Глава 10

Иванов день, день древних народных легенд, которому предшествует таинственная ночь, когда погребенные в земле клады выходят на поверхность и манят к себе, когда пробуждаются дремлющие волшебные чары и весь мир горных сказок и духов оживает и проявляет невидимую, но могучую деятельность… Народ не забыл древнего праздника в честь летнего поворота солнца, и сага по-прежнему окутывает своей дымкой этот священный день, когда солнце достигает высшей точки, земля блистает в расцвете красоты и вся природа живет полной жизнью.

В окрестностях Волькенштейна это был один из самых больших праздников в году. Население уединенной, мало кому известной альпийской долины держалось своих нравов и обычаев и не менее крепко – своих суеверий. Здесь еще неограниченно царила фея Альп, для большинства она еще собственной персоной восседала на троне на окутанной облаками вершине Волькенштейна, и костры, всюду загоравшиеся накануне Иванова дня, имели таинственную связь с этой внушавшей страх повелительницей гор. В памяти народа не сохранилось ни древнеязыческое значение Ивановых огней, ни христианская легенда о них, но в своем суеверии они связывали огонь непосредственно со своими все еще живыми для них горными сагами.

Ясный, теплый июньский день догорал. Солнце уже зашло, только на самых высоких вершинах еще лежал легкий красноватый отблеск, все другие были окутаны прозрачным голубым туманом, а в долинах уже ложились ночные тени.

Высоко над лесом, окружавшим подножие Волькенштейна, расстилался обширный зеленый луг с маленькой пастушьей хижиной. Обычно здесь было пусто и безлюдно, туристы редко взбирались сюда, так как Волькенштейн считался неприступным, но сегодня здесь царило необыкновенное оживление. На лугу был сложен большой костер; исполинские поленья, сухие ветки, вырванные из земли корни – все было навалено в кучу. Иванов костер на Волькенштейне всегда бывал очень мощным и далеко бросал свой свет: ведь он горел перед древним сказочным троном гор, у ног самой феи Альп.

Вокруг костра собрались горцы, большей частью пастухи и дровосеки, а между ними девушки с соседних горных пастбищ, все рослый, загорелый народ, живущий тут на высоте и в бурю, и в солнечный зной и только осенью спускающийся в долину. Здесь царило простое, грубоватое веселье, хохот, и радостные возгласы не умолкали. Эти люди, в однообразной жизни которых развлечения были редкостью, сделали из старинного народного обычая веселый праздник.

Сегодня, однако, они были не только в своей компании: на лугу присутствовала небольшая группа зрителей, расположившихся в стороне, на зеленом пригорке. Горцы не привыкли к этому и при других обстоятельствах были бы даже недовольны, ибо в такой праздник считали себя неограниченными господами на своей земле; но девушка, сидевшая на мшистом камне, не была чужой для них, так же как и большая, похожая на льва, собака, лежавшая у ее ног. И та, и другая долго жили среди них в старом Волькенштейнергофе. Правда, резвая, веселая девочка превратилась в барышню и жила теперь в роскошной вилле, казавшейся простым поселянам волшебным замком; но все-таки она пришла к ним наверх, как прежде, и болтала с ними на их диалекте, и никому не приходило в голову смотреть на нее, как на чужую.

Кроме того, с ней пришел Зепп, который десять лет служил у барона Тургау и вел его маленькое хозяйство, а двое мужчин, сопровождавших барышню, благодаря своим смуглым, загорелым лицам не походили на городских жителей. Один, имевший вид подчиненного, введенный в общество горцев Зеппом, через десять минут стал уже своим среди них; он отлично понимал их диалект и не оставался в долгу, когда они обращались к нему с шутками и вопросами. Другой, очевидно, важный господин с черными волосами и густыми черными бровями, держался исключительно в обществе Эрны. В эту минуту он наклонился к ней и озабоченно спросил:

– Вы устали? Вы ни разу не отдыхали во всю дорогу.

– О нет! Я еще не настолько разучилась карабкаться по горам, чтобы устать, поднявшись сюда. В прежние годы я взбиралась гораздо выше, к большому неудовольствию Грейфа, который каждый раз должен был оставаться здесь, пока я отправлялась дальше на скалы; он еще прекрасно помнит это место.

– Я удивлялся, как легко и уверенно вы идете в гору! – сказал Вальтенберг. – Думаю, вы шутя перенесли бы усталость и неудобства самого серьезного путешествия, которые другим дамам не по силам. Я горжусь тем, что мне досталась роль вашего кавалера в этой экскурсии на огни Ивановой ночи.

– Иначе мне едва ли разрешили бы ее. Баронесса Ласберг пришла в ужас от одной мысли об экскурсии в горы на всю ночь, а Алиса вообще не может позволить себе такую утомительную прогулку. Правда, Зепп уже давно предлагал проводить меня, но ему недостаточно доверяют, хотя он прожил у нас в доме десять лет.

