Книга: Дуэль нейрохирургов. Как открывали тайны мозга и почему смерть одного короля смогла перевернуть науку
Назад: Глава 6 Болезнь смеха
Дальше: Часть IV Убеждения и заблуждения
Глава 7
Секс и наказание
Кроме нервов и нейронов, мозг также посылает сигналы через гормоны. Гормоны играют особенно важную роль в регулировке эмоций, которые являются главным связующим мостом между мозгом и телом.
Нейрохирург Харви Кушинг мог с первого раза произвести неизгладимое впечатление. В восемь часов утра 31 декабря 1911 года молодой ординатор хирургического отделения по имени Уильям Шарп прибыл в клинику Кушинга в Балтиморе, чтобы провести первый день на службе. Если он ожидал, что день будет легким – ознакомительная экскурсия, непринужденная беседа, обзор графиков, – то глубоко заблуждался. У Кушинга были другие планы.
Когда Шарп вошел в операционную, то увидел хирурга, глубоко запустившего руки в череп собаки и извлекавшего шишковидную железу несчастного пса. Не представившись и без какой-либо преамбулы, Кушинг вручил Шарпу пятьдесят долларов, чтобы тот подкупил священника, и велел ему поспешить в «похоронный зал» в городе Вашингтоне, где в данный момент находился один из пациентов Кушинга, человек великанского роста. Там Шарп должен был извлечь все эндокринные железы (плюс мозг, сердце, легкие, поджелудочную железу и яички) этого пациента, а поскольку похороны начинались в 14.00, у Шарпа оставалось мало времени.
В похоронном зале дежурный священник принял взятку и отвел Шарпа в заднюю комнату, где великан Джон Тернер лежал в гробу, сколоченном по его мерке.
У Тернера, неграмотного фургонщика, в пятнадцать лет начался болезненный и неконтролируемый рост, и он умер тридцативосьмилетним Голиафом, который едва мог ходить, вымахав до 2 метров 20 сантиметров.
Шарп попросил священника помочь ему достать Тернера из гроба, но тот замахал руками: в противоположность услышанному от Кушинга, разрешения на вскрытие не было. Фактически члены семьи Кушинга возражали против этого. Без надежды извлечь гиганта весом в 155 килограммов, Шарп был вынужден освежевать его прямо в гробу. Он расстегнул смокинг размером с парус яхты и сделал первый надрез примерно в 11.00. Увлекшись напряженной работой, он едва слышал голоса родственников покойного, собравшихся в главном зале.
Около 13.00 Шарп понял, что совершил тактическую ошибку: ему нужно было начинать с головы. Из всех желез, которые ему предстояло сохранить, эпифиз – маленькая фабрика гормонов и любимая железа Кушинга – была самой важной. Но она находилась глубоко внутри черепа, поэтому ее извлечение требовало распила черепной коробки, весьма шумного процесса. Теперь Шарп слышал, как родственники Тернера в соседней комнате начинают волноваться: у священника не было подходящего объяснения, почему они не могут увидеть тело. Шарп пилил быстро, но чрезмерно разросшийся череп Тернера местами достигал толщины в 2,5 сантиметра. Вскоре Шарп услышал стук кулаков в дверь и требования объяснить, что происходит внутри.
Вскрыв череп, Шарп откинул паутину соединительной ткани вокруг мозга и обнажил шишковидную железу. Эпифиз свисает под мозгом, как готовый отвалиться кусочек ткани. Обычно он размером с горошину, но часто оказывается гротескно распухшим у людей, страдающих гигантизмом. Но у Шарпа не было времени на изучение железы Тернера, поскольку люди в соседней комнате уже разошлись не на шутку.
Шарп в лихорадочной спешке зашил Тернера и собрал его органы; как только он закончил, дамбу прорвало. К счастью, священник, который не хотел иметь на руках сразу двух мертвецов, заранее вызвал кеб для Шарпа. Поэтому, когда родственники Тернера устремились в комнату, Шарп выбежал через заднюю дверь, запрыгнул на сиденье и велел кучеру гнать изо всех сил. Когда кеб покатился по улице, в него угодил камень, брошенный кем-то из разъяренных преследователей.
Нейрохирург Харви Кушинг. (Медицинская национальная библиотека)
Вернувшись в Балтимор, Шарп уложил внутренности в холодильный шкаф. Он позвонил Кушингу и рано вечером лег спать в ординаторской, довольный и гордый своей работой. Но перед рассветом он проснулся оттого, что кто-то грубо тряс его за плечо. Кушинг стоял над ним вне себя от гнева. «Вы пропустили левую паращитовидную железу!» – кричал он. Шарп попытался объяснить ему про священника, смокинг и брошенный камень, не говоря уже о том, что впервые в жизни слышит о паращитовидной железе. Кушинг оборвал его и сообщил, что он уволен.
Хотя Шарп был безутешен, он позволил двоим коллегам-ординаторам угостить его завтраком в кафетерии клиники. Они объяснили, что Кушинг регулярно подвержен таким вспышкам; он плохо контролирует свои эмоции. Где-то в середине завтрака голос из системы внутреннего оповещения проскрипел: «Вызываю Уильяма Шарпа. Уильям Шарп, зайдите в кабинет доктора Кушинга».
Должно быть, Шарп дрожал, когда подходил к двери: неужели он пропустил что-то еще? Но Кушинг оказался спокойным и благожелательным. Он показал Шарпу паращитовидную железу и объяснил ее функцию. Потом, отвернувшись к своей работе, он пожелал Шарпу хорошего дня и больше не упоминал об этом инциденте. (Разумеется, Шарп помнил о нем до конца своих дней.)
Эти двадцать четыре часа дают представление о характере Кушинга. На кону стоял серьезный медицинский вопрос; он безжалостно стремился получить ответ и где-то по пути потерял голову. Даже в детстве, проведенном в Кливленде, члены семьи называли его Перечницей за склонность к бурным сценам, а в зрелом возрасте он почти ежедневно устраивал разносы медсестрам и ординаторам. Но гнев Кушинга легко приходил и уходил, и даже те, кто попадал под горячую руку, не могли отрицать его блестящих талантов.
* * *
После учебы в Йельском университете, где Кушинг поссорился с отцом, потому что хотел играть в бейсбол за «Бульдогов» вместо того, чтобы всецело сосредоточиться на науке, он закончил медицинскую школу в Гарварде и получил работу в клинике Джона Хопкинса в Балтиморе. Город показался ему скучным и серым, с рядами домов, «похожими на стрептококковые бактерии».
Но ему показалось удобным, что его начальник в клинике Хопкинса страдал пристрастием к морфину (36), что позволяло Кушингу беспрепятственно экспериментировать с новыми технологиями. Он пользовался электричеством для стимуляции мозга у эпилептиков и соорудил прибор, автоматически определявший пульс и кровяное давление пациента, так что хирург мог с первого взгляда понять, если что-то идет не так. Кушинг также начал применять рентгеновские лучи в 1896 году, всего лишь через год после их открытия, для локализации опухолей мозга и пуль, застрявших в теле человека. (К счастью для него, он имел слишком много других обязательств для продолжения экспериментов с рентгеновскими лучами; его менее занятой коллега умер от последствий облучения.)
