В темном-темном космосе
На первый взгляд все шло как надо. Грузовоз «Персефона» чинно скользил в открытом пространстве по маршруту Земля – Марс. Штурман Дженкинс подпиливал ногти, размышляя, как потратить следующий гонорар. Бортмеханик Барстоу спал, а Мастерс – новый пилот – почитывал потрепанный экземпляр «Сыновей и любовников» Лоуренса из корабельной библиотеки.
За бортом царил почти полный вакуум. Почти – потому что в каждом кубическом сантиметре пространства легко обнаружить атом, а то и два; тут и там мелькает космический мусор.
На орбитальной земной станции экипаж набил трюмы грузом замороженных продуктов, скормил бортовому компьютеру кассеты с маршрутом и стартовал в сторону искусственного спутника Марса. Корабль шел на автопилоте, и экипаж маялся бездельем…
Однако в почти полном вакууме что-то незаметно переменилось. Антенны радаров беспокойно сканировали пространство, пусковые схемы напряглись в ожидании аварийного сигнала.
Снаружи не было ничего, кроме частичек пыли: крохотных осколков металла и камня, слишком маленьких и незаметных для электронных систем наблюдения. Но вот «Персефона» миновала границу штормового фронта, и облако пыли постепенно стало сгущаться.
Когда концентрация частиц достигла критической точки, разряд электричества пронзил медную катушку и сработал сигнал тревоги.
Дженкинс выскочил из кресла, чуть не заколов себя маникюрной пилкой. Будучи штурманом, он первым делом проверил местоположение корабля. Не заметив на экране радара ничего крупного и плотного, взглянул в иллюминатор на яркие, бесконечно далекие точечки звезд.
– Какого черта? Что с радаром?..
Бах! Бах! По кораблю разнеслось эхо двойного удара, и Дженкинс попятился.
– Штормовой фронт! – прокричал он. – Штормовой фронт! Всем приготовиться!
Коренастый бортмеханик Барстоу спрыгнул с кровати, схватил полдюжины банок с быстротвердеющей смесью Х-420 и убежал на корму, к ядерному реактору.
Мастерс остался в середине судна.
Снова дважды бабахнуло, и воздух с громким шипением начал утекать из салона.
Отыскав пробоины – две крохотные дырочки размером с гривенник, – Мастерс быстро заделал их смесью Х-420 и, обливаясь потом, отправился искать еще повреждения корпуса.
Космос – это почти полный вакуум, однако в нем полно мусора: осколки метеоритов, железки и прочая мелочь собираются в облака и на безумной скорости, закручиваясь по спирали, несутся к Солнцу. Такие скопления космонавты называют штормовыми фронтами. В безвоздушном пространстве даже крохотная частица материи способна прошить корабль, как пуля – голову сыра.
– Поторопись, – велел Мастерсу Дженкинс. Корабль пробила еще одна частица, а пилот только вскрывал банку Х-420.
Сам штурман занимался дырками в своей части корабля. Он приготовил целую горку заплат; воздух тем временем утекал через десяток пробоин, и давление падало.
– Похоже, мы нарвались на небольшую бурю! – крикнул из дальнего конца судна Барстоу. Дженкинс мрачно усмехнулся. Вокруг него рикошетили частицы мусора: дырявили плотную обшивку, проходили сквозь стены и опрокидывали шкафы.
– Рация! – отчаянно вскрикнул Мастерс. Очередной осколок лишил «Персефону» связи.
– Второй двигатель вышел из строя, – доложил Барстоу.
Взглянув на приборную панель, Дженкинс произнес:
– Давление все еще падает.
О том же сигнализировали барабанные перепонки.
Мимо, всего в нескольких дюймах от Дженкинса, пронесся кусок метеорита размером с кулак и пробил дыру в носу корабля. Штурман принялся лихорадочно заделывать пробоину, через которую наружу уходил воздух, а внутрь просачивался космический холод. Руки мерзли, немели, двигаться становилось все трудней и трудней.
