Глава четвертая
ЗА ГЛИНЯНЫМИ СТЕНАМИ
I
Дивона Эль-Мустафи и пригласивший его к себе человек по имени Бекир остановились в одном из безыменных переулков глиняного городка.
За дверью в стене дома Бекира оказалась вторая стенка. Следовало повернуть, чтобы проникнуть в бирун, двор и помещение для мужчин, обитающих в доме, и доступные для гостей-мужчин.
Влево, у стены, отделяющей двор от улицы, на тонких столбиках резного дерева возвышался навес. Его крыша из камышовых цыновок была застелена рисовой соломой, смазанной толстым слоем глины для защиты от дождя и зноя. Под навесом — низенький, всего на четверть от земли, деревянный помост.
По канавке через двор Бекира протекала мутная вода, которой население пользовалось для всех нужд. Дивона вымыл лицо, руки и ноги. Наступал час вечерней молитвы, и уже слышались визгливые голоса муэдзинов, напоминающие правоверным об их долге перед вечным. Однако ни хозяин, ни его гость не совершили обязательного обряда.
Хозяин расстелил на помосте под навесом рваное ватное одеяло, и Эль-Мустафи сел на приготовленное место.
Бекир принес закопченный фаянсовый чайник с надбитым носиком и скрепленными медными скобками трещинами, широкую пиалу, тонкую серую лепешку и пригоршню пыльных сухих фруктов на маленьком медном подносе. Эль-Мустафи отламывал от сухой лепешки крохотные кусочки и долго жевал их, запивая маленькими глотками теплого чая.
Из двери, отделявшей бирун от эндеруна, женского двора, на четвереньках выползло живое существо. Оно с усилием поднялось на ноги, и дивона заметил маленькую девочку в короткой грязной рубашонке. На руках и щиколотках блестели ярко начищенные широкие медные браслеты. Волосы были острижены, и только над ушами оставались две пушистые прядки — основа будущих кос. Какие мать и отец не мечтают о падающих ниже колен черных косах красавицы дочери?
Из той же двери эндеруна скользнула толстая серая змея — даман-крысолов. Девочка не обратила внимания на змею, постоянного жителя дома и свою игрушку, с которой она умела пить из одной чашки. Змея опередила ребенка и скрылась под помостом, на котором отдыхал дивона.
Неловко переставляя слабые, еще неумелые ножки, девочка побежала к отцу.
Бекир присел и протянул руки навстречу дочери. Девочка тоже тянула ручонки, спешила, торопилась. Ее ножки заплелись, но отец успел подхватить ее. Он целовал дочь, щекоча нежную детскую кожу своей жесткой курчавой бородой. Девочка прильнула к отцу, теребила его бороду и что-то щебетала.
В двери эндеруна появилась женщина в коротком, чуть ниже колен, платье из яркой бумажной материи. Из-под платья до щиколоток опускались узкие шаровары из пестрого ситца. Лицо женщины было закрыто. Увидев дивону, женщина отбросила чачван и приветствовала гостя застенчивой, но радостной улыбкой.
Бекир опустил дочь на землю и любовно подтолкнул ее к матери, приговаривая:
— Беги, мой цветочек, лети, моя птичка, чистая вода моих глаз, беги, радость моей души…
От внимательного взгляда дивоны не скрылась болезненная худоба рук и ног ребенка, его неестественно вздутый живот.
Эль-Мустафи сурово спросил хозяина дома:
— Почему так плохо идет твоя торговля, человек? Ты забыл свои обязанности, ты проводишь дни в чайханах, стал ленив и небрежен?
Бекир развел руки широким и безнадежным жестом:
— Какая торговля может быть там, где покупатели так же нищи, как продавцы? Пока тебя не было, мулла Аталык открыл еще три лавки и окончательно задушил нас, бедных розничников. Богатые, они торгуют, а бедным осталось обмениваться нищетой. Не будь у меня клочка земли, уже полгода, как меня и всей семьи не было бы на свете. Но и с землей человек погибает. Мираб дает так мало воды, что мой ячмень совсем засох.
— Мирабы заботятся только о садах богачей и инглезов. Их деревья сочны, и густа даже трава, будь она проклята, которую они разводят для бесполезного украшения, да будут прокляты все украшения, и да возьмет Эблис души всех богачей, инглезов и мирабов! — раздался во дворе приглушенный голос.
