«Хабиб-банк» помещался на втором этаже четырехэтажного здания в центре Кабула в районе Шахр-и-Нау. Этот район привлекал иностранцев яркими огнями и свечением компьютерных мониторов в нескольких интернет-кафе, одно из которых недавно снова открыло свои двери для посетителей. Его пришлось полностью восстанавливать после того, как смертник совершил здесь теракт в мае 2005 года. Рядом находился небольшой сквер, где выставлял свои работы фотограф – на гигантских снимках были изображены люди, покалеченные противопехотными минами. У входа в сквер стоял мужчина с ручной обезьянкой на длинной цепи. Зверек внимательно смотрел на дверь банка, откуда августовским утром 2008 года, а точнее, без пяти девять, вывалились мы с Сарфразом. Здоровой рукой Сарфраз сжимал ручки пластикового пакета. В таких мешках сотрудникам банка ежедневно доставляли свежую выпечку. Но сейчас в нем находилось двадцать три пачки зеленых купюр – ровно сто тысяч долларов. Каждая пачка была перетянута голубой резинкой, а все они вместе засыпаны толстым слоем муки. Понятно, что, беспокоясь за безопасность этого груза, мы не вышли, а просто вылетели из банка, как будто сам дьявол преследовал нас.

Мы пробежали по лестнице вниз, потом по длинному коридору, а на улице сразу сели в подвернувшееся такси. Шофер спокойно пробирался по оживленным улицам Кабула, даже и не думая разглядывать нас в зеркало заднего вида. Мы проехали ресторан «Хайбер», миновали группу мальчишек, продающих телефонные карты прямо на проезжей части, оставили позади несколько чайных лавок, салон красоты, магазин индийского кино и приблизились к площади Вазир Акбар Хана. Здесь водитель совершил досадную ошибку – решил срезать путь, въехал на площадь с круговым движением и попал в противопоток.

Ай-ай-ай!

К нам приблизился столичный полицейский (их мздоимство известно далеко за пределами Кабула) и велел машине свернуть к обочине. Он оперся кулаками о капот, затем обошел справа, просунул руку в открытое окно и взял незадачливого таксиста за шиворот, обрушив на его голову поток ругательств на дари. В это время Сарфраз спокойно протянул с заднего сиденья руку, схватил водителя за шею и, сильно сжав ее, выкрикнул ему в ухо краткий, но емкий приказ: «Бурро!» – «Трогай!».

Тот быстро взвесил все «за» и «против», а затем нажал педаль газа до упора и рванул вперед. Стражу порядка оставалось лишь в бессильной ярости ударить рукой по багажнику. А мы тем временем на полной скорости неслись в международный аэропорт. Там еще в 8.40 началась регистрация на наш рейс.

– А который час?

– Пять минут десятого, – он глянул на часы мобильного телефона. – Жаль, что нельзя позвонить господину Сиддики.

И правда, жаль. Господин Сиддики наверняка помог бы нам. Этот маленький и элегантный мужчина в серых шерстяных брюках, наглаженной сорочке советского образца и с тонким серым галстуком уже более тридцати лет руководил диспетчерской службой в Кабульском аэропорту. Всякий, у кого был номер его мобильного телефона (а это мог быть любой человек, который потрудился заглянуть в диспетчерскую и выпить с Сиддики чашку чая), мог позвонить ему, когда опаздывал на самолет. И сей достойный муж делал все возможное, чтобы задержать рейс. Но сейчас он был в длительном отпуске, и это создавало множество проблем таким людям, как я, делающим все в последнюю минуту.

– Ты знаешь, мы уже почти опоздали, – сказал я. – Может, стоит позвонить и …

– …предупредить Вакила? – закончил мою мысль Сарфраз. Он уже набирал номер нашего пуштунского коллеги, чтобы узнать, где он и что делает. Несколько секунд Сарфраз слушал, что Вакил говорит. Вдруг лицо его исказилось гневом.

– Чай? Какой чай!?

Он выслушал еще какие-то объяснения, а потом заорал в трубку: «Как ты можешь пить чай? Сейчас не время для «Трех чашек». Бросай все и беги ко входу в аэропорт – живо!»

Тем временем такси петляло между тележками с запряженными в них ослами и припаркованными в три ряда микроавтобусами. Мы пробирались через густонаселенный дипломатический квартал. Индийские власти собирались строить здесь новое посольство взамен здания, взорванного шахидом всего полтора месяца назад. Сарфраз продолжал кричать в телефон: «Подготовь наши билеты! Позови носильщика, чтобы он сразу взял наш багаж! Предупреди охрану, чтобы нас пропустили!»

Нас бросило в сторону – машина резко повернула, объезжая установленный на постаменте посреди площади перед входом в аэропорт истребитель «МиГ» афганских ВВС. Через несколько секунд мы затормозили у ступеней, где стоял бедный Вакил, которого Сарфраз в этот момент инструктировал на повышенных тонах одновременно и по телефону, и лично.

