VII. Переламывая ночь
Мошолу-парк – это длинная лесополоса, со скамейками и фонарными столбами, в районе бульвара Бедфорд-парк. В центре парка находится большая поляна. На этой поляне мы с Сэм легли на наши фланелевые рубашки и прижались друг к другу, чтобы было теплее. Мы слушали, как шелестят листья на деревьях и как вдали проезжают редкие автомобили.
– Интересно, куда люди едут в такую рань? – громко спросила Сэм.
– В такую рань… люди, наверное, едут домой.
Мы ощущали насыщенный запах земли. Все казалось плоским и нереальным: высокие дома с горящими окнами, фонарные столбы, загнутые, как шеи лебедей, Нью-Йоркский ботанический сад вдалеке. Над нами пролетел самолет.
– Полетели! – закричала я громко в небо, и ночь поглотила мои слова, как черная дыра.
– Ого-го! – закричала Сэм.
Рев моторов самолета показался почему-то смешным.
– Странно, кто из нас на земле: они или мы? – рассмеялась я.
– Ты уверена, что мы не упадем? – спросила Сэм и сделала испуганное лицо.
– Надо пристегнуться, – закричала я и закутала голову рубашкой. Мы громко рассмеялись.
Когда мы проснулись, солнце пригрело мои ноги под черной юбкой. Я подняла голову и осмотрелась. Только-только рассвело, и поблизости от нас несколько женщин в летах, азиатского происхождения, синхронно водили в воздухе руками. Сэм прикрыла ладонью от солнца глаза и удивленно спросила:
– Черт возьми, чем это они занимаются?
– Доброе утро, – ответила я и вынула несколько листиков из ее волос. – Кажется, это называется тай-чи.
Мы долго сидели и смотрели на женщин. Солнце вставало и золотило крыши домов, птицы пели и прыгали по деревьям.
– Что ж, мы убежали, – сказала наконец я.
– Ага, – отозвалась Сэм. – Остается надеяться, что наша жизнь не окажется тяжелее, чем мы предполагали.
– Понятия не имею, как у нас все сложится, – ответила я.
* * *
Мы спрятались за припаркованными автомобилями напротив входа в дом Бобби и ждали, когда его мама Паула уйдет на работу.
– Мне кажется, она выходит сразу после семи, – сказала Сэм. – Надо подождать.
Время от времени дверь подъезда открывалась, и из нее на свежий утренний воздух выходили люди. У женщин были аккуратные прически и застегнутые на все пуговицы блузки пастельных цветов, черные штаны и цокающие высокие каблуки. Выходили родители и вели за руку детей в школу или в детский сад. Мужчины появлялись в застегнутых наглухо рубашках, галстуках и с массивными часами, через плечо они несли сумки.
Это были офисные работники, сотрудники магазинов, ресторанов. Гладко выбритые, хорошо вымытые, с плеерами в ушах. Толпы шли в сторону метро. Это была совсем другая публика. На Юниверсити-авеню ранним утром можно было встретить больше наркоманов и алкоголиков, которые не торопятся заканчивать длинную ночь, чем тех, кто спешит на работу.
– А вот и она, – сказала Сэм и присела, чтобы ее не было видно за машиной.
Мама Бобби, Паула, вышла из подъезда, посмотрела на часы, села в автомобиль, закурила и отъехала. Из окна их квартиры на первом этаже раздалась громкая музыка в стиле панк.
Бобби впустил нас, а мы первым делом бросились к холодильнику и стали есть остатки вчерашней запеченной свинины с рисом, передавая друг другу банку лимонада.
– Главное, уходите отсюда до 15.30, когда придет мама, – сказал Бобби перед уходом в школу.
Я крепко его обняла.
– Спасибо, Бобби, – прошептала я ему в ухо. – Я очень тебе признательна.
Дверь за Бобби закрылась, и мы занялись своими делами.
– Теперь в душ! – воскликнула Сэм.
– Это очень правильный шаг, – согласилась с ней я и выразительно втянула ноздрями воздух. – От тебя пахнет как-то странно.
Сэм показала мне средний палец и ухмыльнулась.