– Вас не пускали? – с удивлением спросил Вальтенберг. – Неужели вы позволяете опекать себя в подобных обстоятельствах?

Эрна промолчала, она помнила, какая сцена разыгралась, когда она выразила свое желание. Баронесса Ласберг была вне себя от «эксцентричной и неприличной идеи» идти поздно вечером в компанию крестьян и смотреть на их грубые развлечения. К счастью, после полудня из Гейльборна приехал Вальтенберг со своим секретарем и вызвался быть провожатым и защитником Эрны, а так как он уже считался в доме Нордгейма ее будущим мужем, то ему доверили этот пост, который не решались поручить старику Зеппу. Вальтенберг собирался продолжать расспросы, но тут подошел какой-то человек и полуробко, полуфамильярно проговорил:

– Здравствуйте, фрейлейн! Добро пожаловать в родные горы!

– Доктор Рейнсфельд! – воскликнула Эрна с радостным изумлением и протянула ему руку с той же непринужденной доверчивостью, как прежде, когда еще подростком бежала ему навстречу при его появлении в доме ее отца.

В первое мгновение Бенно почти растерялся от такого приема, но потом лицо его озарилось светлой радостью, и он так же сердечно пожал протянутую ему руку. В эту минуту между ними протиснулся кто-то: Грейф не забыл старого друга и принялся приветствовать его с самой бурной радостью.

– Я не видела вас вчера, когда вы были у нас в доме, – сказала Эрна. – Я узнала об этом, только когда вы уже ушли.

– А я не посмел спросить о вас, – признался Бенно. – Я не знал, будет ли вам приятно напоминание о нашем знакомстве.

– Неужели вы в самом деле сомневались в этом?

В голосе девушки слышался упрек, но Рейнсфельд, казалось, обрадовался этому упреку и смотрел на Эрну сияющими глазами. Он видел, правда, что она стала гораздо более красивой, серьезной, но не чужой ему, и с ней он не чувствовал той робости и смущения, которые заставили его вчера так поглупеть и онеметь.

– Я так боялся, что увижу вас важной дамой, – откровенно сказал он. – Вы не стали ею, слава богу!

Эта немножко неловкая фраза была сказана так от души, что Эрна расхохоталась прежним веселым детским смехом.

Вальтенберг сначала с удивлением смотрел на их дружескую встречу и окинул Рейнсфельда недобрым взглядом; но, очевидно, осмотр дал благоприятные результаты. Этот доктор в куртке и войлочной шляпе, с неловкими, наивными манерами был неопасным человеком, и именно непринужденность его обращения с Эрной служила лучшим доказательством того, что здесь дело шло только о невинной дружбе детских лет. А потому Вальтенберг очень любезно отнесся к Рейнсфельду, когда тот был представлен ему.

– Мы только что пришли, – сказал Рейнсфельд после обычных приветствий, – и сперва совершенно не заметили вас среди веселой сутолоки на лугу. Однако куда это девался Вольфганг? Я привел с собой вашего будущего родственника, фрейлейн. Вольфганг, куда ты запропастился?

Звать было излишне: Эльмгорст стоял в каких-нибудь пятидесяти шагах, не сводя глаз с их группы. Очевидно, он не хотел подходить и только теперь приблизился медленными шагами, причем Бенно не мог не удивиться тому, как холодно поздоровались «родственники». Вольфганг церемонно поклонился, а Эрна вдруг стала так холодна и сдержанна, точно эта встреча была ей менее всего желательна.

– Я думала, вы сегодня будете в Оберштейне, – сказала она, – вы упоминали об этом вчера, господин Эльмгорст.

– Да я и был там, у Бенно, он уговорил меня идти с ним сюда.

– Чтобы он увидел настоящий костер в Иванову ночь, – вставил Бенно. – В Оберштейне тоже зажигают костер, но там собираются вся деревня со всей детворой, рабочие с железной дороги, инженеры и множество приезжих из Гейльборна; прекрасный древний народный обычай превратился в шумное представление для иностранцев. Только здесь, на Волькенштейне, можно увидеть настоящую жизнь горцев во всей неприкосновенности. О, да это Зепп! Как дела, старина? Да, и мы здесь! Вы недолюбливали нас в этот день, я это знаю и потому никому не заикнулся в Оберштейне о том, что собираемся прогуляться на гору. Но уж нас-то вы примете, то есть вот того чужого господина и господина инженера, потому что мы с фрейлейн здесь свои.

– Да, вы наши! – торжественно подтвердил Зепп. – Без вас и праздник был бы не в праздник.

