Глава 12
Варшавское гетто
Варшава, октябрь 1940 – январь 1941
Приказ:
Варшава – 12 октября 1940 года
Распоряжение губернатора Варшавы Людвига Фишера 12 октября 1940 года.
Все евреи, живущие за пределами районов компактного проживания еврейского населения, должны приготовиться покинуть свои дома и переселиться в районы, специально отведенные для проживания евреев. С собой можно взять только ручную кладь или ручные тележки. Все остальное имущество должно остаться по месту прежнего проживания. Переселение польского населения из еврейских районов и перемещение всех евреев в еврейские районы должно быть завершено до конца октября.
Прожив больше года в условиях оккупации, варшавяне воссоздали в городе некое странное подобие нормальной жизни, наладили этакое хрупкое равновесие, которое стало для многих если не счастьем, то все же большим облегчением. Люди наладили связи на черном рынке и научились обходить скудные карточные продуктовые нормы.
Ирена не переставала поражаться, к чему только ни приспособится человек, чего ни вытерпит!
Но равновесие оказалось слишком хрупким, и изоляция гетто снова повергла город в хаос.
Ирена продолжала навещать своих подопечных в еврейском районе, а вокруг колесили немецкие грузовики с мощными громкоговорителями, из которых разносились предупреждения евреям и полякам о том, что приближается дата «изоляции еврейского квартала». Дата отделения Варшавского гетто была выбрана немцами не наугад. Оно было назначено на Йом-Киппур, самый важный праздник еврейского календаря, на день, когда Тора велит евреям поститься и молиться целых 24 часа, на день покаяния, искупления и отпущения грехов. Но еврейским каменщикам, которые должны были как можно скорее закончить строительство 18-километровой стены гетто, не давали ни сна, ни отдыха. Многие соблюдавшие пост еврейские рабочие теряли сознание или даже умирали прямо на строительной площадке. Их тела просто оттаскивали в сторону, а потом отвозили в морг.
Приказ:
Варшава – 28 октября 1940 года
Срок полной эвакуации из жилых зданий продлен с 1 ноября до 15 ноября.
Приказ:
Варшава – 10 ноября 1940 года
Все находящиеся в еврейской части города здания передаются в попечение Юденрата. Арийским комендантам и управляющим предписывается сложить с себя обязанности.
Приказ:
Варшава – 12 ноября 1940 года
Любому еврею, желающему получить право на проезд в трамвайных вагонах для арийцев, надлежит выплачивать сверх платы за проезд ежемесячную таксу в сумме 5 злотых. Любой еврей, не имеющий такого разрешения, оплачивает проезд в четырехкратном размере.
Приказ:
Варшава – 15 ноября 1940 года
Осуществлена полная изоляция еврейского района города.
Слово «гетто» никогда не использовалось ни в немецкой пропагандистской прессе, ни в официальных заявлениях оккупационных властей. Евреи просто подлежали «изоляции» или «секвестированию» внутри еврейского района. В качестве одного из аргументов приводилась санитарно-гигиеническая необходимость – превентивный карантин.
За день до крайнего срока окончательной изоляции района, который в скором времени получит название «гетто» и у поляков, и у евреев, Ирена своими глазами увидела скорбный парад нагруженных тюками и везущих на детских колясках свои пожитки евреев. Они тянулись к своим новым домам в городе, отрезанном стеной от Варшавы, из трущоб Праги через мосты над Вислой. Дети тащили наволочки, набитые одеждой, постельным бельем, иногда любимыми игрушками. День был не очень холодный, но истощенные, голодающие люди, надевшие на себя все, что у них было, по несколько пальто, пиджаков, платьев, штанов, казались тучными…
Подпольная сеть Ирены становилась все больше и сильнее. Она получала денежную помощь от ППС (парашютные выбросы устраивало лондонское правительство в изгнании, а принимали их бойцы Армии Крайовой, ей поставляли фальшивые документы (чаще всего из конторы Янины Букольской на Медовой, 11), на нее работали связные (в основном молодые женщины как еврейки, так и арийки), у нее были конспиративные квартиры и возможность получать продукты и медикаменты со складов.
