Глава 2
Время собирать камни
Канзас, 1999 год
Речь о Национальном Дне Истории 2000 в классе зашла в четверг, 23 сентября (об этой дате им еще придется вспомнить, но уже по совсем другому поводу). Мистер К., казалось, посмотрел прямо на Лиз, когда сказал:
– Темой нынешнего года будут «поворотные точки истории». И во что это выльется, предугадать невозможно, – он показал на Стену Славы. – В конкурсе будут участвовать полмиллиона школьников. Точно такие же ребята, как вы, из нашей старой доброй Юнионтаунской школы побеждали в окружных конкурсах, конкурсах штата и даже на общенациональных чемпионатах. Исторические конкурсы – это такой же командный вид спорта, как баскетбол или футбол. Может, и ваши имена когда-нибудь окажутся на этой стене.
«Это вряд ли», – подумала Лиз, откинув голову на заднюю стенку класса и закрыв глаза.
Студенты разделились на группы – каждая получила тему. Лиз досталась папка с названием «Национальный День Истории – Идеи – 1995». Она принялась листать ее без особого интереса и не очень-то внимательно разглядывая содержимое, пока вдруг не наткнулась на статью, вырезанную из журнала «U.S. News and World Report». Статья, опубликованная 21 марта 1994 года, называлась «Другие Шиндлеры». Несколько абзацев были обведены красным маркером:
Польша: Ирена Сендлер, социальный работник
Она дала двум с половиной тысячам еврейских детей новые имена, а списки с настоящими именами закопала, чтобы они не попали в руки нацистов.
Когда Гитлер в 1940 году выделил в Варшаве еврейское гетто и загнал за его стены 500 000 уже обреченных на ликвидацию евреев, поляки в большинстве своем отнеслись к этому равнодушно, а то и с одобрением. Но не Ирена Сендлер. Как социальный работник, она выхлопотала себе разрешение на посещение переполненного гетто, чтобы проверять, не появляются ли там признаки тифа, распространения которого очень опасались нацисты.
Потрясенная увиденным, Сендлер вступила в Жеготу – подпольную организацию, занимавшуюся помощью евреям, и получила кличку «Иоланта». Депортации уже начались, и, понимая, что взрослых спасти уже невозможно, Сендлер начала тайком вывозить в карете «Скорой помощи» детей. «Вы обещаете, что они выживут?» – спрашивали Сендлер убитые горем родители. Она могла обещать только одно: дети погибнут наверняка, если останутся в гетто. «Мне до сих пор снится, – говорит она, – как кричали дети, расставаясь с родителями».
Сендлер удалось вывезти из гетто почти 2500 еврейских детей. Когда они оказывались в безопасности, она придумывала им новые имена и биографии. Чтобы не забыть, кто был кто, она записывала их настоящие имена на бумажки, клала в пустые бутылки и закапывала у себя в саду. Найти христиан, готовых укрыть этих детей в своих домах, было очень нелегко: «Тогда в Польше немногие желали помочь евреям, [даже] детям». Но Сендлер организовала подпольную сеть из семей и монастырей, готовых предоставить им убежище. «Я писала записку: «Готова пожертвовать монастырю одежду», – ко мне приезжали монахини и забирали детей».
Лиз несколько раз перечитала заметку, потом подошла с ней к учительскому столу.
– Мистер К., а эта дама, она, типа, знаменитость?
Он пробежал глазами страничку и пожал плечами.
– Нет, Лиз, не знаменитость. Я о ней вообще никогда не слышал. Может, тут опечатка… ну, знаешь… не 2500 детей, а 250. Попробуй проверить.
– Так что, о ней, типа, вообще никто толком ничего не знает? – Лиз поджала губы. – Слишком уж тут все как-то в общих чертах написано.
– В том-то и суть, Лиз, – сказал он. – Невоспетые герои. Мир изменить под силу любому из нас, даже тебе. Давай-ка вечерком подумай, а завтра, утро вечера мудренее, скажешь, что решила.