«Пусть носильщик сосчитает наши сумки! Заплати таксисту! А когда с этим разберешься… – Сарфраз уже почти исчез за входной дверью, так что последние слова он бросил через плечо, как монетки-чаевые, – а когда с этим разберешься, начни возносить за нас молитвы!»

Я быстро пожал руку Вакилу и оставил его стоять позади, со скрещенными на груди руками, умоляющим Аллаха хранить нас в пути. Еле поспевая за Сарфразом, я бежал по аэропорту. А его тем временем остановил охранник. «Куда вы направляетесь?» – «В Дубай», – не задумываясь, ответил мой друг и двинулся дальше. Мы пересекли зал вылета, вышли во двор, и там к нам с тем же вопросом обратилась группа сотрудников службы безопасности. «Мы летим в Герат», – заявил им Сарфраз, и мы вошли в следующее здание.

«Вакил быстро всему научился, правда?» – спросил я, когда мы ставили сумки на ленту аппарата для сканирования багажа.

«Я слишком зол на него сейчас, – буркнул Сарфраз, но потом снисходительно добавил: – Но с каждым днем он все лучше справляется».

Возле сканера стоял служащий в белой рубашке с короткими рукавами и в галстуке. «Господа, позвольте узнать маршрут вашего следования?» – «Кандагар».

Наконец мы добрались до регистрационной стойки авиакомпании и протянули молодой женщине в черном хиджабе наши билеты. Она посмотрела на них и виновато улыбнулась: «Извините, но рейс в Файзабад задерживается и вылетит только во второй половине дня».

Вскоре после того, как мои коллеги задумали создать целую сеть женских школ, охватывающую владения талибов, Сарфраз Хан решил всерьез взяться за спецподготовку Вакила. Директор ИЦА по проектам в особо отдаленных районах был крут: мне повезло, что я прошел щадящий тренинг, так называемую «школу стиля». Но Вакилу досталось по-настоящему. Его то и дело уличали в страшных грехах и отчитывали, как ребенка, за то, что он не держит все время мобильный телефон включенным, посвящает третьих лиц в свои планы, недостаточно часто меняет машины и водителей и, что самое страшное, тратит время на непродуктивную деятельность – еду, сон, отдых.

Такое обращение могло показаться слишком уж суровым, однако Вакил должен был как следует осознать, сколь опасна его работа в качестве нашего представителя в занимаемой пуштунами части Афганистана. В глубине души Сарфраз прекрасно понимал: этот парень подвергается большему риску, чем любой из нас. Его приводила в ужас мысль, что Вакила, трудящегося на благо женского образования, могут похитить или убить. При этом Сарфраз никогда не говорил о своих опасениях прямо.

Между тем Вакил рос прямо на глазах. Ему удавалось контролировать строительство в Лаландаре и одновременно несколько проектов в Кунаре и Нуристане. Помимо этого, он стал инициатором еще ряда проектов Института Центральной Азии. Осенью 2008 года он открыл под Кабулом женские компьютерные курсы, которые за год обучали более тысячи человек, а также подготовил программу по технике безопасности, позволяющую детям уберечься от противопехотных мин. Ее вскоре начали использовать во всех афганских школах. Но самым его удивительным достижением стало обретение простого листка бумаги.

Из-за того, что мы с Сарфразом так и не смогли договориться ни с одним из кабульских бюрократов, ИЦА продолжал работу без государственной регистрации в качестве некоммерческой организации. Поначалу это не было проблемой – для нашей работы достаточно того, что нас поддерживают местные власти и жители деревень. Но наша деятельность становилась все масштабнее, и вскоре стало ясно, что без официальных бумаг не обойтись. Например, не имея лицензии, мы не могли зарезервировать абонентский ящик на почте или открыть счет в афганском банке. Из-за этого было крайне трудно управляться с деньгами. Несколько лет Сулейману Минасу приходилось ездить на машине из Исламабада в Пешавар, чтобы передать Сарфразу или Вакилу сумки, в которых лежало от двадцати до пятидесяти тысяч долларов. А затем они уже сами перевозили деньги через Хайберский проход в Кабул. Без регистрации мы не могли пользоваться рейсами Красного Креста, ООН или PACTEC, службы, специализирующейся на перевозках сотрудников гуманитарных организаций по всему Афганистану (нам иногда давали возможность воспользоваться этой услугой, но лишь в виде исключения). Однако теперь сотрудникам ИЦА куда чаще надо было совершать перелеты между Кабулом и Файзабадом: с 2004 по 2008 год талибы существенно активизировали свою подрывную деятельность, и ездить по автотрассам Бадахшана становилось все опаснее.

Короче говоря, пора было обзавестись необходимыми документами, и в то лето Вакил преуспел в этом непростом деле, которое нам с Сарфразом оказалось не по зубам.

С помощью нашего друга Дага Чэбота Вакил подготовил шестидесятистраничную заявку на регистрацию НКО на английском и дари, а затем отправился с этими бумагами по инстанциям.

