Глава 25
ИГРА И ПОЛЛИАННА

В середине сентября миссис Кэрью, Джейми и Сейди Дин попрощались и уехали в Бостон. Хотя Поллианна и знала, что будет скучать без них, у нее все же вырвался вздох подлинного облегчения, когда увозивший их поезд покинул белдингсвиллскую станцию. Конечно, Поллианна не призналась бы никому в том, что испытала облегчение, и даже перед собой она попыталась мысленно оправдаться.

«Не то чтобы я не любила их — я люблю, глубоко, каждого из них, — вздохнула она, следя, как поезд исчезает за поворотом дороги. — Только… только мне все время так жаль Джейми, и… и… я так устала. Я буду рада просто вернуться на время к прежним тихим дням с Джимми». Однако она не вернулась к «прежним тихим дням с Джимми». Дни, последовавшие сразу за отъездом Кэрью, были, конечно, тихими, но проводила она их не «с Джимми». Он редко появлялся теперь в доме Харрингтонов, а если заходил, это не был прежний Джимми, каким она его знала.

Он был угрюм, беспокоен и молчалив, а то вдруг становился очень весел и возбужденно болтлив, что крайне озадачивало и раздражало.

Вскоре он тоже уехал в Бостон продолжать учебу, и после этого они, разумеется, совсем перестали видеться.

Тогда Поллианна с удивлением заметила, как ей не хватает его. Даже просто знать, что он здесь, в городке, и, может быть, зайдет в гости, было лучше, чем безнадежная пустота отсутствия; и даже его приводящие в недоумение, неожиданные переходы от мрачности к веселью были предпочтительнее этой безнадежности. Затем, однажды, с пылающими щеками и пристыженным видом, она вдруг резко упрекнула сама себя:

— Поллианна Уиттиер! Можно подумать, что ты влюблена в Джимми Бина-Пендлетона! Неужели ты не можешь подумать ни о чем другом, кроме него?

В результате она немедленно приложила все усилия к тому, чтобы стать очень веселой и оживленной и выбросить из головы этого Джимми Бина-Пендлетона. Вышло так, что тетя Полли, пусть невольно, помогла ей в этом.

С отъездом миссис Кэрью исчез главный источник непосредственных доходов, и тетя Полли снова начала вслух выражать беспокойство относительно состояния их финансов.

— Право, не знаю, Поллианна, что с нами будет, — часто жаловалась она. — Конечно, у нас есть кое-что в запасе благодаря этой летней работе, и небольшая сумма все еще поступает регулярно в виде процентов от моих вложений, но я отнюдь не уверена, что эти выплаты не прекратятся вскоре, как все остальные. Если бы мы только могли сделать что-то такое, что принесло бы какие-то наличные деньги!

Именно после одной из таких слезных жалоб Поллианна увидела в одном из журналов объявление о конкурсе на лучший рассказ. Предложение выглядело чрезвычайно заманчиво. Призы были крупные и многочисленные. Условия конкурса излагались в самых восторженных выражениях. Прочитав объявление, можно было подумать, что нет ничего проще, чем победить. Там был даже особый призыв, который вполне мог бы быть обращен лично к Поллианне.

"Это для тебя — читающего эти строки, — гласило объявление. — Ну и что ж из того, что ты никогда прежде не писал рассказов! Это совсем не значит, что ты не сумеешь написать. Попробуй? Вот и все. Разве тебе не хотелось бы получить три тысячи долларов? Две тысячи? Тысячу? Пятьсот или хотя бы сто? Тогда почему не попробовать добиться их?"

— Как раз то, что нужно! — воскликнула Поллианна, хлопнув в ладоши. — Я так рада, что увидела это объявление! И тут прямо говорится, что я тоже могу написать рассказ. Я тоже думала, что смогу, если только попробую. Пойду поскорее к тетечке и скажу, что ей больше нечего беспокоиться.

Поллианна была на полпути к двери, когда, подумав, приостановилась.

— Пожалуй, я все-таки ничего ей не скажу. Будет еще приятнее сделать сюрприз, а если я вдруг получу первую премию…

Засыпая в тот вечер, Поллианна думала о том, что она сможет сделать на эти три тысячи долларов. На следующий день Поллианна начала писать рассказ, то есть она с очень важным видом достала стопку бумаги, заточила пять или шесть карандашей и уселась в гостиной за большой старинный письменный стол Харрингтонов. Сломав от нетерпения грифели двух карандашей, она наконец написала три слова на лежавшем перед ней чистом белом листе, а затем, тяжело вздохнув, выбрала из оставшихся тонкий, зеленый карандаш. Его острый кончик она некоторое время созерцала в задумчивости, нахмурив лоб.

— И где они только берут названия?! — с отчаянием воскликнула она. — Может быть, мне все же следует сначала придумать сам рассказ, а уж потом подобрать подходящее название? Во всяком случае, я сделаю именно так. — И, тут же зачеркнув эти три слова жирной линией, она приподняла карандаш над бумагой, готовая начать все заново.