Но Лиз раздумывала не только «вечерком». Иоланта, уговаривающая мать отдать ей своего ребенка, не шла у нее из головы весь день, а когда она наконец оказалась в своей комнате, мешала играть на саксе и делать уроки. Как ей удавалось убедить матерей? Что она чувствовала, наблюдая, как мать и дитя рыдают перед разлукой? Лиз представляла себе, как Ирена Сендлер прячет ребенка под пальто, несет к карете «Скорой помощи» и бережно укрывает там где-нибудь среди перевязочных материалов. А если ребенок расплачется? Неужели фашисты не обыскивали въезжающие и выезжающие из гетто машины? А если б ее поймали? В ее воображении ворота гетто постоянно охраняли свирепые нацисты. Лиз гадала, плакала ли ее собственная мать, убегая тогда из дома, или хотя бы вспоминала ли о том, что пятилетняя Лиз стоит, уткнувшись в сетчатую дверь, дожидаясь ее возвращения? Первые девять месяцев, пока она скиталась по детским домам и опекунским семьям, Лиз рыдала и бесилась, но потом горе переродилось в ненависть и презрение. Ее мать не проливала по ней слез, значит, и она, Лиз, не будет плакать ни по матери, ни по себе.
За ужином в тот вечер она вела себя настолько тихо, что дедушка даже спросил, здорова ли она. Уснуть ей удалось только далеко за полночь.
На следующий день после урока Лиз подошла к Мистеру К.
– Наверное, я попробую узнать побольше про эту Ирену Сендлер, – сказала она, – но только не знаю, с чего начать.
– Хорошо, Лиз. Но это будет нелегко. Я бы посоветовал тебе объединиться в группу с парой-тройкой ребят и попробовать подготовить инсценировку… что-нибудь вроде Списка Шиндлера.
– Списка кого?
Он показал на имя Шиндлера в заголовке статьи.
– Списка Шиндлера. Это реальная история человека, спасшего во время Второй мировой больше тысячи евреев. Я поэтому и думаю, что тут опечатка. Шиндлера знают все. Но никто даже не слышал об…
Он взял у нее из рук журнальную вырезку.
– Ирене Сендлер, – подсказала Лиз.
– Вот видишь, Лиз. Ты уже в этом деле специалист, потому что знаешь о нем больше меня.
Он предложил ей объединиться с Меган Стюарт. В классе было всего 29 учеников, и все они, к худу уж или добру, друг друга так или иначе знали. Меган Стюарт отличалась от Лиз, как небо от земли. У Лиз было вытянутое овальное лицо, которое она не очень-то любила видеть в зеркале, а Меган была круглолицей, розовощекой девушкой, с лица которой даже в серьезные моменты не сходила ослепительная улыбка. Короткие светлые волосы Лиз, прямые и тонкие, как шелк, развевались даже под самыми слабыми дуновениями ветерка, а густые темные волнистые волосы Меган, всегда аккуратно причесанные, ложились на ее плечи с шиком и достоинством бархатных гардин. В школьной столовой Лиз заметила, что перед едой Меган тихонько читает про себя молитву.
Вообще казалось, что буквально все относятся к Меган с симпатией. Лиз же про себя такого сказать категорически не могла. Она даже была уверена, что люди вроде Меган стараются держаться от людей типа нее как можно дальше. Она ожидала вежливого отказа, какого-нибудь «нет, спасибо», или «я подожду до следующего года», или «думаю, мне лучше взять другую тему», или «с кем угодно, только не с тобой, Лиз». Да и зачем, думала Лиз, она вообще все это делает? Чего уж такого невообразимо интересного было в этой истории, чтобы заставить ее совершить такой нелизкамберсовский поступок? Может, как раз сейчас был самый удобный момент остановиться и все бросить. Но каково же было ее изумление, когда Меган в ответ на ее предложение взяться за Ирену Сендлер сказала:
– Ага. Мне кажется, может получиться здорово. Надеюсь, я справлюсь. А то у меня так много всякого другого уже творится – чирлидерская группа, Братство христианских спортсменов, оркестр, гольф. А еще я только что записалась в Канзасскую молодежную ассоциацию.