Чтобы получить признание государства, нужно было побывать на приеме в нескольких министерствах: экономики, внутренних дел, образования, иностранных дел. Вакил ходил к разным чиновникам более семидесяти раз, терпел унижения и преодолевал совершенно абсурдные препоны. То от него требовали подать отдельные заявки на строительство новых школ и на восстановление старых, то заставляли переделать все документы только потому, что подпись в точности не совпадала с той, что стоит в его паспорте; то говорили, что в конце домашнего адреса надо приписать «Афганистан» или просили переписать устав, указав, что сотрудники НКО не обязаны работать в дни государственных праздников. Один раз оказалось, что справка из банка о внесении госпошлины в тысячу долларов была выписана не по форме, в другой – что в той же справке не был указан текущий курс валюты. И так без конца.

Все требования были выполнимы, но решение каждой проблемы отнимало от нескольких часов до нескольких дней. Вакилу приходилось мотаться по всему городу, чтобы собрать подписи официальных лиц, постоянно рыскать по улицам в поисках ближайшего копировального аппарата, а потом, вернувшись в нужное место, он натыкался на запертую дверь – учреждение закрылось. Вся эта суета длилась почти месяц.

Практически всегда ему удавалось сохранять спокойствие. Но в последний день, когда все документы были уже в полном порядке, ему сказали, что лицензию не могут выдать, пока не поставят последнюю печать. А поставить ее сейчас нельзя, потому что кабинет, в котором она хранится, закрыт, а ключ чиновник унес домой.

«Приходите завтра», – в очередной раз попросили Вакила. Но на следующий день ему нужно было уезжать в Кунар. Что было делать? Оставалось лишь орать что есть мочи:

Сотрудники ведомства выглянули из соседних комнат, чтобы посмотреть, что происходит.

«Я СЮДА ХОЖУ УЖЕ МЕСЯЦ, – кричал Вакил. – МЫ СТРОИМ ШКОЛЫ ДЛЯ НАШЕЙ СТРАНЫ! ВЫ ЧТО, НЕ ПОНИМАЕТЕ, КАК ЭТО ВАЖНО? Я НЕ УЙДУ БЕЗ ЭТОЙ БУМАГИ!»

Кто-то все же отыскал ключ от нужного кабинета, и наконец Вакилу выдали лицензию. Выйдя на улицу, он сфотографировал полученный документ и послал снимок мне и Сарфразу.

На нас это произвело неизгладимое впечатление!

Победа Вакила над бюрократической машиной открыла перед нами новые горизонты. Сто тысяч долларов, которые мы с Сарфразом распихали по карманам, были сняты с недавно заведенного счета Института Центральной Азии в «Хабиб-банке», а билеты в Файзабад благополучно куплены на имена, имеющиеся в списке представителей официально действующих НКО.

Мы провели несколько часов в большом контейнере для перевозки авиагрузов, служившем залом ожидания для пассажиров PACTEC (справедливости ради надо сказать, что в этом «помещении» все же был кондиционер). А потом по шаткому трапу поднялись на борт двенадцатиместного двухмоторного самолета Beecraft. Он медленно вырулил на взлетную полосу, проехав выстроившиеся в ряд другие воздушные суда. Этот авиапарк красноречиво говорил о нынешнем экономическом и политическом кризисе Афганистана. Вот стоит на бетонной площадке аэробус «А-310», подаренный правительством Индии афганской авиакомпании «Ариана», потерявшей в смутные времена практически весь свой флот. Авиалайнер постепенно разваливается, потому что денег на обслуживание и покупку запчастей у афганцев нет. За ним «припарковано» несколько бело-голубых вертолетов, а также самолет, которым пользуется ООН и еще десяток международных гуманитарных миссий, организующих различные жизнеобеспечивающие операции. Около двух лет назад Совет безопасности ООН объявил, что рост насилия, активизировавшийся наркотрафик, крайняя нищета и недееспособность органов управления могут привести страну к полному развалу. Сейчас, в отсутствие нормального правительства, способного выполнять социальные обязательства перед гражданами и хоть как-то контролировать ситуацию в стране, благотворительные организации нередко берут на себя часть государственных функций: привозят медикаменты, чинят дороги, налаживают работу школ.

Самолет взлетел и набирал высоту, а я старался мысленно составить четкий план нынешней поездки. Прошло уже восемь месяцев со времени моего последнего визита, и за это время Сарфраз завершил строительство девяти школ в Вахане. Кроме того, активно шла работа еще над тремя проектами. На этот раз нужно будет проинспектировать несколько действующих школ, оплатить накопившиеся счета и обсудить новые планы. По прилете в Файзабад мы тут же направимся в Вахан и доедем до самого конца шоссе, упирающегося в деревню Сархад. Оттуда Сарфраз продолжит путь на восток верхом. Ему необходимо добраться до Бозаи-Гумбаза, где каменщики из долины Чарпурсон уже начали работу: они разбивали огромные глыбы на более мелкие части, из которых предстояло сделать фундамент школы для киргизов. Тем временем я, сделав все, что собирался в Бадахшане, вернусь в Кабул и оттуда улечу в Англию, где запланировано мое выступление перед большой аудиторией в лондонском культурном центре Asia House. А потом я отправлюсь вместе со своими детьми на Эдинбургский международный книжный фестиваль.

