Весна подходила к концу, и все родичи поразъехались из Ладоги – кто куда. Воевода Велем с женой уехали на Ильмерь-озеро к тестю, Воята и Гостята вместе с Хаконом сыном Рерика снарядили морские корабли и отплыли в противоположную сторону – вниз по Волхову, а там в Нево-озеро, в Неву и Варяжское море. Их путь лежал далеко – на самую дальнюю оконечность Северного Пути, в Халогаланд, где Хакон надеялся найти свою мать и ее родичей. Ему предстояло нелегкое дело – отвезти дары от Рерика и объявить о желании отца развестись с ней. Однако сам Хакон взялся за это поручение хоть и не без смущения, однако без сердечной боли. Без малого двадцать лет прожив в Ладоге, женившись, став отцом взрослых дочерей, он говорил по-словенски точно как любой словенин, думал как они, и только темные волосы да смуглая кожа напоминали о том, что в жилах его течет иная кровь. Когда его мать приезжала сюда, ему было около двадцати лет, но и тогда он понимал неразумность ее поведения. Он был согласен с отцом: со временем, привыкнув и поняв местные обычаи, Сванрад могла бы занять достойное положение среди здешних женщин. Но, зная ее, Хакон понимал: королева Сванрад никому не позволит себя учить, считая себя обладательницей врожденного и неотъемлемого права наводить везде свои порядки. Как жена и мать она могла только помешать Рерику и Хакону. Более того: сам Хакон уже не первый год уговаривал отца взять другую жену из местных знатных родов. И когда с появленим вдовы-княгини Предславы отец сам вспомнил о такой возможности, Хакон только обрадовался. А не пожелай племянница воеводы Велема идти за Рерика, Хакон с той же охотой предложил бы ей в мужья себя, поскольку два года назад похоронил свою жену Дарфине, так и не увидевшую больше никогда родного Коннахта… А Воята и Гостята отправились с ним, имея целью людей посмотреть и себя показать: если Хакон за двадцать лет жизни в Ладоге стал словенином, то Гостята, потомок множества варягов, намеревался перед женитьбой посмотреть мир и тем заслужить право на уважение тех, кто никогда не осмеливался покидать родной дом.

Предслава осталась в Ладоге одна – то есть ей так казалось. Ближайшие родичи разъехались, бабка Милуша умерла… Родных по крови людей вокруг нее имелось множество – чуть ли не с каждым из урожденных жителей Ладоги ее связывала та или иная степень родства, – но Вояты и Велема ей особенно не хватало. За последние месяцы они стали ей ближе всех, заняли место отца и брата, и теперь она чувствовала себя заново осиротевшей и едва верила, что тягостной разлуке когда-нибудь придет конец.

Сидя на травянистом склоне одного из могильных холмов возле Дивинца, Предслава смотрела на Волхов, ярко-синий отраженной синевой небес и обрамленный пышной летней зеленью, и снова, в который раз за эти пару месяцев, вспоминала битву с ночными кобылами. Старая Милорада погибла, не вынеся напряжения, и когда на третий день после погребения все ладожские волхвы собрались на родовом кургане, куда зарыли остатки ее сожженных костей, старшей ладожской волхвой после нее назвали… Предславу. К ее огромному удивлению – ведь между нею и бабкой стояли Велерада, Льдиса, Ведома, Олова, Синелада, мать Вояты Святодара, не считая других мудрых женщин, не принадлежащих к прямому потомству Радогневы Любшанки.

Закрыв глаза, Велерада, еще больше согнувшаяся и высохшая за последние дни, некоторое время прислушивалась, ожидая, что ее покойная сестра сама назовет свою преемницу, а потом, так же не открывая глаз, протянула посох Милорады Предславе. Все молча смотрели на нее, и Предслава поняла – собравшиеся ждут, что она его возьмет и тем займет место старшей над всеми здесь.

– Но как я могу… – пробормотала она. – я моложе всех… я не…

– Ты можешь, – сказала ей Ведома. – Ты уже стала старшей волхвой. В тот самый миг…

– Разве ты не поняла? – подхватила ее сестра Олова.

– Когда она пала, тебя выбросило вперед.

– И благодаря тебе мы выстояли.

– В тебе же кровь Дажьбога, – добавила Льдиса.

