На следующее утро Беатрис вошла в комнату Пьеро и сказала, что сегодня они поедут под гору покупать новую одежду.

– Твоя парижская здесь совершенно не годится. – Она оглянулась, шагнула к двери и закрыла ее. – Наш хозяин очень строг к таким вещам. Да и вообще, безопаснее будет носить немецкий национальный костюм. Твои вещи на вкус хозяина слишком вольнодумные.

– Безопаснее? – удивился Пьеро.

– Я с трудом его упросила, чтобы он разрешил тебя взять, – объяснила тетя. – Он к детям не привык. Мне пришлось обещать, что с тобой никаких хлопот не будет.

– А своих детей у него нет? – Пьеро надеялся, что есть хотя бы один ребенок его возраста и что он приедет вместе с хозяином.

– Нет. Поэтому лучше его не раздражать, чтобы он не отправил тебя обратно в Орлеан.

– В приюте оказалось не так плохо, как я боялся, – сказал Пьеро. – Симона и Адель очень хорошо со мной обращались.

– Да, конечно. Но семья – вот что самое главное. А мы с тобой семья. Больше ни у меня, ни у тебя никого нет. Мы должны поддерживать друг друга.

Пьеро кивнул. Однако с тех самых пор, как от тети пришло письмо, его мучил один вопрос, который он и задал:

– Почему мы раньше не встречались? Почему вы ни разу не приезжали в Париж к нам с мамой и папой?

Беатрис покачала головой и встала.

– Сейчас не время об этом говорить, – ответила она. – Если хочешь, давай в другой раз. А теперь пойдем, ты, наверное, голодный.

После завтрака они вышли во двор, где Эрнст, небрежно опершись на автомобиль, читал газету. Он поднял голову, заметил их, улыбнулся, сложил газету пополам, сунул ее под мышку и распахнул заднюю дверь. Пьеро восхитился его формой: какая красивая! Интересно, не удастся ли уговорить тетю купить что-то подобное и ему? Пьеро всегда нравилась военная форма. У отца в парижской квартире хранился яблочно-зеленый мундир – воротник-стойка, шесть пуговиц в ряд – и еще брюки в тон. Папа никогда этого не надевал, но однажды застал Пьеро, когда тот пытался стащить мундир с вешалки, и буквально окаменел в дверях. Мама страшно ругалась: нельзя трогать чужие вещи.

– Доброе утро, Пьеро! – весело сказал шофер и взъерошил мальчику волосы. – Как спал, хорошо?

– Очень хорошо, спасибо.

– А мне сегодня снилось, что я играю в футбол за Германию, – поведал Эрнст. – Против англичан. Я забил решающий гол, и меня унесли с поля на плечах, а кругом все ликовали.

Пьеро кивнул. Он не любил, когда пересказывают сны. Это напоминало некоторые рассказы Аншеля, весьма хитроумные, но на самом деле бессмысленные.

– Куда прикажете, фройляйн Фишер? – Эрнст низко склонился перед Беатрис и театрально коснулся фуражки кончиками пальцев.

Тетя, усаживаясь, смеялась:

– Очевидно, Пьеро, меня повысили в должности. Эрнст никогда еще не обращался ко мне с таким почтением. В город, пожалуйста. Пьеро нужна новая одежда.

– Не слушай ее, Пьеро. – Эрнст сел за руль и включил зажигание. – Твоя тетя прекрасно знает, какого высокого я о ней мнения.

Пьеро посмотрел на Беатрис. Та встретилась глазами с шофером в зеркальце на лобовом стекле, ее лицо осветила легкая полуулыбка, а щеки порозовели. Машина тронулась с места. Пьеро в заднее окошко успел увидеть дом, исчезающий за поворотом. Деревянный, светлый, он был невероятно красив и средь сурового заснеженного ландшафта казался сказочным.

– Помню, как меня в первый раз поразило это зрелище, – сказала Беатрис, проследив за взглядом Пьеро. – Абсолютная безмятежность! Я не могла поверить, что такое бывает. И была уверена, что здесь всегда царит полный покой.