Таков был официальный план. Но была еще и тайная его версия. Она предполагала, что я посещу Бозаи-Гумбаз вместе с Сарфразом. Но при этом мне все равно надо было успеть в Лондон и Эдинбург.

На то, чтобы добраться из Кабула до самого дальнего конца Ваханского коридора, а также вернуться обратно в столицу, у меня было всего десять дней. Обернуться за это время было практически нереально, но мне так хотелось наконец побывать на Малом Памире! Я просто обязан был взглянуть своими глазами на то, как живут киргизы, познакомиться с ними поближе. Ведь именно благодаря им Институт Центральной Азии пришел в Афганистан.

Через час мы приземлились среди бурых холмов, окружающих Файзабад, на посадочную полосу из стальных решеток, построенную некогда советскими военными инженерами. Пробираясь к выходу, я взглянул в окно и увидел, что самолет окружен четырьмя зелеными пикапами Ford Ranger. В кузове каждого помещалось более десятка мужчин, вооруженных автоматами Калашникова.

Командир отряда, мужчина с черными густыми бровями и красивой, начинающей седеть бородкой, был не кто иной, как Вохид Хан, командир сил безопасности Восточного Бадахшана. Именно у него в доме осенью 2005 года, в ночь, когда в Бахараке начались беспорядки, я впервые повстречался с Абдул Рашид Ханом и подписал с ним соглашение о строительстве школы в Бозаи-Гумбазе. Сейчас Вохид Хану было сорок два года. Впервые он взялся за оружие в тринадцать, во время вторжения советских войск. Как и многие моджахеды, которым пришлось бросить учебу, чтобы отправиться на войну, он уважал образованных людей и считал строительство школ одним из главных признаков восстановления мирной жизни после тридцати лет вооруженных конфликтов. Он был страстным сторонником женского образования и верил, что школы для девочек просто необходимы его стране. Этого же мнения придерживались многие его соратники, в том числе и командхан Садхар Хан – один из наших ключевых сторонников в Вахане.

Узнав о нашем приезде, Вохид Хан поспешил из Бахарака в Файзабад, чтобы встретить нас с Сарфразом как почетных гостей и добрых друзей. Он также пригласил местных чиновников от образования, которые выразили горячее желание пообщаться с нами.

«Экипажи» зеленых пикапов с расширенным салоном и трехметровыми антеннами были вооружены до зубов: у них были гранатометы, а в кузове головной машины установлен пулемет калибра 12,7 мм. Сарфраз и я, привыкшие ездить на видавших виды микроавтобусах и полуразбитых «уазиках», были смущены таким эскортом.

Под бешеный рев мощных двигателей мы покинули Файзабад, оставляя за собой облако пыли. В кузове каждой машины сидело по три вооруженных бойца. Их лица были замотаны шарфами, защищающими от летящей из-под колес пыли и грязи. Приклады автоматов были плотно зажаты между колен. Всем водителям командир приказал жать на газ до отказа, то есть ехать с максимальной скоростью, которую допускают эти ужасные, никогда не знавшие асфальта дороги – примерно 70–80 километров в час. Для Вохид Хана было принципиально важно двигаться быстро: он и 320 его подчиненных отвечали за патрулирование пограничной территории протяженностью в 1300 километров.

В обширной области, где Вахан смыкается с Пакистаном, Таджикистаном и Китаем, сотрудники сил безопасности были единственными представителями власти. Поэтому их заботы не ограничивались лишь контролем границы. Пограничники нередко доставляли продукты в деревни, где люди зимой практически голодали, отвозили заболевших к врачу, чинили сломанные грузовики, возвращали владельцам заблудившихся верблюдов, решали споры между селянами.

Так, например, всего за две недели до нашей встречи людей Вахид Хана призвали на помощь во время трагедии, которая стала нашей первой большой потерей на пути к воплощению мечты киргизского племени.