– В нас – только Велеса, а в тебе – их обоих.

– Никто из нас не может с тобой равняться. Даже твоя мать, если бы была здесь.

– Даже Яромила и ее дочь…

Предслава больше не возражала, хотя с трудом осознавала их правоту. Она привыкла думать, что сильнее тот, кто старше и ближе по дереву рода к предкам Любошичам. Но ведь в ней самой была не только кровь Любошичей, но и полянских князей, считавших себя потомками Дажьбога. Будто ствол Мер-Дуба, она соединяла в себе силу богов Верхнего и Нижнего мира, и в этом действительно ей не имелось равных – что в Ладоге, что в Русской земле. Сам Дажьбог поддержал ее силой света, когда ночная кобыла с Севера едва не загубила их всех. И Предслава взяла посох.

Однако почетное положение старшей волхвы и на деле первой женщины в Ладоге ее ничуть не радовало – наоборот, произошедшая перемена томила тяжестью. С трехлетнего возраста, а то и до рождения Предслава была волей богов и предков определена на эту службу, и человеческие желания, намерения и поступки ничего не могли изменить. Чего стоят ее надежды и порывы – сама она все равно что посох в руке Велеса, и могучий бог Того Света владеет ее судьбой от первого до последнего вздоха.

Но не только сознание собственного бессилия перед судьбой угнетало Предславу. Здешняя земля была пронизана такой мощью, что она шла по берегу Волхова с ощущением, будто ступает по спине огромного живого существа. Это существо постоянно говорило с ней. Стоило немного прислушаться – и Предслава переставала понимать, кто она такая и в какое время живет. Ей мерещились какие-то времена глубокой древности, когда здесь вовсе не было людей, а могучий Волхов жил своей обычной жизнью; когда люди появились, он едва замечал их, но тем не менее требовал почтения к себе. Много раз он наблюдал, как люди на его берегах губили друг друга, и Предслава постоянно вспоминала о прежних войнах. Казалось, они вновь на пороге чего-то такого. Ведь не случайно сюда пытались ворваться ночные кобылы, посланные чьим-то злым колдовством! Предслава постоянно ждала, что вслед за ними придет кто-то еще. Но кто – она пока не знала.

– Что ты здесь сидишь? – вдруг раздался голос позади. И такой странный, что Предслава его не узнала и вздрогнула.

Поспешно вскочив, она обернулась и обнаружила возле себя Гневашу. Но в каком виде! Юное лицо было не просто хмурым, а откровенно зареванным – опухшие глаза, красный нос, мокрые от слез щеки.

– Что с тобой? – вскрикнула Предслава. – Гневаша! Что у вас случилось?

– Вот… – Гневаша бросила ей под ноги охапку разноцветных блестящих лоскутов, которые держала, прижимая к груди. – Ты просила…

– Я не просила… – в изумлении прошептала Предслава. Она уже поняла, отчего рыдает Гневаша: какое-то горе, которое только ждет Ладогу в грядущем, для нее уже свершилось в ее видениях и она сейчас живет заботами будущих дней. Возможно, весьма недалеких.

– Как же нет? По всем избам ходила, у всей родни сама просила шелковых лоскутов, хоть с ладошку. я тебе собрала у наших… Шей рубашку жениху своему, собирайся к Ящеру-батюшке… Взяла Марена брата нашего любезного, теперь и тебе идти за ним черед.

– К… какого брата? – еле слышно, не владея голосом, выдохнула Предслава.

В мыслях ее был Воята – как наяву. Он первым пришел ей на ум – потому что был ей дороже всех ее многочисленных братьев и потому что именно он восемь дней назад ушел вниз по Волхову. И хотя Предслава прекрасно знала, что этот путь ведет к Варяжскому морю, для нее Волхов тек в Бездну – на Тот Свет.