Пока она мылась, я открыла свой дневник, который она подарила мне несколько недель назад. Я посмотрела на фотографию мамы и начала с новой страницы: «Сэм и я сбежали и теперь совершенно свободны. Сегодня должны встретиться с Карлосом. Он будет нами горд. Не могу собраться с мыслями от возбуждения».
* * *
После того как мы с Сэм приняли душ, я взяла принадлежащий Пауле дезодорант, намазала подмышки и аккуратно поставила его на место. Потом я резинкой подвязала волосы. Сэм стояла перед зеркалом и подводила глаза карандашом. Я подумала, что наши отражения в зеркале выглядят уставшими.
Сэм неодобрительно посмотрела на свои подведенные глаза и бросила карандаш в Паулину косметичку.
– Тебе без этого лучше, – сказала я.
– Я думаю о моей семье, – ответила она.
– Чего это вдруг?
– Просто так, – ответила Сэм и нашла ножницы. Я поняла, что она в плохом настроении; я уже не раз замечала, что при разговоре о доме и семье вид у нее становится недовольным.
– Что ты собираешься делать? – спросила ее я.
– Как ты думаешь, мне пойдет короткая прическа? Моему папе нравятся мои волосы… Будем надеяться, что от короткой стрижки он не будет в восторге. – Сэм приподняла свою длинную косу и быстро отрезала волосы. – В Калифорнии в любом случае жарко. Я уже давно думала, чтобы срезать волосы. Сегодня, по-моему, самое подходящее время.
Я зажала рот руками, рассмеялась, а потом сказала:
– Ты с ума сошла!
Сэм передала мне длинную и тяжелую косу, которую только что отрезала.
– Хочу вообще налысо побриться, – сказала она.
– Ты прекрасна с волосами и без них.
Она показала мне язык. Я опять рассмеялась, обхватила ее за талию и крепко обняла.
– Мне нравится короткая прическа. Я давно хотела подстричься, но смелости не хватало, – сказала Сэм.
Мы нашли бритву, и я помогла ей побрить часть головы. В конечном счете, на голове Сэм осталась только длинная челка. Потом мы долго убирали из ванной ее волосы, чтобы Паула их не заметила.
* * *
Наш план был простым – держаться нашей группы. Мы все – как одна большая семья. Кто знает, может быть, эта семья – единственное, на что я могла положиться. Приходить домой к друзьям, когда их родители отправлялись на работу, есть, мыться, отдыхать.
«Не раскисайте, – советовал Карлос и обещал помогать нам, пока не получит свое наследство. – Наслаждайтесь свободой и всем тем, что она дает».
И мы именно так и поступали.
Мы бесконечно много ходили. Никогда в жизни, ни до, ни после этого я не ходила больше. Мы гуляли по Гринвич-виллидж, по центру Манхэттена, смотрели на панков, фриков, религиозных фанатиков, трансвеститов, студентов Нью-Йоркского университета, бродили по тем же тротуарам, по которым во времена их юности ходили мои родители.
На площади Св. Марка, на Восьмой улице, в парке Вашингтон-сквер мы сталкивались с такими же уличными детьми, как и мы сами. На их головах были ирокезы, а на теле пирсинг и татуировки. Они могли быть пьяными, под воздействием наркотиков или просто сумасшедшими, а главное, голодными. Голод объединял нас всех. Я помню, как сжимается и урчит пустой живот, наполненный не вовремя выделившимся желудочным соком. Голод был самой большой проблемой тех лет.
«Надо добиваться того, что ты хочешь, надо «разводить» людей, – отвечал Карлос на наши с Сэм вопросы о том, как нам найти деньги на еду. – Йо, в этом мире всем всего хватит, вопрос только, чтобы это достать. Не унывайте, и вы достанете все, что вам нужно. Я уже долго так живу. Не надо думать, надо мотивировать людей, чтобы они сделали то, что вы от них хотите».
Надо отдать должное, Карлос действительно жил по своим заповедям. Я думала, что хорошо знала многие места в городе: Гринвич-виллидж, Восемьдесят четвертую улицу, Фордхэм-роуд и Бедфорд-парк. Но когда я оказывалась в этих районах с Карлосом, я всегда открывала для себя что-то новое.