Начать, однако, удалось не сразу. Но даже когда удалось, вышло, должно быть, не очень хорошо, так как по истечении получаса лист представлял собой не что иное, как лабиринт вычеркнутых строк, среди которых лишь кое-где были оставлены отдельные слова, чтобы рассказать ее замечательную историю.

В этот момент в комнату вошла тетя Полли. Она бросила на племянницу усталый взгляд.

— Ну, а теперь, Поллианна, что ты затеваешь?

Поллианна засмеялась и виновато покраснела:

— Ничего особенного, тетечка. Во всяком случае, не похоже, чтобы это было что-то особенное… пока, — призналась она с невеселой улыбкой. — К тому же это секрет, и я тебе пока ничего не скажу.

— Как хочешь, — вздохнула тетя Полли. — Но если ты пытаешься заново разобраться в тех закладных, которые оставил мистер Харт, то могу тебе сразу сказать: это бесполезно. Я сама дважды их подробно изучала.

— Нет, дорогая, это не закладные. Это гораздо приятнее, чем любые закладные! — с торжеством заявила Поллианна, возвращаясь к своему занятию. Перед ее глазами друг снова возникло чудесное видение того, что будет, как только она получит эти три тысячи долларов. Еще полчаса Поллианна писала, зачеркивала и грызла карандаши, а затем, с поубавившейся, но неиссякшей храбростью, собрала свои бумаги и карандаши и вышла из гостиной. «Может быть, у меня лучше получится в одиночестве, у меня в комнате, — думала она, торопливо поднимаясь по лестнице. — Мне казалось, что сочинять следует за письменным столом, так как это „литературный труд“… но, похоже, письменный стол ничуть не помог мне сегодня. Попробую-ка я в своей комнате — на диване у окна».

Но диван у окна оказался ничуть не более вдохновляющим, чем письменный стол, если судить по исчерканным и перечерканным листам, которые падали из рук Поллианны, а на исходе следующего получаса она вдруг обнаружила, что уже пора готовить обед. "Ну, все равно, я этому рада, — вздохнула она про себя. — Я гораздо охотнее пойду готовить обед, чем заниматься этим рассказом. Не то чтобы я не хотела этим заниматься, только я и не представляла, что это такая ужасная работа… а ведь всего лишь рассказ!"

Весь следующий месяц Поллианна трудилась честно и упорно, но очень скоро обнаружила, что «всего лишь рассказ» — задача, с которой не так-то просто справиться. Поллианна, однако, не принадлежала к тем, кто отступает, после того как взялся за дело. К тому же был приз в три тысячи долларов, или хотя бы какой-нибудь из остальных, если ей не удастся получить первый! Даже сотня долларов — это уже кое-что! Так что изо дня в день она писала, стирала и переписывала, пока наконец перед ней не оказался не ахти какой, но все же законченный рассказ. Тогда следует признать, не без некоторых опасений — она понесла рукопись к Милли Сноу, чтобы та перепечатала текст на пишущей машинке.

«Читается неплохо… то есть смысл в нем есть, — неуверенно размышляла Поллианна, торопливо шагая к домику миссис Сноу, — это очень хорошая история о совершенно прелестной девушке. Но боюсь, есть в нем что-то не совсем такое, как надо. Во всяком случае, мне, наверное, лучше все-таки не очень рассчитывать на три тысячи долларов — тогда я не буду слишком разочарована, когда получу один из призов поменьше».

Поллианна всегда вспоминала о Джимми, когда подходила к домику миссис Сноу, так как именно там, на обочине дороги, много лет назад она впервые увидела его — заброшенного маленького мальчика, убежавшего из сиротского приюта. И в этот день она тоже подумала о нем, на мгновение затаив дыхание, но тут же, гордо вскинув голову, что всегда бывало теперь, когда ей случалось подумать о Джимми, поспешила к дверям домика и позвонила. Как всегда, у Сноу Поллианну ждал самый теплый прием, и — тоже как всегда — вскоре они заговорили об игре: ни в одном из белдингсвиллских домов «в радость» не играли с большим азартом, чем у Сноу.

— Ну, а как вы поживаете? — спросила Поллианна, завершив деловую часть своего визита.

— Замечательно! — лучезарно улыбнулась в ответ Милли. — Это у меня третий заказ за неделю. Ах, мисс Поллианна, я так рада, что вы посоветовали мне заняться машинописью, ведь такую работу можно выполнять прямо у себя дома! И всем этим я обязана вам!

— Глупости! — весело возразила Поллианна.

— Но это действительно так. Во-первых, я все равно не могла бы работать на дому, если бы не игра, благодаря которой маме настолько лучше, что у меня остается время и для своих дел. А потом, самое главное, вы посоветовали мне научиться печатать и помогли купить пишущую машинку. Как же тут не скажешь, что я всем обязана вам!

Поллианна вновь принялась возражать, но на этот раз ее перебила миссис Сноу, сидевшая у окна в своем кресле на колесах. И так серьезно и проникновенно зазвучали ее слова, что Поллианна не могла не прислушаться к ним.

