Глава 2
Прошлым летом у моей…
…бабушки сломалась стиральная машина. Выйдя на пенсию, дедушка и бабушка Оллестады переехали в Мексику, в Пуэрто-Вальярту. Взвинченные цены на бытовую технику в Гвадалахаре или Мехико-сити были им не по карману. Кроме того, нанять грузовик, чтобы привезти покупку, было в те времена целой проблемой. Поэтому отец решил, что сам поедет в Сиарс, купит новую стиральную машину и доставит ее в Вальярту. Он задумал одолжить у кузена Дениса черный «Форд»-пикап, пересечь границу в Сан-Диего и доехать до Ла-Паса прямиком по трассе Баха-Пенинсула. Оттуда он собирался пересечь Море Кортеса на пароме и сойти на материке в Масатлане, затем направиться на юг в Вальярту через глубокие джунгли, а по пути посетить как можно больше знаменитых серферских местечек.
Узнав об этом, я жутко перепугался. Мама выложила мне эти новости, пока мы ехали домой из летней школы, где она преподавала второклашкам, а я готовился к шестому классу. Я слушал ее молча. Она и словом не обмолвилась, что мне придется поехать с ним, однако перспектива эта так и витала в воздухе – неясная и оттого еще более пугающая. Меня совсем не радовало, что в течение трех-четырех дней мы будем жариться в грузовичке-пикапе в поисках мест для серфинга, а потом (еще хуже!) найдем их, и мне предстоит в одиночку грести и барахтаться на доске по огромным волнам, пока отец носится в бескрайнем море. Он будет наслаждаться серфингом, и мне придется справляться самому. Я так и видел, как волна обрушивается на меня, швыряет из стороны в сторону, и мне приходится судорожно тянуться вверх за глотком воздуха.
Наша машина повернула на шоссе Пасифик-Кост, и шум океана начал стихать. Я пялился на свои синие кеды «Вэнс» под доносящиеся из восьмидорожечного магнитофона звуки «Битлз». Меня начало укачивать, и пришлось смотреть в окно.
Мы подъехали к своему дому в Топанга-Бич, самом южном уголке Малибу. Слепленные кое-как домишки были построены прямо на песке и кренились во все стороны, словно их истинным назначением было стоять как можно ближе к воде, а не давать кров. Раньше здесь жил и мой отец. Когда мне исполнилось три года, он переехал в маленький домик по другую сторону шоссе, у самого края каньона Топанга. К десятилетнему возрасту я по крупицам собрал достаточно информации и уже примерно представлял, почему они разошлись.
Мама жаловалась, что иногда среди ночи отцу кто-то звонил, и он уходил, не говоря ни слова, и ничего не объяснял, вернувшись. Она знала, что здесь не обходилось без дедушки Оллестада или дяди Джо, папиного сводного брата. Ему постоянно приходилось вытаскивать их из неприятностей, однако он никому не говорил об этом. Когда мама требовала, чтобы он посвятил ее в свои семейные тайны, отец просто отмахивался. А если она настаивала, уходил на море или вообще куда глаза глядят. Последней каплей стало то, что он втайне от матери одолжил дяде Джо деньги с их общего банковского счета, а потом отказался объяснить, для чего они понадобились.
Сразу после этого случая к нам наведался друг отца, француз по имени Жак. Папа только что перенес серьезную операцию на колене и передвигался с трудом. Поэтому одолжил Жаку свою доску для серфа и выкрикивал инструкции с крыльца, указывая с помощью костыля, как распознать точку отрыва. Отец был не в состоянии показать другу Малибу, поэтому мама сводила его к мысу Пойнт-Дьюм посмотреть гряду естественных прибойных пещер, затем в прибрежный ресторанчик «У Элис» и, наконец, в музей Гетти. А вскоре, после того как Жак уехал во Францию, отец перестал ночевать дома. Так продолжалось недели две. Потом он на несколько дней вернулся, но вскоре окончательно перевез свои вещи в домик на той стороне шоссе.
Мама начала встречаться с парнем по имени Ник. Тот с самого первого дня принялся активно выяснять отношения – полная противоположность моему отцу, который не любил ссориться с мамой. Они с Ником закатывали громкие скандалы при всем честном народе, прямо на пляже. В общем-то, все это было в порядке вещей: в Топанга-Бич женатые люди частенько целовались с другими, цапались с новыми дружками и подругами и резко меняли место жительства. Это не до конца объясняло причину разрыва моих родителей. Что-то между ними сломалось – вот все, что я знал, и мне пришлось это принять.
Мама поставила машину в гараж, а я сразу же увидел свою собаку Саншайн – золотистого ретривера без одной лапы. Она поджидала меня на дорожке, огибавшей дом. Мы с Санни подбежали к крыльцу, перепрыгнули через ведущие к пляжу ступеньки и двинулись в сторону мыса, которым оканчивалась песчаная дуга в северной оконечности бухты.