– И царит, – пробормотал Эрнст тихо, но Пьеро все равно услышал. – Когда его нет.

– А давно вы тут живете? – поинтересовался Пьеро, поворачиваясь к тете.

– Ну, когда я только приехала, мне было тридцать четыре, значит… уже чуть больше двух лет.

Пьеро внимательно на нее посмотрел. Она, безусловно, была весьма хороша собой. Длинные рыжие локоны, чуть завивающиеся над плечами, и бледная, удивительно чистая кожа.

– Так вам тридцать шесть? – помолчав секунду, вычислил Пьеро. – Значит, вы уже старая!

Беатрис громко ахнула и тут же расхохоталась.

– Пьеро, нам с тобой надо будет кое о чем потолковать, – сказал Эрнст. – Если ты хочешь когда-нибудь обзавестись подружкой, то научись обращаться с женщинами. Нельзя говорить, что они старые. Всегда называй возраст лет на пять меньше, чем тебе кажется.

– Не нужна мне никакая подружка, – поспешно заявил Пьеро, в панике от самой этой идеи.

– Это ты сейчас так думаешь. А посмотрим, что скажешь лет через пять.

Пьеро всем видом показал, что такое попросту невозможно. Он вспомнил Аншеля, который сошел с ума из-за новенькой девочки в классе, писал ей рассказы, подкладывал в парту цветы. Пьеро пробовал провести с другом серьезную беседу, но без всякого толку: Аншель потерял голову. Все это, с точки зрения Пьеро, было до ужаса нелепо.

– А вам, Эрнст, сколько лет? – Пьеро, чтобы лучше видеть шофера, просунулся между передними сиденьями.

– Двадцать семь, – глянув через плечо, ответил Эрнст. – Знаю, в это трудно поверить. На вид я совсем еще юн и зелен.

– Смотри на дорогу, Эрнст, – тихо произнесла тетя Беатрис, но в ее голосе угадывалась улыбка. – А ты, Пьеро, сядь нормально, потому что так опасно. Вот наедем на кочку…

– Вы собираетесь жениться на Герте? – не слушая, продолжил допрос Пьеро.

– На Герте? Какой Герте?

– Служанке.

– Герте Тайссен? – Эрнст аж привзвизгнул от ужаса. – Святое небо, нет конечно. С чего ты взял?

– Она сказала, что вы красивый, веселый и заботливый.

Беатрис прыснула и прикрыла рот ладонью.

– А может, это правда, Эрнст? – поддразнивая, спросила она. – Наша нежная Герта в вас влюблена?

Эрнст пожал плечами:

– А в меня все женщины влюбляются. Таков мой крест. Только взглянут на меня – и готово дело, пропали навеки. – Он щелкнул пальцами. – Нелегко, знаете ли, быть таким красавцем.

– Да, и таким скромником, – добавила Беатрис.

– Может, ей нравится ваша форма, – предположил Пьеро.

– Всякой девушке нравится мужчина в форме, – согласился Эрнст.

– Всякой девушке, вероятно, – заметила Беатрис. – Но не всякая форма.

– А ты знаешь, зачем люди носят форму, а, Пьеро? – продолжал шофер.

Мальчик помотал головой.

– Затем, что человеку в форме кажется, будто ему все дозволено.

– Эрнст, – тихо сказала Беатрис.

– И что он волен поступать с людьми так, как никогда не посмел бы в обычной одежде. Лычки, шинели, высокие сапоги – все это дает право проявлять жестокость без всякого зазрения совести.

– Эрнст, хватит, – потребовала Беатрис.

– По-твоему, я не прав?

– Тебе прекрасно известно мое мнение. Но сейчас не время для подобных бесед.

Эрнст промолчал и дальше ехал не раскрывая рта, а Пьеро обдумывал его слова и пытался найти в них смысл. Он вообще-то был не согласен. Форма – это красиво, он и сам бы против формы совершенно не возражал.

– А тут есть дети, с кем можно играть? – спросил он чуть погодя.