Около короткой внутренней стенки, ограждавшей вход ив переулка во двор, стояли двое мужчин. Не успел один из них закончить свою злую жалобу на богачей и чиновников, распоряжающихся водой, как за его спиной появилась третья голова в чалме.
II
Один за другим люди входили во двор Бекира. Босые ноги бесшумно ступали по твердой, чисто подметенной земле. Обязательные слова приветствия — мир вам — произносились шопотом.
Солнце уже зашло. Быстрые сумерки падали как черный войлок, закрывающий вход в палатку кочевника. Но еще быстрее наполнялся молчаливыми людьми гостеприимный двор Бекира.
Дивона опустил голову и закрыл глаза, — он казался спящим. Он видел песчаный берег тяжелого, как расплавленный свинец, и такого же гладкого океана, видел окраину города и дом, куда он пришел проститься с друзьями перед дальней дорогой на север родной страны. Придется ли опять увидеться?
Сейчас он будет говорить людям слова правды. Нужно суметь поднять знамя независимости родины и свободы человека. Объяснить, как и кому богатые продают народ. Пусть из народа двинется волна смелых и сильных, обильная смена ему, Эль-Мустафи, если он сделает неверное движение…
Только что Бекир произнес имя Шейх-Аталык-Ходжи. Эль-Мустафи встречал этого человека в медресе.
Люди собираются, пора заговорить языком, понятным всем.
Отдохнув, Эль-Мустафи чувствовал себя молодым, бодрым. Он был даже весел, смутьян-дервиш, мечущий во врага тонкие стрелы, полные невидимого яда.
III
Кривые тесные переулки малолюдны. В слепых стенах нет окон, откуда люди могли бы увидеть проходящих мимо Бекира и Эль-Мустафи. Все двери тоже закрыты. Стены не имели ушей, чтобы услышать шаги. Однако жители глиняного городка знали, что дивона пришел к ним, и нашли дом, где он должен провести ночь.
Все теснее и теснее окружали люди дивону. Поджимая под себя ноги, заполняли помост под навесом, присаживались на сухой теплой земле поближе к Эль-Мустафи. Опоздавшие пробирались в сумраке, подыскивая себе свободное местечко с той особенной ловкостью движений, которая позволяет им свободно ходить в тесноте базаров, где неуклюжий инглез не сделает и шага.
У стен эндеруна, женского двора, возникали неподвижные фигуры в черных покрывалах. Все молчали. Фигура сидящего дивоны казалась бесформенной кучей грязных лохмотьев. Вдруг Эль-Мустафи провел по лицу обеими руками и поднял голову со словами:
— «Мы сотворили человека прекраснейшим образом». Вам говорили, что это слова бога. Но, поистине, разве не прекрасны вы, мужчины и женщины? Разве не прекрасны ваши дети, цветы вашей любви? Да. Но истина не может утаиться под покровом лжи, даже если этот покров велик, как Хималайи.
Эль-Мустафи говорил негромким, грудным голосом, но так искусно, что до людей доходил каждый оттенок его речи. Он продолжал:
— Если же вы будете лгать себе и друзьям, если вы будете сами себе замазывать грязью глаза, что случится с вами? — Дивона приподнялся и протянул к толпе обе руки: — Что будет с вами, когда вы заткнете себе уши и оттолкнете руку друга?
В голосе дивоны зазвучали грозные ноты, вопросы сменились обличениями:
— Вы молчите, точно наелись земли. Много дней я не видел вас и не говорил с вами. Сделались вы лучше? Нет. Стали вы умнее? Нет. Может быть, вы стали богаче? Конечно, нет!
Дивона шипел, как рассерженный питон:
— Вы, низверженные на последнюю ступень, не поднялись ни на полступени. Наша родина прекрасна, нет лучше ее. Нет земли лучше нашей, ее хватит на весь народ. Вы же продолжаете лениво гнить в нечистотах и ту же участь готовите вашим детям. Кто виновник? Вы!
Было уже совсем темно. Очертания человеческих тел сливались. Двор Бекира между выбеленными стенами был так наполнен, что казался черной ямой, набитой мешками риса.