– Я протестую против того, чтобы на меня смотрели как на совершенно чужого, – сказал Вольфганг, – я уже три года живу в горах.

– Но в постоянной борьбе с ними, – несколько насмешливо заметил Вальтенберг. – Едва ли вам дадут за это права туземца.

– Нет, разве что права завоевателя, – холодно сказала Эрна. – Господин Эльмгорст, еще только приехав сюда, хвалился, что завладеет царством феи Альп и закует ее самое в цепи.

– Вы видите, что это не была пустая похвальба, – отпарировал в том же тоне Вольфганг. – Мы победили гордую владычицу гор. Это недешево обошлось, она так хорошо укрепилась в своих скалах и лесах, что нам пришлось отвоевывать каждую пядь ее владений, и все-таки мы победили ее. Осенью будут закончены последние постройки, а весной через всю долину уже пойдут поезда.

– Жаль прелестной долины! – сказал Вальтенберг. – Она утратит всю свою красоту, когда ею завладеет пар и резкий свисток локомотива нарушит величавый покой гор.

– Ну что ж, – пожал плечами Вольфганг, – нельзя руководствоваться такими поэтическими соображениями, когда проводишь для мира новые пути сообщения.

– Для вашего мира! Вы со своим паром и железными дорогами уже давно стали господами Европы. Скоро придется уезжать куда-нибудь на океанские острова, чтобы найти тихую долину, в которой можно было бы помечтать без помех.

– Совершенно верно, если мечтание составляет единственную цель вашего существования. Наша цель – работа.

Эрнст закусил губы. Он видел, что Эрна слушает, и не мог стерпеть, чтобы ему читали наставления в ее присутствии. Он снова вернулся к своему небрежному тону аристократа, которым уже при первой встрече старался сбить спесь с «карьериста».

– Это все тот же старый спор, который мы вели с вами в зимнем саду у господина Нордгейма! Я никогда не сомневался в вашей любви к работе, тем более что вы уже достигли таких блестящих результатов.

Вольфганг поднял голову: он знал, куда метит Вальтенберг, делая это замечание, и на какой результат намекает, но в ответ только презрительно улыбнулся. Здесь он не был только будущим супругом Алисы Нордгейм, как в столице, здесь он стоял на собственной почве и сказал с гордым достоинством человека, знающего себе цену и чувствующего свою силу:

– Вы подразумеваете мою деятельность как инженера? Действительно, Волькенштейнский мост – моя первая работа, но, надеюсь, не последняя.

Вальтенберг замолчал. Он уже по приезде видел колоссальное сооружение – мост, переброшенный со скалы на скалу, через зияющую пропасть, и чувствовал, что невозможно третировать создавшего его человека как авантюриста: хотя бы этот Эльмгорст и десять раз протянул руку за дочерью миллионера, он был не просто карьерист и доказал это.

– Здесь я действительно вынужден преклониться перед смелым инженерным опытом, – ответил он после небольшой паузы. – Ваш мост – грандиозное сооружение.

– Мне лестно слышать это от вас, ведь вам знакомы выдающиеся сооружения половины мира.

Их фразы звучали любезно, но взгляды обоих скрестились, как два клинка. Они ясно почувствовали в ту минуту, что их разделяла не просто антипатия, а самая откровенная ненависть.

Эрна до сих пор не принимала участия в разговоре; должно быть, она поняла, кто остался победителем, потому что в голосе ее слышалось с трудом сдерживаемое раздражение, когда она наконец обратилась к Вальтенбергу:

– Перестаньте спорить с господином Эльмгорстом. Он сделан из такого же металла, как его мост, и поэзия в его глазах не имеет права существования на свете. Мы с вами принадлежим другому миру, и через пропасть, отделяющую нас от него, он не перебросит моста.

– Мы с вами!.. Да, разумеется! – повторил Эрнст, быстро поворачиваясь к ней.

Забыт был спор, и вражда угасла при ярком луче света, сверкнувшем в его глазах. Это «мы с вами» звучало торжеством.

Вольфганг отступил назад так быстро и порывисто, что Бенно удивленно взглянул на него. Доктор говорил в это время с Гронау, который подошел к нему, услышав от Зеппа имя Рейнсфельда, и сам отрекомендовался.

– Вы не можете помнить меня, – сказал он доктору. – Вы были совсем маленьким мальчиком, когда я пустился рыскать по свету, поэтому вам придется положиться на мою честную физиономию и поверить, что я и ваш отец были друзьями в молодости. Он давно умер, я знаю, но думаю, что его сын не откажется пожать руку, которую я уже не могу протянуть своему старому Бенно.

– Разумеется! – воскликнул доктор, тряся протянутую ему руку. – Расскажите же мне, какими судьбами вы опять очутились в Европе.