– К сожалению, нет, – ответила Беатрис. – В городе – да, там детей много. И ты, конечно же, скоро пойдешь в школу и обязательно заведешь друзей.

– А они смогут приезжать ко мне на гору?

– Нет, вряд ли хозяин будет доволен.

– Нам, Пьеро, надо теперь стоять друг за друга, – снова подал голос Эрнст. – Мне в доме давно не хватало еще одного мужика. А то, знаешь, эти женщины помыкают мной как хотят.

– Но вы ведь старый, – ответил Пьеро.

– Ну, не так чтобы очень.

– Двадцать семь – это древность.

– Если это древность, что же ты скажешь обо мне? – поинтересовалась Беатрис.

Пьеро на пару секунд задумался.

– А вы доисторическая. – Он захихикал, и Беатрис тоже засмеялась.

– О боже, юный Пьеро, – вздохнул Эрнст, – ничего-то ты не смыслишь в дамах.

– А в Париже у тебя было много друзей? – спросила Беатрис.

Пьеро кивнул:

– Порядочно. И еще один смертельный враг, который называл меня Козявкой за то, что я маленький.

– Ты вырастешь, – пообещала Беатрис, а Эрнст сказал:

– Гадов везде хватает.

– А мой самый лучший друг – Аншель. Он жил в квартире под нами. По нему я больше всего скучаю. У него сейчас моя собака, Д’Артаньян, потому что в приют с собаками не пускают. Когда мама умерла, я жил у Аншеля, но его мама не захотела, чтобы я там оставался.

– Почему? – спросил Эрнст.

Пьеро хотел было пересказать подслушанный им кухонный разговор мадам Бронштейн и ее подруги, но передумал. Он не мог забыть, как разозлилась мама Аншеля, увидев на нем ермолку сына, и как она не хотела брать его в храм.

– Мы с Аншелем почти всегда были вместе, – сказал он, словно бы не услышав вопрос Эрнста. – Ну, то есть, если только он не писал свои рассказы.

– Рассказы? – удивился Эрнст.

– Он хочет стать писателем, когда вырастет.

Беатрис еле заметно улыбнулась.

– И ты тоже? – спросила она.

– Нет, – ответил Пьеро. – Я несколько раз пробовал, но у меня получалась белиберда. Но зато я много выдумывал и рассказывал всякое смешное про школу, а Аншель потом уходил на часок и возвращался уже с рассказом. И он всегда говорил: хоть это я написал, но это все равно твоя история.

Беатрис задумчиво побарабанила пальцами по кожаному сиденью.

– Аншель… – проговорила она. – Конечно! Это же его мама написала мне и сообщила, где тебя искать. Напомни, Пьеро, как фамилия твоего друга?

– Бронштейн.

– Аншель Бронштейн. Ясно.

И снова Пьеро заметил, как взгляды Эрнста и тети мимолетно пересеклись в зеркале, но на этот раз шофер, посерьезнев, коротко мотнул головой.

– Мне здесь будет скучно, – с убитым видом констатировал Пьеро.

– Здесь и кроме школы всегда есть чем заняться, – успокоила Беатрис. – Уверена, что и тебе найдется работа.

– Работа? – удивился Пьеро.

– Да, именно. Все в доме на горе должны работать. Даже ты. Работа делает человека свободным – так говорит наш хозяин.

– Я вроде и так свободен, – сказал Пьеро.

– Мне тоже так казалось, – отозвался Эрнст. – Но, выходит, мы с тобой оба ошибались.

– Перестань, Эрнст, – оборвала Беатрис.

– А какую работу? – спросил Пьеро.

– Пока не знаю, – ответила она. – У хозяина наверняка есть планы на этот счет. А если нет, мы с Гертой что-нибудь придумаем. Или будешь помогать Эмме на кухне. Ой, да не переживай ты, Пьеро! В наши дни все немцы, и старые, и молодые, обязаны что-то делать на благо Родины.

– Но я не немец, – возразил Пьеро. – Я француз.