15 ноября в стену, окружившую 400 000 евреев, был положен последний кирпич.
Хотя евреи не имели возможности даже временно покидать территорию, немцы периодически устраивали рейды по гетто и реквизировали из домов мебель и ценные вещи. Эти грабежи закончились, только когда в гетто снова начался тиф.
Но в Варшаву не переставали тянуться потоки голодных, грязных и вымотанных неделями скитаний (нередко пеших) еврейских беженцев. В ответ на звучащий на идиш, немецком, чешском или румынском вопрос, куда им теперь идти, варшавяне направляли их в гетто, где они в самом скором времени вливались в гигантскую армию нищих и чаще всего бездомных людей.
Приказ: Варшава
Работники социальных служб лишаются права посещения еврейского сектора города независимо от причин. Выделение социальных пособий и льгот еврейскому населению запрещается.
Доступ в гетто регулировался блокпостами, установленными у 22 прорезанных в стене ворот. По крайней мере раз в день две Ирены, в форме медсестер, показывали свои пропуска работников санэпидемслужбы и въезжали в гетто. Первые несколько раз Ирена немного боялась, но потом поняла, что к документам, подписанным самим доктором Майковским, придраться невозможно. Чтобы не возбуждать лишних подозрений, они взяли за правило въезжать и выезжать из гетто через разные ворота. Попривыкнув, Ирена начала проносить в гетто гораздо больше контрабанды, чем в начале. Будучи женщиной миниатюрной и худенькой, она могла въезжать в гетто, надев на себя до пяти «одежек», а потом оставлять четыре своим подопечным. Деньги и фальшивые документы зашивали в одежду, прятали в двойное дно брезентовых санитарных сумок и заваливали сверху использованными перевязочными материалами, чтобы у немцев не возникало желания эти сумки проверить.
Каждый раз в гетто Ирене казалось, что она попала в какой-то другой мир. Покидая арийские бульвары, где по-прежнему шумела жизнь, сновали трамваи, автомобили, грузовики, извозчики и раздавались звонки велорикш, она вдруг погружалась в зловещую тишину, ибо в гетто было запрещено автомобильное движение. Здесь, казалось, действовали другие физические законы, атмосфера гуще, а гравитация сильнее прижимала людей к земле. Все в гетто носили на рукавах выполненные в точном соответствии с указанными параметрами белые повязки, и Ирена быстро сообразила, что ей лучше всего делать то же самое – так она становилась практически невидимой. Кроме того, вспоминая свои университетские годы, она ощущала внутреннюю потребность носить эту повязку из чувства солидарности.
Варшавяне довольно быстро изучили цветовую палитру армейских и полицейских подразделений. Солдаты Вермахта ходили в зеленой полевой форме, эсэсовцы носили сине-серую, украинцы – желтую, польские жандармы – синюю, еврейская полиция – черно-белую.
После отделения гетто и введения строжайших норм распределения продуктов, приобретать товары из-под полы стало гораздо опаснее и дороже, но, с другой стороны, черный рынок стал абсолютной необходимостью. Евреи без него выжить просто не могли, в результате чего появилась целая подпольная армия контрабандистов и прочих преступных элементов. Рядовыми этой армии были молодые евреи, мальчишки и девчонки, бойкие, юркие и бесстрашные. Они находили способы выбираться за стену через подкопы и проломы, выпрашивали еду на арийской стороне, а потом проносили свою добычу обратно. За ними гонялись еврейские полицаи. Поймав такого мальчишку, они вытряхивали из-под гигантского плаща и из просторных штанов репу, морковь или картофель, которые они пытались пронести в гетто, а потом, как правило, избивали и отправляли в тюрьму на улице Генся.
Другие дети занимались мелкими грабежами: они вертелись рядом с продуктовыми лавками, а потом выхватывали, что получится, из рук выходящих покупателей и пускались наутек. Ирена не единожды видела, как на сумевшего украсть хлеб воришку почти сразу же набрасывались другие дети, валили его наземь и дрались между собой за то, что он не успел съесть сам. Они прямо в пылу драки судорожно набивали себе рты, а потом, когда биться было уже не за что, спокойно помогали друг другу встать на ноги.
