофа и которые могут разорить его, если бедствие скоро не прекратится.

– Я должен вернуться к рабочим, – сказал Эльмгорст, прерывая разговор. – Если хочешь остаться, поосторожнее выбирай место: всюду обваливается земля, уже было несколько несчастных случаев.

Он повернулся, чтобы идти к плотине, и только теперь заметил, что Нордгейм не один. На одну минуту его ноги точно приросли к земле, и взгляд устремился на Эрну. Он подозревал, что привело ее сюда, ведь он знал теперь, что она боится за него, но не пытался подойти. Рядом был человек, которому она должна была принадлежать, который и теперь уже смотрел на нее как на свою собственность. Он стоял безмолвный, неумолимый, как сам рок.

Вальтенберг видел полный страха взгляд Эрны, последовавший за Вольфом, когда тот вернулся к рабочим и стал как раз на середине плотины, которой грозила опасность. Как будто случайно он схватил за поводья лошадь Эрны и притянул ее к себе железной рукой.

Вдруг позади них вынырнула долговязая фигура Гронау, он подошел, насквозь промокший, забрызганный грязью, но совершенно спокойный.

– Вот и мы! – сказал он, здороваясь. – Мы прямо из Оберштейна и скорее приплыли, чем пришли.

– Мы? – переспросил Эрнст. – С вами Рейнсфельд?

– Конечно. Нам немало труда стоило образумить оберштейнцев и убедить их, что их гнезду не грозит опасность. Это была нелегкая работа, но наконец они поняли. Однако не успели мы покончить с этим делом, как явился посыльный от главного инженера звать доктора, потому что во время работ произошло несколько несчастных случаев. Добряк-доктор, понятно, сейчас же побежал сюда, как угорелый, а я пошел с ним, подумав, что пара здоровых рук везде пригодится. И оказалось, это была неглупая мысль. Пока я пристроился помощником при лазарете вон в той сторожке и пришел сюда только на минутку показаться вам, у нас там полно работы.

– Значит, были уже несчастные случаи? Надеюсь, нет тяжелораненых? – поспешно спросила Эрна.

– Одного унесло потоком, и его выловили всего израненного, доктор думает, что он едва ли выживет; другого ударило по голове обвалившейся глыбой земли, он тоже между жизнью и смертью; остальные легко отделались.

– Если доктору Рейнсфельду нужна еще помощь, пусть распоряжается мною! – объявила молодая девушка и уже готова была повернуть лошадь к указанному домику сторожа.

– Благодарю, мы справимся одни, – сказал Гронау, а Вальтенберг с удивлением обернулся и посмотрел на невесту, воскликнув:

– Что с тобой, Эрна? Я думаю, найдутся другие руки, ведь ты слышишь, Гронау помогает доктору. К чему же это ненужное геройство?

– Потому что я не в состоянии оставаться праздной и безучастной, когда все работают, напрягая последние силы.

В ответе молодой девушки выражался откровенный упрек, но Эрнст не пожелал понять его.

– Ну, по крайней мере, безучастной тебя никак нельзя назвать: тебя буквально трясет лихорадка от возбуждения, – холодно заметил он. – Но ты сказала правду, люди в самом деле делают все, что могут, хотя постоянно подвергаются опасности.

– Это потому, что впереди них главный инженер, – подхватил Гронау. – Если бы он не был всюду первым и не показывал им, как надо презирать опасность, они, наверное, призадумались бы и отказались от дела, такой вожак увлекает за собой даже малодушных. Вот он стоит на самой середине дамбы, которую, того и гляди, снесет водой, и командует так, будто повелевает всем горным миром! Уже три дня он воюет с этой проклятой феей Альп, которая на сей раз, кажется, совсем взбесилась, и вот увидите – ему удастся угомонить ее. Однако мне пора назад, к доктору! Храни вас Бог!

Гронау ушел, и Нордгейм, вернувшийся в это время к своим спутникам, видел, как он исчез в дверях сторожки. Он невольно вздрогнул. Появление этого человека показалось ему лишним дурным предзнаменованием, оно напомнило ему еще об одной грозной опасности, отступившей на задний план только из-за катастрофы, которой было бы совершенно достаточно.