Я поняла, что нормы и устои общества являются бессмысленным звуком. Карлос показал мне, что убеждение и убалтывание могут творить чудеса. Можно войти в кафешку без цента в кармане и выйти с пакетом вкусной еды. Незнакомые люди готовы раскошелиться и помочь, просто нужно этих людей найти.
«Вы видите, как я себя веду? Кругом много людей точно таких же, как мы с вами. Если вы работаете и у вас есть деньги, то почему бы вам не накормить того, кто голоден? Людей, которые так думают, надо найти и «развести».
Везде и всегда Карлос разговаривал с людьми. Куда бы мы ни пришли, у него были знакомые. Если мы шли с ним по улице, то останавливались каждые несколько минут для того, чтобы он мог обняться и пообщаться с продавцом хот-догов, ямайским растаманом, который раздавал флаеры, или татуировщиком, который бесплатно набил Карлосу его имя, под которым он иногда подрабатывал диджеем, – Tone. Однако, когда мы встречали девушек, я начинала беспокоиться и слегка задумываться.
Мы с Карлосом официально стали парой на кухне в квартире Брика, хотя незадолго до того случая Карлос уже сделал мне «предложение» около статуи Гарибальди в парке на Вашингтон-сквер. Мы сидели в кафешке на Четвертой улице, когда услышали раскаты грома и шум дождя. Карлос схватил меня за руку, и мы выбежали к статуе Гарибальди. Там, держа над нашими головами пластиковый пакет для мусора, он попросил меня: «Будь моей девушкой!» Потом мы целовались под струями дождя, а он сжимал меня в своих крепких объятиях.
Когда мы встречали девушек самого разного возраста, расы и внешности, с пятисантиметровыми ногтями и огромными серьгами в ушах, все они при виде Карлоса начинали урчать, как довольные кошки, часто называя его самыми разными именами – такими, как Хосе или Диего. Чем красивее оказывалась девушка, тем реже Карлос нас с ней знакомил. Мы с Сэм стояли в сторонке и ждали. Иногда эти девушки бросали на меня быстрый взгляд, иногда закатывали глаза. Некоторые улыбались или махали мне рукой. Иногда Карлос брал у девушки ее номер.
«Это кто такая?» – спрашивала я, пытаясь скрыть обиду в голосе. Каждый раз красивой девушкой оказывалась соседка, дальняя родственница или подруга приятеля.
«Подруга одного моего приятеля. Милая, правда? – спокойно объяснял Карлос. – Может быть, я к ним сегодня на ужин зайду, она дала мне адрес».
Каждое объяснение Карлоса было железобетонным, как стена. Я не хотела устраивать сцен и подробно расспрашивать. Лучше не задавать лишних вопросов, ведь он заботился обо мне, и это было главным. И без этого достаточно было проблем, и нам с Сэм надо было научиться распоряжаться нашей новой «свободой».
Карлос заверял нас, что нам надо «работать над имиджем». Мы просили денег у общежития студентов Нью-Йоркского университета около парка Вашингтон-сквер. Карлос сидел в книжном магазине напротив и не хотел присоединяться к нам, объясняя, что мы, девушки, без него разберемся лучше. Он будет рядом, наблюдая, как у нас идут дела.
Мимо нас проходили люди, обычные граждане, твердо стоящие на ногах люди, лица которых я часто видела во сне. Деньги просила я.
«Не думай о них, пусть дадут, сколько могут, и дело с концом», – учила я Сэм.
Казалось, что я заразилась самоуверенностью Карлоса, но на самом деле я старалась убедить саму себя.
«Нечего их стесняться, это всего лишь люди».
Это были действительно люди, но кем мы были для них – непонятно. Если мы обращались к ним, а они не удостаивали нас даже взглядом, значит, мы для них были невидимыми. Некоторые бросали на ходу: «Возвращайтесь в Коннектикут» или «Найди себе работу», но не останавливались, чтобы объяснить, где находится этот Коннектикут или как найти работу, если у тебя нет дома, постоянного адреса и чистой одежды. Иногда встречались добрые люди, которые бросали нам пару монет и улыбались. Это были ангелы, которые оплачивали наши обеды в забегаловках, где мы научились выжимать по максимуму из наших денег.