Условия жизни в гетто были просто невозможные. В одной комнате ютилось по семь-восемь человек. Улицы превращались в два сплошных, движущихся в противоположных направлениях людских потока. Единственным разрешенным внутри гетто видом транспорта были трамваи, помеченные большими звездами Давида. В гетто не было ни одного парка, ни одного сквера или лужайки, и игровыми площадками для детей стали развалины и горы мусора. В ясные дни бездомные семьи и нищие собирались на солнечных кусках улиц, чтобы немного согреться, и продолжали монотонно просить у прохожих куска хлеба, крыши над головой или хотя бы просто элементарного сочувствия.
Ирена постепенно познакомилась с некоторыми нищими. Симпатичный, до невозможности худой молодой человек каждый день очень неумело играл на скрипке на одном и том же углу улицы. На улице Лешно, прямо напротив знаменитого театра «Фемина», зарабатывать на жизнь пытались прихожане синагоги. Синагогальный хор из 15–20 человек пел меланхоличные еврейские молитвы и псалмы, а дирижировал седовласый кантор в потрепанном костюме и черной ермолке. Рядом с дирижером на тротуаре стояла его черная шляпа и табличка со словом Tzedakah (Благотворительность – ивр.).
Но самым знаменитым из попрошаек был, наверно, Рубинштейн, которого нередко называли «королем нищих» или, по часто используемой им присказке, Алле Глайх (Alle Glajch (все равны) – нем., идиш). Алле Глайх был актером от бога, и вокруг него неизменно собирались толпы. Он рядился в самые разные костюмы, шутил и рассказывал анекдоты, которые потом уходили в народ. Однажды он появился на улице в женском платье.
– У меня нет жены, – объяснил он, – и я решил сегодня побыть своей супругой… здорово придумано, а?
Ирена научилась отсчитывать ход времени в гетто, замечая, как исчезают примелькавшиеся нищие. Особенно привлекало ее внимание одно семейство. Казалось, у них не осталось ничего, кроме двух детских колясок. Троих детей возил в коляске отец, и еще трое были в коляске матери. Они волшебными голосами пели на идиш. В ту первую зиму Ирена каждый день слушала их песни и потом оставляла им немного денег. Через несколько месяцев у них осталось четыре ребенка, потом три… потом исчезла одна коляска, а также обувь и верхняя одежда родителей. Наконец остались только отец с матерью. Они продолжали петь, но женщина была худа, как скелет, и настолько слаба, что мужу приходилось возить ее в оставшейся коляске. Потом пропала и женщина. Больше их песен уже никто не слышал.
Судьба детей-беспризорников беспокоила Ирену особенно сильно, она задумалась, как им помочь… К концу декабря переодетые медицинскими сестрами Ирена и Ирена Шульц приезжали в гетто по два-три раза в день. По возможности часто, иногда раз в неделю, кроме прочих дел в гетто Ирена заходила в Centos передать Еве деньги и документы. В один особенно холодный день, увидев Ирену, Ева не смогла сдержать слез.
– Это просто кошмар!.. – всхлипывала она. – С каждым днем беженцев становится все больше. Сейчас такая холодина, а тысячам людей негде жить, негде согреться. Даже бесплатного супа с полевых кухонь больше не раздают. Я вымоталась до предела, а спать не могу. И я боюсь… все время… Страх меня не отпускает ни на минуту.
Ирена обняла Еву, успокаивая, погладила по голове…
– Соберись, Ева. Сможешь пройтись со мной по Лешно? Тебе надо выбираться на улицу, хоть ненадолго. А мне нужно тебе кое-что показать.
– Не понимаю. А куда мы пойдем?
– Прогуляемся… пойдем в здание суда встретиться с одной моей подругой. Может, ты ее знаешь. Изабелла Кучковска. Она закончила Польский свободный университет приблизительно в то же самое время, что и ты.
Ева покачала головой:
– Нет, я с ней не знакома.
– Познакомишься. Она работает в другом районном отделе соцзащиты юристом. Она специалист по апелляциям. Одна из моих связных.