– Дженкс! – позвал Барстоу. – Реактор барахлит. Руби питание!
Дженкинс отключил подачу энергии, и судно погрузилось во тьму. Дальше работали на ощупь.
– Проклятье! – вскрикнул Дженкинс: его обдало дождем из осколков плексигласа. Оказалось, кусок металла пробил лобовой иллюминатор; воздух с воем устремился наружу, увлекая штурмана за собой.
Так бы его и высосало из кабины, не успей он вовремя наложить заплату. Задыхаясь, Дженкинс обработал края пробоины.
– Корабль так долго не выдержит! – завопил Мастерс. – Нас порубит в фарш!
И вдруг все стихло. Искалеченная «Персефона» продолжила свой путь на Марс, а облако частиц, вращаясь, понеслось дальше, к Солнцу.
На борту царил кромешный мрак. Дженкинс не видел ничего, только искры мелькали перед глазами.
– На корме порядок, – доложился Барстоу. – Реактор можно запускать.
Дженкинс на ощупь добрался до приборной панели и подал питание на реактор. Плавно загудели, оживая, двигатели, однако тьма никуда не делась.
– А свет? – спросил Мастерс, пробираясь в переднюю часть корабля. – Его бы тоже неплохо включить.
Дженкинс пальцами пробежался по приборной панели, проверяя рычажки и кнопки.
– Странно, – произнес он. – Свет включен.
На корме закашлялся поврежденный движок, и только сейчас Дженкинс понял, что корабль потерял скорость и на борту у них – невесомость.
– Реактор фурычит, – сообщил, возвращаясь на мостик, Барстоу. – Но пару движков здорово зацепило. Остаток пути нам лучше проделать по инерции.
– Я все-таки попробую наладить освещение, – сказал Мастерс и двинулся к панели.
В темноте Дженкинс отлетел в сторону, уступая пилоту дорогу.
Ему вдруг стало казаться, будто он, кувыркаясь, летит на дно черной бездны. Желудок выкручивало, сколько Дженкинс ни напоминал себе, что они просто в свободном падении. Забавные вещи вытворяет с чувством равновесия сочетание невесомости и темноты.
– Ничего не понимаю, – произнес Барстоу. – Должно работать.
– Должно-то должно, – отозвался Мастерс. – Только вот почему-то не работает.
– Похоже, – заговорил Дженкинс, – из-за шторма повредило проводку. Или даже сами батареи.
– Так нельзя, – ответил пилот. – Мы не можем без света. Где иллюминатор?
– Я его запечатал, – сказал Дженкинс.
– Попробую выяснить, в чем дело, – предложил Барстоу. Слышно было, как он оттолкнулся от стенки. Видимо, поплыл куда-то вглубь корабля.
– Однако положеньице, – произнес Дженкинс, просто чтобы нарушить тишину. И вернулся к приборной панели, где на черном фоне тускло светились экранчики навигационного оборудования. Сверившись с показателями, Дженкинс убедился, что с курса «Персефона» не сбилась.
– Ну и ладно, – сказал Мастерс. – Мы люди взрослые, темноты не боимся.
Да, пилоты – и впрямь люди взрослые и обученные. Прошедшие двадцать различных тестов на стрессоустойчивость, четко знающие свой предел прочности, подтвердившие на испытаниях смелость и решительность характера.
Вот только ни один тест не предусматривал такой ситуации.
Вскоре вернулся Барстоу.
– Ничего не нашел, но поиски неисправности продолжу. Хотя лучше, наверное, заранее смириться, что неделю-две мы проведем без света.
– Погодите! – вспомнил вдруг Дженкинс. – У нас же есть…
Он пошарил под приборной панелью.
– …аварийный фонарик.
– Не включай пока, – посоветовал бортмеханик. – Приборная панель на мостике светится сама по себе, зато счетчики на реакторе – нет. Мне фонарик пригодится, чтобы снимать показания.
– И то верно, – ответил Дженкинс и убрал фонарик в карман.