– Прощай, сестра моя дорогая, не гулять нам на павечерницах… – не слыша, Гневаша шмыгнула носом. – Я-то думала всегда, мне к нему идти, а выпало тебе…

Предслава села обратно на травянистый склон – не держали ноги. Впервые на ее памяти Гневаша выразилась так ясно – попрощалась с ней, будто с уже умершей. Безотчетно она подняла один из брошенных шелковых лоскутов – чудной красоты творение из заморских стран, где основа была из синих ниток, а уток – из желтых, благодаря чему ткань переливалась цветом волшебного камня смарагда. Но перед глазами все плыло, в голове стоял звон. Гневаша говорила о жертве. Девой Альдогой и невестой Ящера была сама Гневаша, но в ее видениях Ящер потребовал Предславу. Сразу вспомнилось все, что ей говорили, когда вручали посох: в ней кровь и Велеса, и Дажьбога… она в прямом родстве с несколькими княжескими родами и сама вдова-княгиня… Знатнее и выше ее нет женщины в Ладоге, а может, и вообще нигде… И Ящер выбрал ее для себя… вот-вот он ее позовет… И сбудутся те предчувствия, которые мучат ее уже два месяца, со времени битвы с ночной кобылой…

Предслава обернулась к реке и устремила взгляд на воду, ожидая увидеть, как сам Ящер поднимается из глубин и зовет ее к себе. Но там все было как всегда – белые облака на голубом небе над синей водой, пышная зелень деревьев на другом берегу и желтые кубышки на мелководье, буйное разнотравье на склоне могильного холма, где она сидела. И… корабль на волнах, выходящий из-за берегового изгиба. Большой корабль под прямоугольным белым парусом из полос плотного грубого льна – совсем новый парус, еще не выгоревший на солнце посреди открытого водного пространства, не выстиранный дождями и соленой влагой. Она сама ткала часть этого льна в течение долгой зимы, когда приходила на павечерницы к воеводше Остряне Вышеславне.

Внутри вмиг образовалась сосущая холодная пустота – словно разверзлась та самая бездна. Это был один из тех кораблей – крупных, не то что речные лодьи на восемь весел, – один из тех трех, что снарядили Хакон и Велем. Прикрыв рукой глаза от солнца, Предслава вглядывалась, но могла различить только черные фигурки людей. Рассмотреть отсюда лица не удавалось.

Корабль шел удивительно быстро, хотя на нем не гребли. Ветер есть, но слабый, с таким ветром не одолеть течения, и в лучшем случае без помощи весел корабль оставался бы на одном месте. Однако он приближался и уже миновал старую Любшу.

– Вон он, идет за тобой, – шмыгнув носом, кивнула на воду Гневаша. – Поспешай, а то успеешь ли снарядиться? Знать, судьба…

И Предслава сообразила, что происходит. Волхов шел «на взводье», то есть вспять. Изредка это случалось и служило предвестьем ужасных бед, а также было знаком того, что новую невесту Волхова пора снаряжать и одевать в свадебный наряд…

Рука Предславы безотчетно сжала изумрудный шелковый лоскут. Мысли метались. Они возвращаются… кто-то из них… один корабль из трех… Брат… кто? Кто жив, кто умер – Гостята или… И о себе: Волхов идет назад, Ящер требует жертву. Вот он, ее жених… Не кто-то из князей Русской земли, как прочил Ольг киевский, не Рерик ярл или его сын Хакон… А тот темный страж Навьего мира, что уже приходил за ней в Коростене. И сколько бы она ни билась, никто не в силах изменить судьбу.

Почти безотчетно Предслава встала, оттолкнулась руками от земли и выпрямилась. Ноги сами понесли ее к Ладоге – за кораблем она не успеет, но чем быстрее она узнает, что случилось, тем быстрее отпустит эта ледяная пустота внутри. Или поглотит.

К вечеру четвертого дня три корабля с дружинами Хакона и Гостяты, миновав низовье Волхова и пройдя по южному краю Нево-озера, вошли в реку Неву, текущую из озера прямо к Варяжскому морю, и пристали к острову под названием Ореховый. Плоский остров, обрамленный большими камнями и частично заросший кустарником, покрывали черные пятна кострищ: здесь никто не жил, но часто останавливались проезжающие в обе стороны – и к Варяжскому морю, и обратно. Сейчас здесь было пусто – только два рыбацких челнока, видимо, чудских, поспешно убрались за мыс, на всякий случай подальше от войска.