В конце концов Кушинг посвятил свой талант хирургии мозга, особенно мозговых опухолей. И хотя его строгость и требовательность не добавляли ему популярности у подчиненных, именно эти качества делали его превосходным хирургом. Опередив свое время, он озаботился классификацией разных видов мозговых опухолей и соответственным образом подходил к методике операций. Его почти ритуальная преданность чистоте снизила смертность после операций на мозге с 90 процентов до 10. А когда пациент все-таки умирал, он проводил вскрытие с целью выяснить, где была допущена ошибка, – почти неслыханное дело для того времени.
И наконец, он обладал сверхчеловеческой сосредоточенностью. Операции на мозге могли продолжаться десять часов или еще дольше; хирурги иногда шутили, что опухоль вырастает снова, прежде чем они успевают зашить пациента. Но Кушинг мог оставаться на ногах неопределенно долго без видимых признаков усталости, а если он ловил ассистента на невнимательности, то командовал «Глаза на мяч!» в память о Йельском университете.
К тридцати двум годам он имел процветающую практику и мог бы идти в гору следующие несколько десятилетий, но печальная история изменила ход его карьеры. В декабре 1901 года он встретил четырнадцатилетнюю пухлую девочку, почти слепую и сексуально незрелую (без признаков развития груди и менструаций). Кушинг определил избыточное внутричерепное давление и произвел трепанацию для удаления излишков жидкости. Но девочка не поправилась и вскоре умерла. При вскрытии, проведенной по настоянию Кушинга, была обнаружена киста, давившая на ее шишковидную железу. Эту возможность он упустил из виду.
По правде говоря, большинство хирургов его времени совершили бы такую же ошибку. Хотя технически шишковидная железа не является частью мозга, она находится на его «южном полюсе», неврологическом эквиваленте Антарктики, поэтому ее достижение требует углубленного и агрессивного хирургического вмешательства.
Почти ритуальная преданность Кушинга чистоте снизила смертность после операций на мозге с 90 процентов до 10.
Даже когда хирурги достигали ее, то не решались трогать, так как она расположена рядом со зрительными нервами (отсюда и слепота девочки). И никто не знал, зачем вообще трогать эту железу, потому что ее функция оставалась загадкой. Некоторые называли ее эволюционным реликтом, вроде аппендикса, в то время как другие связывали ее с множеством недугов неясного происхождения: уродствами лица и рук, ожирением, кожными заболеваниям и даже с гигантизмом и карликовостью. С учетом ее непонятной функции и труднодоступности большинство хирургов предпочитали делать вид, что ее не существует. Кушинг не принадлежал к большинству и решил добраться до сути дела.
Чем больше Кушинг читал об этой железе, тем больше она интриговала его, особенно в связи с нарушениями роста. Подростком, когда в Кливленд приезжал бродячий цирк, Кушинг бегал посмотреть на интермедии и мог часами глазеть на великанов, карликов, непомерно толстых женщин и другие «чудеса природы». Работы об эпифизе снова пробудили это подростковое увлечение, и в начале XX века (под видом научных исследований) он стал посещать великанов и карликов по всему Восточному побережью, а также «уродов» в бродячих цирках, и составлял подробные истории болезни.
Некоторые, такие как Джон Тернер, протестовали против такого вторжения. Но большинство пациентов с теплотой вспоминали стройного, фатоватого доктора и даже разрешали ему посещать их дома. Самая памятная консультация Кушинга произошла однажды вечером в Бостоне, где он встретился с «самой безобразной дамой на свете» в ее личном товарном вагоне у железнодорожного вокзала.
Поскольку станционный парк был настоящим лабиринтом, Кушингу понадобился проводник, и его Вергилием оказался карлик, меньше метра ростом, махавший фонарем. Мигающий огонек масляной лампы создавал зловещие эффекты во время путешествия, и впоследствии Кушинг вспоминал, что один или два раза карлик превращался в «гоблина» у него на глазах.
У вагона «безобразной дамы» некий великан поднял карлика на платформу, а потом помог подняться Кушингу, чей рост составлял 170 сантиметров.
Внутри он обнаружил цирковую труппу уродов, разлегшихся на диванах, включая безногую «полудаму». По словам Кушинга, он как будто попал в сказку и во время беседы чувствовал, как на его губах играет улыбка, хотя скорбные истории вызывали у него слезы.
После изучения десятков историй болезни Кушинг решил, что главная функция шишковидной железы заключается в коммуникации. Обычно мы думаем о коммуникации между телом и мозгом с помощью нервных импульсов; к примеру, именно так мозг создает движение. Но у мозга есть другие способы командования – например, с помощью химических веществ, таких как гормоны.
Дело в том, что вместо прямой выработки гормонов мозг иногда передает эту задачу железам внутренней секреции. И, по мнению Кушинга, для регулировки гормонов нет более важной железы, чем эпифиз. Это настоящая фабрика гормонов с полудюжиной клеток разных видов, каждая из которых выделяет определенные гормоны. Перепроизводство или недостача любого из этих гормонов может вызвать определенное заболевание; именно поэтому шишковидная железа связана с разнообразными недугами.
Из-за своей одержимости великанами и карликами Кушинг в особенности сосредоточился на одном гормоне, а именно – на гормоне роста. Если у ребенка развивается опухоль эпифиза, то клетки, вырабатывающие гормон роста, начинают размножаться в ускоренном темпе, и ребенок превращается в гиганта. С другой стороны, если выросшая рядом киста уничтожает эти клетки, железа вырабатывает слишком мало гормона роста, и ребенок становится карликом. Таким образом, здесь нет противоречия: нарушение функции шишковидной железы может приводить и к появлению карликов, и к появлению великанов.
Нарушение функции шишковидной железы может приводить и к появлению карликов, и к появлению великанов.
Кушинг также определил, что нарушения шишковидной железы в старшем возрасте тоже могут быть причиной разных недугов. Очевидно, что люди, которые достигают нормального роста, не могут уменьшиться и превратиться в карликов, если их гормональные клетки умирают. Но они могут испытать задержку полового развития, стать безразличными к сексу и накапливать детский жир на щеках и животе. Мужские гениталии втягиваются, у женщин прекращаются менструации.
Сходным образом гиперактивность шишковидной железы не делает взрослых людей более высокими, так как зоны роста костей рук и ног уже закреплены хрящевыми пластинами.
Но избыток гормона роста может приводить к акромегалии – состоянию, при котором кисти, ступни и лицевые кости утолщаются (37), а глаза выпучиваются, как будто человека пытаются задушить. «Безобразная дама» в товарном вагоне, куда явился Кушинг, принадлежала именно к этой категории.
Обрадованный этими открытиями и готовый расширить свой нейрохирургический репертуар, Кушинг приступил к операциям на шишковидной железе в 1909 году. Его первым пациентом был Джон Хеменс, фермер из Южной Дакоты, чьи кисти и ступни начали расти в зрелом возрасте. (Многим людям с нарушенной функцией эпифиза приходится каждые несколько лет покупать перчатки и обувь большего размера.)
Лицо Хеменса тоже гротескно распухло: его губы и язык были такими толстыми, что он с трудом мог говорить, а между зубами появились щели из-за расширения челюстной кости. Это был классический случай акромегалии, и Кушинг решил удалить часть шишковидной железы. Он усыпил Хеменса эфиром, потом проник в его череп через надрез в форме буквы омега (Ω) прямо над носом, и, аккуратно введя инструменты в черепную коробку, отрезал примерно одну треть железы.