Выслушивая этот достойный выпускного альбома список занятий и увлечений, Лиз почувствовала странное облегчение: Меган будет слишком занята, чтобы перехватить руководство проектом. Да, в ней уже появилась эта своеобразная протекционистская ревность. Тем не менее заинтересованность Меган ее порадовала. Лиз, конечно, чувствовала себя рядом с ней полной дурой и неудачницей, но отрицать силу притягательности Меган, ее внутренней энергии, интеллекта и образованности не могла. А прежде всего Лиз боялась, что, взявшись за проект в одиночку, она непременно провалит его самым позорным образом.
– Может, поболтаем сегодня после уроков? – спросила Лиз.
– Давай.
Оказавшись с Меган с глазу на глаз, Лиз снова растерялась и почувствовала себя крайне неуверенно. Раньше она никогда ни с кем в сотрудничестве не работала, да и желания не испытывала, а посему даже и представления не имела, как и с чего надо начинать.
Меган аккуратно поставила свой под завязку набитый рюкзак и спросила:
– Ты живешь в Мейплтоне?
– Ага. А ты, типа, из Бронсона, да?
– Точно, из Бронсона, – сказала Меган. – Выходит, по сравнению с тобой я живу почти что в мегаполисе.
Лиз попыталась посмеяться, но смех получился какой-то нервный и глуповатый. Она дала Меган статью про «Других Шиндлеров».
– Вот все, что я знаю, – развела руками Лиз, – но если тут все правда, то это просто-таки удивительная история. Хотя, может быть, это опечатка… ну, типа, 250 детей, а не 2500.
Лиз внимательно наблюдала за Меган и увидела, как вдруг померкла и исчезла с ее лица улыбка, когда она несколько раз подряд прочитала заметку. Потом Меган нахмурила брови и подняла глаза на Лиз.
– Вот это да!.. – задумчиво протянула Меган. – Это и правда удивительно… если правда.
Все еще изучая Лиз взглядом, она добавила:
– Говорят, все эти проекты – дело непростое. Я слышала, приходится дополнительно заниматься, а иногда допоздна сидеть в школе.
Лиз подумалось, что Меган смотрит на нее как-то странно, словно оценивая ее надежность и проверяя, можно ли на нее положиться.
– Ага, – сказала Лиз, – мне тоже такое говорили.
Теперь, когда в проекте согласилась участвовать Меган, Лиз начали обуревать сомнения. Время от времени ее сильно подмывало бросить всю эту историю с Иреной Сендлер, пока она не выросла в слишком уж глобальное и неподъемное мероприятие. Это было жутковатое чувство – обычно она с легкостью отказывалась делать то, чего ей делать не хотелось, но на этот раз все было иначе. Мысли об Ирене Сендлер не давали ей покоя, особенно по ночам, когда разыгрывалось воображение и в голове снова и снова начинала крутиться сценка, в которой Ирена уговаривала мать-еврейку отдать ей, совершенно незнакомой женщине, своего ребенка, а иногда даже грудного младенца, потому что только так можно было его спасти. Вообще вся эта история сбивала ее с толку и сильно нервировала.
Кроме всего прочего, еще и очень трудно оказалось найти какую-нибудь полезную информацию. Поиск в Сети дал всего один результат – Еврейский фонд Праведников, или ЕФП, организацию, оказывающую поддержку неевреям, спасавшим евреев во время Холокоста.
Весь четвертый урок Лиз ломала голову, когда лучше сообщить Мистеру К. о том, что она в этом году проект ко Дню Истории делать все-таки не будет. Но когда она собирала рюкзак, из папки вывалился листок с журнальной статьей про «других Шиндлеров». Любопытство взяло верх, и вместо того, чтобы сообщить Мистеру К. о своем отказе, она спросила его о фильме «Список Шиндлера».
– Это блестящий фильм, Лиз, но у него возрастной рейтинг «R». Поэтому я тебе его рекомендовать смотреть не могу.
– А Ирена Сендлер там среди персонажей есть?
– Нет. Но если ты будешь знать историю, которая рассказывается в «Списке Шиндлера», ты сможешь лучше прочувствовать суть своего проекта об Ирене Сендлер.
«К чему мне вся эта морока?» – подумала Лиз. И направилась к двери.
– Лиз! – Мистер К. протянул ей оставленную у него на столе распечатку с контактной информацией Еврейского фонда Праведников. – Позвони им, Лиз. Лучше сделай это прямо сейчас, пока не забыла.