Вечер начинался самым обычным образом: часть людей послали на близкий берег за дровами, оставшиеся ставили шатры, чтобы спасти себя и поклажу от начинающегося дождя. Был уже вечер, но солнце ярко светило: в эту пору лета оно светит чуть ли не за полночь, чтобы потом совсем ненадолго уступить место легкой полутьме перед новым рассветом. Хорошее время для дальних поездок – во всяком случае, всегда успеваешь при свете дня приготовиться к ночлегу.

Благодаря яркому свету приближающиеся корабли заметили еще издалека. Из Невы, со стороны моря, шло их не менее трех – больших, морских, заполненных людьми. Когда Воята рассмотрел их как следует, душу залила тревога. Это были не торговые корабли, а скорее боевые. Пока он не мог определить, сколько на них людей, больше или меньше, чем здесь, но сразу подумалось: хорошо, что они сегодня оказались в этом месте, собранные и готовые к бою, и смогут встретить врага, если это враг, в отдалении от Ладоги.

– Белый щит! – Стоявший рядом Гостята тоже вглядывался, прикрывая глаза от солнца.

Был он на полголовы выше Вояты, как и его рослый отец, но острыми чертами лица напоминал мать. Бесцветные волосы, как и у Остряны во время девичества, торчали во все стороны, будто перья, и никаким гребнем не удавалось их пригладить. Гостята уже успел облачиться в стегач и кольчугу, которые сделали его шире в плечах, и голова из-за этого казалась маленькой. Стоявший рядом отрок держал наготове варяжский шлем с полумаской, но Гостята отмахнулся.

Воята тоже разглядел белый щит на мачте первого из кораблей, но расслабляться не спешил. Уж кому, как не ладожанам, по опыту поколений, было известно: мирные либо враждебные намерения варяжских гостей зачастую зависят только от соотношения сил и быстро меняются вслед за ним.

– Все равно, пусть люди строятся. – Воята махнул рукой гридям, выжидательно смотревшим на вожаков. – Коли там люди мирные, то сами в драку не полезут, а пусть видят, что нас голыми руками не возьмешь.

– Он прав, – поддержал Вояту подошедший Хакон, тоже в шлеме.

Из них троих он был самым старшим и опытным, поскольку разделял со своим отцом походную жизнь с двенадцатилетнего возраста, а сейчас сам уже был отцом взрослой дочери, недавно выданной замуж. Его юный зять, Братила Гостиславич, стоял поблизости и тревожно хмурился. Это был весьма красивый парень, с открытым румяным лицом, приветливый и толковый.

– На торговых людей они не похожи, и даже если идут воевать не с нами, осторожность не помешает, – продолжал Хакон. – Воята, ты останься возле кораблей. я сам с ними поговорю.

Воята кивнул и отошел, на ходу махнув своим людям и показав в сторону трех ладожских кораблей, приближавшихся к берегу. По всей стоянке шло торопливое приготовление к битве: гриди натягивали стегачи, кольчуги – у кого были, прыгали на месте, чтобы те под собственной тяжестью сели ровнее, затягивали ремешки шлемов.

И не напрасно. Когда чужие корабли подошли ближе, стало видно, что они заполнены дружиной боевой, а не купеческой: вооруженные люди занимали все то место, которое на торговых кораблях отводится для товаров. Сами корабли Хакону и Гостяте были незнакомы; никакого стяга, по которому можно было бы узнать известного (лично или понаслышке) вождя, они тоже не приметили. А вот это уже было странно – человек, способный снарядить три таких корабля, непременно имеет собственный стяг. Да и где сам вождь? Сколько ладожане ни вглядывались, никого похожего на предводителя этого войска обнаружить не смогли.

Три чужих корабля были уже совсем близко, но оттуда не стреляли. Кто-то из стоящих на носу переднего дреки приветственно помахал рукой – дескать, разрешите нам пристать, мы никого не тронем. Хакон в ответ тоже махнул рукой: приставайте. Если и возникнет надобность в сражении, отчего же не узнать перед этим имя и цель своего противника?

– Приветствую богов и людей этой земли! – донеслось с носа переднего корабля, и по выговору Хакон определил выходца из племен Северного Пути, которых в Ладоге называли обычно урманами. – Что это за страна? Кто в ней правит?

– Похоже, вы в первый раз здесь! – крикнул в ответ Хакон. – Не случалось вам еще ходить по Восточному пути?