Ранее, весной того же года, Сарфраз и местный маариф (чиновник, курирующий вопросы образования) после долгих поисков сумели наконец найти в Файзабаде двух владеющих киргизским языком учителей, которые согласились работать в Бозаи-Гумбазе. С ними оговорили все условия и организовали перевозку их семей со всеми вещами из столицы провинции в дальний угол Вахана, где мы собирались сначала открыть временную палаточную школу, пока не будет достроена каменная. Но на полпути к цели неподалеку от деревни Бабу-Тенги грузовик с двумя учителями, их женами и четырьмя детьми попал в страшную ловушку. В разгар летнего дня на одном из участков горной дороги началось активное таяние ледника. Чтобы поскорее миновать опасный участок, водитель решил с ходу форсировать реку Аксу, вода в которой стремительно поднималась. Увы, машина увязла посреди бурного потока. Пассажирам пришлось забраться на крышу кабины, откуда они с ужасом наблюдали, как вокруг кипит и пенится река. Так они просидели до вечера, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть, и громко звали на помощь. Ночью шофера и одно из семейств в полном составе смыло поднявшимися волнами. Они утонули. Вторая семья умудрилась уцелеть: дрожа от страха и холода, они сидели в темноте на раскачивающемся в разные стороны грузовике. Вода доходила им до колен. Наутро о случившемся узнал Вохид Хан; вскоре примчались представители сил безопасности и кое-как вытащили машину и оставшихся в живых людей.

Одной из главных обязанностей Вохид Хана было поддержание в рабочем состоянии единственной в Вахане трассы – жизненно важной артерии, которую используют не только в военных целях, но и для доставки основных продуктов питания – муки, соли, растительного масла в самые отдаленные уголки Коридора в течение лета. Сделанные в теплое время года запасы помогают людям выжить в течение долгой, длящейся почти шесть месяцев зимы, когда все дороги завалены снегом. С теми, кто намеренно или случайно парализует движение по этому шоссе, Хан разбирался жестко. Как-то раз мы были свидетелями такого эпизода. Посреди дороги остановилась фура: рядом с ней сидел мужчина, возившийся со спустившим колесом. Сзади скопилось несколько автомобилей, которые терпеливо ждали, пока откроется проезд. В хвост этой очереди пристроились и мы. Командир отряда подошел к устранявшему поломку человеку.

– Ты водитель или механик? – отрывисто спросил он.

– Водитель, – ответил тот.

И тут Хан со всей силы ударил его кулаком по лицу, а затем мощным движением ноги поразил его в солнечное сплетение и повалил на землю. Наклонившись над испуганным шофером, командир велел ему закончить с колесом и никогда больше не приезжать в Вахан. Затем он как ни в чем не бывало вернулся в наш пикап, и мы продолжили путь.

Следующие два дня мы перебирались через горные потоки, пересекали широкие плато и проезжали маленькие деревушки. Внедорожники полностью оправдали свое название – они везли нас нехожеными тропами в самый глухой район Афганистана.

Мы заехали в Бахарак и навестили Садхар Хана, принимавшего посетителей под своим знаменитым грецким орехом, а потом отправились дальше на восток. Дорога огибала огромные каменные глыбы, а потом уперлась в Зебак – плоскую изумрудно-зеленую долину. Посреди нее пролегало темное русло реки. Эти ландшафты чем-то неуловимо напоминали скандинавскую тундру. Оттуда наш путь лежал на северо-восток, через пустынную область, где у подножия рыжих скал ржавели подбитые советские танки «Т-62». В нескольких километрах от этой скалистой пустыни лежал городок Ишкашим. В него мы прибыли в сумерках на второй день путешествия.

Прямо перед базарной площадью машина свернула на боковую дорогу. Мы поднялись по каменистой тропинке на вершину холма и увидели местную достопримечательность – незаконченный фундамент строения размером с футбольное поле. Здесь валялись обломки строительных материалов, все было испачкано грязью и цементом. В перспективе на этом месте при участии ИЦА должна была появиться школа для девочек-старшеклассниц Ишкашима. Всего через несколько месяцев тут будет возведено двухэтажное здание, способное вместить 1400 учениц. На тот момент это был самый крупный наш проект и по количеству учащихся, и по объему вложений – строительство обошлось в 80 000 долларов.

Школа располагалась среди величественной природы, а из всех окон открывались великолепные виды: с севера к городку примыкали отроги Памира, округлые коричневые скалы, напоминающие лунные пейзажи. На юге виднелись острые вершины Гиндукуша, покрытые снегом даже в конце лета.

Между ними катила свои бурные волны река Пяндж, молочно-серая от мелкого щебня, который приносили сюда ледниковые воды. Если Бахарак можно назвать воротами Вахана, то Ишкашим служит «парадным крыльцом», ведущим в Коридор.

Из Ишкашима мы двинулись по Ваханскому коридору, переезжая от селения к селению. Президент Хамид Карзай издал указ о продлении еще на неделю отпусков, связанных с окончанием сезона сбора урожая, поэтому занятия у школьников еще не начались. Но везде, где реализовывались спонсируемые нами проекты, мы встречали их руководителей, которые жаловались на то, что строительство продвигается медленно. Тому были разные причины: срыв поставки материалов, болезни рабочих, плохая погода, произвол чиновников или козни со стороны других благотворительных организаций и многое, многое другое. Но Сарфраз не желал слушать никаких отговорок и призывал людей всеми силами стараться не выбиваться из намеченного графика. Во время каждой остановки он доставал очередную пачку денег и отсчитывал необходимую сумму за цемент, бетон, доски и другие материалы, а также на зарплату рабочим.