Слева: Джон Хеменс, фермер из Южной Дакоты, который страдал акромегалией, до развития симптомов болезни. Справа: Хеменс перед операцией Харви Кушинга.
Когда Хеменс пришел в себя, он лишился обоняния, но застарелые головные боли исчезли вместе с ноющей болью в глазах, а опухоли лица и рук вскоре значительно уменьшились. Кушинг объявил лечение успешным.
К сожалению, облегчение было недолгим, и через год многие симптомы Хеменса вернулись обратно. Тем не менее результат воодушевил Кушинга: еще никто в мире не занимался лечением расстройств шишковидной железы. Поэтому Кушинг продолжал двигаться вперед, проводя еще более смелые операции.
В 1912 году он даже решился пересадить шишковидную железу от мертвого младенца коматозному мужчине из Цинциннати, чья железа была разрушена кистой, в последней попытке спасти жизнь этого человека. Пациент умер, не приходя в сознание, и дело обернулось скандалом, когда в газете появилось абсурдное сообщение о том, что он пересадил целый мозг младенца. Но даже эта неудача не остановила Кушинга, и он продолжал разрабатывать новые методы лечения.
Вскоре его коллега, занимавшийся составлением книги, попросил Кушинга представить главу на 80 страниц о «главной железе». Кушинг написал 800 страниц. Впоследствии он использовал этот текст в сокращенном виде для своей книги «Шишковидное тело и его расстройства».
Откровенно говоря, эта книга имела определенные недостатки. Одержимый своей идеей, Кушинг стал приписывать все расстройства неизвестного происхождения этому «могучему смутьяну» и включил в текст несколько сомнительных случаев. Тем не менее книга заслужила свою славу. До нее врачи в основном относились к карликам, великанам и невообразимо разжиревшим женщинам как к необъяснимым «чудесам природы». А если они осмеливались лечить гормональные нарушения, то обычно (особенно с женщинами) удаляли половые органы и надеялись на лучшее. Кушинг предоставил более рациональную и гуманную альтернативу и обеспечил первое реальное облегчение для людей, уже расставшихся с надеждой.
Помимо медицинских достоинств, книга прославилась по другой причине: из-за необыкновенных фотографий, глубоко врезавшихся в память. Благодаря любви к технологии Кушинг уже давно начал фотографировать своих пациентов для документации хода их болезни. Он был одним из первых пропагандистов сравнительных снимков «до» и «после» операции; правда, он предпочитал обратный современному порядок, и его пациенты всегда выглядели хуже на второй фотографии.
Великан Джон Тернер. Стоявшего рядом с ним ассистента Кушинга останавливали на медицинских конференциях десятки лет спустя, потому что люди узнавали его по фотографии.
Денди в костюмах-тройках внезапно появлялись со сморщенными гениталиями и такими жирными животами, что они казались беременными; у элегантных молодых дам внезапно обнаруживались усы и горбы. Вероятно, самое грустное зрелище являл великан Джон Тернер, опирающийся на два стула, с багровым от напряжения лицом и вывернутыми ногами, готовыми подогнуться под ним. (Ассистента Кушинга с ростом 173 сантиметра, стоявшего рядом с Тернером на этой фотографии, часто останавливали на медицинских конференциях десятки лет спустя, потому что люди узнавали его по фотографии.)
В некоторых отношениях эта книга сочетала художественные новации Везалия с интересом Веласкеса к человеческим уродствам. Но если Веласкес придавал изображаемым людям определенное достоинство, то фотографии Кушинга и сейчас производят жутковатое впечатление. В них есть что-то безжалостное.
Тернер и большинство других пациентов были раздеты догола; никто не имел черных полосок, закрывающих лицо или гениталии, и они даже не пытались улыбаться. Их вид навевал воспоминания о старых преданиях, будто фотоснимки крадут у человека его душу.
Безусловно, Кушинг проявлял человеческую заботу о своих пациентах. Он поддерживал переписку с сотнями из них и однажды подверг суровой критике журнал Time за статью с насмешками над цирковыми уродами (включая его «безобразную даму»). В то же время Кушинг не брезговал подобными шутками в частном порядке и определенно пользовался общественным вниманием к «уродам» для укрепления собственной славы.
Уже в 1913 году Кушинг воспользовался своей книгой, чтобы получить назначение в Гарварде и, несмотря на напряженный график, еще активнее занялся литературной работой в 1910-е и 1920-е годы. Он написал биографию своего наставника и получил за это Пулитцеровскую премию в 1926 году.
Также Кушинг начал масштабный проект по поиску всех сохранившихся манускриптов и оригинальных портретов Везалия, которого считал своим духовным предтечей. (Кушинг даже разыскал редкие первые издания трактата «О строении человеческого тела»; один, как ни странно, был обнаружен в мастерской римского кузнеца.) Он так увлекся этой работой, что даже не заметил биржевого краха 1929 года – вернее, заметил через несколько месяцев, когда приток пациентов вдруг прекратился. Тем не менее он отметил удаление двухтысячной опухоли мозга в 1931 году (38). Наряду с этим, неизменно уверенный в своих способностях, он удалил аппендиксы у двух своих детей и туберкулезное образование на шее у дочери.
Десятилетия неустанной работы в конце концов подточили здоровье Кушинга, которое еще ухудшилось после того, как в конце 1930-х годов у него самого обнаружили маленькую опухоль мозга. Он умер от осложнений после сердечного приступа в 1939 году.
Не все ранние труды Кушинга получили продолжение, но он в большей степени, чем любой человек его эпохи, продемонстрировал принципы работы (и сбоев) мозговых желез и заложил основы понимания, как наш мозг влияет на тело. Даже когда он лежал при смерти, другие ученые продолжали его дело, открывая новое. Теперь они связывали шишковидную железу с другой важной системой взаимодействия между мозгом и телом – системой, которая создает человеческие эмоции.
* * *
Характерно, что современное исследование эмоций началось с приступа раздражения у одного человека. В 1937 году невролог из Корнелльского университета Джеймс Венцеслав Пейпец узнал о новом исследовательском гранте; эти деньги предназначались для помощи ученым, занимавшимся изучением возникновения и работы эмоций. Пейпец полагал, что скрытый смысл гранта – идея о том, что неврологи почти ничего не знают о происхождении эмоций, – был оскорбительным для его коллег, которые уже осветили главные аспекты этой области знаний. Поэтому «в приступе раздражения», как позднее признался он сам, Пейпец написал статью о текущем состоянии научных знаний об эмоциях. Но общий вывод его статьи далеко превосходил сумму ее частей.
Пейпец опирался на примеры мозговых травм, в результате которых эмоции людей становились угнетенными или чрезмерно сильными. К примеру, повреждение ткани таламуса – сгустка серого вещества, расположенного глубоко внутри мозга, – может вызывать у людей спонтанный смех или плач. При разрушении другой внутренней структуры, поясной извилины, люди становятся эмоционально равнодушными.
Современное исследование эмоций началось с приступа раздражения у одного человека.
Возможно, наиболее впечатляющим было описание случаев бешенства (водобоязни). Поскольку глотание может приводить к болезненным шейным судорогам, многие жертвы действительно боятся воды. (Неспособность к глотанию также приводит к образованию пены вокруг рта из-за избытка слюны.) Водобоязнь провоцирует вспышки агрессии из-за повреждения отдельных скоплений серого вещества в головном мозге. Из-за этой агрессии собаки, еноты и другие животные кусают всех окружающих и таким образом передают вирус. Люди испытывают сходные вспышки бешенства, поэтому санитарам часто приходилось привязывать пациентов к постели.