В городе были места, в которых можно было расслабиться и отдохнуть. Одним из моих любимых была публичная библиотека на Сорок второй улице (вторым любимым местом был диван в квартире Бобби). У входа в библиотеку стояли два каменных льва-близнеца, внутри были стены, облицованные красным деревом, ряды медных ламп для чтения и потолок, украшенный резьбой с цветочными узорами. Стены читального зала были декорированы фресками с изображением обнаженных человеческих фигур, выполненных в викторианском стиле, настолько реалистичных, что казалось, они вот-вот оживут. Карлос и Сэм садились за стол, она учила его рисовать, а я читала книги.
Я могла часами читать завернутые в целлофан книги с твердой обложкой, наподобие тех, которые были у папы на Юниверсити-авеню.
«У меня все отлично», – заверяла я однажды папу из телефонной будки на улице, расположенной совсем недалеко от приюта, где он жил. Холодный ветер леденил мое лицо и пальцы рук.
«Я сейчас у друзей, в школе все отлично», – убеждала его я и надеялась, что он не будет сам звонить в квартиру Брика.
Я брала в библиотеке книги, которые напоминали мне о папе, носила их в рюкзаке и читала, когда могла спокойно посидеть, – в вагоне метро и у друзей.
Квартиры друзей были для нас тихой гаванью в те периоды, когда жизнь переставала напоминать приключение, а все больше и больше становилась похожей на марафон. Можно долго идти, но в конце концов устанешь и тебе захочется отдохнуть. Наши товарищи всегда нас поддерживали. Мы с Сэм мерзли, голодали, путешествовали, но наши друзья – Бобби, Фиф, Джейми, Диана, Майерс и Джош – всегда были рады нам помочь.
Паула уходит в семь, а мама Джейми – в восемь. Вопрос, к кому пойти, решался просто: не надо слишком часто ходить в один и тот же дом, где родители недавно сделали продуктовые покупки. Нам было важно, чтобы никто из взрослых не заметил наше пребывание по исчезновению продуктов из холодильника.
Однако дружеские отношения неизбежно мутировали и менялись. Когда в 90 процентах случаев встреча обоснована тем, что мне что-то нужно, и лишь в 10 – желанием повалять дурака и пообщаться, даже самые близкие друзья начинают задумываться о том, что отношения складываются, по меньшей мере, однобоко. Меня перестала волновать мысль, хотел ли Бобби видеть меня на своем пороге. Мои друзья жертвовали ради меня своим личным временем, они рисковали получить выговор, потому что продукты бесследно исчезали необъяснимым образом, а также потому, что родители могли обнаружить следы нашего с Сэм пребывания в их квартире.
«Шэмрок, послушай, не стоит париться на эту тему. Если бы они оказались в такой ситуации, ты бы им помогла? – успокаивал меня Карлос. – И потом, разве у тебя сейчас есть другие варианты? По сравнению с ними ты находишься в фиговой ситуации».
Однако сравнивание людей и ситуаций, в которые они попали, дело неблагодарное и очень субъективное. Если взять Майерса или Бобби, у которых в распоряжении всегда была своя комната, кровать и неограниченный доступ к еде, наша ситуация была хуже. Но насколько плохой была наша ситуация, если сравнивать с другими людьми?
Мы с Сэм не были теми бездомными, весь скарб которых помещался в тележку для продуктов и состоял из рамки для фотографии, радио и одежды в мешке для мусора. Глядя на таких бездомных, становилось ясно, что они находятся на самом дне. По сравнению с ними мы жили, как короли.
Мы были очень молоды. Даже если я спала в парке на скамейке под грохот метро, под звездами, я знала, что такое семья и что такое дом. У меня был небольшой рюкзак, а не тележка для покупок. Поэтому, по сравнению с некоторыми, моя жизнь была не такой уж и плохой, что я и говорила Карлосу. Я всю жизнь носила все свои вещи с собой, так что мне было не привыкать. Я занималась тем, что «переламывала» ночь, дожидалась восхода солнца, после чего мой день начинался снова.
