УРОК 34
Бог любит тебя не потому, что ты что-то сделал или не сделал, а потому что таков Он есть

тобы отметить наступление нового тысячелетия, папа римский снова ввел индульгенции — нечто вроде амнистии для грешников. Подобная практика была распространена в Средние века. В целом, индульгенции — это способ заработать дополнительные баллы перед Страшным судом.

Некоторые называют это сокращенным путем к спасению, способом уменьшить свой срок в чистилище, где, согласно католическому учению, души умерших очищаются перед тем, как попасть в рай. Индульгенции, которые раньше продавались за звонкую монету, были давно запрещены католической церковью. Тогда грешники покупали себе пропуск на выход из чистилища (своего рода досрочная распродажа). Сейчас индульгенции нельзя приобрести за деньги, их выдают только за искреннее жертвование и покаяние. Жертвование и покаяние благородны только в том случае, когда в основе их лежит исключительно любовь к Богу или к другим, если ты совершаешь жертву из желания скостить свой срок, так сказать, в этом есть нечто эгоистичное. К тому же можно ли вообще заработать себе доступ в рай?

Почти каждый священник знает такую проповедь: мужчина умирает и оказывается у райских врат, где его встречает апостол Петр. Петр говорит новенькому:

— Чтобы войти, ты должен сначала рассчитаться.

— А что для этого нужно? — спрашивает мужчина.

— Чтобы попасть в рай, тебе потребуется по крайней мере пятьсот очков, — объясняет Петр.

— Ну, я был преданным мужем, отцом и работником. Я никогда не изменял жене, не обманывал шефа, честно платил налоги.

— Хм-м-м. — Петр считает. — Это сто очков.

— Сто? Всего лишь? — восклицает мужчина. — Так. Я жертвовал деньги благотворительной организации «Юнайтед уэй», еженедельно работал добровольцем в бесплатной столовой, каждую зиму собирал пожертвования для Армии спасения, одну неделю каждого лета строил дома для бедняков Центральной Америки.

— Хорошо — говорит Петр, нажимая кнопки на калькуляторе. — Получилось триста пятьдесят.

Мужчина в панике. Он не может вспомнить других добрых дел, чтобы заработать недостающие очки. Он никогда не попадет в рай.

— Сдаюсь, — грустно говорит он. — Вверяю себя Божьей милости.

— Проходи! — Петр открывает ворота. — Добро пожаловать домой.

Эта история обнадеживает. В ней в центре внимания не справедливость Господа и не наши подвиги, а милость Божья.

Персидский мистик Рабия написала, что значит истинная любовь к Богу: «О, Всевышний, если я стану поклоняться Тебе из страха ада, сожги меня в аду. Если я стану поклоняться Тебе в надежде на рай, не допусти меня к его вратам. Но если я буду поклоняться Тебе только ради Тебя Самого, позволь тогда мне видеть красоту Твоего лица».

Много лет назад я отправилась в аббатство Дженеси в Нью-Йорке, чтобы выйти из тупика. У меня были хорошие взаимоотношения с Богом, но я чувствовала, что мне все время мешает огромный камень преткновения. Что бы я ни делала, какие бы хорошие поступки ни совершала, с какими бы благородными намерениями ни жертвовала, мне казалось, что прилагаю недостаточно усилий.

В глубине души я все еще чувствовала, что недостойна Господней любви. Что нужно было сделать, чтобы по-настоящему, искренне поверить всем своим существом, что Бог любит меня такой, какая я есть?

Я записалась на исповедь и встретилась с отцом Френсисом. Он был в одеянии трапписта — белый хабит с черным капюшоном — и показался мне смиренным и благочестивым. Вместо того чтобы дать ему подробный перечень моих грехов, как обычно на исповеди, или оттарабанить, сколько раз я лгала, сплетничала и завидовала, я начала с самого важного и глубинного. «За всеми несовершенствами моего характера, за страхом, обидами и завистью прячется то, что я недостаточно хороша», — сказала я ему.

Монах сидел и улыбался. Качнувшись, он словно бы кивнул всем телом, по-настоящему понял меня и ждал того восхитительного момента, чтобы поделиться со мной самой святой и мудрой истиной. Я откинулась на спинку стула в ожидании великого откровения, которое мне сейчас будет явлено. Вместо этого отец Френсис завел притчу о блудном сыне: «У некоторого человека было два сына…»

У меня упало сердце. Я и так знала эту историю. Монах был в таком воодушевлении, будто ему ее только что рассказали. Он пересказывал деталь за деталью, в медленной перемотке. Он был так увлечен тем, что один сын сразу забрал свое наследство и спустил его на вино, женщин и песни, а потом решил притечь обратно к отцу и стать последним слугой.

Сын вернулся, но не успел даже извиниться: отец был так счастлив его видеть, побежал встретить, обнял и поцеловал свое чадо. Молодой человек протестовал, говорил, что недостоин называться его сыном, но отец дал ему лучшую одежду, перстень, обувь и велел заколоть откормленного теленка и веселиться.

Да, да, да. Я это уже слышала. Монах обожал ту часть, которую я всегда ненавидела — про верного сына, который всегда был со своим отцом. Он работал в поле, а возвращаясь, услышал пение и ликование. Старший сын разозлился: ведь он всегда был преданным, ни разу не ослушался отца, однако праздник устроили в честь его заблудшего брата. Примерно в этот момент я поняла, что выбрала не того монаха. Я не услышу какой-нибудь буддистский коан, что изменит мою судьбу, или мантру, что преобразует мою душу, или цитату из Томаса Мертона, на которой я смогу построить всю оставшуюся жизнь.

Нет. Он повторил мне то, что я уже знала. Дойдя до конца притчи, отец Френсис расплылся в улыбке в кульминационный момент. Отец сказал верному сыну: «все мое — твое», он получит, что заслуживает, но все они должны радоваться, что потерянный сын нашелся.

Лицо монаха сияло. Мое было мрачно. Он встал на сторону не того сына. И как это относится ко мне? Отец Френсис повторил концовку. Блудному сыну не пришлось извиняться. Ему не нужно было искупать вину, возмещать убытки. Нужно было только лишь вернуться к отцу. Вернуться к отцу. Вот и все. Больше ничего не требовалось, чтобы его приняли дома. Вот что нужно сделать каждому из нас.

«Господь любит нас, потому что таков Он есть, — сказал монах. — И неважно, каковы мы».

Сначала его слова ожгли меня, как пощечина. Этот длиннорясый что, хотел меня оскорбить?

А потом я почувствовала удар в сердце. Как будто его только что пронзила стрела, выпущенная из Божьего лука прямо в десятку.

Бог не хочет моего безупречного подношения. Богу все равно, стану ли я лучшей писательницей, смиреннейшей рабой или величайшей сестрой милосердия со времен матери Терезы. Богу будет все равно, если я, возвращаясь, по-крупному облажаюсь, наломаю дров.

Бог любит меня, потому что такова природа Бога — любить.

Я не могу заработать эту любовь. Я не могу ее потерять.

Я достаточно хороша не потому, что я достаточно хороша, а потому, что Бог милосерден.

У меня уже все есть.

Как и у тебя.