Во всех этих случаях повреждение мозга приводило к угнетению или чрезмерному обострению эмоций, и Пейпец вскоре осознал, что поврежденные структуры мозга должны взаимодействовать и формировать некое подобие «эмоционального круга». Впоследствии ученые назвали этот контур взаимодействия лимбической системой.
Термин «лимбический» происходит от того же латинского слова, которое дало нам идею чистилища, и лимбическая система действительно служит переходной зоной между верхними и нижними отделами мозга. По выражению одного невролога, «подобно чистилищу в христианской мифологии, лимбическая система является связующим звеном между кортикальным раем и адом мозга рептилии».
Ученые спорили о том, какие структуры принадлежат или не принадлежат к лимбической системе, практически с тех пор, как Пейпец закончил первый вариант своей статьи. Путаница отчасти возникает из-за того, что разные люди вкладывают разный смысл в термин «эмоция»: это субъективное чувство, выброс гормонов, физическая реакция или действие. Положение также осложняется потому, что разные эмоции активируют разные структуры мозга. И наконец, лимбическая система взаимодействует с таким количеством других областей мозга, что вокруг нее трудно обозначить какую-то границу.
Тем не менее лимбическая система имеет несколько главных компонентов, в основном расположенных в височных долях и вокруг них. В целом они работают примерно таким образом. Представьте, что вы видите нечто пугающее – тигра. Образы и звуки фильтруются через таламус, двухдольную структуру, расположенную прямо в центре мозга. Таламус производит первичную оценку входящих данных – когти, клыки, рычание – и разделяет информацию по нескольким каналам для дальнейшей обработки.
Один поток идет в гипоталамус, который помогает формировать воспоминания и обеспечивает доступ к ним. Другой поток разделяется на две части, одна из которых попадает непосредственно в миндалевидное тело, а другая заворачивает во фронтальные доли, но в итоге тоже попадает в миндалевидное тело. (Вскоре я более подробно расскажу о нем.)
Обычная улыбка может усиливать выработку гормонов, улучшающих настроение.
К этому времени мозг получает достаточно полное впечатление о тигре, и наступает пора уведомить тело. Для этого миндалевидное тело посылает сигнал в гипоталамус (39), который является одним из самых занятых работников в нашем организме: он полностью или частично отвечает за всевозможные биологические процессы, в том числе метаболизм и гомеостаз, аппетит и либидо. (Биологи говорят о четырех категориях: питание, бегство, борьба и совокупление.) И наконец, нейроны гипоталамуса возбуждают шишковидную железу, которая, в свою очередь, вырабатывает гормоны, заставляющие нас спасаться бегством, дрожать, мочиться или иным образом проявлять эмоции на телесном уровне.
Лимбическая система простирается очень широко и взаимодействует со многими другими частями мозга и тела. Она подает сигналы лицевым мышцам, которые вызывают румянец, ухмылки, улыбки и гримасы. Она также получает от лица сигналы обратной связи. Например, обычная улыбка может усиливать выработку гормонов, улучшающих настроение. (Мозг проводит ассоциацию между улыбкой и хорошим настроением, поэтому нейронные цепи, отвечающие за работу лицевых мышц, часто активируют другие цепи, отвечающие за выработку гормонов хорошего настроения. Нечто похожее происходит, когда мы хмуримся и плохо себя чувствуем. Нейроны, срабатывающие вместе, соединяются друг с другом. С другой стороны, торможение лицевых реакций – к примеру, при инъекциях ботокса, парализующих эти мышцы, – фактически может смягчать такие эмоции, как ярость.)
Что касается психических феноменов, совместная работа лимбических структур и фронтальных долей порождает богатый спектр эмоций, таких как эйфория, меланхолия и страсть, – те самые приливы настроений, которые позволяют нам чувствовать себя по-настоящему живыми. Ужас лоботомии отчасти заключался в разрыве связей между фронтальными долями и лимбической системой, что резко ограничивало или даже разрушало эмоциональное восприятие мира.
Забавным образом статья Пейпеца о лимбической системе, написанная для того, чтобы выставить организаторов гранта в глупом виде, обеспечила именно то, к чему они стремились: научное представление о работе человеческих эмоций. Но несмотря на свою гениальность, Пейпец упустил из виду один важнейший аспект лимбической системы: в его статье 1937 года ничего не говорилось о миндалевидном теле.
* * *
Получившие названия за свою форму (от греческого слова «миндаль») два отростка миндалевидного тела расположены глубоко в височных долях. Они включают состояние рефлекторного испуга, обрабатывают запахи (единственную форму чувственного восприятия, которая минует таламус) и помогают определить, на какие вещи вокруг нас стоит обращать внимание. Некоторые неврологи, обыгрывающие понятие двух потоков «что» и «где» в исследованиях зрения, относят миндалевидное тело и другие соседние структуры к потоку «ну и что из этого?». «Я это вижу, – говорит ваш мозг, – но следует ли мне беспокоиться об этом?» Миндалевидное тело отвечает на этот запрос.
Если нам следует беспокоиться, миндалевидное тело делает следующий шаг и помогает выбрать соответствующую реакцию, особенно если эта реакция связана со страхом. Фактически миндалевидное тело часто называют «точкой страха» в нашем мозге. Это упрощение – миндалевидное тело обрабатывает множество эмоций, включая радостные, – но в нем содержится доля истины. Иметь отдельную структуру, которая определяет пугающие вещи, в целом хорошо, так как она удерживает нас подальше от хищных зверей, темных мест, страшных клоунов и так далее. Но как и любая другая часть мозга, миндалевидное тело может функционировать с нарушениями, заставляя людей постоянно бояться. Они видят несуществующие угрозы и могут сойти с ума.
С другой стороны, как показывает обследование женщины с инициалами С. М., повреждение миндалевидного тела может привести к противоположной проблеме: отсутствию страха. В детстве С. М. нормально реагировала на пугающие вещи. Однажды ночью она пошла со своим братом на кладбище и завизжала, когда он выпрыгнул на нее из-за дерева. В другой раз, когда доберман-пинчер зажал ее в углу, она почувствовала, как сердце замерло, а желудок провалился куда-то вниз. Это типичная реакция испуга. Но примерно в возрасте десяти лет она пострадала от болезни Урбаха – Вите, редкого недуга, который омертвляет и убивает клетки миндалевидного тела. Через несколько лет она имела две «черных дыры» там, где обычно находились отростки миндалины. С тех пор она вообще не испытывала страха.
Материалы обследования С. М. – на самом деле жуткое чтение, поскольку они состоят главным образом из описания разных и все более замысловатых способов, которыми ученые пытались напугать ее. К примеру, врачи однажды привезли ее в магазин экзотических животных, где продавались разные змеи. Во время поездки она утверждала, что ненавидит змей, но, оказавшись на месте, практически выхватывала рептилий из рук сотрудника магазина, чтобы поиграть с ними. Она даже пробовала гладить им язык (змеи этого не любят) и пятнадцать раз попросила взять на руки различных ядовитых змей.