Свое шестнадцатилетие я встретила в квартире Фифа. Все друзья скинулись и купили торт-мороженое. Его с горящими свечами занесли в дальнюю часть квартиры, где мы с Сэм спали на голых матрасах. Меня разбудили, и, увидев грязный матрас, я спросонья решила, что спала в нашей квартире на Юниверсити-авеню.
Пока все хором пели «С днем рождения тебя!», я трогала руками пружины матраса, и мне казалось, что я разговариваю с мамой. Кто-то намазал мне мороженым лицо, после чего я окончательно проснулась и поняла, где нахожусь. Карлос, целуя меня, слизал мороженое, пока все остальные громко хлопали. Тем не менее без Лизы, мамы и папы день рождения казался мне каким-то неправильным. Я хотела встретить его с моими родными. Я встала, пошла в душ. Было такое ощущение, что все тело онемело.
* * *
К осени мы с Сэм три-четыре раза в неделю просыпались без Карлоса. Если мы ночевали в квартире приятеля, он мог оставить нам информацию, куда он пошел и когда собирается вернуться. Если мы ночевали на лестницах на верхних этажах домов, он часто оставлял нам записку. Мы с Сэм могли читать ее все утро, сидя в парке или у Бобби. Один раз я расположилась на полу ванной в квартире у Бобби с запиской от Карлоса, а Сэм мылась. Мне начинало казаться, что я чаще вижу записки от Карлоса, чем его самого.
«Привет, Шэмрок!
Мне надо по делам – сегодня у моей бабушки день рождения и я хочу купить ей что-нибудь хорошее, например массажное масло или абажур для лампы. Встретимся на лестничной площадке на верхнем этаже в доме Брика или у Бобби. Если вы будете где-нибудь в другом месте, я найду вас.
С любовью,
Всегда твой муж,
Карлос Маркано».
* * *
– Послушай, ты действительно думаешь, что он пошел к своей бабушке? – спросила я.
– Лиз, не знаю. С Карлосом вообще все очень туманно, – ответила Сэм, поставив ногу на край ванны. Она брила ноги одноразовой бритвой Паулы. Руки и ноги Сэм были тонкими, как прутики, а грудь большой. Волосы на ее голове еще не отросли, чтобы выглядеть мокрыми после душа.
– Сэм, ты худеешь, – заметила я.
– Я люблю поесть, но, как ты знаешь, ем нечасто. Ты, кстати, и сама не сильно вес набираешь, – ответила она с усмешкой.
Я опустила записку Карлоса и посмотрела на свое отражение в зеркале. Всего два месяца назад в этой ванной Сэм отрезала свои волосы. Одну прядь я вклеила в свой дневник на той странице, где Сэм нарисовала нас вдвоем. Я прищурилась и про себя отметила, что бледная девушка с зелеными усталыми глазами в зеркале действительно похудела. Я подумала, что похожа на маму, и, укоряя себя, вспомнила, что в этом месяце навещала ее в больнице всего один раз и что мама переживала из-за моей школы.
– Ну, если ему так хочется свободы, я готова ее дать, – сказала я, пытаясь побыстрее избавиться от воспоминания о маме.
Сэм оперлась о мое плечо, вылезала из ванны и начала вытираться.
– Я понимаю, почему ты переживаешь. У тебя есть все основания, и я, если честно, сама волнуюсь. Я не представляю, как мы вообще в состоянии справиться без его помощи, – озабоченно сказала она. – Одно дело – ждать, когда он снимет квартиру, другое – терпеть это существование, если ты не знаешь, когда оно закончится.
– Сэм, все будет в порядке, – заявила я, хотя не испытывала никакой внутренней уверенности.
Мои опасения были обоснованными. Каждый раз, когда Карлос исчезал, я начинала сомневаться, что он вернется. Я прекрасно понимала, что все может перемениться в любую секунду. Люди заболевают. Или их выкидывают из квартиры. Люди влюбляются. Родители отпускают своих детей и перестают о них заботиться. Стабильности в этом мире не существует. Карлос и Сэм помогали мне в этой жизни, и я не знала, как смогу справиться без них.