Повисла тягостная тишина. Она длилась и длилась, словно смешиваясь с угольно-черной темнотой.
– Ну, – произнес наконец Мастерс, – можно ведь байки травить и песни петь.
И начал насвистывать «Звездную пыль».
Первые несколько дней пролетели незаметно: экипаж занимался ремонтом. Еду и воду искали, вслепую шаря в недрах судна. Заранее приготовили и отсортировали инструменты, которые пригодятся на искусственном спутнике Марса.
Покончив с делами, экипаж принялся наконец травить байки, рассказывать анекдоты и читать стихи. Бурю они пережили довольно успешно, и настроение было приподнятое; космонавты весело парили под потолком, смеялись и обсуждали первое, что приходило на ум.
Потом пришла пора задушевных бесед. Оказалось, что Дженкинс и Барстоу – старые космические волки, но судьба свела их на борту одного корабля впервые. Мастерс, напротив, лишь недавно получил лицензию пилота. В часы откровения выяснилось, почему Дженкинс терпеть не может оранжевый цвет, почему Барстоу в четырнадцать лет сбежал из дома и какие слова в ночь перед вылетом сказала Мастерсу жена. И они еще много чего – пожалуй, даже чересчур много чего – узнали друг о друге.
В котел общения отправилось все: лучшие моменты жизни, самые трепетные воспоминания. И разговор, который следовало растянуть и смаковать до самого конца полета, завершился уж больно быстро. Космонавты будто проглотили изысканное блюдо в один присест, насытившись в мгновение. Остаток недели тянулся скучно и невыносимо долго.
Барстоу нашел себе занятие: проверял и перепроверял проводку, схемы, цепи, батареи, пытался восстановить освещение.
Дженкинс каждые несколько часов зависал у навигационных приборов, определяя положение судна, – лишь бы занять себя хоть чем-нибудь. В остальное время он либо спал, либо думал.
Мастерс единственный остался не у дел. Дожидаясь, пока «Персефона» достигнет спутника Марса, он насвистывал мелодии – все, какие знал. А когда губы немели, принимался мычать.
Дженкинсу своими песнями он действовал на нервы. Через бессчетное количество часов навигатор не выдержал.
– Окажи услугу, – попросил он. – Помолчи немного.
– С какой стати? – весело ответил Мастерс. – Делать мне все равно больше нечего.
– Знаю, но… и ты меня пойми.
– Да нет проблем, – согласился пилот. Но прошло немного времени, он забыл о своем обещании и снова засвистел.
Нахмурившись, Дженкинс смолчал.
Наконец пришло время проверить работу ядерного реактора. Прочесть показания приборов мог один только Барстоу, но Дженкинс и Мастерс все равно прилетели на корму и сгрудились у бортмеханика за спиной. Просто всем хотелось света.
При включенном фонарике Барстоу незамедлительно принялся за дело, а Дженкинс и Мастерс – ни дать ни взять две головы на поверхности озера непроглядной тьмы – уставились друг на друга.
– Отлично, – промычал Барстоу и выключил фонарик. Тут же всех троих словно накрыло черной волной, и темнота сомкнулась вокруг них еще гуще, чем прежде, хоть ножом режь.
Фонарик зажигали каждые двадцать четыре часа, отчего периоды тьмы, казалось, длились еще дольше. За час до включения света космонавты слетались к реактору и погружались в полное молчание.
Время как будто замерло. Корабль завис посреди космоса. Дженкинсу представлялось, что они в гробу, медленно и печально скользящем в сторону Марса. Он перестал проверять приборы, показания которых давно не менялись. Куда легче было просто лежать на койке и думать или мечтать.
Барстоу, чтобы не сойти с ума от безделья, продолжал возиться с проводкой и схемами.
Мастерс по-прежнему напевал, насвистывал или мычал, из-за чего Дженкинсу хотелось его придушить.
Но все трое чувствовали, что становятся частью темноты, что она – подобно черной густой маслянистой нефти – проникает в рот и в ноздри.
