Пока Келли и его ассистенты готовили для предстоящей поездки её гардероб, Энджи чувствовала, будто сам дом оживает вокруг неё, готовясь к одному из своих коротких периодов запустения.

С того места, где она сидела в гостиной, до неё доносились голоса, чей-то смех. Одну из ассистенток, молоденькую девчушку, одели в синий полиуглеродный экзо, что позволило ей сносить вниз кофры от «Эрме», будто невесомые блоки пенопласта. Тихонько жужжащий скелет поверх человеческого тела мягко шлёпал вниз по ступенькам плоскими динозаврьими лапами. Синий скелет, кожаные гробы.

Тут в дверях появился Порфир.

— Мисси готова?

Парикмахер успел облачиться в длинное свободное пальто из тонкой, как ткань, чёрной кожи, над каблуками чёрных лакированных сапог посверкивали шпоры из горного хрусталя.

— Порфир, — улыбнулась Энджи, — ты выглядишь прямо как муфтий. Надо бы нам устроить шоу-выход в Нью-Йорке.

— Камеры там установлены в твою честь, не в мою.

— Да уж, — протянула она, — в честь моего «нового включения».

— Порфир будет держаться на заднем плане.

— Никогда не думала, что ты станешь беспокоиться о том, что можешь вдруг кого-то затмить.

Он усмехнулся, показывая скульптурные, обтекаемые зубы — фантазия зубного врача-авангардиста на тему, каковы они могли бы быть у разновидности более быстрых, более элегантных существ.

— С нами полетит Даниэлла Старк. — До Энджи донёсся звук снижающегося вертолёта. — Она будет ждать нас в аэропорту Лос-Анджелеса.

— Мы её придушим, — ответил он тоном заговорщика, набрасывая на плечи Энджи палантин из голубой лисы, выбранный для этого случая Келли. — Если мы пообещаем намекнуть новостям, что мотив был сексуальный, она, возможно, даже решит нам подыграть…

— Ты ужасен.

— Это Даниэлла — ужас во плоти, мисси.

— Уж кто бы говорил.

— А? — Парикмахер сузил глаза. — Но зато у меня душа младенца.

Вертолёт пошёл на посадку.

О Даниэлле Старк, сотруднице стим-версий журналов «Вог-Ниппон» и «Вог-Европа», повсюду ходили слухи, что ей далеко за восемьдесят. Если это верно, подумала Энджи, тайком рассматривая фигуру журналистки, когда они втроём поднимались по трапу в «Лир», то в том, что касается пластической хирургии и косметологии, Даниэлла Порфиру вполне под стать. На первый взгляд журналистке было чуть больше тридцати, и единственным заметным свидетельством, что она имела-таки дело с хирургами, была пара бледно-голубых «цейсовских» имплантантов. Один юный репортёр из французского журнала мод как-то назвал их «модно устаревшими». Как поговаривали злые языки в «Сенснете», этот репортёр больше нигде и никогда не смог получить работу.

Энджи знала, что при первой же возможности Даниэлла заведёт с ней разговор о наркотиках, о «наркотиках знаменитости», будет смотреть на неё в упор, широко, как школьница, распахнув васильковые глаза, чтобы заснять всё на плёнку.

Под грозным взором Порфира Даниэлла некоторое время пыталась сдерживаться — пока они не достигли крейсерской скорости где-то над Ютой.

— Я надеялась, — начала журналистка, — что кто-то поднимет этот вопрос до меня…

— Даниэлла, — остановила её Энджи, — прими мои извинения. Как это невнимательно с моей стороны.

Она дотронулась до обшитой шпоном панели походной кухни «хосака». Механизм мягко заурчал и начал выдавать крохотные тарелочки с копчёной уткой цвета чая, устрицами на тостах под чёрным перцем, за пирогом с лангустами последовали кунжутные блинчики… Порфир, уловив намёк Энджи, извлёк бутылку охлаждённого «шабли» — любимого вина Даниэллы, насколько помнила Энджи. Кто-то — уж не Свифт ли? — это помнил тоже.

— Наркотики, — сказала Даниэлла четверть часа спустя, доедая утку.

— Не беспокойтесь, — заверил её Порфир. — Когда вы прибудете в Нью-Йорк, там будет всё, что пожелаете.

Даниэлла улыбнулась.

— Вы так забавны. А вам известно, что у меня есть копия вашего свидетельства о рождении? Я знаю ваше настоящее имя. — Всё ещё улыбаясь, она бросила на него многозначительный взгляд.

— Какая мне разница, — сказал он, наполняя её бокал.

— Интересное замечание, учитывая врождённые дефекты. — Она пригубила вино.

— Врождённые, приобретённые… В наше время кто только себя не изменяет, не правда ли? И ещё как! Кто укладывает вам волосы, дорогая? — Парикмахер подался вперёд. — Вас, Даниэлла, спасает лишь то, что на вашем фоне прочие представители вашего вида и на людей-то не похожи.

Даниэлла улыбнулась.

Само интервью прошло довольно гладко. Даниэлла была достаточно опытна, чтобы не переступить в своих манёврах тот болевой порог, за которым могла бы столкнуться с серьёзным сопротивлением со стороны жертвы. Но когда она провела кончиком пальца по виску, нажимая на подкожную клавишу, которая выключила её записывающее оборудование, Энджи напряглась в ожидании настоящей атаки.

— Спасибо, — сказала Даниэлла. — Остаток полёта, конечно, не для эфира.

— А почему бы вам просто не выпить ещё бутылку-друтую и не вздремнуть? — спросил Порфир.