Нашим друзьям было не все равно. Однако они вечером возвращались домой, целовали своих родителей и жаловались, что мясо пережарилось. Я была рада им и их помощи, но с ними могла лишь частично забыться. С Сэм и Карлосом все было совсем по-другому. Именно поэтому я не хотела их терять.
– Я тоже не уверена, что мы без него справимся, – после долгой паузы сказала я Сэм. Меня пугала мысль о потере Карлоса, и когда я озвучила ее, мне стало еще страшнее.
* * *
В ночь на Хэллоуин внутреннее напряжение, которое долго копилось в нас, закончилось вспышкой агрессии. Бездомная жизнь становилась все труднее и труднее, и мы это чувствовали. Когда ты не можешь удовлетворить свои самые простые жизненные потребности, начинаешь сходить с ума. Голод расшатывает нервную систему, состояние нервозности высасывает всю энергию, а стресс и недостаточное питание добивают. Я даже и не подозревала, как устала, но ночь на Хэллоуин показала мне, что бездомная жизнь не проходит бесследно.
В тот вечер мы были втроем: Карлос, Сэм и я. Разбрасывая ногами опавшие красные и золотые листья, мы шли по Бедфорд-парку, и я кричала: «Счастливого Хэллоуина!» Я даже сама удивлялась тому, как громко кричу. Сэм увидела, что я «завелась», и тоже начала кричать. Я кричала долго, до тех пор, пока не заболело горло.
Карлос стал бить бутылки о стены и тротуар и переворачивать мусорные бачки. Я последовала его примеру. Я устала ходить и ощущала ненависть ко всем, у кого есть дом и кто спит в собственной теплой кровати. Чем больше я крушила все подряд, тем легче мне становилось. Карлос заметил мое состояние, улыбнулся и начал передавать мне бутылки, чтобы я их разбила.
Потом мы стали кидаться конфетами. Так мы гуляли несколько часов. Возможно, от ненависти или от беспомощности мы подходили к домам, в которых жили наши друзья, и пытались разбудить их своими криками. Бобби не спал и, услышав нас, высунул голову в окно. В его руках был пульт от телевизора, а его волосы блестели в свете луны.
– Как дела? – спросил Бобби, глядя на нас.
Что мы могли ему ответить? «Мы устали. Нам это совсем не нравится. Можно у тебя снова переночевать?»
Но Сэм крикнула:
– Счастливого Хэллоуина!
Она произнесла это таким смешным тоном, что Бобби захохотал. Карлос стоял в стороне, бросался конфетами в машины и недобро улыбался. Рядом с Бобби в окне появилась голова нашей общей подруги Дианы.
– Привет, ребята! – закричала она.
Они с Бобби выглядели такими здоровыми, отдохнувшими и довольными. Я с завистью подумала, что она, наверное, спала в его объятиях в теплой и удобной кровати. Ко мне подошел Карлос, глаза которого были красными от недосыпа.
– Пошли, Шэмрок, – сказал он, и я побрела за ним по Конкорс-авеню.
Потом мы остановились у дома, в котором жила наша приятельница Джейми. Мы конфетами приклеили на ее окно на первом этаже записку со смайликом и следующим текстом: «Хотели зайти к тебе. Отдыхаем. Счастливого Хэллоуина. 31.10.1996».
Несмотря на шум, который мы устроили, Джейми не проснулась, точно так же, как и многие другие наши приятели, под окнами которых мы в ту ночь громко кричали и шумели.
Перед рассветом мы украли чье-то одеяло, которое вывесили для просушки, и сели около теплой кабинки на станции метро «Бедфорд-парк». Через некоторое время люди пошли на работу и начали мешать нам спать пиканьем своих проездных. Мы с Сэм крепко прижимались друг к другу под все еще немного влажным одеялом, сильно пахнувшим стиральным порошком. Карлос ходил кругами вокруг станции метро, выкрикивая вызывающие замечания спешащим на работу прохожим.
– Девушка в зеленом пальто знает карате, – объявил он через скрученную в трубку снятую со стены афишу.
Девушка в зеленом пальто с презрением на него посмотрела. Большинство людей, к которым Карлос обращался, полностью его игнорировали.