Врачи также привели ее в «дом с привидениями» – заброшенный сумасшедший дом с массой скрипучих дверей и темных углов, где могут прятаться чудовища. Вместе с С. М. экскурсию проходили пять обычных женщин, которые играли роль контрольной группы. Они визжали каждые несколько секунд, но С. М. уверенно продвигалась вперед в поиске новых впечатлений. В какой-то момент она стукнула по голове чудовище (актера при исполнении служебных обязанностей), поскольку хотела узнать, какова его маска на ощупь. В конце концов она напугала его.
Для проверки эмоциональной глухоты С. М. (то есть отсутствия у нее любых эмоций) врачи предлагали ей фотографии людей, корчивших разные гримасы. Она прекрасно распознавала большинство эмоций, но страх не укладывался в ее сознании. Сходным образом при просмотре фрагментов художественных фильмов она признавалась, что испытывает грусть, удивление, радость или отвращение в соответствующих местах, но и глазом не моргнула во время показа «Сияния» и «Молчания ягнят».
Более того, члены ее семьи сообщали, что иногда С. М. становится чрезмерно эмоциональной и ощущает сильную печаль и одиночество. Эта закономерность имеет смысл. Если другие эмоции могут уклониться от миндалевидного тела, то страх не может этого сделать; для того чтобы испытывать страх, мы должны получать сигналы от миндалевидного тела.
Если вам кажется, что эти эксперименты выглядят надуманными – в конце концов, С. М. не подвергалась никакой реальной опасности в «доме с привидениями», – давайте рассмотрим инцидент с ножом.
Материалы обследования С. М. – на самом деле жуткое чтение, поскольку они состоят главным образом из описания разных и все более замысловатых способов, которыми ученые пытались напугать ее.
Однажды вечером, когда С. М. возвращалась домой, она срезала путь за церковью по общественному парку. Мужчина, которого она назвала наркоманом, закричал на нее, однако она без колебаний подошла к нему. Он схватил ее, приставил к ее горлу нож и прошипел: «Сейчас я порежу тебя, сука!» Она не стала сопротивляться. Вместо этого она послушала церковный хор, репетировавший в церкви, а потом прошептала что-то насчет ангелов, которые защитят ее. Сбитый с толку, мужчина отпустил ее. Вместо того чтобы бежать, спасая жизнь, С. М. просто ушла от него. Она даже вернулась в парк на следующий день. С. М. также побывала под дулом пистолета и однажды едва не погибла во время эпизода, связанного с домашним насилием. Но, несмотря на определенное расстройство, она неизменно описывала эти эпизоды как досадные случаи или разочарования. Страх так и не появлялся.
Критики С. М. утверждали, что ее поведение больше похоже не на отсутствие страха, а на отсутствие элементарного здравого смысла, как будто «черные дыры» на месте отростков миндалевидного тела были настоящими дырами у нее в голове. Но понимание работы лимбической системы опровергает такую критику.
Обратите внимание, что когда С. М. видела змею или какую-то другую опасность, она не просто пожимала плечами, а буквально умирала от любопытства. Это вполне оправданно с биологической точки зрения. Если вы видите гадюку в дикой местности, то не хотите отвлекаться на что-то другое, а уделяете ей самое пристальное внимание. Значит, на каком-то уровне мозг С. М. распознавал пугающие вещи, поскольку она фиксировала внимание на них. Ее мозг просто не мог запустить соответствующую эмоциональную реакцию, побуждающую к бегству от опасности.
* * *
Хотя эмоции обрабатываются в лимбической системе, они распространяются на другие отделы мозга часто удивительными и неожиданными способами. Некоторые слепые люди с поврежденной зрительной корой, не имеющие сознательного визуального восприятия окружающего мира, по-прежнему могут читать эмоции на лицах других людей. Это происходит потому, что зрительные нервы, помимо направления данных в «сознательный разум», также направляют данные в лимбическую систему по вторичным «подсознательным» каналам. Поэтому, если сознательный канал поврежден, но подсознательный (лимбический) остается в сохранности, то слепые люди по-прежнему могут реагировать на улыбки, хмурые взгляды или дрожащие губы, сами не понимая, как они это делают. Они могут даже «заражаться» зевотой (40) от других людей.
Сходным образом лимбическая система может обходить некоторые виды паралича. Людям, пережившим инсульт в моторной области мозга, при котором выходят из строя центры осознанного движения, часто бывает трудно улыбаться по команде: правый уголок рта приподнимается, а левый остается скорбно опущенным. Но расскажите им анекдот – нечто, пробуждающее искреннюю эмоцию, – и их лицо часто озаряется настоящей симметричной улыбкой. Это происходит потому, что лимбическая система соединяется с лицом через другие аксонные каналы по сравнению с центрами осознанного движения, поэтому она может сокращать лицевые мышцы, когда мы чувствуем себя искренне тронутыми.
(Более того, лимбическая система и центры осознанного движения фактически управляют разными наборами лицевых мышц, а потому создают разные улыбки. Это различие объясняет разницу между искренними и фальшивыми улыбками из разряда «Скажите cheese!» на фотографиях. Людям также бывает трудно имитировать другие искренние выражения лица, такие как страх, удивление или интерес к историям о чужих домашних любимцах.
Для того чтобы преодолеть это ограничение, актеры либо упражняются перед зеркалом и практикуют разные выражения лица, подобно Лоуренсу Оливье, или действуют по системе Станиславского, вживаясь в роль и так близко воспроизводя внутренние переживания персонажей, что правильное выражение лица возникает естественным образом.)
* * *
Лимбическая система и височные доли в целом также имеют тесную связь с сексом. Ученые выявили эту связь кружным путем. В середине 1930-х годов биолог-одиночка Генрих Клювер начал экспериментировать с мескалином, галлюциногенным препаратом, получаемым из плодов кактуса пейот. Он поставил первый эксперимент во время летнего отпуска в Нью-Гэмпшире, когда – утомленный бесплодными усилиями и оставшийся без лабораторных животных – одним махом решил обе проблемы, прописав мескалин фермерской корове.
Неизвестно, сделал ли Клювер инъекцию из шприца или накормил животное с рук сухими пейотными батончиками. Зато известно, что корова сдохла, а фермер разъярился не на шутку. Несмотря на неудачный старт, Клювер решил сам попробовать мескалин и едва не умер. Но он не сдался и приступил к новым экспериментам на обезьянах, когда вернулся в свою лабораторию при Чикагском университете.
Около 1936 года Клювер разработал теорию, согласно которой все галлюцинации зарождаются в височных долях. Для тестирования этой идеи он убедил своего коллегу, нейрохирурга Пола Бьюси, удалить височные доли у нескольких обезьян. (При этой операции также удалялись некоторые основные лимбические структуры.) Эксперименты провалились – обезьяны по-прежнему испытывали галлюцинации, – но ученые отметили необычные побочные эффекты.
К примеру, обезьяны утратили способность к распознаванию предметов, даже еды. У них также развилась оральная фиксация. Ученые определили это, разбросав на полу мятные леденцы, семечки и кусочки бананов; они также разбросали обрезки ногтей, тряпки, расчески, яичную скорлупу, кусочки фольги, сигаретный пепел и почти все остальное, что смогли наскрести в ящиках столов. Вместо того чтобы направиться к лакомствам, обезьяны методично подбирали каждый предмет и лизали или кусали его, проявляя свойство, которое теперь называется гипероральностью. Они пробовали на вкус даже крысят и разбросанные фекалии.