– Сколько их у тебя теперь?
– Тех, кто готов помогать и кому я полностью доверяю, на арийской стороне почти 25 человек. Больше всего у меня болит сердце за сирот. Я вижу их здесь каждый день… – Она сделала паузу и осмотрелась по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не слышит. – Я решила некоторых из них отсюда забрать. Но мне для этого нужна твоя помощь, Ева.
– Ты с ума сошла?
– Да нет, почему? У меня подготовлены семьи, готовые взять детей… некоторые на время, некоторые на более долгий срок. По крайней мере эти дети не умрут где-нибудь в подворотне. У них будет еда, и спать они будут в тепле.
– Как ты собираешься их отсюда вызволять?
– Пойдем в здание суда, я тебе все покажу.
Они пошли вниз по улице Лешно, и Ирена увидела, что на стенах и киосках расклеили новые плакаты. Они отличались чрезвычайной простотой и прямотой:
Евреи – вши – тиф
К концу недели этими плакатами были оклеены стены чуть ли не всех домов в Варшаве и ее пригородах.
Ирина остановилась, когда они подошли к зданию городского суда.
– Половина этого здания находится внутри гетто, а половина – снаружи. Из гетто в него можно войти с Лешно, а со стороны арийской Варшавы – с Огродовой улицы. Есть способы миновать блокпосты и пройти сквозь запертые двери. Изабела знает коменданта здания Йозефа. У него есть ключи от подвала. Сегодня мы с Изабеллой проведем эксперимент и попробуем выйти через них сами. Я хочу познакомить тебя с Изабелой. Если все пройдет хорошо, ты будешь с ней встречаться очень часто.
После недолгой паузы Ирена добавила:
– Ты знаешь, будет не так-то уж сложно вызволить из гетто и тебя. Я знаю людей…
Ева остановила Ирену, положив свою руку на ее руки.
– А нос ты мне тоже новый достанешь? – со смехом сказала она. – Ты посмотри на меня. У меня же национальность на лице написана. Гетто может быть для меня тюрьмой или зоосадом, но за этой стеной я превращусь просто в животное, на которое объявлена охота. По крайней мере здесь у меня имя… здесь у меня есть миссия – работать с молодежью… здесь у меня есть хоть осколки человеческого достоинства. Мое место на Сенной, в моем молодежном кружке. Это чудесные, отважные молодые люди. Мне надо служить им примером и быть поддержкой. Неужели ты не думаешь, что я должна быть такой же смелой, как и они? Даст Бог, все с нами будет хорошо. Все когда-нибудь закончится. Вот увидишь.
– Ты моя подруга. Мне очень печально видеть тебя здесь. Я хочу тебе помочь.
– Береги силы, Ирена. Твоя помощь нужна прежде всего нищим и сиротам. У меня есть крыша над головой… мне есть где согреться… у меня есть немного еды. А самое главное, что у меня есть моя семья. И у меня есть Шмуэль.
– Этот чудаковатый парень с дыркой между передними зубами? – Ирена осеклась, но слишком поздно. – Извини, Ева. Это я ляпнула, не подумав.
Ева широко улыбнулась:
– Да, на вид он немножко странный, но человек очень хороший. Сейчас он записался в еврейскую полицию.
Разочарование Ирены, наверно, было написано у нее на лице.
– Нет-нет, – сказала Ева, – в действительности это хорошо. Сейчас в полицию записалось много молодых людей.
Она вдруг покраснела.
– Шмуэль хочет на мне жениться. Сказал, что будет заботиться о моей семье. В полиции дают дополнительные пайки. Моим родителям Шмуэль нравится. Он тоже из ортодоксов и иногда читает им из Торы. Адам же не настолько снисходителен. Он говорит, что Юденрат и еврейская полиция – это немецкие пособники. Но Шмуэль – хороший.
Ирена хотела было сказать еще что-то, но Ева коснулась ее руки своими костлявыми от недоедания пальцами.
– Ты просто не можешь представить себе, каково это жить здесь, Ирена, – тихим голосом проговорила она. – Ты не можешь представить себе, каково это изо дня в день добывать пищу.