– Кассиру в будке нравится диско, – не унимался Карлос.
Казалось, что голос Карлоса слышится все тише и тише. Мне начал сниться сон о том, как мама умирает от голода в больнице. Врачи и сестры столпились вокруг нее плотным кольцом, но никто не может ей помочь. Рядом с кроватью стояли бесчисленные подносы, на которых в пластиковых контейнерах лежала самая разная снедь. Мама чувствовала запах еды, плакала от голода, но могла есть, только если я буду кормить ее. Она ждала меня, и жидкость покидала ее тело. Она стала сморщенной, как изюм, и ее глаза запали. В это время я в панике бежала по длинным коридорам больницы, взбиралась и опускалась по лестницам. Когда я, наконец, дошла до ее палаты, в кровати мамы лежали лишь красные и желтые осенние листья.
Я проснулась от того, что меня толкала Сэм.
Карлос пропал.
* * *
Первые две ночи после исчезновения Карлоса мы с Сэм спали у Бобби. Мы старались как можно реже вставать с его дивана, ходили в туалет по двое, чтобы не создавать лишнего шума, и вообще вели себя тише воды, ниже травы. Бобби был рад нас видеть и не замечал всех наших усилий, направленных на то, чтобы стать невидимыми. Ну и хорошо, думала я.
При мерцающем свете телевизора я листала свой дневник и перечитывала письма Карлоса. «Твой муж» – так он всегда подписывался. Боже, я так мечтала теперь, чтобы мы вообще в этой жизни никогда не встречались.
Третью ночь после исчезновения Карлоса мы провели на крыше над входом в государственную школу в Бронксе. Вокруг нас расстилалось огромное школьное футбольное поле, на котором ночью не было ни души. Небо было враждебно-серым, и громко завывал ветер. Лежа на крыше, мы с Сэм разделили пакетик чипсов и заснули – холодные, как камни. Казалось, в ту ночь все люди исчезли и остались только мы одни.
После пяти дней бесконечного хождения, катания на метро и попыток переночевать у приятелей мы страшно устали. Сэм подняла вопрос о приюте. Она заговорила об этом тогда, когда от голода у нас уже не было сил шутить. Поздней ночью мы зашли в кафе, где работал Тони, чтобы воспользоваться туалетом. Запах еды кружил голову. За столиками сидели ночные тусовщики и люди, отдыхавшие всю ночь в клубах. Косметика на лицах женщин потекла, бретельки лифчиков вылезали из-под платьев. Мужчины лапали своих партнерш, как хотели. Пьяненькие парочки сидели в кабинках, и перед ними на столах стояла яичница, оладьи и высокие стаканы апельсинового сока. Глядя на все это пищевое изобилие, мне хотелось закричать в голос.
– Я пахну, как помойка, – заметила Сэм в туалете. – Я помню, ты говорила, что хуже приюта Святой Анны ничего не бывает, но, откровенно говоря, мне сейчас кажется, что ты преувеличивала.
Она налила розового жидкого мыла на рубашку и стирала ее в раковине.
У меня начались месячные. Тампонов у меня не было, поэтому я в очередной раз воспользовалась туалетной бумагой.
– Не знаю, Сэм. В любом случае я больше не пойду в эту тюрьму.
– Я больше не могу без еды и сна. Пожалуйста, подумай.
Мы не пошли в приют. Вместо этого мы решили зайти в магазин и наворовать продуктов.
Магазины сети C-Town открываются рано. Как только ближайший от нас магазин открылся, мы зашли в него и стали рассовывать холодные, колючие и хрустящие упаковки в свои рюкзаки. Мы выскочили из магазина и сразу бросились бегом, словно за нами кто-то гнался. Мы дошли до игровой площадки перед государственной школой № 8, сели на мягком покрытии, достали еду, зубами разорвали пластиковые упаковки и, кашляя и смеясь, жадно запихивали в рот куски жареной индейки, сыр, хлеб, запивая апельсиновым соком из бумажного пакета.