Две девчонки моего возраста неторопливо ехали на лошадях без седел, прямо по линии прибоя. Я придержал Санни, чтобы она не вспугнула лошадей. Эти девчонки жили выше каньона, в Родео-Граундс – как раз под этим местечком стоял домик отца. Как всегда, мы только помахали друг другу. Ноги их были покрыты солеными брызгами от лошадиных копыт и слегка поблескивали в предвечернем свете.
Когда девчонки скрылись в устье каньона, я бросил палку Санни в волны. Светловолосый парень в полном индийском облачении выплясывал танец дождя, повернувшись лицом к заходящему солнцу. Глядя на него, я вспомнил Чарльза Мэнсона: он постоянно болтался по нашему пляжу, когда я был совсем маленьким, и частенько пел серенады моей тетушке, пока она укачивала меня, сидя на ступеньках.
«Какое счастье, что я так и не дошла до той коммуны, о которой он постоянно твердил», – сказала тетушка, после того как поведала мне их историю.
* * *
После обеда я попытался заснуть под грохот прибоя, а чтобы отвлечься от мыслей о поездке в Мексику, немного почитал детектив про братьев Харди. Проснувшись, соорудил из одеяла палатку и начал играть в шпионов – передавал в штаб-квартиру секретное сообщение по ржавым трубкам своей старенькой латунной кровати. Саншайн свернулась клубочком на полу и охраняла наше тайное убежище. Я приласкал ее и пожаловался, как меня бесит, что я должен заниматься серфингом и не могу играть по выходным, как дети из пригорода Пасифик-Палисейдс.
Я часто говорил отцу, что мне очень хотелось бы переехать в Пасифик-Палисейдс. Но он отвечал, что однажды я пойму, как мне повезло жить прямо на пляже. А поскольку Элинор (которую все считали моей крестной) живет в Палисейдс и иногда я остаюсь у нее ночевать, то мне, говорил отец, повезло вдвойне.
«Но ведь у нее нет бассейна!» – протестовал я, а он на это парировал, что самый большой в мире бассейн находится прямо у меня во дворе.
До моего рождения мама работала у Элинор в детском саду, в Хилл-н-Дейл, и мои родители очень подружились с ней и ее мужем Ли. Когда мне исполнилось три года, я начал ходить в этот садик, и Элинор сразу же обрушила на меня море внимания. «Мы с ним родились в один день, 30 мая», – говорила она всем налево и направо. А когда я пошел в школу, то после учебы обычно шел через два квартала до Хилл-н-Дейл и дожидался, пока мать или отец заедут за мной после работы. За годы почти ежедневного общения я привык считать Элинор второй мамой и так всем и говорил.
Утро принесло хорошие новости: перед поездкой отец вместе со своим юридическим партнером Элом должен был готовиться к слушанию дела о преступной халатности, и в эти выходные серфинг мне не грозил. Кроме того, в Мексику с ним собиралась Сандра. Теперь у меня было куда больше шансов остаться дома. Я так обрадовался, что слишком поздно понял, какой сюрприз приготовил мне Ник (на тот момент они с мамой уже несколько лет жили вместе). Он заговорил о капах и прямых левой и сказал, что к нам в гости придет Чарли, мой единственный ровесник, до сих пор живущий на пляже. Но я был воодушевлен чудесным избавлением от Мексики и предстоящими ночевками
у друзей, днями рождения и глазированными тортами.
* * *
Песок был горячим и белым. Стоял август, туман давно рассеялся, и солнце палило немилосердно. Ник со своим приятелем Микки попивали пиво и рисовали на песке круг.
«Вот боксерский ринг, – сказал Ник. – Если ступишь за его пределы, тебя сразу же дисквалифицируют».
Все говорили, что Ник похож на Пола Ньюмана. Он был выше отца и поуже его в плечах – я объяснял это тем, что Ник не занимался серфингом. Он отличался от него и во многих других отношениях. Ник никогда не танцевал на вечеринках, как отец, не играл на музыкальных инструментах, не пел, а папа научился всему этому еще в своем актерском детстве. Ребенком он снялся в классической комедии «Оптом дешевле», а в юности участвовал в нескольких фильмах и телешоу. В шоу «Небесный король» отец играл роль механика, и это было смешно: на самом деле он не смог бы починить даже мой велосипед. Ну и, конечно, я никак не мог представить Ника организатором летнего лагеря черлидеров. А ведь именно так мои родители и познакомились: отец набирал девочек на подпевки для обучения в своем лагере, а мама гостила у одной из таких девчонок в студенческом общежитии Калифорнийского университета в Вествуде. Шел 1962 год.
* * *
Отец только что уволился из ФБР и работал помощником федерального прокурора под началом Роберта Кеннеди. Он и его друг Боб Бэрроу, с которым они вместе выросли в южной части Лос-Анджелеса, придумали организовать летний лагерь черлидеров, чтобы подзаработать деньжат и познакомиться с университетскими девчонками. Поэтому по утрам отец разучивал с девушками танцы, а потом переодевался и ехал в министерство юстиции.