— Послушай, детка, я думаю, ты сама не вполне понимаешь, что ты сделала для других. Но я очень хочу, чтобы ты это поняла! Сегодня в твоих глазах, дорогая, такое выражение, какое мне не хотелось бы в них видеть. Я знаю, тебя что-то мучит или тревожит. Я это вижу. И я не удивляюсь: смерть твоего дяди, состояние здоровья тети, все остальное… не буду больше говорить об этом. Но кое-что я все же хочу сказать, дорогая, и ты должна позволить мне сказать, ведь для меня невыносимо видеть печаль в твоих глазах и не попытаться рассеять ее, напомнив о том, что ты сделала для меня, для всего нашего городка и для бесчисленного множества других людей повсюду.

— Что вы, миссис Сноу! — в непритворном смущении запротестовала Поллианна.

— О, я говорю серьезно, и я знаю, о чем говорю, — с торжеством кивнула больная. — Для начала взгляни на меня. Разве не была я, когда ты впервые увидела меня, раздражительной, вечно ноющей особой, которая никогда не знала, чего ей хочется, пока не выяснит, чего у нее нет? И разве ты не открыла мне глаза, принеся сразу три разных блюда, чтобы заставить меня хоть раз получить то, что я хочу?

— Ох, миссис Сноу, неужели я действительно была такой… дерзкой? — мучительно краснея, пробормотала Поллианна.

— Это не было дерзостью, — решительно возразила миссис Сноу. — Это не было задумано тобой как дерзость — и в этом-то все дело. К тому же ты, моя дорогая, не читала никаких нравоучений. Если бы ты поучала, тебе никогда не удалось бы заставить меня играть в твою игру… да и никого другого, думаю, тоже. Но ты сумела научить меня этой игре… и посмотри, что она дала мне и Милли! Вот я — мне настолько лучше, что я могу сидеть в кресле на колесах и передвигаться по всему первому этажу. А это имеет такое большое значение, когда надо обслуживать себя, чтобы дать тем, кто рядом с тобой, возможность передохнуть — в данном случае я имею в виду Милли. И доктор говорит, что все это благодаря игре. А кроме нас, есть и другие, множество других, прямо здесь, в нашем городке, и я все время слышу о них. Нелли Мейхони сломала руку в запястье, но была очень рада, что у нее сломана не нога, и потому совсем не огорчалась из-за руки. Старая миссис Тиббитс потеряла слух, но очень рада, что не зрение, и потому по-настоящему счастлива. А помнишь косого Джо, которого все звали Злюка Джо из-за его характера? Угодить на него было не легче, чем на меня в прежнее время. Ну, а потом кто-то обучил его твоей игре и, как говорят, сделал совсем другим человеком. И такое, дорогая, происходит не только в нашем городке, но и в других местах. Вот как раз вчера я получила письмо от моей двоюродной сестры, которая живет в Массачусетсе. Она написала мне о мистере и миссис Пейсон. Помнишь их? Они раньше жили здесь, возле дороги, что ведет на Пендлетон-Хилл.

— Да-да, я их помню! — воскликнула Поллианна.

— Они уехали отсюда в ту зиму, когда ты была в санатории, и живут теперь в Массачусетсе, там же, где и моя сестра. Она хорошо их знает и написала мне, что миссис Пейсон рассказала ей все о тебе и о том, как твоя «игра в радость» помогла им избежать развода. Теперь они не только играют в нее сами, но и научили этой игре много других людей, которые тоже играют и в свою очередь учат других. Так что видишь, дорогая, кто знает, где она закончится, эта твоя игра? И мне хотелось, чтобы ты знала об этом. Я подумала, что, быть может, это поможет иногда тебе самой играть «в радость»… Не думай, дорогая, будто я не понимаю, как тебе порой трудно играть в твою собственную игру.

Поллианна встала. Подавая на прощание руку, она улыбалась, но в ее глазах блестели слезы.

— Спасибо, миссис Сноу, — сказала она не совсем твердым голосом. — В самом деле, это трудно… иногда. И, может быть, я действительно нуждалась в том, чтобы мне немного помогли играть в мою собственную игру. Но, так или иначе, — ее глаза блеснули давним весельем, — если теперь мне когда-нибудь покажется, что я не могу играть в мою игру, — вспомню, что все же всегда могу радоваться , что есть люди, которые играют в нее!

Домой Поллианна шла в задумчивости. Как ни тронули ее слова миссис Сноу, было в этом во всем что-то печальное. Она думала о тете Полли — тете Полли, которая так редко играла теперь «в радость». И Поллианна спрашивала себя, всегда ли она сама играет в свою игру, когда могла бы играть.

«Может быть, я не всегда стараюсь отыскать что-нибудь радостное в том, на что жалуется тетя Полли, — думала она немного виновато. — Может быть, если бы я сама лучше играла в игру, тетя Полли тоже играла бы… хоть немного. Во всяком случае, я постараюсь. Если я не поостерегусь, другие люди будут играть в мою игру лучше, чем я сама!»