Что не менее странно, обезьяны превратились в сексуальных демонов. Они мастурбировали до посинения и терлись гениталиями о любое одушевленное существо, попадавшееся им на глаза. Одного бедного самца, который сочетал худшие черты гипероральности и нимфомании, пришлось усыпить, потому что он то и дело кусал собственный пенис, не в состоянии распознать его.
Современный невролог сопоставил бы неспособность к распознаванию пищи у обезьян с разрушением зрительного контура «что» в их височных долях. Но отсутствие нормально функционирующей лимбической системы внесло свой вклад в их бессвязное поведение, так как эмоции, помимо всего остального, помогают животным оценивать предметы и адекватно реагировать на них.
В мозге с функционирующей лимбической системой контур «ну и что из этого?», образуемый миндалевидным телом, оставляет на разных объектах «метки» положительных или отрицательных эмоций.
К примеру, обезьяны положительно реагируют на бананы, потому что бананы раньше утоляли их голод и давали им необходимое количество сахара. В свою очередь, это приводило к усиленной выработке дофамина, нейротрансмиттера, связанного с удовольствием. Поэтому при виде бананов обезьяны повторяют те же шаги – приближение и поедание, – которые раньше приносили им удовольствие. С другой стороны, они убегают от змей и огня, потому что эти вещи помечены как опасные, и сторонятся фекалий, помеченных как нечто отвратительное.
Теперь представьте, что все эти метки исчезли. Ни одна вещь не кажется более желанной, пугающей или отвратительной, чем любая другая. Именно это случилось с обезьянами Клювера и Бьюси. Без лимбической системы бананы, фольга или обрезки ногтей казались им потенциальной едой. Независимо от того, как часто они хватали зажженные спички или «совокуплялись» с ногой техника, они без промедления делали это снова.
И если вы думаете, что все эти неудачи и тщетные старания раздражали обезьян, то глубоко заблуждаетесь. Из-за отсутствия лимбической системы они никогда не расстраивались, повторяя одни и те же проклятые ошибки. В сущности, они никогда не выказывали никаких эмоций. Ни гнева, ни возмущения, ни радости, ничего. Даже когда одна обезьяна едва не прокусила руку другой прооперированной сопернице – ни один уважающий себя примат не потерпит такого обращения с собой, – укушенная самка просто вырвала руку и отошла в сторону.
Клювер и Бьюси изучали обезьян, но люди с нарушениями лимбической системы часто обнаруживают такие же симптомы при расстройстве, которое теперь называется синдромом Клювера – Бьюси. Как и у укушенной обезьяны, одним из симптомов синдрома Клювера – Бьюси является «болевая асимболия», делающая людей безразличными к физической боли. На интеллектуальном уровне они могут сознавать, что ушибленная или проколотая иглой рука должна болеть, но, поскольку боль не оказывает никакого эмоционального воздействия, они не беспокоятся об этом.
Жертвы синдрома Клювера – Бьюси также страдают от гипероральности, и врачи застают их жующими мыло, катетеры, одеяла, цветы, подушки, стеклянные градусники и все остальное в их больничных палатах. Один пациент задохнулся, когда попытался проглотить эластичный бинт.
Что касается секса, люди часто реагируют на повреждение мозга не так, как обезьяны. Припадки, которые посылают электрические разряды в лимбическую систему, фактически угнетают половое влечение и приводят к импотенции; некоторые эпилептики ни разу в жизни не испытывали оргазма. (По контрасту, заражение водобоязнью может приводить к непроизвольной эякуляции до тридцати раз в день.)
Повреждение височных долей может изменять гомосексуальную ориентацию на гетеросексуальную (или наоборот), либо направлять половое влечение на неуместные объекты: к известным побочным эффектам синдрома Клювера – Бьюси относятся зоофилия, копрофилия, педофилия и прочие «филии», настолько извращенные, что не имеют собственных названий.
В 1954 году трое ученых опубликовали доклад об эпилептике с инициалами Л. Е. Е., тридцатилетнем плотнике, который с подросткового возраста запирался в ванной, но не с эротическими журналами, а с английскими булавками. Вынимая булавку из кармана – чем более блестящую, тем лучше, – он минуту с удовольствием разглядывал ее, пока его глаза не начинали стекленеть. Он мычал под нос, облизывал губы и испытывал эрекцию, а его зрачки сужались.
Неясно, испытывал ли Л. Е. Е. оргазм, но ему было все равно. Он утверждал, что его дрожь, стоны и мини-судороги на самом деле были подавленными оргазмами, доставлявшими гораздо большее удовольствие. (И сексуальное возбуждение было не единственным преимуществом его фетиша. Когда он демонстрировал это членам призывной комиссии во время Второй мировой войны, его моментально гнали прочь.) Тем не менее фетиш приводил к трениям в браке; в тридцатилетнем возрасте у него не было эрекции при попытках секса с женой, и та угрожала разводом. Лишь после того, как хирурги удалили семисантиметровый кусочек его височной доли, он испытал некоторое облегчение; с тех пор они с супругой обрели радость соития.
По правде говоря, Л. Е. Е. повезло; слишком часто удаление ткани из височной доли для решения одной проблемы приводит к другой. Как правило, если эта ткань подавляла половое влечение, то ее удаление может привести к многократному усилению либидо. Один хирургический пациент обрел эрекции, которые продолжались несколько часов, и через пару секунд после семяизвержения снова требовал от жены секса. Казалось, что никакое количество половых актов не может удовлетворить его.
Как можно представить, женам было нелегко вынести подобное, и некоторые даже обращались к нейрохирургам своих мужей и требовали провести лобэктомию височных долей для себя, чтобы «держаться вровень».
Родителям тоже приходилось нелегко. Дети в возрасте от трех лет, которым удалили височные доли для избавления от стойкой (фармакорезистентной) эпилепсии, иногда начинали выставлять напоказ гениталии и совершать ритмичные движения бедрами.
Повреждение височных долей может изменять гомосексуальную ориентацию на гетеросексуальную (или наоборот).
Одна двадцатичетырехлетняя пациентка, перенесшая лобэктомию, стала выпрашивать секс у незнакомцев, соседей и членов семьи, а если получала отказ, то начинала мастурбировать независимо от обстоятельств. После того как ее госпитализировали из-за припадка, она через полчаса сбежала из палаты. Врачи нашли ее под одеялом у пожилого мужчины, недавно перенесшего сердечный приступ, с которым она занималась оральным сексом – вот оно, сочетание гиперсексуальности и гипероральности. Как некто прокомментировал, «синдром одного человека стал нежданной удачей для другого». Интересно, что при этом она никогда не могла вспомнить эти пикантные эпизоды.
Помимо нашего зрения, моторных и сексуальных центров, еще одной областью, взаимодействующей с лимбической системой, являются фронтальные доли коры, смягчающие и умиротворяющие наши самые первобытные эмоции. Это не значит, что фронтальные доли могут совершенно подавлять эмоции. Зловещие шорохи в темном лесу всегда пробуждают сигналы тревоги в миндалевидном теле и посылают нам импульсы страха. Но вместо того чтобы позволить этому страху целиком овладеть нами, менее реактивные и более разборчивые лобные доли помогают рассеивать его и до некоторой степени управлять им. Под влиянием фронтальных долей у людей также складывается более обширный репертуар эмоций, чем у животных, которые обычно выбирают жесткие и предсказуемые реакции.