– А сколько времени? – спросил Мастерс в десятый раз за последние шестьдесят минут. Миновала первая неделя полета.
– Тринадцать ноль-ноль, – ответил Дженкинс. – У тебя же свои часы есть.
– Захотелось вот с твоими свериться.
– Короче, тринадцать ноль-ноль. И не надо спрашивать время так часто.
– Ладно.
Наступила тишина.
У пилота совсем сбились внутренние ритмы. Без света и без дела, которые могли бы послужить ориентиром, часы у него в голове тикали в своем, безумном, ритме.
– Сколько еще до цели? – спросил Мастерс.
Дженкинс едва не выругался в ответ. Ссору затевать совсем не хотелось, однако, что бы ни сказал или ни сделал Мастерс, все жутко бесило.
– Неделя, может, две, – произнес штурман. – Зависит от того, как Барстоу поколдует над лампами. И вот еще что, знаешь ли…
– Знаю, знаю. Не надо так часто спрашивать про время.
– Если ты, конечно, не возражаешь.
Снова наступила тишина. Пилот, конечно, прошел все проверки и тесты, которые только могла составить экзаменационная комиссия, перед тем как отправить его в этот полет. Но все ли комиссия предусмотрела?
Дженкинс покачал головой. Мастерс слишком близко подошел к опасной черте. Да и любой подойдет, когда нервы на пределе. Ни один экзамен не покажет, как человек станет вести себя по прошествии недель в плотной, удушающей темноте. Никаким тестом не измерить силу духа человека в ситуации, когда ему и бороться-то не с чем.
Дженкинс вернулся к мечтам и раздумьям. Перебирал в уме образы девушек, к которым бегал на свидания в колледже; потом возвратился в детство, проведенное в Орегоне на отцовском ранчо, где катался на пегом пони.
Мастерс так и не нашел, чем занять разум. Хронометр у него в голове подсказывал, что последний раз он спрашивал время несколько часов назад. Взглянув на собственные часы, он решил, что те попросту вышли из строя, и сильно нахмурился. Не могло же пройти так мало…
– Который час? – спросил он.
– Тринадцать ноль-ноль! – прокричал Барстоу из кормового отсека. Его голос гулким эхом отразился от металлических стен.
– Спасибо, – сказал Мастерс и, помедлив немного, произнес: – Не пойму, что с воздухом.
– С воздухом полный порядок, – ответил Барстоу. – А что?
– Он как будто сгущается. Что, если осколком метеорита пробило баки с дыхательной смесью? Может, включим фонарик и…
– Не включим, – отрезал Дженкинс. – А то батареек до Марса не хватит.
– Бога ж ради, – разозлился Мастерс. – Нам ведь нужно дышать! Вряд ли это неполадки с вытяжкой…
– Заткнись! – оборвал его Дженкинс.
На корабле повисло молчание, и Дженкинс уже начал жалеть, что так грубо ответил Мастерсу. Если срываться на бедном пилоте, то легче не станет. Штурман хотел было извиниться, как вдруг Мастерс сам подал голос.
– Время по-прежнему тринадцать ноль-ноль? – спросил он, подчиняясь сумасшедшему ритму у себя в голове. – У меня, похоже, часы встали.
Никто не ответил, и тогда Мастерс начал насвистывать. Сперва тихонечко, затем громче и громче. И вот уже эхо от его свиста разносилось по всему кораблю, словно пилот был одновременно повсюду.
– Боже, как мне не хватает света, – пожаловался Мастерс несколько часов – или же дней – спустя.
– Ты уже говорил, – заметил Дженкинс.
– Знаю. Однако странная вещь получается: пока свет есть, мы его не ценим, но стоит ему пропасть… – Он помолчал. – Честно признаться, я будто заново родился. Или наоборот, не родился.
Дженкинс улыбнулся.
Мастерс, паря в невесомости, собрался в «поплавок» и зажмурился. Открыл глаза, моргнул. Нет, темнота никуда не делась. В какой-то миг пилот как будто увидел свет, но вскоре понял: это пошаливают уставшие глазные мышцы. Он изо всех сил попытался прогнать мысли о свете, однако ничем иным мозг занять себя не мог.
