Глава 24. Путь Бенджамина Баттона

Мари-Франс, кинезиотерапевт, просит меня показать ей язык.

Я с теплотой вспоминаю того ребенка, которым я была и которым я — по моим ощущениям — иногда все еще бываю. Раз меня об этом просят, я не собираюсь ждать, чтобы меня попросили дважды!

Мой рот широко открыт, я сижу на кровати в моей палате отделения реанимации, на которой мне известна каждая выпуклость, и послушно выполняю просьбу.

Мари-Франс внимательно смотрит в черноту моего рта, вид у нее нетерпеливый.

— Давайте, показывайте язык!

Но я же показываю! Я высовываю его, мой язык, я только это и делаю. Сейчас он должен быть просто огромным. Еще немного — и я лизну Мари-Франс кончик носа.

— Вы его показываете?

Я киваю головой, чтобы обозначить свое «да».

— Нет-нет! Повторяйте за мной.

Я отлично его вижу, язык Мари-Франс. Я снова стараюсь.

Но у нее по-прежнему расстроенное выражение лица.

— Где же ваш язык?

Да вот же он! Я снова утвердительно киваю головой и представляю, насколько странно выглядит моя голова с раскрытым ртом и оторопевшим видом.

— Поверьте мне, вы ничего не делаете. Вот, смотрите.

Она подносит к моему лицу зеркало.

Я машинально, тупо смотрю в него.

И это шок.

Я подтверждаю: вид у меня действительно чертовски нелепый. Рот открыт, но язык выходить не желает.

Но не это меня изумляет. Я прекратила гримасничать, постаралась придать лицу нормальное выражение, но по-прежнему не могу прийти в себя. Из сверкающего прямоугольника, который держит передо мной Мари-Франс, на меня смотрит старая дама.

Это уже не я. Я беру зеркало, пытаюсь медленно двигать его, чтобы под разными углами рассмотреть незнакомку, которой я стала. Так, «незнакомка»… Не совсем, если быть честной. Потому что я вижу в этом прямоугольнике мою маму. Маму в конце жизни, в ее девяносто четыре года, с уставшими волосами, с легкими морщинами на коже, тонкой, словно пергамент. И это ее взгляд, как будто омытый слезами, на который опустилась вуаль тех, чей путь заканчивается.

Я никогда бы не подумала, что до такой степени на нее похожа. В прошлом у нас была разная полнота, правда, с возрастом она свои округлости потеряла. А я резко потеряла мою молодость во время странного внутреннего землетрясения.

С того дня, как мне удалось сбежать из тюрьмы моего тела, мне удавалось избегать зеркал. Трижды Рэй приглашал в мою больничную палату парикмахершу. Я чувствовала, что мои волосы стали странными, их кончики напоминали шерсть. И трижды, закончив работу, парикмахерша держала передо мной зеркало, чтобы я оценила результат. И трижды я отказалась. Из кокетства? Скорее из страха перед тем, что я могла бы увидеть.

И все-таки такого я не ожидала! Это не могло быть так ужасно. Я не ожидала, что окажусь настолько… другой.

— Ты даже в коме красавица! — говорила мне Бернадетта совсем недавно. Что должна она думать теперь? По крайней мере, в той сознательной коме я не была старой дамой.

Я узнала об этом позднее, но, судя по всему, я произвела странное впечатление на мою подругу Жанин, тоже большую любительницу пеших походов, когда она впервые пришла меня навестить после моего «пробуждения». Она была вместе с Юбером, коллегой по работе. Они случайно встретились в коридоре и вошли в мою палату вместе, чтобы поддержать друг друга, преодолеть ту легкую тревогу, которая всегда присутствует в подобных случаях. Эта предосторожность оказалась нелишней. В тот день я их не заметила, не почувствовала их присутствия. Я была совершенно неподвижна, с застывшим лицом, но с открытыми глазами. Мои глаза были вытаращены и неподвижно смотрели в потолок за головой.

Все просто: я была похожа на старую даму на смертном одре.

Пока я ломала форму, которая не позволяла мне двигаться, мне казалось, что я снова стала грудничком, существом, которое ничего не может сделать сам и должно всему учиться: дышать, глотать, справлять свои потребности. Потом, если все пойдет хорошо, то говорить, ходить, бегать. Я как малыш, который вступает на очень долгий путь к самостоятельности.

Когда я вижу себя в зеркале, у меня совершенно противоположное ощущение: я не младенец, а старуха! Я уже в конце пути, как мама перед самой своей смертью. Без мышц, без сил. Когда мне удается встать с кровати, то мое отражение в стеклах, на которое я стараюсь не смотреть, — это отражение столетней женщины в доме престарелых.

Фильм моей жизни резко увеличил темп, чтобы перенести меня сразу в сцену, которая предшествует слову «конец». И я оказываюсь перед невероятным вызовом: перемотать пленку назад.

По сути, история Бенджамина Баттона, которого сыграл Брэд Питт, не настолько странная. Необычную судьбу этого человека, который рождается старым и умирает молодым, я должна теперь повторить. Как Бенджамин Баттон, я начинаю с конца. Как он, я должна молодеть с годами. И это куда более сложная операция, чем медленно скользить к старости.