Итак, мы не можем поздравить себя с тем, что являемся чрезвычайно умными и рациональными уроженцами планеты Вулкан. Каждый из нас временами поддается страху или гневу. И, как показывает история человека по фамилии Элиот, даже хваленое «высшее мышление» наших фронтальных долей многим обязано чистым эмоциям.
* * *
Элиот был хорошим человеком. Заботливым мужем, который взял в жены свою возлюбленную со времен старших классов, отцом двоих детей, главным бухгалтером на работе, уважаемым членом местного общества в Айове. Но в 1975 году, в возрасте 35 лет, он начал испытывать мучительные головные боли, настолько сильные, что он не мог думать.
Сканирование мозга подтвердило худшие опасения: за его глазами и над ними появилась опухоль размером с бейсбольный мяч. Фактически сама опухоль не причинила бы большого вреда, но в замкнутом пространстве черепной коробки она сдавливала его лобные доли. Когда хирурги провели трепанацию, им пришлось удалять целые полосы поврежденной ткани из префронтальной коры – области в самой передней части мозга, которая отвечает за планирование, принятие решений и черты личности. После операции Элиот проснулся совсем другим человеком.
Этот Элиот не мог даже выбрать место, где пообедать. Перед выбором ресторана ему приходилось взвешивать цены, меню, атмосферу, близость к дому и качество обслуживания, а потом посещать каждое место, чтобы оценить количество посетителей. И даже после всего этого он не мог принять решение. Фактически независимо от решения Элиот продолжал ходить по кругу, колеблясь, теряя время и не приходя к определенному выводу.
Представьте каждый ничтожный выбор в вашей жизни – какой галстук надеть (в полоску или однотонный? Хм-ммм); какую закуску выбрать (салат или копченую рыбу? Хм-ммм); какую радиостанцию послушать (классический джаз или кантри-рок? Хм-ммм) – и все это подвергается напряженному и бесплодному анализу.
На профессиональном фронте дела обстояли не лучше. Хотя прежний Элиот отличался пунктуальностью, теперь он мог проводить целые часы за бритьем или мытьем волос, так как просто не беспокоился о том, чтобы приехать вовремя или приехать вообще. На работе от него тоже было мало толку. Хотя его математические навыки сохранились, он не мог управлять своим временем и отвлекался на бессмысленные задачи.
К примеру, он мог целое утро решать, как нужно рассортировать какие-то документы. По цвету? По дате? По отделам? В алфавитном порядке? Хм-ммм. Часы проходили в бесцельной сортировке, но Элиот не обращал внимания на время, которое он тратил, и на сердитые взгляды своего босса. Неспособность видеть общую картину – это результат повреждения мозга, из-за которого жертва часто не в состоянии сделать следующий шаг для завершения поставленной задачи.
И наконец, личная жизнь Элиота пошла под откос. После неизбежного увольнения он переходил с одной работы на другую, один сезон работал на складе, а в следующем готовил налоговые вычеты. Все эти подряды были кратковременными. Некий сомнительный тип убедил его вложить свои сбережения на черный день в строительную схему. Когда капиталы сгорели, Элиот только пожал плечами. Он также изменял своей жене, а после развода женился на проститутке, союз с которой продолжался лишь полгода.
Странным образом память Элиота, его язык и моторные навыки сохранились полностью, а его IQ оставался на уровне 120. Он мог подробно обсуждать новости экономики и внутренние дела, а также зарубежные события в Польше и Латинской Америке.
Что еще удивительнее, он мог прекрасно рассуждать на отвлеченные темы. Когда его знакомили с гипотетическими сценариями жизненных обстоятельств людей и просили определить, какой выбор будет удачным или, наоборот, приведет к краху, Элиот мог предсказать, например, что женитьба на проститутке будет не лучшей идеей. Тем не менее он никогда не старался держаться подальше от таких оплошностей в собственной жизни. Почему? Потому что несчастья не беспокоили его: он не переживал об этом.
Невролог Антонио Дамасио подробно писал об Элиоте. Хотя это сложный случай, Дамасио полагает, что отсутствие эмоциональных расстройств у Элиота дает ключ к пониманию его личности. В мозге нормального человека существуют прочные нейронные связи между эмоциональными лимбическими контурами и рациональными префронтальными зонами, и мы обычно рассматриваем эту связь как отношения между начальником и подчиненным, где рациональный мозг смягчает наши эмоции и подавляет сильные импульсы. Но, по словам Дамасио, этим дело не ограничивается. Эмоции также помогают рациональному мозгу и позволяют ему принимать в расчет прошлые переживания при выборе решений на основе того, какими были итоги предыдущих решений.
Иногда эти эмоциональные метки даже сопровождаются «интуитивным чувством», обеспечивающим обратную связь между мудростью нашего тела и разумом. В целом, полагает Дамасио, в этом заключается эволюционное предназначение эмоций: они подталкивают нас к «хорошим» решениям, которые ассоциируются с позитивными чувствами, и удерживают нас от «плохих», вызывающих беспокойство.
Опухоль Элиота разрушила важные связи между его префронтальными долями и лимбическим центром, поэтому диалоги между логикой и эмоциями в стиле Сократа прекратились навсегда. Его бытовая способность выбирать была обречена, поскольку выбор между пестрой тканью и шотландкой или между буфетом в стиле прованс и китайской этажеркой мало зависит от рациональных доводов. На самом деле это эмоция – «Как я буду себя чувствовать?» – подталкивает нас к выбору А и отвращает от выбора Б. Оставшись без эмоций, фронтальные доли Элиота просто не могли принимать важные решения. Логика не может заставить нас сделать выбор.
Отсутствие диалога также обрекало его на неудачи в личной жизни. Травма, полученная Элиотом, не изменила его основные побуждения и аппетиты, будь то биологические (например, секс) или приобретенные (например, деньги). Эти побуждения, скорее всего, были нормальными, не более сильными или извращенными, чем у остальных людей. Просто у большинства людей префронтальная кора сдерживает эти побуждения и направляет их социально приемлемым образом; это одна из самых важных функций фронтальных долей мозга. Без такого влияния спонтанные импульсы и побуждения Элиота (хочу секса) всегда одерживали верх, сковывая его разум и вынуждая принимать решения по типу «здесь и сейчас», какие может принимать животное.
Хуже того, отсутствие взаимодействия между префронтальной корой и лимбической системой гарантировало, что он не мог оставлять на своих решениях эмоциональные метки «хорошее» или «плохое», чтобы избегать сходных ошибок в будущем.
Обратите внимание, что работа Дамасио (41) переворачивает традиционное представление о рассудке, который противоположен эмоциям. Эмоции, безусловно, могут затуманивать рассудок. Опять-таки абстрактный рассудок вполне может обходиться без эмоций: при рассмотрении гипотетических сценариев в лаборатории Элиот мог предвидеть катастрофические последствия определенных решений. Но следующий шаг ставил его в тупик.
Для большинства из нас следующий шаг кажется настолько очевидным, что глупо даже говорить о нем: избегай решений, которые могут погубить тебя, идиот! Но даже после изложения всех негативных последствий Элиот обычно усмехался и признавал, что в настоящей жизни он «по-прежнему не знает, что делать». Это как будто противоречит здравому смыслу. Но как мы узнали из дискуссии о страхе, вполне возможно, что эмоции создают здравый смысл. Когда ни одно из возможных решений не было отмечено как пугающее или привлекательное, Элиот приходил в замешательство.