– Свету бы нам, хоть немножечко, – сказал пилот.
– Ты это уже говорил. Не думай о свете, забудь.
– Порой кажется, что я ослеп, – признался Мастерс. – Скоро там Барстоу пойдет проверять реактор? С ума сойдешь, пока дождешься.
Дженкинс зевнул во весь рот и уже приготовился отойти ко сну, как вдруг услышал странный звук. Через некоторое время он понял, что Мастерс всхлипывает.
Следующая неделя длилась еще дольше. Секунды ползли мучительно медленно, и каждая стремилась растянуться на век.
– Время проверять реактор, – объявил Барстоу ровно в двадцать четыре ноль-ноль.
– Отлично, – обрадовался Дженкинс, выныривая из грез. – Эй, Мастерс, мы идем проверять реактор.
Пилот не ответил.
– Куда он делся? – озадаченно произнес Барстоу.
– Вышел воздухом подышать, – в шутку предположил Дженкинс и захихикал.
Барстоу взглянул на часы: ровно полночь, пора проверять реактор. Время для экипажа «Персефоны» утратило значение, однако бортмеханик приноровился делать все строго по расписанию.
– Я должен проверить реактор, прямо сейчас, – сказал он.
– Ну так пошли, – ответил Дженкинс. – Черт с ним, с Мастерсом. Пускай себе дрыхнет.
Они перелетели в кормовой отсек, к реактору. Включили фонарик, который светил заметно слабее, и проверили показания приборов. Но стоило погасить свет, как проснулся Мастерс.
– Эй! – позвал он. – Время проверять реактор еще не пришло?
– Ты проспал, – ответил Дженкинс.
– Как это? Надо было меня разбудить.
– Так мы и будили. Я звал, Барстоу звал… Правда, Барстоу?
– Все нужно делать по расписанию, – отозвался бортмеханик. И без того методичный, в последние дни он довел свое расписание до полного автоматизма: часы на сон, часы на еду, время на проверку электропроводки, двигателей, запасов еды, кислорода и топлива, крепления баков – все дела он подчинил строгой схеме, которой следовал неуклонно в отчаянной надежде не сойти с ума.
– Так нечестно, – не сдавался Мастерс. – Надо было будить настойчивей.
– Прости, – пустым голосом произнес Дженкинс, лишь бы Мастерс отстал. Хотелось скорее вернуться в мир грез и фантазий.
– Тогда включи свет сейчас, – хрипло потребовал пилот. Его голос эхом разнесся по кораблю.
– Батарейки садятся, – пробормотал Дженкинс, уходя в воспоминания о поездке в Сан-Франциско к тетушке Джейн. Та угощала его печеньками с глазировкой и давала поиграть с красным резиновым мячиком. Гм, а какого цвета была глазурь на печенье – зеленая? желтая?
– Черт вас дери обоих! – вскричал Мастерс. – У меня прав увидеть свет не меньше, чем у вас. Хочу свою порцию света! Барстоу! Слышишь?
– Поговорим, когда у меня начнется перерыв, – бесстрастно ответил бортмеханик. Сейчас, по расписанию, он проверял крепления бака с дыхательной смесью; дальше у него предусмотрен получасовой сон, после него – два часа на проверку заплат в корпусе корабля. Схема – от и до – постоянно, навязчиво маячила у него перед мысленным взором.
– Значит, так? – уточнил Мастерс. – Ладно-ладно…
Правда, никто не обратил на его последнюю фразу внимания: Дженкинс как раз вспомнил, что печеньки были с зеленой глазурью, а Барстоу нашел крепление бака вполне надежным (собственно, как и всегда).
Тем временем внутренний голос стал подсказывать Дженкинсу, что неплохо бы как-то облегчить страдания Мастерса. Но как именно? Что нужно сделать? Штурман не мог себя заставить оторваться от койки. В темноте так спокойно, воспоминания приходят сами собой, поразительно яркие, живые. И чего все суетятся?