— Чего я действительно не понимаю, дорогая, — сказала Даниэлла, не обращая на него внимания, — так это почему вы так разволновались…

— Разволновалась, Даниэлла?

— Зачем вы вообще ложились в эту пресловутую клинику? Вы ведь говорили, что наркотики никак не влияют на вашу работу. Вы также говорили, что от них нет никаких «глюков» в обычном понимании этого слова. — Она хихикнула. — Однако вы продолжаете настаивать на том, что это было вещество, вызывающее исключительно тяжёлую зависимость. Так почему вы решили соскочить?

— Это было ужасно дорого…

— В вашем случае, конечно, вопрос чисто академический.

«Верно, — подумала Энджи, — хотя неделя на этой дряни мне стоила твоего годового оклада».

— Наверное, мне опротивело платить за то, чтобы чувствовать себя нормальной. Или за слабое приближение к нормальности.

— У вас развился иммунитет?

— Нет.

— Как странно.

— Не так уж и странно. Моделисты конструируют вещества, с которыми, как предполагается, можно избежать традиционной ломки.

— Ага. Но как насчёт новой ломки, я хочу сказать: теперешней ломки? — Даниэлла налила себе ещё вина. — Естественно, я слышала и другую версию произошедшего.

— Правда?

— Конечно. Что это было, кто это сделал, почему вы перестали.

— И?

— Что это был предотвращающий психозы препарат, производимый в собственных лабораториях «Сенснета». Вы перестали его принимать, потому что предпочли остаться сумасшедшей.

Веки Даниэллы затрепетали, затуманивая сверкание голубых глаз. Порфир осторожно вынул из руки журналистки стакан.

— Спи спокойно, детка, — сказал он. Глаза Даниэллы закрылись, и она начала мягко посапывать.

— Порфир, что…

— Я подмешал ей в вино снотворное, — ответил парикмахер. — Она ничего не почувствовала, мисси. И потом не сможет вспомнить ничего, кроме того, что есть у неё в записи… — Он расплылся в улыбке. — Тебе ведь не хочется выслушивать трёп этой суки всю дорогу до Нью-Йорка, правда?

— Но она же поймёт, Порфир!

— Ничего она не поймёт. Мы ей скажем, что она в одиночку уговорила три бутылки и напакостила в ванной. А чувствовать она себя будет соответственно. — Он плотоядно усмехнулся.

Час спустя Даниэлла Старк ещё похрапывала — теперь уже довольно громко — на одной из двух откидных коек в хвостовой части кабины.

— Порфир, — сказала Энджи, — как, по-твоему, может она быть права?

Парикмахер уставился на неё своими невероятно красивыми, нечеловеческими глазами.

— И ты бы не знала?

— Я не знаю…

Он вздохнул.

— Мисси слишком тревожит себя. Ты теперь свободна. Наслаждайся этим.

— Но я и правда слышу голоса, Порфир.

— Разве мы все их не слышим, мисси?

— Нет, — ответила она, — не так, как я. Ты знаешь что-нибудь об африканских религиях, Порфир?

Он иронично усмехнулся:

— Так я же не африканец.

— Но когда ты был ребёнком…

— Когда я был ребёнком, — сказал Порфир, — я был белым.

— О, чёрт…

Он рассмеялся:

— Религии, мисси?

— До того как я пришла в «Сенснет», у меня были друзья. В Нью-Джерси. Они были чёрными и… верующими.

Парикмахер поморщился и закатил глаза:

— Колдовские знаки, мисси? Петушиные лапки и мятное масло?

— Ты же знаешь, что это совсем не так.

— И что, если знаю?

— Не смейся надо мной, Порфир. Ты мне нужен.

— Я есть у мисси. И да, я знаю, что ты имеешь в виду. И это их голоса ты слышишь?

— Слышала. После того как я подсела на пыль, они ушли…

— А теперь?

— Их нет.

Но момент был упущен, и она отказалась от мысли попытаться рассказать ему о Гран-Бригитте и о наркотике в кармане.

— Хорошо, — сказал он. — Это хорошо, мисси.

«Лир» стал снижаться над Огайо. Порфир уставился перед собой в переборку, неподвижный, как статуя. Глядя вниз на приближающуюся, пока ещё скрытую облаками землю, Энджи вспомнила вдруг игру, в которую часто играла в детстве, когда летала на самолётах. Она тогда представляла, что путешествует среди уплотнившихся, словно по волшебству, облачных пиков и каньонов. Те самолёты принадлежали, скорее всего, «Маас-Неотек». Теперь она летает на «Лирах» «Сенснета».

Коммерческие авиалайнеры оставались для неё лишь съёмочными площадками стимов: девственно свежий — «Конкорды» «Джей-Эй-Эль» только-только восстановлены — перелёт из Нью-Йорка в Париж в обществе Робина и проверенных людей «Сенснета».

Снижаемся. Уже над Нью-Джерси? Слышат ли дети, стайками вьющиеся по детским площадкам на крыше Проекта Бовуа, шум моторов? Скользит ли слабое эхо её присутствия над кондо, где прошло детство Бобби? Какой ясной и светлой казалась будущая жизнь и как немыслимо запутался мир — ритмичное постукивание тысяч сумасшедших шестерёнок его механизма, где оно? — когда корпоративная воля «Сенснета» встряхнула незримыми игральными костями над ухом никому не известных, ничего ещё не ведающих детей…

— Порфир кое-что знает, — очень тихо сказал вдруг негр. — Но Порфиру нужно время, чтобы подумать, мисси…

Самолёт разворачивался, заходя на посадку.