Таким образом, хотя рассудок без эмоций может показаться идеалом в абстрактном смысле, на практике – в жизни Элиота – он кажется воплощением безрассудства. Это одна из самых труднопостижимых истин в неврологии: независимо от того, как нам хочется верить в обратное, наш рациональный и логичный мозг не всегда стоит у руля. Мы нарекли себя Homo sapiens, человеком разумным, но, возможно, термин Homo limbus был бы более уместным.
* * *
Случай Элиота подводит нас к другому вопросу, имеющему глубокое этическое значение, – к вопросу о том, насколько мы способны отвечать за наши поступки. Травма мозга может вывести на поверхность темные и первобытные импульсы, и Элиоту было особенно трудно делать выбор между правильным и неправильным перед лицом непосредственного искушения.
Но представьте, что вместо неразумных инвестиций или разрушенного брака Элиот растратил бы чужие деньги или убил свою жену. Вся наша юридическая система основана на предпосылке, что люди, которые понимают разницу между правильным и неправильным, несут ответственность за свои действия. Но с точки зрения неврологии юристы часто сталкиваются с неоднозначными делами, когда человек видит разницу между правильным и неправильным и даже понимает необходимость поступать правильно, но просто не может этого сделать.
Один случай был связан с учителем из Виргинии. Хотя этот человек имел склонность к порнографии, он вел обеспеченную и счастливую жизнь примерно до сорока лет, когда стал приставать с недвусмысленными предложениями к работницам массажных салонов. Хуже того, он стал собирать коллекцию порнографических роликов с участием несовершеннолетних девочек и, хотя и пытался противостоять своим желаниям, вскоре обратился к своей восьмилетней приемной дочери с предложением заняться сексом. Она все рассказала его жене, которая обнаружила детское порно на его компьютере.
После ареста и дачи показаний этот человек не мог объяснить свое поведение на суде. Раньше он никогда не испытывал похотливых чувств к детям и знал, что не должен так поступать и теперь, но ничего не мог с собой поделать. С учетом отсутствия каких-либо правонарушений в прошлом, судья приговорил его к принудительному лечению в реабилитационной клинике вместо тюремного заключения.
Там все осталось по-прежнему. Он приставал к медсестрам с сексуальными предложениями и, даже получив строгую выволочку однажды утром, не прекратил свои домогательства. Поэтому его выгнали из клиники и отправили в тюрьму. Но ночью перед оглашением нового приговора он пожаловался на сильную головную боль, и его положили в больницу для обследования. Вы угадали: в его мозге нашли опухоль размером с яйцо.
Было ли это совпадением? Статистика показывает, что некоторые педофилы имеют опухоли мозга, не связанные с их пороком. А если это не было совпадением, то пробудила ли опухоль темные желания, или же создала желания, которых раньше не существовало?
Когда хирурги удалили опухоль в декабре 2000 года, педофилия исчезла… на какое-то время. В следующем октябре этот человек снова начал приставать к детям. Но поскольку головные боли тоже вернулись, врачи провели еще одно сканирование мозга и увидели, что хирурги упустили крошечный корешок опухоли, и она выросла снова, как стойкий сорняк. Когда хирурги провели вторую операцию, педофилия снова исчезла.
Казалось бы, это свидетельствует, что опухоль каким-то образом послужила причиной педофильских наклонностей. Но опять-таки мы не знаем, привела ли опухоль к высвобождению подавленных желаний или же фактически изменила психику человека.
И это не уникальный случай. Одно исследование, проводившееся с 2000 года, выявило по меньшей мере 34 мужчины, чья педофилия развилась вследствие опухоли или травмы мозга, слабоумия или других процессов, приводивших к повреждению серого вещества. Для большей ясности нужно сказать, что у большинства педофилов нет повреждений мозга, но у некоторых они определенно есть.
Следует взвешивать несколько ключевых факторов, рассматривая, можно или нельзя соотносить преступные действия (или другие извращенные занятия) с поражением мозга. Один из них – присутствие дополнительных проблем. При обследовании мужчина из Виргинии не прошел целый ряд неврологических тестов. Он не мог хорошо удерживать равновесие или разборчиво написать предложение и демонстрировал такой же сосательный рефлекс, какой наблюдался у жертв куру.
Префронтальная кора сдерживает наши побуждения и направляет их социально приемлемым образом.
Не менее важно учитывать, как быстро развился новый тип поведения и контраст между прежним и нынешним поведением пациента. Педофилия обычно появляется в переходном возрасте и развивается постепенно. Но когда шестидесятилетний мужчина, который до тех пор вел уравновешенную половую жизнь (как произошло в одном случае), начинает стремиться к сексу с несовершеннолетней дочерью и неустанно преследовать мальчиков, это должно привлечь внимание невролога. (Тот человек, о котором идет речь, также начал заниматься содомией с рогатым скотом и украшать пенис алыми ленточками.) Но даже этот критерий годится не для каждого случая.
Это не было преступлением, но С. М. – женщина с необратимым повреждением миндалевидного тела – неоднократно обращалась к своим врачам с предложением заняться сексом; в дополнение к утрате всякого страха перед змеями и грабителями, она также потеряла страх перед общественными нормами. Однако ее состояние развивалось медленно, на протяжении многих лет.
Эти случаи не только поднимают сложные вопросы о виновности людей; они провоцируют разногласия, как следует карать нарушителей. Если травма мозга привела к преступному поведению, у кого-то может появиться искушение проявить снисходительность, так как в определенном смысле здесь нет ничьей вины. Но некоторые судьи и ученые отстаивают противоположную точку зрения: если человек имеет стойкое повреждение мозга, которое оставляет его беззащитным перед извращенными желаниями и пробуждает аппетит к маленьким девочкам, реабилитация не даст никаких результатов, и его лучше изолировать от общества.
Нет сомнений, что со временем неврология изменит нашу юридическую систему, но никто точно не знает, каким образом. Неврология помогает нам понять, почему такие люди, как Генри Кушинг, периодически взрываются, почему гнев одержал верх над приличиями, когда он заметил, что ассистент забыл вырезать левую паращитовидную железу. Она помогает понять, почему С. М. потеряла чувство страха, или почему мужчина считал английскую булавку сексуально привлекательной. Но если человек с травмой мозга нападает на кого-то, поскольку его фронтальные доли не могут контролировать вспышки эмоций, то даже если мы сможем проследить причину вплоть до последнего нейрона, неврология сама по себе не подскажет нам, что делать дальше.
Такое решение требует глубоких размышлений и тщательного анализа. Кроме того, мы должны прислушаться к нашим эмоциям, которые дополняют рассудок и делают его более человечным. Если эмоции без разума слепы, то не менее верно, что разум хромает без эмоций; мир, управляемый Элиотами, был бы сплошной катастрофой. Поэтому, несмотря на все достижения неврологии, мы по-прежнему нуждаемся в сером веществе – единственном месте, где эмоции могут соединяться с разумом и алхимически превращаться в то, что мы называем мудрыми решениями.
Назад: Глава 6 Болезнь смеха
Дальше: Часть IV Убеждения и заблуждения