В пути нас завалили просьбами о создании новых школ. Вообще-то у нас существовала официальная процедура подачи заявки, которая предполагала предварительное получение согласия местного муллы, танзина (поселкового совета), шуры и районных чиновников, отвечающих за образование. Но многие деревенские жители предпочитали обращаться сразу к нам, минуя всю эту подготовительную работу. Они просто осаждали нас во время наших визитов. В селении Пиггуш, где шло строительство школы на четыре класса, директор уже в ходе работ поняла, что здание не вмещает всех девочек, желающих учиться. Есть ли деньги, чтобы достроить еще два класса? В селении Кундуз старейшины собрались на джиргу и решили, что вокруг женского центра и школы для девочек нужно возвести забор высотой в полтора метра, чтобы окрестные мужчины не могли подсматривать за занятиями представительниц противоположного пола. Есть ли у нас на это дополнительные деньги?

Мы выслушивали и множество других жалоб и просьб, не имеющих отношения к образованию. Так, в крошечной деревеньке Варгинт двухлетний мальчик перенес инфекционное заболевание, после чего его яички распухли до размера теннисных мячей и страшно болели. В течение нескольких дней ребенок все время кричал от боли. Ближайший медпункт находился в Ишкашиме, до которого было три дня пешего пути. Не могли бы мы предоставить один из пикапов, чтобы отвезти его в больницу? Там же, в Варгенте, прошлой зимой двое детей переболели полиомиелитом, несмотря на то, что годом раньше ЮНИСЕФ объявил, что это заболевание больше не грозит обитателям района. Можем ли мы помочь предотвратить грядущую эпидемию?

Увы, слишком часто нам с Сарфразом приходилось отклонять одну просьбу за другой.

В один из вечеров я приготовился в очередной раз сказать «нет». На этот раз группа женщин из одной из деревень подала письменную заявку на открытие женского досугового центра. Я повернулся к Сарфразу.

– Наш бюджет по Вахану на этот год исчерпан, правда? – спросил я его. Мы оба знали ответ на этот вопрос, но такое начало беседы помогало морально подготовить посетительниц к тому, что вскоре последует вежливый и дипломатичный отказ.

– Все израсходовано, – подтвердил Сарфраз. В это время у него зазвонил телефон, он глянул на номер и тут же передал трубку мне. Звонила Тара. Она хотела узнать, как у нас дела.

– Привет, дорогая!

– Дети в школе, а я еду на работу. По дороге решила поговорить с тобой. Ты занят?

– Я сейчас в Ишкашиме, ко мне пришли двадцать девушек, которые хотят создать досуговый центр. У них прекрасная руководительница, но боюсь, что не смогу помочь им, потому что…

Сарфраз озадаченно смотрел, как я прервал свою тираду, и покорно слушал, что говорит перебившая меня жена.

– Хорошо, я обещаю, – закончил я разговор. – Конечно, любимая. Пока.

После этого я обратился к стоящим передо мной просительницам.

– Мой «босс в юбке» заявил, что мы как-то должны изыскать средства для вас, – сообщил я им. – Сегодня вечером она поедет на встречу женского читательского клуба. Если я не смогу вам помочь, все женщины в моей «деревне» ополчатся на меня. Так что мы попробуем запросить дополнительные деньги у совета директоров. И, кстати, жена сказала, что вы можете на базе своего центра попробовать создать собственный читательский клуб.

Глаза моих гостий засияли, но тут нас прервал еще один звонок. Это был Сулейман Минас, который звонил из Равалпинди по срочному делу.

За пять минут до этого ему позвонили с неизвестного номера: вежливый голос попросил оставаться на линии и ожидать соединения с секретарем генерала Первеза Мушаррафа.

Сулейман остановил машину, вылез на обочину и стоял как громом пораженный, слушая то, что сообщили ему из приемной главы государства:

Месяцем раньше правительство объявило, что в знак признательности за деятельность, которую Институт Центральной Азии вел в течение пятнадцати лет, меня выдвинули на получение высшей гражданской награды, Звезды Пакистана. Иностранцы удостаиваются такой чести крайне редко. К тому же присвоение ордена будет сопровождаться предоставлением особого дипломатического статуса. Он позволит нам свободнее и безопаснее перемещаться по стране и в целом поднимет репутацию организации. Это сильно облегчит жизнь мне и моим коллегам и повысит эффективность нашей работы. Президент наверняка лично подписал документ о награждении, поэтому не явиться к нему на аудиенцию было бы просто недальновидно и невежливо.

С другой стороны, чтобы успеть к воскресенью в столицу, придется менять все планы и каким-то образом выбираться из той глуши, где мы находились. Я глянул на часы – был четверг: всего за семьдесят два часа нужно было преодолеть расстояние от Ваханского коридора до Исламабада.