Мало-помалу штурман перестал обращать внимание на Мастерса. Единственное – пилот все свистел и свистел. Как если бы кто-то тихо и без продыху бормотал над самым ухом у Дженкинса.
Впрочем, однажды пилот нарушил привычный ход вещей.
– Дженкинс! – заорал он.
– Чего тебе?
– Я подумал и понял: я имею право на пропущенное включение света. Хочу его прямо сейчас.
– И ты все время думал об этом? – сонно переспросил Дженкинс. – Дело было неделю назад!
– Да, думал. Я должен увидеть свет. Немедленно.
– Возьми себя в руки, – ответил Дженкинс, крепко сжимая в руке цилиндр фонарика. – Свет нужен нам, чтобы…
– Отдай фонарик! – завопил Мастерс.
– Не дам!
– Тогда я сам заберу!
Дженкинс вперился в темноту, пытаясь понять, где сейчас Мастерс. По голосу определить положение пилота он не сумел: казалось, его крики доносятся отовсюду.
– Барстоу… – позвал Дженкинс. – На помощь!
– Прости, не могу, – отозвался бортмеханик. Тьма победила его разум, он окончательно к ней приспособился. Проклятое расписание! Барстоу ни за что от него не отступит.
– Припасы, – сказал он. – Их надо проверить.
И он улетел выполнять свой идиотский план.
– Ты где? – позвал Дженкинс. От страха он вспотел и выставил руки вперед в попытке защититься от нападения из темноты.
В этот момент пилот засвистел. Дженкинс завертелся на месте, пытаясь определить, откуда исходит звук. Размахивая руками, сделал обратное сальто… как вдруг его схватили за ногу.
– А ну отпусти! – в ужасе закричал он и ударил Мастерса по руке. Отбиться удалось, но Дженкинс потерял фонарик. Не сумел удержать.
– Доигрался! – задыхаясь, горько произнес штурман. – Фонарик…
Слышно было, как тот маленьким снарядом бьется о стенки, рикошетит, постепенно теряя скорость, от палубы и потолка.
Наконец пропали всякие звуки.
– Где же он? – спросил Мастерс.
– Не знаю, – ответил Дженкинс. – Где угодно. Мы же в полной невесомости, теперь обыскивать придется каждый квадратный сантиметр корабля. А фонарик между тем, наверное, висит у нас перед носом.
– Мне нужен свет, – прошептал Мастерс.
Ведомый строгим расписанием, в рубку влетел Барстоу. И даже не стал выяснять, что происходит.
Мастерс явно переменился. Помогая Дженкинсу искать фонарик, он сперва молчал, зато через некоторое время принялся упорно свистеть, и уже ничто не могло заставить его заткнуться.
Фонарик то и дело ускользал, никак не желая попадаться в руки. Один раз Дженкинс задел его пальцами, но схватить не смог. Прошло несколько часов, прежде чем Дженкинс нащупал фонарик у одной из стен и с победным криком схватил его.
Он нажал кнопку, однако света не увидел. Лампочка разбилась.
Сбежать в мир грез штурман не мог, ибо чувствовал: Мастерс теперь другой, пилот изменился далеко не в лучшую сторону. Он забивался в углы, свистел, словно забыв нормальную речь, и тем пугал Дженкинса. Штурман уже и не помнил, как выглядит пилот; в мыслях Мастерс являлся ему как изможденный желтолицый призрак отмщения.
Барстоу разводил суету, подчиняясь придуманному расписанию. Выполнял работу за пятерых, тогда как на борту не нашлось бы чем занять и ребенка. Зато для Дженкинса наступила пора дикого страха. Он думать не думал ни о Марсе, к которому они подлетали, ни о корабле. Он только знал, что за ним идет охота. Штурман не мог сомкнуть глаз, зная: где-то рядом, в темноте, затаился озлобленный, сумасшедший пилот. Кожа зудела, и Дженкинс с минуты на минуту ожидал нападения.