Через полчаса она сидела, уставившись на телефонный аппарат и стараясь набраться храбрости, чтобы позвонить в Нью-Йорк. «И зачем мне это все?» – снова задалась она вопросом. Она сделала глубокий вдох и стала нажимать кнопки телефона, будто повинуясь внутреннему импульсу. У этих людей в Нью-Йорке, наверно, будет слишком много дел, чтобы тратить его на разговоры с глупой девятиклассницей из Канзаса, которая не очень-то в курсе, что произошло когда-то в Варшавском гетто, да и, если уж на то пошло, даже толком ничего не знает о том, что такое гетто, кроме того, что оно было в Польше, где-то посреди Европы и во время Второй мировой.
Словом «гетто» называли центр Канзас-Сити… там было опасно ходить по ночам, там были наркотики, уличные банды, убийства и множество бедных чернокожих. В районе, где находилась Юнионтаунская школа, не было ни одной черной семьи, а в саму школу, насколько ей было известно, школьники других цветов, кроме белого, никогда не ходили. Евреев в Канзас-Сити вроде бы тоже хватало, но она могла с уверенностью сказать, что и их дети в Юнионтауне не учились. Варшава и Канзас-Сити были для нее совершенно разными мирами, а евреи и черные – абсолютно отдельными от нее людьми, и до сих пор она обо всем этом даже как-то особенно и не задумывалась.
– Алло. Алло. Я… Мне… Это говорит Лиз… Элизабет… Элизабет Камберс из Канзаса. Тут, в Америке. Мне нужна помощь с одним школьным заданием.
В телефоне немного помолчали, а потом голос оператора сказал:
– Минутку. Я соединю вас с помощницей госпожи Шталь.
Ф-фу-у-у! Будто гора с плеч упала! Лиз с облегчением выдохнула и дождалась сигнала.
– Это говорит Элизабет Камберс. Я учусь в Юнионтауне. Ну, то есть… здесь, в Канзасе. Я прочитала в журнале «U.S. News and World Report» историю про женщину, которая спасла 2500 детей. Ее звали Ирена Сендлер… – Она еще раз взглянула на свои записи. – А подпольная кличка у нее была – Иоланта… в Варшавском гетто. Пожалуйста, перезвоните мне по телефону 620-720-4090. До свидания. Ой, то есть, я хочу сказать, спасибо.
Лиз откинулась на спинку диванчика в учительской и почувствовала, что вся взмокла. Насколько же легче было бы оставаться трудным подростком и просто для проформы тянуть лямку школьных занятий. С другой стороны, из всей этой затеи все равно скорее всего ничего не выйдет.
На следующий день прямо на урок геометрии пришла секретарь школы и жестом показала Лиз выйти в коридор. Лиз похолодела: что там еще, опять на ковер… Оказалось, ей звонят… из Нью-Йорка. Лиз подняла трубку.
– Алло. Да, это Элизабет… то есть, я хочу сказать, Лиз.
– Я помощник Стэнли Шталь из Еврейского фонда Праведников Мира. Вы спрашивали про Ирену Сендлер?
– Ага. Про даму, что спасла всех этих еврейских детей.
– Чем я могу вам помочь?
Лиз схватила со стола тупой карандаш и выудила из корзины для бумаг помятый лист бумаги.
– Ну, я, типа, просто хотела узнать, правда ли это? Ну, типа, она что, правда спасла 2500 детей или это опечатка?
– Опечатка? Нет-нет. Это чистая правда. Она тайно вывезла из Варшавского гетто больше 2500 еврейских детей и таким образом спасла им жизнь. Это совершенно поразительная история. Она получила награду Яд Вашема. Знаете, что это такое?
– Нет, мэм, точно не знаю.
– Это музей и мемориал Холокоста в Израиле. Яд Вашем на иврите означает «Память и Имя». Они ищут и награждают Праведников Мира, т. е. неевреев, рисковавших своей жизнью ради спасения евреев во время Второй мировой… во время Холокоста. Женщина, о которой вы спросили, является одним из таких героев. В 1965 году Яд Вашем присудил Ирене Сендлер звание «Праведника народов мира». В 1983 году в ее честь в Израиле посадили оливковое дерево».