Когда дивона переводил дыхание, были слышны резкие вскрики ящериц: гек-ко, гек-ко…
В погоне за насекомыми гекконы на широких лапках с острыми коготками бегали по крышам и стенам. Почти задевая людей за головы, проносились летучие мыши.
— Вас постигает несчастие, и вы в унынии. Но вы не хотите понять урок. Вы постоянно произносите: «Такова воля бога». Бог сотворил несчастие еще до дня рождения ваших отцов, говорите вы. И болтаете о судьбе. А ведь вам уже говорили: люди, судьба есть западня для глупцов, злой хитрец называет свой обман вашей судьбой. Вы глупы, люди!
Столько гнева вложил дивона в последние слова, что они ударили, как проклятие. Люди вздрогнули, и, как стон, раздалось возражение:
— Не сердись, святой. Мы всегда голодны, и мы слабы…
— Ты солгал, человек, — возразил дивона. — Вы голодны, но вы сильны. Всю жизнь вам не хватает пищи, умирают ваши дети, сохнут поля. За одну рупию, взятую в долг, вы возвращаете три. Почему?
Кто-то решился ответить:
— Инглезы и богатые все взяли себе и не дают нам.
— Наконец-то ты познаешь истину, человек. Много времени понадобилось тебе для этого! Когда ты будешь умирать, ты, быть может, поймешь, что сила инглезов и богатых длится только до того часа, пока ты ее терпишь.
Дивона сделал паузу и добавил безразличным голосом:
— Я вижу, что больше мне нечего сказать вам. Мир вам, люди. Я устал и хочу спать.
Люди зашевелились, но никто не поднялся. Раздались возражения:
— Нет, нет. Мы не уйдем. Мы поймем тебя. Говори!
— Хорошо, — ответил дивона. — Я расскажу вам о делах других людей и о примерах, достойных подражания…
Над глиняным городом висело невидимое во мраке облако тончайшей горячей пыли. Дыхание людей казалось знойным.
IV
Духота в зале умерялась размахами громадного веера, подвешенного к потолку. Бесшумный мотор приводил в движение широкие лопасти. Искусственный ветер разгонял табачный дым и освежал обширную столовую.
На белой скатерти стояли электрические вентиляторы. Тихое жужжанье пропеллеров помогало вееру и не мешало разговаривать.
— Вы положительно делаете из меня ходячую справочную книгу, мой дорогой Сэгельсон, — самодовольно шутил за вином и десертом генерал сэр Барнс Этрам.
— Ничего не поделаешь, мы всегда торопимся, а от такого чичероне, как вы, не отказался бы и сам президент, — польстил Сэгельсон. — Я всегда хочу понимать все, что видят глаза. Например, сегодня этот грязный нищий бросил в нас камень…
— И не добросил его…
— Вот именно. Не понимаю его психологии. Он сумасшедший, а? Ведь здесь не запирают сумасшедших? Я рассуждаю так: у нас каждый парень, у которого ладно с мозгами, выберет удобную позицию на верный выстрел, влепит пулю в цель и удерет, если это нужно.
— Был такой разбойник Баче-Сакао, он же Хабибулла, сын водоноса. Счастливый соперник афганского падишаха Амануллы, калиф на час… А вы не помните, полковник, какой смертью закончились дни его недолгого величия?
Вопрос показался полковнику Сэгельсону совершенно не идущим к делу. Он сморщил лоб, пытаясь вспомнить, и ответил наугад:
— Кажется, его пристрелили? Нет, зарезали.
— Память изменяет вам. Был зарезан законный преемник Амануллы, Надир-Хан. А Баче-Сакао был судим афганским судом по мусульманскому праву и по приговору был побит камнями во рву кабульского кухендиза, городской крепости, в ноябре 1929 года.
— Бр… — поежился полковник. — Паршивая, собачья смерть. Но позвольте, какая же связь с нашим бродягой?
— Прямая и простая. Камень в руке мусульманина выражает проклятие. И совершенно не обязательно попасть в цель. Уверяю вас, что далеко не каждый брошенный собравшейся толпой камень долетал до Баче-Сакао. Я был там и видел. Но это ничуть не мешало символичности народного проклятия и реальности самой казни.
— Чорт побери! — злобно воскликнул полковник. — Теперь я буду обращать больше внимания на того, кто, будь он сам проклят, посмеет бросать в меня камнями!