Мы все превратились в преступников. Мы все делаем, что можем и что должны. Те, кто живет по закону, либо уже мертвы, либо умирают.
Ирене стало стыдно.
– Прости меня, мой дорогой дружочек. Я не хотела… Я просто хочу оградить тебя от всего этого.
На лицо Евы вернулась улыбка.
– Милая Ирена, мое место именно здесь. А что до Шмуэля, то тебе просто надо с ним поближе познакомиться. Он сообразительный и щедрый человек. Он приносит нам еду и помогает налаживать связи с арийскими торговцами. Немцы ему доверяют, и он знает, кого из них можно подкупить.
Ирена заинтересовалась. В той части ее мозга, которая была вечно занята придумыванием новых схем и вариантов работы, завертелись мысли о том, как использовать знакомство со Шмуэлем. Ева была права: надо мыслить так, как мыслят преступники.
– Я хочу встретиться с твоим ненаглядным, – сказала Ирена, – узнать его получше. Если ты с ним счастлива, то он и мне должен понравиться.
– А я – счастлива, Ирена. Здесь почти все считают, что даже хорошо, когда полиция состоит из «своих», из наших сыновей и братьев, из людей, говорящих на идише и понимающих, что такое быть в сегодняшние времена евреем. Я думаю, Шмуэль прав. Мы полностью зависим от немцев. И у нас нет выбора, кроме как им подчиниться. Лучше уж невооруженный еврейский полицай, чем немец или поляк-«синемундирник», который антисемитизм впитал в себя с молоком матери.
– Ты его любишь?
Ева отвела взгляд:
– Он очень приятный парень.
Через несколько дней Ирена спряталась от пробирающего до костей ледяного январского ветра в подворотне и принялась издалека наблюдать за Шмуэлем, стоявшим на посту у ворот, расположенных на пересечении Желязной, Злотой и Твардой. Форма у еврейских полицаев была… весьма экстравагантна: в холодное время года они ходили в длинных, подпоясанных ремнем шинелях цвета хаки, летом – в черных куртках, белых рубашках с галстуками, черных фуражках со звездой Давида и надраенных до блеска высоких ботинках. Вооружены они были резиновыми дубинками. На правом рукаве Шмуэля, под обязательной для любого еврея звездой Давида, была еще и бордовая повязка еврейского полицая.
Ворота гетто, где наблюдалось достаточно оживленное движение, охранялись парой немецких солдат, которые проверяли документы, двумя переводчиками из «синемундирников» и несколькими еврейскими полицаями. Иногда на блокпостах присутствовали и солдаты из литовских и украинских подразделений.
Насколько можно было понять, Шмуэль был весел: посмеиваясь, он болтал о чем-то с «синемундирниками». И что, интересно, нашла Ева в этом коротышке с пухлыми щеками? Росточком он по сравнению с Евой и правда не вышел. Мало того, несмотря на карточную систему, он, в отличие от большинства поляков и евреев, по-прежнему щеголял неким подобием пивного пузика.
Вдруг за стеной послышалась какая-то возня, потом раздался топот ног, и из-за угла в раскрытые ворота метнулся мальчишка лет пяти-шести. Прошмыгнуть мимо Шмуэля ему не удалось: тот схватил его за шиворот драного пальто и поднял в воздух. Когда малыш, взлетев в воздух, беспомощно засучил ногами, Шмуэль подсек его ударом дубинки и бросил на мостовую. Шмуэль ударил истошно кричащего мальчишку еще раз, на этот раз пониже спины, а потом дунул в свисток. С Твардой прибежал еще один полицай, схватил мальчишку и потащил обратно в гетто.
Ирена подождала, пока не восстановится порядок, а потом подошла к блокпосту. Она показала свою Kennkarte и пропуск санэпидемслужбы немецкому жандарму. Тот скользнул по ним взглядом, почти не обратив внимания, и, даже не проверяя сумку, махнул рукой, позволяя пройти.
Ирена подошла к Евиному избраннику.
– Вас зовут Шмуэль, я не ошибаюсь? – спросила она.
– И что с того?
– Я подруга Евы.