– То есть все это, типа, прямо настоящая правда? А почему она это все делала… ну, я хочу сказать, спасала этих детей?
– Дети погибли бы вместе со своими родителями. Нацисты за время войны уничтожили почти все население Варшавского гетто. Эта женщина…
Наступила долгая пауза, и Лиз услышала, что на том конце провода листают какие-то бумаги.
– Она убеждала родителей отдать ей своих детей, чтобы тайком вывезти из гетто и отдать в приемные семьи или разместить в монастырях. Вы изучаете в школе историю Холокоста?
– Ну, типа того. Это исследовательский проект по истории. А вы сможете прислать мне про нее что-нибудь?
– Мы можем прислать вам материалы и о других спасителях евреев.
– Ага, было бы здорово. Но вообще больше всего мне нужна информация про Ирену Сендлер.
Когда Лиз повесила трубку, в голове у нее поднялся целый вихрь вопросов, которые надо было бы задать этой даме из Нью-Йорка. Как получилось, что никто не знал о таком храбром и добром человеке? Как она, собственно, вывозила этих детей из гетто? Насколько это было опасно? Что было бы, если б ее поймали? Когда она умерла? Ради чего она все это делала? А потом накатили и гораздо более тяжелые вопросы… вопросы, на которые не смогла бы, наверно, дать ответ даже и эта леди из Нью-Йорка. Каково было этим детям? Что чувствовали их родители? Смогла бы Лиз повести себя так же, как Ирена Сендлер, окажись тогда в Варшаве?
Смогла бы отказаться от собственного ребенка?
С абсолютной уверенностью Лиз могла сказать только одно: героизм Ирены Сендлер был настолько же восхитителен, насколько непростительной была трусость ее собственной матери.
* * *
Спустя несколько дней пришел пакет с материалами о людях, спасавших евреев во время Холокоста. Была там и небольшая заметка об Ирене Сендлер, в которой рассказывалось, как малышей вывозили из гетто в ящиках для плотницкого инструмента, гробах и медицинских машинах, как детей постарше выводили через здание городского суда и церкви, через пролом в стене гетто. Еще в посылку был вложен список жертв Холокоста, проживающих в Канзас-Сити и готовых выступить перед школьниками. Перед геометрией Лиз отдала статью Меган, и та прочитала ее во время урока. За урок Меган ни разу не подняла руку, и учитель даже поинтересовался, здорова ли она.
Меган не могла избавиться от мысли, что ее мама, Дебра Стюарт, очень похожа на Ирену Сендлер – не в поступках, конечно, а по характеру: простые скромные женщины, с неустанной энергией и смирением творящие добро. Если судить по единственной имевшейся у девочек фотографии 29-летней Ирены Сендлер, сделанной в Варшаве во время войны, они даже внешне были немного похожи.
Меган сильно озадачивала и внезапно возникшая душевная связь с Лиз. Это произошло почти против ее воли, ведь более разных и неподходящих друг другу людей было трудно и сыскать… мало того, и репутация у Лиз была не из лучших… Ее воспитывали бабушка с дедушкой, а Меган даже представить не могла себе жизнь без мамы – аккуратной, подтянутой фермерши, в хозяйстве которой царил идеальный порядок.
Поначалу проект не очень-то захватил Меган: за несколько недель до этого она познакомилась с Кенни Фелтом… Он играл на трубе, а еще любил гольф, баскетбол… В тот день они с полчасика поболтали о том о сем. И вдруг Меган поняла, что понятие «райское блаженство», о котором говорили в церкви, вдруг стало для нее уже не таким непостижимым. На первое свидание Кенни пригласил ее всего за несколько часов до того, как к ней подошла Лиз и предложила участвовать в Проекте «Ирена Сендлер».