На первом свидании он повел маму на Топанга-Бич, играл ей на гитаре и уговорил покататься с ним на серфе. Через год они поженились и переехали в домик на пляже.
* * *
Микки помог нам с Чарли натянуть боксерские перчатки. Свою пару я выменял на тряпичную куклу Реггеди-Энн у соседского мальчишки, чья семья уезжала с пляжа. После одного вечера, когда Ник особенно развоевался, я объявил, что хочу научиться боксировать: это был очевидный протест против его пьяных выходок. А через несколько дней Ник устроил этот небольшой поединок между мной и Чарли, словно желая показать, что его ни капельки не задел мой демонстративный интерес к боксу.
– Это пойдет тебе на пользу, Норман, – сказал он.
Пока Микки закреплял узлы на перчатках, мы с Чарли, вытянув шеи, пытались разглядеть, что происходит на плоском земляном возвышении мыса.
– Хорош глазеть на голых девок! Давайте, вставляйте капы, – сказал Ник.
Действительно, за холмом находился нудистский пляж, но мы с Чарли принялись рьяно отрицать какой-либо интерес к девчонкам.
– Вот и славно, – ответил Ник. – Знаете, что прячется за всеми этими сиськами и задницами?
Мы с Чарли широко распахнули глаза и навострили уши в ожидании ответа.
– Мамы, бабушки, братья, сестры и кузины, с которыми вам придется иметь дело, – сообщил он. – Свадьбы и годовщины свадеб, бесконечная головная боль.
Мы с Чарли ждали продолжения, но его не последовало.
– Когда-нибудь вы поймете, – только и сказал Ник. – Вставили капы?
– Да, – ответил я.
– Хорошо. Если останешься без зубов, у твоей мамы случится настоящий нервный срыв.
Микки залпом допил пиво. Он оглянулся на мой дом в глубине пляжа. Мама поливала цветы на террасе.
– Ну вот, – сказал Ник. – Держи руки выше и больше шевели ногами!
– Как Мохаммед Али, – сказал я.
Ник улыбался, дыша на меня пивом.
– Точно, прямо как Али.
Чарли выглядел абсолютно спокойным. Он был на пять сантиметров выше и почти на пять килограммов тяжелее меня. Мы кружили друг против друга, и я пританцовывал, как Али. Заметив просвет между перчаткой и плечом Чарли, я понял, что смогу засветить ему кулаком в челюсть. Но вместо того, чтобы рвануться вперед и нанести удар, рука моя ушла в сторону. Я снова попытался замахнуться, но мышцы свело, и, лишь преодолев их сопротивление, я сумел нанести удар, который пришелся противнику в лоб и походил на хлопок мухобойкой. И тут он атаковал меня! Я неосторожно поднял руки, и Чарли ударил прямо в живот. У меня перехватило дыхание. Я повернулся боком, и тогда он ударил по носу. Что-то жуткое пронзило меня с головы до ног. Это было больше, чем боль: мокрое и холодное, как этиловый спирт, которым отец протирал уши после серфинга. На глазах выступили слезы, и тут же меня охватил дикий страх. Я оглянулся по сторонам, ища помощи. Ник смотрел на меня искоса, поджав губы.
– Сдаешься? – спросил он.
Я кивнул. Чарли вскинул руки в знак победы.
Я протянул руки Нику, чтобы он расшнуровал перчатки. Он потер лоб, вздохнул и поставил пиво на землю. Чарли расхаживал с самодовольным видом, и Микки хвалил его за стойкость. Я вспомнил, как я плакал по своей Реггеди-Энн после обмена. Мне хотелось забрать ее обратно. Это была единственная игрушка, которая осталась с тех времен, когда родители еще жили вместе. Но было поздно – мальчик с куклой уже уехал в другой город.
Чарли раньше меня снял перчатки и сообщил, что едет кататься на скейте с Трэфтоном, Шейном и другими ребятами – легендами пляжа. Они поднимутся к Костлайн, где новенький асфальт и крутые, широкие улицы, которые никогда не кончаются.
– Норман, у мамы на это имеется особый запрет, – вмешался Ник, прежде чем я успел попроситься поехать с Чарли.
Я почувствовал, что у меня краснеет лицо и дрожит подбородок.
– Это слишком опасно, – добавил он.
Я дотронулся до носа. Было больно. Казалось, Ника забавляет эта нелепость – разрешать мне боксировать, но запрещать кататься на скейте.
– В жизни то и дело приходится с чем-то мириться, – сказал он и похлопал меня по спине, словно желая смягчить несправедливость. – Лучше привыкай к этому сейчас.
Ник с Микки ушли вперед, взяв у нас перчатки и капы, чтобы мы их не потеряли. Я проводил Чарли до его дома у мыса.
– Если хочешь, можешь поехать с нами, – сказал он.
Я и сам знал всех этих ребят, и мне не было нужно его разрешение. Но я сделал вид, что благодарен ему.