У Шмуэля были пухлые, почти женские губы и узкий лоб, на голове мелкими червячками кудрявились короткие кофейного цвета волосы. Он не мог сдержать своей щербатой улыбки, которая моментально превратила его из облеченного властью лица в обычного еврейского мальчишку.
– Чем могу быть полезен? – спросил он своим тенорком.
– Можем мы поговорить с глазу на глаз?
– Конечно.
Они прошли по Твардой и смешались с сотнями находящихся на улице евреев.
– Итак, что вам угодно?
Ирена просто не могла не задать этот вопрос:
– Парнишка, которого вы только что поймали. Что теперь с ним будет?
– Верней всего, отправят в Генсиувку, – сказал он, прищурившись и приподняв плечи. – Да оно будет ему на пользу. По крайней мере его там будут каждый день кормить, и ему будет где спать ночью.
Шмуэль либо не знал правды, либо врал. Ирене было известно, что малолетние заключенные Генсиувки – в большинстве своем воришки и контрабандисты, которым повезло не погибнуть от пули, жили впроголодь и спали в холодных помещениях на набитых соломой матрасах. Генсиувка славилась высоким уровнем смертности среди заключенных. Сироты, дожившие до освобождения, отправлялись в детский дом на Дзельной, 39, где чаще всего все равно умирали.
Ирена попыталась включить весь свой шарм.
– У меня есть кое-какие грузы… медицинские материалы… которые мне нужно провезти через этот пост без досмотра. Я хотела спросить, сколько это нынче стоит?
Он осклабился.
– Одноразовая поставка?
– Посмотрим. Моя подруга просто хочет попробовать.
– Да, сегодня всем нужны друзья и подруги. А сколько коробок? Какой вес?
– Десять упаковок… килограмм по 20 каждая… все будет загружено в карету «Скорой помощи».
Ирена подождала, пока Шмуэль прикинул в уме сумму.
– В силу того, что вы подруга Евы и такая красавица, сделаем вам скидку… 2000 злотых, отдать мне при въезде. Когда?
– Завтра.
Это был вовсе не тот стеснительный, иногда неуклюжий «приятный парень» – в форме и с дубинкой на поясе он становится другим человеком. Человеком?..
– До которого часа вы тут будете? – спросила она.
– Только до шести. А послезавтра будет уже 3000 злотых.
– Значит, тогда завтра до шести, – сказала Ирена.
Он снял перчатку, и они пожали друг другу руки. Ладошка у него была маленькая и влажная.
Хоть Ирену и расстраивала мысль о возможном браке Евы с этим человеком, знакомство с ним оказалось для нее большим везением. Он станет частью ее подпольной сети, будет играть специфическую роль и готов приступить к работе почти сразу, без предварительного уведомления. У Ирены уже были помощники среди электриков и сантехников, был и водитель медицинского фургона Департамента соцзащиты Антоний Данбровский.
Данбровский, человек добродушный, веселый и никогда не упускал случая пофлиртовать с соцработницами и секретаршами департамента. Лет ему было уже достаточно много, темные волосы и густые усы были тронуты сединой, но привлекательности он еще не потерял. До войны он часто жаловался на лишний вес, но теперь казался просто крепким мужчиной и выглядел моложе своих лет.
Ирена и раньше просила его выполнять мелкие поручения, например провезти в гетто продукты или лекарства, всего пару-тройку холщовых мешков, погребенных под горами использованных перевязочных материалов и прочих тряпок. Теперь она спросила, будет ли он свободен на следующий день, чтобы сделать «особенно важный рейс».
– Мое дело – крутить баранку, – ответил он и подмигнул Ирене, – но специально для вас я сделаю так, что вонять наша машина будет как никогда отвратительно.
На следующий день Добрачинский подписал ордера и накладные на десять мешков зерна, муки и картошки и выдал Ирене 2000 злотых наличными.
– Будь осторожна, – сказала Яга, когда Ирена проходила мимо ее стола, стоящего перед дверью в кабинет Добрачинского.
Ирена встретилась с Антонием у складов, когда в кузов его фургона загружали последние мешки с провизией. Благоухал грузовик и впрямь гораздо сильнее обычного. Она уселась на пассажирское сиденье и, чувствуя, как дрожат колени, закуталась в шарф.