— Советую вам ограничиваться более меткими, чем сегодняшний дервиш, — порекомендовал генерал.
В зал вошел метрдотель-европеец и торжественно доложил:
— Мистер Касим-Хан!
За слугой появился тот самый красивый высокий человек в шелковом костюме и белой чалме на голове, которого обличал дивона Эль-Мустафи.
Совершенно как в оперетте «Баядерка», как показалось полковнику Сэгельсону, Касим-Хан приложил ладонь к груди и наклонил голову для общего поклона. Затем он по-европейски пожал всем руки и непринужденно уселся, не ожидая приглашения.
Полковник вопросительно взглянул на инженера Никколса, и тот представил гостя:
— Мистер Касим-Хан, видный деятель и негоциант. Мистер Касим-Хан был нашим генеральным подрядчиком по найму и расчетам с рабочей силой во время строительства базы.
— Я поспешил сюда, чтобы приветствовать моего старого друга, достопочтенного сэра Барнса, а также и вас, многоуважаемый полковник, и поздравить вас с благополучным прибытием. Я был заблаговременно извещен нашими общими друзьями, — говорил Касим-Хан, играя низкими нотами голоса.
— Очень приятно, мистер Касим. Надеюсь, все в порядке и нет никаких спорных претензий? Как, Никколс, вы не собираетесь жаловаться друг на друга?
— Вполне удовлетворен нашей совместной работой, — опередил Никколса Касим-Хан. — Надеюсь на дальнейшее плодотворное сотрудничество. Я могу всегда поставить любое количество рабочих. То же самое относится к материалам. Могу оказать кредит на самых выгодных условиях и на разумные сроки. Мой девиз — братство и взаимопонимание, дружба наций и взаимопомощь.
— В свое время, в свое время, — не слишком любезно отозвался полковник. Ему не понравилась развязность мулата, как он про себя окрестил неожиданного визитера, и, чтобы поставить его на место, Сэгельсон небрежно бросил:
— Итак, хорошо заработали? Неплохо набили себе карманы на подряде, признавайтесь?
Лицо Касим-Хана выразило возмущение. Он откинулся на спинку плетеного стула и протестующе вытянул руки с растопыренными пальцами.
— Я возражаю, я обижен! — взвизгнул генеральный подрядчик неожиданно тонким голосом. — Клянусь именем всемогущего и всемилостивого, я лишь свел концы с концами. Кто назовет это барышом? Округа полна голодных, у них дети, они хотят есть. Кто о них позаботится? Наши люди сами, как дети. Следуя святым заветам корана, я забочусь о бедных, и мое сердце полно любви.
— Э, да вы, оказывается, филантроп, мистер Касим! Вы добродетельный человек, как некоторые наши богомольные деятели, — рассмеялся полковник. — Это почтенные чувства, я ценю их, поверьте! Не обижайтесь, всегда и всем нужны опытные посредники, организаторы и сотрудники. Мы с вами деловые люди и найдем общий язык. Никто из дельцов во всем мире не жаловался на нас…
V
После того как мистер Касим-Хан откланялся, полковник Сэгельсон спросил генерала Этрама:
— Я понял, что цветной джентльмен тоже входит в местный колорит и сдается мне вместе с прочим инвентарем, не так ли?
— Да, без него нельзя обойтись. У него большие связи. Никто не знает истинных размеров его состояния, но, несомненно, он очень богат. Он аристократ, его полное имя Сеид-Касим-Эд-дин-Хан. Он один из родственников, чуть ли не сын недавно умершего Сеид-Алим-Хана, бывшего эмира аллакендского. Эмигрант, но пустивший прочные корни, что доказывает его силу, — здесь неохотно принимают чужих… Он — местный банк, и у него десятки тысяч должников. В этой стране, должен вам сказать, мелкие долги всегда выплачиваются, а проценты зачастую в несколько раз превышают одолженную сумму. Выгодное занятие… Тот, кто должен ему несколько десятков, сотен или тысяч рупий, никуда не уйдет. Иной раз находят труп зарезанного или застреленного человека. Это неисправный должник. Полиция ничего не знает, и убийц никогда не обнаруживают…
Полковник слушал с горящими глазами.