* * *
В ту ночь мы ночевали на лестнице на верхнем этаже дома, в котором жил Бобби. Я думала, что нам делать. Можно было вернуться к Брику, но я от этого решения отказалась. Мистер Домбия обещал перевести меня в приют за прогулы, а я не была в школе уже несколько месяцев. Назад в «систему» я больше не вернусь. Однако жизнь на улице очень утомила.
Я могла бы пойти и снова начать паковать продукты в магазинах, но за последние годы законы о найме несовершеннолетних ужесточились. Сейчас упаковывали покупки мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати лет, главным образом иммигранты, которых магазины нанимали официально. На бензозаправке я тоже не могла работать, потому что в моем возрасте меня могли уже арестовать. Я совершенно не знала, что предпринять. Я решила позвонить Лизе из телефонного автомата на улице. Мне ответил Брик, и я тут же повесила трубку. Когда я перезвонила через несколько часов, я услышала голос сестры.
– Привет, как дела? – спросила ее я.
– Лиззи, это ты?! Ты где? – в голосе Лизы я услышала злость и агрессию и тут же пожалела, что позвонила ей.
– Я на улице у телефона-автомата. Лиза, скажи, это ты заложила Брику Сэм, когда она у нас жила?
Я решила раз и навсегда выяснить этот вопрос.
– Нет, не я.
– Правда не ты?
– Правда.
Я ей поверила.
– Ладно… у меня все очень сложно.
– Лиззи, возвращайся домой.
«Ни за что на свете», – подумала я.
– Лиззи?
Я долго молчала, чувствуя ее осуждение.
– Как мама? – наконец спросила я.
Теперь надолго замолчала Лиза. Она молчала так долго, что я подумала, что нас разъединили.
– Тебе надо ее увидеть, – ответила наконец сестра. – Ей осталось совсем недолго. Поторопись.
* * *
Следующей ночью мы уговорили Тони дать нам бесплатно тарелку картошки фри. Мы с нетерпением ждали еды, когда в дверях появился Карлос. Я почувствовала, что моя температура поднялась, наверное, на пару градусов. Я не знала, как себя вести: спросить, где он был и почему исчез, или просто вести себя словно ничего особенного не произошло.
– Смотри-ка, а вот и он, – заметила Сэм вполголоса, глядя на Карлоса.
Я вскочила с места, чтобы его обнять. За дни, проведенные без Карлоса, я поняла, как он мне дорог. Моя обида сменилась радостью. Но Карлос предостерегающе поднял руку, показывая, что я должна остановиться.
– Леди, – сказал он вежливым тоном.
В этот момент я увидела в его руке толстую пачку стодолларовых банкнот, стянутых резинкой. Карлос бросил деньги на стол. Только после этого я заметила, что у Карлоса новая прическа и новая одежда. Глядя на деньги, Сэм громко завизжала.
– Здесь сколько? – спросила я. На самом деле, за всю свою жизнь я видела вместе только несколько стодолларовых бумажек.
– На бургер должно хватить, – подмигнул Карлос.
Тони принес нам тарелку картошки фри, и Карлос подозвал его величественным движением пальцев. Тони заметил на столе пачку денег и непонимающе посмотрел на меня.
– Tienes mucho dinero, – пробормотал Тони.
– Это точно. Так что, покормишь нас? – Карлос продолжал говорить с Тони, но с улыбкой смотрел на нас. – Мы будем есть танцующую курицу, креветки и… ирландский шоколадный торт.
Тони немного смутился, но послушно принял заказ. Он повернулся и стал отходить от нашего столика, но Карлос свистом позвал его назад.
– Я плачу за тот стол, – сказал он, показывая кивком в сторону одного из столов, за которым сидели несколько человек.
– Понял, – ответил Тони.
При мысли о еде у меня потекли слюни. Карлос не убрал деньги со стола. Мы с Сэм, кажется, потеряли дар речи и улыбались, как дурочки. Обида на Карлоса исчезла, как утренний туман в лучах солнца. В тот момент я была готова съесть слона, и во всем мире для меня существовали только Карлос и Сэм. Я откусила кусочек креветки, и Карлос громко чмокнул меня в щеку.
– Я тебя люблю, – прошептал он.
Божественный вкус еды странно сочетался с его словами.