Беатрис быстро повернулась к нему, и улыбка сошла с ее лица.

– Ты родился во Франции, это правда, – сказала она. – И твоя мама была француженка. Но твой отец, мой старший брат, был немец. А значит, и ты немец, понимаешь? И отныне лучше никому не рассказывай, откуда ты родом.

– Но почему?

– Так безопаснее. И есть еще кое-что, о чем я хотела с тобой поговорить. Твое имя.

– Имя? – Пьеро посмотрел на нее и нахмурился.

– Да. – Она замялась, будто бы собираясь с духом, чтобы сказать что-то неприятное. – Мне кажется, его надо сменить. Не стоит тебе зваться Пьеро.

От изумления у него даже рот приоткрылся, Пьеро не мог поверить, что не ослышался.

– Но меня всегда звали Пьеро! – воскликнул он. – Это… это… ну, это мое имя!

– Но оно такое французское. Я вот думаю, давай мы лучше будем звать тебя Петер. То же самое имя, только по-немецки. Разница не слишком большая.

– Никакой я не Петер, – настаивал Пьеро. – Я Пьеро.

– Прошу тебя, Петер…

– Пьеро!

– Можешь меня послушать? Для себя ты, конечно же, так и останешься Пьеро. Однако в доме на горе, при других – и особенно при хозяине с хозяйкой, – ты будешь Петер.

Пьеро вздохнул:

– Не нравится мне это.

– Ты должен понять, что я прежде всего пекусь о твоих интересах. Потому я и взяла тебя к себе, чтобы ты жил здесь, со мной. Я хочу, чтобы ты был в безопасности. И только так могу тебя защитить. Ты должен слушаться, Петер, даже если мои просьбы кажутся тебе странными.

В машине стало очень тихо. Они по-прежнему спускались с горы, и Пьеро думал о том, сколько еще изменений в его жизни случится до конца года.

– А как называется город, куда мы едем? – наконец спросил он.

– Берхтесгаден, – ответила Беатрис. – Осталось уже недолго. Через несколько минут будем.

– А мы еще в Зальцбурге? – Пьеро думал так, потому что именно это название было на последней бумажке, приколотой к его лацкану.

– Нет, мы примерно в двадцати милях от Зальцбурга, – сказала тетя. – Вот эти горы – Баварские Альпы. Вон там, – она показала налево, – австрийская граница. А там, – и она показала направо, – Мюнхен. Ты ведь проезжал через Мюнхен, да?

– Да, – Пьеро кивнул. – И через Мангейм, – добавил он, вспомнив военного, который пытался отдавить ему руку и, похоже, наслаждался тем, что причиняет боль. – Значит, наверное, вон там, – он вытянул руку и показал далеко, за горы, в невидимый мир, – Париж. Мой дом.

Беатрис заставила Пьеро опустить руку.

– Нет, Петер, – покачала головой она и оглянулась на вершину горы, – твой дом там. На Оберзальцберге. Там ты теперь живешь. Ты больше не должен вспоминать о Париже. Вероятно, ты его еще очень долго не увидишь.

Пьеро физически ощутил, как весь до краев заполняется печалью, и мамино лицо встало перед глазами, и картинка: они вечером сидят рядышком у камина, она вяжет, а он читает или рисует в альбоме. Пьеро вспомнил Д’Артаньяна и мадам Бронштейн, а когда подумал об Аншеле, его пальцы сами собой сложились в знак лисы, а потом – собаки.

Я хочу домой, подумал он, жестикулируя так, чтобы понял его лучший друг.

– Что это ты делаешь? – удивилась Беатрис.

– Ничего. – Пьеро уронил руки и уставился в окно.

Через несколько минут они прибыли в городок Берхтесгаден, и Эрнст поставил машину в тихом месте.

– Вы долго? – спросил он, оборачиваясь к Беатрис.

– Ну, какое-то время, – сказала та. – Ему нужна одежда, нужны ботинки. И еще неплохо бы его постричь, как считаешь? Поменьше француза, побольше немца – вот наша задача.