Короткий разговор с Вольфгангом отнял у Нордгейма последнюю тень надежды. Если бы пришлось уступить и верхний участок, то что же осталось бы от всех построек, которые поглотили миллионы и которые он не имел уже возможности восстановить в том же виде? Он с самого начала был главным собственником дороги, а в последнее время, в надежде на прибыль при ее передаче, еще скупал акции, и таким образом весь ужасающий убыток падал почти на него одного. Он знал, что его состояние, вложенное во многие другие предприятия, не выдержит такого удара, а если еще Гронау исполнит свою угрозу и открыто выступит с обвинением, все погибнет. Миллионер, твердо стоящий на ногах, может быть, и мог спокойно встретить его, но человека, под которым колеблется почва, оно должно будет окончательно добить. Нордгейм знал свет, мнением которого так часто хладнокровно манипулировал.

Теперь от его хладнокровия и энергии не осталось и следа. Этот человек, которого всю жизнь баловала удача, не мог поверить, чтобы она так безвозвратно покинула его. Он всегда был лишь смелым, умным дельцом, а не сильным характером, и перед первым же ударом судьбы растерялся самым жалким образом. Полный глухого отчаяния, смотрел он на работающих людей, которыми опять руководил главный инженер.

Вольфганг действительно поспевал везде. То он стоял на самом опасном месте дамбы, то появлялся на мосту, борясь с ветром, сотрясающим его железную решетку, то спешил к станционному зданию и распоряжался там. Его одежда была пропитана водой, но он, казалось, ничего не замечал, не чувствовал потребности ни в отдыхе, ни в пище. Между тем в этой борьбе, длившейся уже трое суток, его поддерживало только страшное напряжение всех душевных и физических сил. Это были дни, которые, казалось, и злейших врагов Вольфганга Эльмгорста должны были заставить почувствовать удивление и восхищение.

Однако ненависть и ревность его смертельного врага вспыхнули от этого еще сильнее. Вальтенберг тоже свыкся с опасностями, много раз сам шел им навстречу, играл ими дерзко и бесцельно, как люди занимаются спортом, но в неукротимой энергии, с которой Эльмгорст исполнял свой долг, было что-то другое. Он сознавал, что его дело проиграно, принужден был уже уступить половину созданного им, и знал, что не спасет и другую половину, а все-таки отстаивал ее и, казалось, готов был скорее погибнуть, чем отступить.

Тем временем Эрнст Вальтенберг присутствовал на этом «интересном» представлении как зритель, верхом на лошади; наконец и он почувствовал, на какую роль обрек сам себя. Он вовсе не рассчитывал на это, приглашая Эрну ехать с ним на полотно железной дороги: приглашение было подсказано ему рассчитанной жестокостью, той жестокостью, которая заставляла его мучить ее своим молчанием. Он знал, что Эрна не откажется ехать, потому что получит возможность еще раз увидеть Вольфганга, и хотел, чтобы она увидела того среди опасности, которой Вольфганг так бесстрашно подвергался, чтобы она дрожала за него и не смела выдать свой страх ни одним движением. Даже любовь этого человека была воплощенным эгоизмом, его не останавливала мысль, что он мучает любимого человека, стремясь удовлетворить свою дикую мстительность. Эрна должна была страдать, как страдал он сам, он был так же безжалостен к ней, как и к самому себе.

Но Вальтенберг недооценил свою невесту, думая, что она способна дрожать при виде опасности. Правда, ее глаза напряженно следили за Вольфгангом, но они горели страстным восторгом и гордой радостью при виде того, как он борется, бесстрашно глядя в ужасающее лицо феи Альп, не отступая перед ней. Эта борьба возвысила Вольфганга как героя, и душа Эрны стремилась к нему. Все тени, омрачавшие его образ, исчезли теперь, когда победила лучшая, истинная сторона его натуры.