– Ты угадал, я здесь в первый раз, – подтвердил голос. – Ответь мне, знатный вождь, я уже нахожусь во владениях племени вендов?

– Можно сказать и так. Эту землю принято называть Гардами, здесь живут словены, которых северные люди называют вендами. А теперь я хочу узнать твое имя.

– Меня зовут Бьёрн сын Рагнара, иные знают меня как Бьёрна Высокого.

– Должно быть, ты большой человек, если носишь одно имя с Отцом Ратей!

– По крайней мере, я выше всех в нашей округе! – усмехнулся пришелец, не уточняя, выше он ростом или по положению. – Ты тоже, судя по всему, человек не маленький – уж не ты ли правишь в этой стране?

– Нет, здесь правит мой отец, Хрёрек сын Харальда.

– Ты позволишь нам высадиться?

– Это зависит от того, с какой целью вы пришли. На мирных торговых людей вы не похожи.

– Слыхали мы, что через Гарды и Восточный путь лежит дорога на юг, в страну ромеев.

Корабли уже подошли настолько близко, что можно было говорить, почти не напрягая голос. Стоявшие на берегу теперь могли разглядеть своего собеседника: это был рослый зрелый мужчина в хорошей кольчуге и шлеме с серебряным окладом, с рыжей бородой и с бродексом в руках – боевым топором на рукояти в человеческий рост.

– Это правда. А вы, значит, собираетесь попытать удачи в богатых южных странах?

– Мудрый правду без подсказки скажет!

Все три корабля подошли и встали на мелководье; Хакон отвел своих людей назад, и приезжие стали прыгать с бортов, выбираться на берег. В числе бижайших спутников Бьёрна Высокого Хакон приметил одного – среднего роста, тот бросался в глаза благодаря рубахе, сшитой из нескольких десятков разноцветных шерстяных лоскутов.

– Ну он и голытьбы набрал с собой! – хмыкнул рядом Гостята, тоже заметивший рубаху, обладатель которой, похоже, долго ходил по дворам, выпрашивая у хозяек лоскуты размером с ладонь или вроде того, ни на что больше не пригодные.

– Все деньги на снаряжение ушли, – тоже усмехнулся Хакон. На обладателе нищенской рубахи был тем не менее шлем с полумаской, в руках он держал копье, на правом плече у него висел щит, а на левом – перевязь с мечом. – Что это за края, где такие нищие!

А к тому же было похоже, что «нищий» был весьма знатного рода – судя по тому, что занял место сразу за плечом вождя и встал, правой рукой взявшись за древко копья выше своей головы, а левую положив на рукоять меча. Эта поза, отчасти небрежная, выражала такую неколебимую и привычную уверенность в себе, что даже лоскутная рубаха не казалась смешной, а приобретала весьма значительный вид. Хакон успел мельком подумать, что тут, видно, не в бедности дело – это какой-то вид обрядовой одежды, вроде накидок из медведины, дешевого меха, который тем не менее носят в Ладоге представители знатнейших старинных родов. Это тоже какой-то волхв… колдун? Покинув Северные страны почти ребенком, Хакон не мог вспомнить, могут ли тамошние мужчины быть знатными воинами – иной не имел бы права носить меч – и колдунами одновременно?

– А ты, если я правильно услышал, приходишься сыном правителю этой страны, Хрёреку сыну Харальда? – вдруг обратился к Хакону тот самый человек, о котором он размышлял. Голос у него был негромкий, довольно низкий, невозмутимый и уверенный; было невозможно представить, чтобы он вдруг принялся кричать.

– Да, можно сказать и так. – Хакон не стал уточнять, что его отец не носит титула конунга, а считается лишь вождем наемной дружины.

– А твое имя Хакон?

– Да. Вы слышали обо мне?

– Мне известно, что у Хрёрека сына Харальда было двое сыновей от его жены, королевы Сванрад, дочери Свейна из Халогаланда. Ведь это она – твоя мать?

– А ты неплохо осведомлен! – Хакон прищурился, всматриваясь в лицо собеседника, однако из-под шлема с полумаской мог разглядеть только небольшую рыжеватую бородку и лишь по голосу предположил, что тот, вероятно, еще довольно молод. – Да, это моя мать. Тебе что-то известно о ней? Кто ты?