На следующий день ранним утром после бессонной ночи (мы до рассвета обсуждали дальнейшую программу действий) мы с Сарфразом попрощались и разъехались в разные стороны. Предварительно мы разделили пополам содержимое здоровенной банки ибупрофена. Мой друг, одетый в серый шальвар-камиз, жилет цвета хаки и ярко-голубую шляпу с полями, на одном из пикапов сил безопасности отправился дальше на восток. Добравшись до селения Сархад, он должен был нанять лошадь, переложить остатки денег (около 12 тысяч долларов) в седельные мешки и направиться верхом в Бозаи-Гумбаз. А я тем временем вместе с Вахид Ханом поспешил в Файзабад, а оттуда через Кабул в пакистанскую столицу.

Два дня мы стремительно неслись по той же дороге, по которой только что приехали в Вахан, одновременно пытаясь по телефону заказать авиабилеты. В Файзабаде я чуть не опоздал на рейс и вбежал в самолет в последнюю минуту. В Кабуле мне нужно было оперативно пересесть на пакистанский самолет. Вакилу удалось каким-то чудом провернуть в общем незаконную операцию: передать мой багаж, хранившийся у него, в закрытую зону ожидания. До Исламабада было менее часа лету, но когда мы уже приближались к городу, командир экипажа объявил пассажирам, что из-за надвигающейся грозы, возможно, придется вернуться обратно в Кабул. К счастью, наш добрый друг полковник Ильяс Мирза из базирующейся в Равалпинди авиакомпании «Аскари» благодаря своим связям смог организовать VIP-посадку, которая предоставляется воздушным судам в исключительных случаях. Наш самолет коснулся земли через несколько часов после того, как телеканал «Аль-Джазира» сообщил, что пакистанский парламент объявил импичмент Мушаррафу. Это был один из самых тяжелых периодов в политической биографии президента.

Эта новость стала для меня неожиданностью, хотя, в принципе, кризис постепенно назревал уже давно. Весной 2007 года Мушарраф попытался сместить главного судью верховного суда Ифтикара Мухаммада Чаудри, уличив его в коррупции. Этот эпизод стал последней каплей, вызвавшей бурный протест народа. Президент вообще склонен был слишком часто действовать с позиции силы: многие пакистанцы так и не простили ему, что он грубо нарушил конституцию в 1999 году и пришел к власти в результате военного переворота. Юристы и судьи вышли на улицы больших городов, в Карачи прошли многолюдные демонстрации, которые были жестоко подавлены. Среди демонстрантов были убитые и раненые. Забастовки парализовали жизнь почти всей страны.

Несмотря на мощное оппозиционное движение, Мушарраф все же победил на выборах и остался на посту на второй срок. При этом верховный суд отказался признать результаты голосования, утверждая, что у генерала нет конституционного права занимать одновременно должность президента и верховного главнокомандующего пакистанской армии. В ответ на это глава государства издал указ о введении чрезвычайного положения. В подобных обстоятельствах сохранение военного поста оказывалось законным с чисто юридической точки зрения. Но этим поступком Мушарраф еще больше настроил против себя граждан собственной страны.

За всеми этими событиями вскоре последовал импичмент. Я тогда не знал еще всех деталей этой истории, но, как потом выяснилось, когда маленькая черная «Тойота Камри» подъехала к гостинице, чтобы отвезти меня на встречу к генералу, дни его правления были уже сочтены.

Я и трое из «грязной дюжины» забрались на заднее сиденье черной машины. Со мной отправились Сулейман, Апо Разак и Мохаммед Назир, курирующий несколько проектов в Балтистане. За двадцать минут мы доехали до военного городка – одного из районов столицы, где живет президент. Мы пересекли мост, который был свидетелем двух покушений на жизнь Мушаррафа. Позади площадь со стационарной виселицей – на ней в 1979 году был казнен премьер-министр Зульфикар Али Бхутто. Через двадцать лет после этих событий недалеко отсюда, в соседнем сквере, террорист-смертник привел в действие взрывное устройство, унесшее в декабре 2007 года жизнь его дочери Беназир Бхутто, также занимавшей некогда пост премьера. Затем мы резко повернули направо и въехали на узкую дорожку с густо растущими вдоль нее кустами, где находился первый кордон. Через несколько минут мы подъехали к красивому старому особняку в восточном стиле, служившему резиденцией президента. Навстречу нам вышел Билал Мушарраф, сын генерала, который живет в Америке и работает программистом в страховой компании.

Нас провели в просто, но со вкусом обставленную приемную. На полу лежал красный ковер, а вдоль стен стояли диванчики в сияющих белизной льняных чехлах. Билал принес поднос с орехами, конфетами и изюмом в белой глазури. Вошел распорядитель и спросил, не желают ли гости чаю – зеленого, с кардамоном и мятой. Президент вошел как-то совершенно неожиданно и спокойно сел рядом со мной.