— Здорово, клянусь душой, здорово! — с чувством сказал он, когда генерал кончил. — Интереснейшая страна, прямо тысяча и одна ночь! Кажется, я не был достаточно любезен с этим Аладдином…
Генерал Этрам молчал, опустив голову. Откуда-то донесся ослабленный расстоянием крик, в котором звучали боль и отчаяние. Сэгельсон и Никколс невольно вздрогнули и прислушались. Крик не повторился. Слышались лишь мелодичные голоса лягушек, населяющих арыки сада.
Полковник Сэгельсон вернулся к интересовавшей его теме. Он рассуждал, что хотя с мертвого долга не получишь, но такой решительный прием побуждает остальных должников. И не приходится возиться со взысканиями… Да, на совете акционеров Сэгельсон поддержал бы правление такого банка.
— Да и вы, сэр Барнс, отозвались о действиях этого банкира без осуждения, как я понял? — обратился полковник к генералу Этраму. Но ответа не получил.
Сэр Барнс Этрам переутомился за день; вероятно, последний стакан вина был лишним. Свесив голову на грудь, генерал спал. Его серые усы оттопыривались от спокойного дыхания, а пух на старчески облысевшей голове шевелился в освежающей струе вентилятора.
Сэгельсон подмигнул Никколсу и обратился к нему:
— Поставляя рабочих на строительство, этот Касим попросту заставлял вас платить их долги. Молодец…
Неразговорчивый Никколс неопределенно пожал плечами. Полковник удовлетворился этим. Они сидели молча и курили. Трубка Никколса слегка хрипела. Сегодня он много курил и потерял прибор для чистки.
Никколс любил строить. В 1940 году он, тогда молодой тридцатилетний инженер, обратил на себя внимание во время работ, спешно производимых военным министерством Англии под угрозой нависшего над островом германского нашествия. Он участвовал в сооружении морских баз и аэродромов, был в числе строителей, тянувших бесконечные бензинопроводы от берегов Нормандии в глубь Франции, когда англо-американская армия неторопливо оттесняла слабый западный заслон третьего райха.
Никколс одинаково страстно увлекался и проектированием и самим производством строительных работ — качество, довольно редкое среди инженеров. Для него строительство было самоцелью. Строить и строить как можно больше и как можно лучше. Но после войны Англия строила мало и плохо. Никколс принял предложение военного министерства и начал строить авиационные базы в Азии. База, сданная им сегодня, была второй и очень интересной. Удалось быстро осуществить сложные подземные работы, смело решить многие трудности. Никколс гордился, показывая базу.
Сейчас он чувствовал себя вялым и опустошенным. Весь день пришлось выслушивать нудные разговоры на политические темы. По понятиям Никколса полковник Сэгельсон не был джентльменом, а его рассказы о бактериях и зараженных насекомых были просто отвратительны…
Никколсу не было дела до того, зачем он строит. Сегодня некому было оценить его работу. Они даже поленились осмотреть великолепный барраж, построенный в горле долины близ берега Инда…
Громадная, как птица, сумеречная бабочка влетела в зал и порхала, привлекаемая огнем, то поднималась, то опускалась. По столу носилась причудливая, меняющаяся тень.
Полковник потянулся и зевнул. Приятная истома охватывала его тело, не хотелось сделать усилие, чтобы подняться и направиться в спальню. Интересная мысль, а не войти ли в компанию с Касим-Ханом? Что ни говори, а все же — настоящий восточный принц, аристократ!
Телефонный аппарат на столике в углу загудел, резко нарушив тишину ночи. Генерал Этрам вздрогнул и очнулся.
Инженер Никколс подошел к телефону.
— Да, — сказал он. — Да, он недавно был здесь… Что?! Вот как… Очень жаль, — ответил Никколс на какое-то сообщение. Затем повернулся к сидевшим за столом и произнес безукоризненно спокойным тоном джентльмена — Печальное событие: только что убит Сеид-Касим-Хан. В саду, почти на пороге своего дома. Голова разбита камнями. Убийцы успели исчезнуть в темноте. Производится следствие.
Полковник Сэгельсон встал и оглянулся на находившееся за его спиной окно, задернутое легкой шторой.
— Завтра же переезжаю на базу, — категорически заявил он.