Они подъехали к воротам на Твардой незадолго до шести, в момент, когда движение было особенно оживленным, а голодные и усталые после очередного морозного дня часовые были заняты проверкой возвращающихся с принудительных работ бригад.
Антоний подогнал фургон к воротам, и у кабины сразу же появился Шмуэль. Он забрал у них документы и конверт с двадцатью купюрами по 100 злотых. Антоний показал поддельный пропуск с подписью Главного немецкого санитарного врача доктора Вильгельма Хагена, позволяющий его спецмашине въезжать в гетто в любое время. Шмуэль и один из польских «синих мундиров» открыли фургон и сделали вид, что проверяют его содержимое.
Ирена чувствовала, как колотится ее сердце, пока немецкий жандарм разглядывал их документы. Время от времени взятки не помогали, и контрабандистов и нарушителей просто расстреливали на месте.
По приказу немца Шмуэль распахнул ворота, и Антоний медленно повел машину по Твардой, распугивая толпы прохожих зловещим рыком двигателя. Он сворачивал на все более и более узкие улочки, а потом остановился у отгороженного карантинными кордонами «тифозного» жилого дома. Охраняющим его еврейским полицаям Ирена уже дала взятки, и они на время покинули свои посты.
Из темноты внезапно возникли ребята из Евиного молодежного кружка на Сенной улице и быстро унесли мешки куда-то в переулки отрезанного карантином квартала.
На следующий день перед походом в гетто Ирена спрятала под подкладку медицинской сумки 10 000 злотых. На этот раз она решила войти через пользующиеся дурной славой ворота на улице Лешно. Со злобной ухмылкой на лице к ней направился немецкий охранник. Раньше она его здесь не видела. Ирена забеспокоилась. Неужели ее кто-то предал?
– Achtung! (Внимание! – нем.) – прорычал немец. – Что в сумке?
Переводил сказанное один из «синих мундиров». Немец грубо схватил ее за предплечье и потащил в караулку.
– Мы тебя обыщем, – сказал он на ломаном польском и начал стаскивать с нее пальто.
Второй находившийся в будке немец громко засмеялся.
Ирена схватила его за руку, чтобы остановить, и он отвесил ей пощечину.
– Не сметь! – рявкнул он. – Может, у тебя спрятано что-нибудь запрещенное. Сегодня почти все что-нибудь прячут…
Денег на взятку у нее было с лихвой, но она понимала, что это будет пустая трата. Ее ужас вдруг обернулся жгучей яростью. Она вспомнила, что говорил ей дедушка Ксаверий, рассказывая о том, какими мыслями он поддерживал себя под пытками в русской тюрьме:
– Страх делает человека слабым, а ярость придает силы.
Эсэсовский охранник перевернул сумку и, вытряхнув из нее содержимое, ножом вспорол подкладку. Ирена в ужасе наблюдала за тем, как на стол высыпались 10 000 злотых. Доигрывать свою роль до конца, пыталась решить она, или сознаться и предложить большую взятку?..
Она сердито топнула ногой.
– Мне приказано доставить эти деньги в гетто на санитарно-гигиенические проекты и борьбу с эпидемиями инфекционных заболеваний.
Она показала ему свой пропуск, выданный доктором Майковским.
– А это мы сейчас проверим, – сказал он и поднял трубку телефона. Он позвонил в Министерство здравоохранения и попросил доктора Майковского.
Ирена смотрела, как с лица немца сползала самодовольная ухмылка, пока он получал трепку от доктора Майковского. Он смущенно положил трубку.
– Доктор Майковский подтверждает ваши слова. Можете идти.
Но прежде чем отпустить ее, он вытащил из кучи купюр бумажку в тысячу злотых.
– Это мне за хлопоты.
Уходя, Ирена старалась казаться сильной и невозмутимой, но, повернув за угол и выйдя из поля зрения часовых, она разрыдалась. На какое-то мгновение она забеспокоилась, что на нее будут обращать внимание, но в эти дни плачущие на улице женщины никого уже не удивляли.