«Спасибо, что вы выбрались ко мне в гости, – сказал он. – Надеюсь, вы не очень спешите и пообедаете с нами? Иншалла, у нас сегодня будет время, чтобы выпить три чашки чая».

Потом он стал расспрашивать, как продвигаются наши проекты в Азад Кашмире и Балтистане. Его очень заинтересовали трое коллег, приехавших со мной. А я с удовольствием «ушел в тень» и дал им высказаться. Апо рассказывал, как он с 1953 по 1999 год работал со знаменитыми альпинистами, а также подавал чай известным путешественникам и видным военным чинам, посещавшим ледник Сиачен. Сулейман принялся во всех подробностях описывать, как мы с ним впервые встретились в аэропорту Исламабада. Назир, который всегда был немного стеснительным, скромно заметил, что пакистанские военные всегда помогали нам в работе, а также объяснил, что при строительстве школьных зданий в Гултори мы использовали особую конструкцию крыш: снаряды (индийской артиллерии. – Ред.) рикошетировали от кровли.

Потом мы перешли к накрытому столу, уставленному разнообразными угощениями – курица и барашек, дал, салаты, десерты, халва и много других традиционных блюд. За обедом к нам присоединилась Сехба, жена Мушаррафа.

Изначально предполагалось, что встреча с президентом будет длиться не более тридцати минут, но он и его супруга настояли на том, чтобы мы задержались, так что мы провели с ними более четырех часов. Это удивило моих коллег, которые бурно делились впечатлениями на обратном пути.

– Даже высочайшие гости проводят в обществе главы государства меньше времени, чем мы сегодня, – заметил Назир.

– Премьеру Китая он, кажется, уделил полчаса? – поражался Сулейман.

– С Джорджем Бушем он беседовал пятнадцать минут! – заявил Апо.

– Никто не поверит, что мы, простые деревенские ребята, пробыли в резиденции четыре часа, – восхищался Назир. – Даже родственники усомнятся, когда я им это расскажу. Решат, что я спятил.

– А у нас есть фотография, подтверждающая этот факт, – возразил Апо. – К тому же главное, что Аллах всегда знает истину.

Я слушал их разговор, а в это время в моей душе боролись противоречивые чувства. С одной стороны, президент был чрезвычайно любезен: он оказал нам честь, познакомившись с нами и нашей деятельностью и проведя полдня в беседе с нами. Но при этом я не был уверен, что мне стоило ехать из такой дали и менять все свои планы ради сегодняшней встречи.

Неужели лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство главы государства, я пренебрег своим долгом перед самыми бесправными и бедными его гражданами, жителями Вахана? Мне пришлось с огромной скоростью проделать длинный путь в восемьсот километров – оставить позади Памир, Гиндукуш, Каракорум. А тем временем Сарфраз, Вакил и многие другие сотрудники ИЦА продолжали нести свою обычную вахту. Это был тяжелый труд без всяких «гламурных» аудиенций у представителей политической элиты. Они занимались возведением школ и боролись за распространение грамотности в самых маленьких и глухих деревнях, не замечаемых «небожителями», которые вершат судьбы мира.

Контраст между тем, что делали они, и тем, чему по большей части посвящал себя я, заставил меня обратить внимание на постепенно зреющую серьезную проблему. Последнее время мне все чаще приходилось заниматься «общими», «стратегическими» вопросами, и я все меньше вдавался в детали той самой ежедневной работы на местах. Я забросил то, что приносило мне радость и чувство удовлетворения, чтобы «руководить». Что бы подумал обо всем этом Хаджи Али? Что сказал бы отец, если бы был жив? Что почувствовал бы Абдул Рашид Хан и киргизы – поняли бы они меня, смогли бы уважительно отнестись к принятому мной решению?

Конечно, на это можно было возразить, что та встреча – знак признания, и она лишь подчеркнула, насколько мы как некоммерческая организация преуспели на своем поприще. Но все равно я не мог не признать, что судьба властно заставляет меня менять приоритеты и ценности, которые изначально лежали в основе нашей деятельности. Конечно, не стоит сожалеть о том, что мне уделил внимание президент Пакистана и мы провели несколько часов за содержательным разговором. Но прошло уже девять лет с тех пор, как я впервые пересек Хайберский перевал, направляясь из Пешавара в Кабул, и мне до сих пор так и не удалось встретиться с теми, ради кого мы и затеяли все это «афганское предприятие».

Через несколько дней, 18 августа, Первез Мушарраф официально объявил о своей отставке. Это лишний раз подчеркнуло, что я принял не лучшее решение, явившись тогда по первому его зову. Было непонятно, какие последствия это будет иметь для будущей работы Института Центральной Азии в Пакистане. Но дело сделано. Увы, ради него мне пришлось отказаться от поездки в Бозаи-Гумбаз, куда я так стремился.

Так или иначе, теперь, пока не пройдет зима, нельзя было и думать о том, чтобы добраться до киргизского поселения, спрятавшегося в горах Малого Памира.