Шофер внимательно посмотрел на Пьеро и кивнул:

– Да, пожалуй. Чем он будет опрятнее, тем лучше. А то ведь, в конце концов, он может еще и передумать.

– Кто может передумать? – спросил Пьеро.

– Ну что, скажем, через два часа? – Беатрис проигнорировала вопрос племянника.

– Да, хорошо.

– А во сколько у тебя?..

– Примерно в полдень. Встреча займет около часа.

– Что за встреча, куда вы идете? – полюбопытствовал Пьеро.

– Никуда я не иду, – ответил Эрнст.

– Но вы только что сказали…

– Петер, ш-ш, – шикнула тетя Беатрис. – Тебя не учили, что слушать чужие разговоры нехорошо?

– Но я же сижу прямо здесь! – возмутился он. – Как же я могу их не слышать?

– Все нормально. – Эрнст обернулся к мальчику, улыбаясь: – Тебе понравилась поездка?

– Да вроде, – сказал Пьеро.

– Ты, наверное, тоже хочешь научиться хорошо водить машину?

Пьеро кивнул:

– Хочу. Я люблю машины.

– Тогда, если будешь себя хорошо вести, я, пожалуй, тебя научу. Сделаю тебе такое одолжение. А ты взамен сделаешь одолжение мне?

Пьеро поглядел на тетю, но она молчала.

– Попробую, – проговорил он.

– Нет, попробовать мало, – сказал Эрнст. – Ты пообещай.

– Хорошо, обещаю, – согласился Пьеро. – А что надо делать?

– Это касается твоего друга, Аншеля Бронштейна.

– А что такое? – Пьеро наморщил лоб.

– Эрнст… – нервно произнесла Беатрис, подавшись вперед.

– Минутку, Беатрис. – Шофер, как совсем недавно, стал очень серьезен. – Одолжение заключается в следующем: я прошу тебя никогда не упоминать имени этого мальчика в доме на горе. Понимаешь?

Пьеро смотрел на него как на сумасшедшего.

– Но почему? Это же мой лучший друг. Я знаю его с рождения. Он мне как брат.

– Нет, – резко ответил шофер, – он тебе не брат. Не говори так. Думай, если хочешь. Но вслух не говори.

– Эрнст прав, – поддержала Беатрис. – Лучше вообще не говори о своем прошлом. Вспоминай, конечно, но молчи.

– И об этом мальчике, Аншеле, ни слова, – повторил Эрнст.

– О друзьях говорить нельзя, называться своим именем нельзя, – тоскливо пробормотал Пьеро. – Чего еще мне нельзя?

– Не волнуйся, это все. – Эрнст улыбнулся. – Следуй этим правилам – и в один прекрасный день я научу тебя водить машину.

– Хорошо, – буркнул Пьеро. Не свихнулся ли случайно этот шофер, подумал он. Весьма некстати для человека, который по нескольку раз в день ездит на гору и обратно.

– Через два часа, – напомнил Эрнст, когда они с тетей выходили из машины.

Обернувшись, Пьеро увидел, что шофер нежно коснулся локтя тети и они посмотрели друг другу прямо в глаза – не столько ласково, сколько тревожно.

На улицах городка было людно, и по дороге тетя Беатрис несколько раз здоровалась со знакомыми, представляла им Пьеро и объясняла, что он приехал жить к ней в Бергхоф. То и дело попадались солдаты; четверо сидели перед таверной, курили и пили пиво, несмотря на ранний час. Завидев Беатрис, они выбросили сигареты и приосанились. Один безуспешно попытался спрятать за каской высокий стакан с пивом. Тетя намеренно не смотрела в их сторону, но Пьеро очень заинтриговала вызванная ее появлением суета.

– Вы знаете этих солдат? – спросил он.

– Нет, – ответила Беатрис. – Зато они меня знают. И боятся, как бы я не донесла, что они пили пиво, вместо того чтобы нести службу. Стоит хозяину уехать, как они начинают манкировать своими обязанностями. Так, нам сюда. – Они подошли к витрине магазина одежды. – Вроде на вид ничего, да?