Он даже разволновался: ведь именно ради встречи с матерью он и затеял это долгое путешествие, но в самом его начале, буквально на пороге своего дома, встретил человека, от которого услышал ее имя – чуть ли не впервые за пятнадцать лет!

– Мне известно, что королева Сванрад умерла в день праздника Гоиблот, – не отвечая на последний вопрос, огорошил его обладатель лоскутной рубахи. – Она погибла, пытаясь восстановить свою честь, которую опозорил ее муж, пренебрегая ею столько лет и даже задумав взять другую жену. Один из ее сыновей все эти годы предавал ее, не пытаясь защитить и способствуя всем делам отца. Но, к счастью, у нее остался еще один сын. И этот сын возле ее смертного ложа дал обет отомстить за нее. Его имя – Хельги сын Сванрад. Он отомстит всем, виновным в ее позоре и смерти. И первым станешь ты.

С этими словами он вдруг перехватил свое копье и ловко метнул в сторону ладожской дружины; словно по данному знаку, стоявшие впереди северяне пригнулись, не исключая и Бьёрна ярла; перед глазами людей Хакона мелькнули наконечники стрел, мгновенно рванувшиеся навстречу. Несколько десятков стрел и сулиц ринулось через разделявшее обе дружины небольшое пространство, и разом десятки людей рухнули наземь, пораженные в упор. Слушая беседу вождей, почти все опустили щиты, а с такого небольшого расстояния стрелы пробивали даже те кольчуги, под которыми были надеты стегачи. Со стрелой в горле рухнул Хакон, так и не успевший уловить смысл последних слов своего собеседника – не успевший осознать, что умирает по воле своего родного брата, которого не видел пятнадцать лет и который явился мстить им с отцом за мать.

И в тот же миг северяне бросились вперед, на пришедших в ужас и растерянность ладожан. Мечи, копья, топоры обрушились на головы, и одним из первых пал Гостята, так и не надевший шлем…

Воята, остававшийся возле своих кораблей, этого не видел – мешали кусты, которыми заросла середина острова. Но знакомый шум начавшейся битвы его ухо различило сразу – даже раньше, чем прибежали высланные им вперед, за кусты, дозорные, которые видели встречу вождей. По первому побуждению Воята махнул рукой гридям и устремился на ту сторону острова – на помощь своим. Но, выскочив из-за кустов и увидев перед собой берег, ставший полем битвы, сразу понял: поздно. Беглым взглядом окинув мешанину сражающихся фигур, он не увидел никого из своих – ни Хакона, ни Гостяты. Стяг Хакона, с изображением ворона, он не заметил, зато увидел чужой – с вышитой серебром фигурой волка, вооруженного мечом, на синем поле. Как раз возле странной фигуры, одетой в пеструю рубаху из разноцветных лоскутов… Свои поспешно отступали – весь берег был усеян неподвижными телами, а чужаки уже оставили их за спинами, продвигаясь вперед. И прежде чем Воята успел принять решение, вступать ему в битву или не вступать – хоть у него и было на это всего несколько мгновений, – ладожская дружина, вернее, ее остатки, уже обратилась в бегство. А это означало, что ни одного из двух ее вождей уже нет в живых. Ведь это было не ополчение, собранное из абы кого – с собой за море Хакон взял гридей, не знавших другого ремесла, кроме войны, и другой семьи, кроме дружины. Пока жив вождь, они будут сражаться вместе с ним и не сделают шагу назад без приказа.

При виде Вояты, третьего из своих воевод, ладожане приостановились, и Воята знаком поспешно показал им встать в строй. Кто эти викинги, почему напали – он не спрашивал. Потомок рода, который во многих поколениях привык обороняться от пришельцев из-за Варяжского моря, он постоянно был готов к появлению новой опасности и сейчас стремился лишь оценить соотношение сил и понять, стоит ли вступать в сражение.

И увидев, как бегут к нему чужаки, вновь успевшие образовать клин, он понял, что не стоит. Тех было слишком много. С Воятой у кораблей оставалось даже менее трети ладожской дружины, и теперь викинги, в бою потерявшие не так много людей, значительно превосходили их числом. Сейчас его с остатками дружины прижмут к воде и всех перебьют… К счастью, там, позади – корабли.