– Значит, ты не посветишь мне? – очень тихо произнес Мастерс.
– Лампочка разбилась, – ответил Дженкинс, чувствуя, как по коже ползут мурашки.
– Ты зажигаешь фонарик, когда я не вижу.
– Нет! Клянусь, я…
– Сейчас проверим! – радостно воскликнул Мастерс.
Звать на выручку бортмеханика было бесполезно: Барстоу возился в кормовом отсеке, все еще надеясь починить освещение.
И вдруг лампы зажглись – очень медленно, слабо-слабо загорелись потолочные огни и озарили рубку. Хоть и приглушенный, свет все же резанул по глазам. Дженкинс как будто посмотрел на солнце.
Сощурив глаза в узкие щелки, метрах в десяти штурман увидел Мастерса. Пилот, искусавший себе губы в кровь, подобрался и замахнулся на него осколком плексигласового щитка.
– Починил! – кричал Барстоу. – Работают…
В следующую секунду огни, мигнув, погасли.
– Так, спокойно, – сказал Дженкинс Мастерсу.
Пилот не ответил, и штурман заорал в сторону кормы:
– Верни нам свет!
– Поработаю с ним завтра, – ответил бортмеханик. – А теперь пора заняться системой подачи топлива.
– К черту ее! – крикнул Дженкинс. – Мастерс меня сейчас…
Пилот накинулся на него с такой быстротой, что аж воздух загудел.
– Стой! – завопил Дженкинс. – Мы на месте! Прилетели!
– Куда прилетели? – переспросил Мастерс.
– На марсианскую станцию!
Радар загудел, оживая, и на экране показалось сферическое изображение искусственного спутника планеты.
– Мы прилетели. Ну же, парень, очнись. Сажай нас!
Прошло немало времени, прежде чем Мастерс отбросил осколок щитка и метнулся к пульту управления. Посадка превратилась в новый, ни с чем не сравнимый кошмар: заплата на иллюминаторе лишила Мастерса прямого обзора, и он вынужден был полагаться исключительно на радар. Короткая вспышка света ослепила его, и он не мог различить светящихся приборов на панели. Так, пыхтя от усердия, он невидящими глазами пялился перед собой.
Экипаж облачился в скафандры – воздуха на посадочной площадке не было. Барстоу и Дженкинс не раз садились на этой станции и, даже ничего не видя, знали, что делать.
Спутник, хоть и был одной большой машиной, засек «Персефону» с помощью авторадара. Все его системы с шумом ожили: засверкали посадочные огни, выкатились направляющие, грузовые краны выдвигали и разворачивали стрелы. Пробужденные тем же сигналом и питаемые от того же источника, что и прочая техника, роботы – служители станции – выбегали встречать грузовоз.
Мастерс до того торопился увидеть свет, что при заходе на посадку едва не разбил корабль. При снижении поврежденные двигатели не сработали как надо. Перед глазами у Мастерса все плыло, дрожащими руками он пытался нащупать на пульте нужные кнопки и переключатели. Со страшным скрежетом судно днищем врубилось в посадочную полосу и по инерции заскользило вперед, оставляя за собой борозду и сшибая по пути роботов.
Дженкинс честно предупреждал Мастерса, что скорость они развили слишком высокую, но – тщетно.
На самом краю посадочной площадки корабль наконец встал, успев до этого снести с полдесятка построек.
Трое космонавтов со всех ног поспешили к воздушному шлюзу. Открыли первый люк, забрались в камеру и, подождав, пока давление выравняется, открыли следующий. Падая и чертыхаясь, выбрались наружу и…
– О нет, – выдохнул Барстоу. – Это же не мы…
– О да, это мы, – сказал Дженкинс, – врезались в электростанцию.
На посадочной полосе царила мертвая тишина: роботы, направляющие и все огни, привязанные к одному источнику питания, заглохли.
Мастерс разразился безумным хохотом.
Их окружала полная, непроницаемая тьма.