Следующие два часа стали для Пьеро, пожалуй, самыми скучными в жизни. Беатрис заставила его перемерить кучу всего, что составляло немецкий национальный костюм – белые рубашки с кожаными штанами на коричневых кожаных подтяжках и белые гольфы. Затем они переместились в обувную лавку, где Пьеро измерили ноги и заставили ходить в ботинках туда-сюда, а сами внимательно на него смотрели. Потом тетя и племянник вернулись в первый магазин, где одежду успели подогнать по фигуре, и Пьеро вновь пришлось по очереди все это надевать и медленно вертеться посреди помещения перед продавцом и Беатрис.

Он чувствовал себя идиотом.

– Можно уже идти? – проныл он, когда тетя выписала чек.

– Да, конечно, – ответила она. – Проголодался? Зайдем куда-нибудь пообедать?

Зачем спрашивать? Пьеро всегда был голодный, и, когда сообщил об этом, Беатрис громко рассмеялась.

– Весь в отца, – сказала она.

– А можно один вопрос? – Они уже сидели в кафе, ожидая заказанный суп с бутербродами. Тетя, негромко вздохнув, кивнула:

– Разумеется. Что ты хотел узнать?

– Почему вы к нам не приезжали, когда я был маленький?

Беатрис задумалась, но дождалась, пока принесут еду, и только тогда заговорила.

– В детстве мы с твоим папой были не так чтобы очень дружны, – начала она. – Он же старше, что у нас общего? Но потом он ушел на Великую войну, и я страшно скучала по нему и все время за него волновалась. Он, конечно, писал домой, но письма были странные… то вроде нормальные, а то совершенно бессвязные. Ты ведь знаешь, его тяжело ранило…

– Нет, – удивленно вымолвил Пьеро. – Не знаю.

– Да, ранило. Странно, что тебе никто не рассказал. Твой папа с товарищами ночью сидели в окопах, и на них напали англичане. И одолели. Убили почти всех, но Вильгельм чудом сумел убежать. Правда, пуля попала ему в плечо, и если бы чуть-чуть правее, так и убила бы. Он спрятался в лесу и оттуда видел, как англичане вытащили из укрытия одного несчастного мальчишку – последнего, кто выжил в том окопе, – и начали спорить, что с ним делать, а потом кто-то выстрелил ему в голову. Вильгельм, уж не знаю каким образом, добрался до немецких позиций, но потерял много крови и сильно бредил. Его кое-как перевязали и отправили в госпиталь, там он пролежал несколько недель и мог бы остаться дома – но нет, едва оправившись, попросился обратно на фронт. – Она осмотрелась, убедилась, что никто не подслушивает, и понизила голос почти до шепота: – Думаю, из-за того ранения и всего, что он тогда видел, он и повредился рассудком. После войны он очень сильно переменился. Он так злился, так ненавидел всех, кого считал виновными в поражении Германии. Потому мы и поссорились: меня ужасала его твердолобость, а он говорил, что я на войне не была и, значит, ничего не смыслю и права не имею судить.

Пьеро нахмурился, пытаясь понять.

– Но разве вы были не на одной стороне?

– До известной степени, да, – сказала она. – Только, Петер, сейчас не время это обсуждать. Вот подрастешь, тогда, бог даст, я смогу тебе все объяснить. Когда ты лучше поймешь, как устроен мир. А сейчас давай поскорее доедим и пойдем. Эрнст нас ждет.

– Но у него еще встреча не закончилась.

Беатрис повернулась и строго посмотрела на мальчика.

– Не было у него никакой встречи, Петер, – бросила она раздраженно, впервые выходя из себя в разговоре с Пьеро. – Он сидел в машине, когда мы ушли, и будет сидеть там, когда мы вернемся. Ты меня понял?

Пьеро, немного испугавшись, кивнул:

– Да.

Он решил больше это не обсуждать, хотя твердо знал, что именно слышал, и никто не смог бы убедить его в обратном.