По выходным Меган работала на ферме со своим немногословным отцом Марком и десятилетним братом Тревисом, таким же стеснительным (или, как говорил отец, «скромным»), как большинство мужчин в Канзасе. Осенью, сразу после уборки пшеницы, Меган выезжала на старом пикапе в поле и «собирала камни». Иногда ей думалось, что именно камни и есть главный урожай их фермы. Первые камни падали в кузов пикапа с резким металлическим грохотом, но потом, по мере того как росла гора в кузове, а «Тойота» все больше оседала под грузом, звук становился все глуше… Она подсчитала, что при 500 камнях на одну загрузку и двух-трех ездках в день она за свою жизнь уже собрала больше 100 000 камней. По вечерам у нее болели все мышцы, но она считала это занятие странным отдыхом. С камнями не надо было вести бесед, к ним не нужно было приходить вовремя, а главное, в этом деле не надо было стараться и достигать каких-то высоких результатов. Собирая камни, можно было спокойно подумать о своей жизни, о своей семье, помечтать. Собирая камни, можно было помолиться. Физический труд, говорил ее пастор, это время смирения и размышлений о своих взаимоотношениях с Господом… Однако если говорить правду, то в жаркие дни того бабьего лета мысли Меган были заняты в основном Кенни. А когда она не думала о Кенни, она думала об Ирене Сендлер.
Эта миниатюрная женщина – росту в ней, кажется, было чуть больше полутора метров – эта давно погибшая героиня обладала такой силой, что даже с того света смогла подчинить себе и ее, Меган, и, наверное, Лиз тоже.
– Как эта Джоланта (Меган произнесла это имя на американский манер) так все организовала! – говорила она Лиз. – Целая сеть помощников… Каждый день смертельный риск!.. Представляешь, как это круто?
– Да уж, – сказала Лиз, – это реально круто. Слушай, я вот думаю, что у нас в пьесе обязательно должна быть сцена, где она пытается уговорить родителей отдать ей своих детей и…
– Это все просто потрясающе, – продолжала Меган, словно не услышав того, о чем только что говорила Лиз. – Можно сделать сцену, когда ей будут угрожать немцы, а она все равно будет продолжать спасать детей. А еще одну с приемной семьей, куда она привезет ребенка. Интересно, когда она умерла?
– Так, а что с скажешь про мою идею?
– Ага, хорошая. Хорошая идея, – сказала Меган, хотя при этом придумывала еще пару других эпизодов. – Ой, а ты знаешь Сабрину Кунс?
– Новенькую? Ага. Она тоже ходит на обществознание четвертым уроком. А что?
– Вчера Мистер К. посоветовал взять ее в нашу группу. Она из Оклахомы, что ли? Отец у нее то ли в армии служит, то ли еще что-то такое. Она вроде ничего. Тихоня и на ботаника похожа, но симпатичная. И, сдается, реально сообразительная. Мы с ней договорились завтра после школы втроем собраться.
– Погоди-ка, – запротестовала Лиз. – Я не говорила, что хочу видеть ее у себя в группе. Это же мой проект, знаете ли. Я же первая его нашла и придумала.
– Я-то думала, что мы с тобой этим вместе занимаемся, – вздохнула Меган.
– Ну да, наверно. Но хотелось бы, чтобы со мной все-таки хоть немного советовались.
– Хорошо. Вот я с тобой и советуюсь. (Упаси, Господи, от скандалов и непонимания.)
Лиз отвернулась и пошла по своим делам.
– Так что, завтра после школы? – крикнула вдогонку Меган.
– Ага. Как вам будет угодно.
* * *
В тот же вечер Лиз решила расспросить дедушку Билла про войну. Он сказал, что это были жуткие времена, а «хуже всего была эта история с евреями. Люди просто с ума посходили».
Она рассказала ему, что история Ирены Сендлер очень похожа на ту, про которую снят «Список Шиндлера», и спросила, позволит ли он ей его посмотреть, несмотря на рейтинг «R». Поразмыслив, он ответил:
– Ну, если это надо для школы, смотри.
– А ты будешь его смотреть со мной?
– Нет, – сказал он, – я такие фильмы не люблю.
Фильм с первых же кадров поразил Лиз. Он был черно-белым и сразу же создавал ощущение старины и придавал кадрам какую-то странную достоверность. А в конце, когда спасенные Оскаром Шиндлером люди и их дети проходили мимо его могилы, оставляя рядом с надгробием камни, Лиз вдруг обнаружила, что плачет… то есть ведет себя именно так, как всегда себе запрещала.