Эрнст вынужден был убедиться, что стрела, пущенная им из жажды мщения, поразила его самого. Он хотел показать Эрне, какой опасности подвергается любимый ею человек, а показал ей героя. Он не отходил от нее ни на шаг, но не мог помешать Эрне и Вольфгангу говорить друг с другом без слов, взглядами, которые искали и находили друг друга, несмотря на разлуку, на расстояние, на бурю и ужасы разрушения. И на этом языке они сказали друг другу все. Вольфганг чувствовал, что в этот час рушилась стена, воздвигнутая между ним и Эрной его помолвкой с Алисой, и во мраке его безнадежного отчаяния вспыхнул яркий солнечный луч, правда, лишь последний луч перед закатом…

Казалось, будто все дело спасения зависело единственно от присутствия, от слова Эльмгорста: там, где был он, где он сам распоряжался и ободрял рабочих, борьба со стихиями шла успешно, потому что каждый шел навстречу самой явной опасности. Рабочие черпали мужество и энергию в спокойствии своего предводителя, в его непоколебимом хладнокровии и верили, что он должен остаться победителем.

И, наконец, страшные усилия увенчались успехом: самый опасный из потоков, непрерывно подмывавший дамбу, был укрощен. Эльмгорст воспользовался глубокой выемкой в скале, чтобы дать другое направление грозному потоку, и тот пошел по указанному ему руслу. Масса воды и валунов устремилась в Волькенштейнское ущелье и со страшным грохотом, но уже не принося вреда, ринулась в бездну. Ближайшая опасность была устранена. Казалось, и непогода начала стихать, дождь перестал, ветер несколько улегся, и небо над Волькенштейном стало проясняться.

Работа на несколько минут приостановилась. Нордгейм и Вальтенберг отправились на мост, где собралась часть рабочих, чтобы посмотреть, как низвергается в ущелье укрощенный поток. Все с облегчением перевели дух, и у всех пробудилась надежда.

Только Эльмгорст стоял в стороне, отдельно от других. Он не слышал радостных восклицаний рабочих, а, перегнувшись вперед, прислушивался к каким-то звукам, доносившимся сверху и походившим на отдаленный шум моря. Он не сводил взора с вершины Волькенштейна, и вдруг лицо его стало бледным, как у мертвеца.

– Бегите с моста! – во всю силу легких крикнул он испуганной толпе. – Бегите! Спасайтесь! Ваша жизнь в опасности!

Последние слова поглотил глухой нарастающий гул, через несколько секунд превратившийся в громовой раскат. Но предостерегающий крик все-таки был услышан, рабочие обратились в бегство, они тоже почувствовали, что близится что-то ужасное, и в диком смятении устремились к обоим концам моста.

Нордгейм с Вальтенбергом были увлечены общим потоком, первый достиг уже твердой почвы, но Эрнст споткнулся на мосту и упал, мимо него и через него мчались люди, охваченные страхом смерти, и, оглушенный падением, он с минуту лежал, не в состоянии подняться. А между тем была дорога каждая секунда.

Вдруг Вальтенберг почувствовал, что его поднимает чья-то сильная рука; его оттащили на некоторое расстояние и там выпустили. Шатаясь, он ухватился за ствол дерева, которое увидел перед собой, и благодаря этому удержался на ногах.

В тот же момент в воздухе пронеслось что-то с ревом и грохотом, точно ураган, и все, что находилось на его пути, было опрокинуто и снесено. Это был вестник бури, который предшествовал фее Альп и прокладывал ей дорогу, а за ним спустилась и она сама со своего облачного трона. Все вершины, все ущелья загудели тысячеголосым громовым эхо, как будто весь горный мир рушился; скалы дрожали, земля колебалась, когда мимо проносилось страшное нечто, белое и призрачное. Это длилось несколько минут, а затем наступила мертвая тишина.

Лавина, скатившаяся с вершины горы, проложила себе путь прямо в ущелье, уничтожив все на своем пути. Могучий заповедный лес, оставленный для охраны моста, исчез, и склон, на котором он стоял, представлял собой голое, мертвое пространство, усеянное обломками. Река была запружена, ущелье до половины заполнено массой измельченного льда, из которого торчали обломки валунов и древесные стволы, а там, где смелой дугой соединял скалы Волькенштейнский мост, зияла пустота. Два исполинских боковых устоя остались на месте, другие обрушились совсем или отчасти, и на них еще висели железные брусья, согнутые и искореженные, как тонкие тростинки; все остальное лежало в бездне. Неукротимая фея Альп отомстила за себя: гордое произведение человеческих рук превратилось в груду обломков у ее ног.