– Отходим! – во всю мочь заорал Воята, призывно взмахивая топором. – На лодьи! Уходим!

При виде столь превосходящих сил врага мысль об отходе мелькнула у каждого, поэтому его поняли мгновенно. Закинув щиты за спину, ладожане устремились к месту, где стояли их корабли, к счастью, не вытащенные на берег.

– Сюда, сюда! – Взмахами топора Воята направлял всех на свой корабль, чтобы его малые силы не разбежались в разные стороны.

А викинги уже настигали бегущих позади, стрелы и сулицы били в спины, и многие падали на ходу. Кто-то уже отталкивал корабль, кто-то карабкался на борт, кто-то срывался, падал в мелкую воду и опять карабкался, скользя мокрой обувью по дереву. Успевшие забраться внутрь разбирали весла, но толком грести пока не получалось, и кормчий, Воятин зять, варяг Шигоберн, орал и распоряжался, боясь, что в суматохе поломают весла.

Одним из последних бросился в воду Воята и двинулся вдогонку за отходящим кораблем. Мимо свистели стрелы, вода достигала пояса, брести во всем снаряжении было тяжело; закинув на борт топор, он протянул руки, его потащили вверх. Сулица впилась в доску совсем рядом с его плечом; на миг Воята ощутил себя совершенно беззащитным, несмотря на щит, повешенный на спину; но тут ему удалось перевалиться через борт и упасть на кого-то.

– И-хей! И-хей! – раздавался голос Шигоберна, управлявшего гребцами, и у Вояты чуть отлегло от сердца: лодья пошла как следует.

В борт рядом с ним ударила стрела, но слабо, на излете. Воята поднял голову – берег быстро удалялся. Викинги столпились у воды, но преследовать их прямо сейчас, похоже, не собирались.

– Где? – Воята поднялся и завертел головой, выискивая каких-нибудь свидетелей. – Кто тут есть оттуда? Берша, ты? – Он схватил за рукав парня из дружины Хакона. – Где они? Хакон и Гостята? Убиты?

– Оба убиты! Первыми!

– Верно? – Воята понимал, что его столь поспешно принятое решение уйти окажется ошибочным, если те двое еще были в то время живы и он мог бы им помочь.

– Куда вернее! Стрела в горло!

– Но кто это? – Воята бегло оглянулся, хотя издалека уже не мог разглядеть лиц.

– Да хрен какой-то…

– Это Рериковы враги, – прохрипел Жиляй, зрелый воин из дружины Гостяты. – По его голову пришли.

– Рерика?

– За жену его.

– Что? А что с его женой?

– Говорят, обиделась на него жена и послала взыскать за обиду.

– Взыскать? Но ведь это его сын… Хакон… ее сын то есть… или нет? – Воята нахмурился, пытаясь прикинуть, насколько правдоподобно это звучит и не ошибся ли Жиляй. – Что они вам сказали?

– Сказали, что Рерик, дескать, жену обидел, что другую хотел взять, – добавил третий беглец с поля неудачной битвы, Утята, и утер разодранным рукавом струящуюся из носа кровь. – Видать, прослышали про княгиню Предславу. И сказали, что сама жена-то Рерикова померла, да сын за нее мстить пришел.

– Какой сын? – Воята вновь подумал о Хаконе, который в его мыслях все еще был живым.

– Другой. Ты не помнишь – у Рерика-то два сына было. Хакон с ним жил, а второй, меньшой, с матерью.

– В честь Ольга киевского его еще нарекли, – вспомнил кто-то из старших.

– Оддом?

– Хельги.

– Верно, он же так и сказал – второй сын, дескать, Хельги, сын Сванрады…

– И что?

– Это он, видать, и был. – Жиляй кивнул на удаляющийся берег. – Только я не понял, который из них.

– Этот, здоровый, с рыжей бородой.

– Да тот староват. Меньшой сын Рериков еще мальчишка был.

– Дак сколько лет прошло!

Уцелевшие гриди было заспорили, но вяло – им мало что удалось понять, да и битва смешала все воспоминания. Воята потряс головой: он сам еще не мог осмыслить те странные и жуткие вести, которые ему предстояло отвезти в Ладогу.