Чарльз Дарвин (1809–1882)
Из Лондона в провинцию Дарвин переехал в 1842 г. не только ради того, чтобы спастись от суеты городской жизни и воспитать детей в более спокойной обстановке. У него к тому времени уже имелась тайна – теория эволюции, которую он за десять предшествовавших переезду лет успел сформулировать для себя, но пока еще не решался представить публике. Он понимал, что сама идея, будто человечество произошло от животных, покажется викторианскому обществу еретической, и не хотел, чтобы его труд был всеми отвержен и навлек на него опалу. Вот почему Дарвин не торопился с публикацией и решил пока что поселиться там, где он мог бы до конца жизни спокойно работать, – в Даун-Хаусе, бывшем доме пастора в изолированной от мира деревушке графства Кент, «на самом краю мира», как писал ученый.
С того момента, как Дарвин поселился в Даун-Хаусе, и до 1859 г., когда он опубликовал наконец трактат «Происхождениие видов», он вел двойную жизнь, скрывая от всех свои идеи об эволюции и естественном отборе и всячески стараясь между тем укрепить свою репутацию в научном мире. Он сделался экспертом по усоногим ракам, написал о них целых четыре монографии и в 1853 г. получил за свои исследования медаль Королевского общества. Он также изучал пчел и цветы и писал книги о коралловых рифах и геологии Южной Америки. Своей теорией Дарвин делился с немногими доверенными лицами, одному коллеге-ученому он сказал, что это похоже на «признание в убийстве».
Здоровье Дарвина в это время ухудшилось, и, хотя он прожил еще долго, он до конца жизни страдал от болей в желудке, сердцебиения, фурункулов, мигреней и прочих тяжелых симптомов, причина которых так и осталась невыясненной. Очевидно, болезнь была вызвана слишком тяжелой работой в лондонский период его жизни, а стресс только усугубил состояние ученого. По этой причине Дарвин жил в Даун-Хаусе размеренной, почти монашеской жизнью, его день строился вокруг нескольких коротких интенсивных периодов умственного труда, которые он отделял друг от друга прогулками, дневным сном, чтением и писанием писем, а также играл по вечерам в триктрак.
Первый и наиболее продуктивный «рабочий период» начинался в восемь часов утра после короткой прогулки и одинокого завтрака. Полтора часа ученый сосредоточенно работал в своем кабинете, прерываясь лишь затем, чтобы наведаться к банке с нюхательным табаком, которую держал на столе в коридоре. Затем Дарвин выходил в гостиную, здоровался со своей женой Эммой и разбирал почту. Он читал письма, затем укладывался на диван, и Эмма читала ему вслух письма, адресованные всей семье. Прочитав все письма, она открывала роман, который супруги осваивали таким же образом: Эмма читала, Чарльз, лежа, слушал.
В 10.30 Дарвин возвращался в свой кабинет и работал до полудня или до начала первого. На том рабочий день заканчивался, и ученый часто с удовлетворением подводил итоги: «Сегодня я хорошо потрудился». Далее следовала большая прогулка в сопровождении любимого фокстерьера Полли. Сначала Дарвин заглядывал в оранжерею, потом совершал раз и навсегда установленное количество кругов по «Песчаной дорожке», ритмично постукивая по гравию своей окованной железом тростью. Далее – семейный обед. Дарвин обычно выпивал за едой небольшое количество вина – вино ему нравилось, но пил он крайне умеренно, ибо страшился пьянства и утверждал, что за всю свою жизнь напился лишь раз, студентом в Кембридже. После обеда он вновь укладывался на диван в гостиной, читал газеты (единственный вид ненаучной литературы, до которого он снисходил настолько, чтобы читать его самому, все остальное ему читали вслух). Далее наступало время писать письма, усевшись у огня в глубокое набитое конским волосом кресло и примостив на подлокотниках доску. Если писем набиралось чересчур много, он не писал их собственноручно, а диктовал, руководствуясь небрежными заметками на оборотах листов своей рукописи или верстки. Дарвин считал обязательным отвечать на каждое полученное им письмо, даже если автор был заведомым глупцом или психопатом. Оставленное без ответа письмо тяжким бременем давило на его совесть и мешало спать по ночам. Этот свой долг он выполнял примерно до трех часов дня, после чего поднимался в свою спальню и укладывался с сигаретой на диван, а Эмма приносила начатый роман и продолжала читать с того места, на котором они остановились. Под ее чтение Дарвин обычно засыпал, а потом огорчался, что пропустил какие-то повороты сюжета.
В 16.00 он спускался и отправлялся на третью за день прогулку – всего на полчаса, а затем возвращался еще на часок поработать в кабинет, привести в порядок то, что осталось незавершенным. В 17.30 – полчаса праздного отдыха в гостиной, затем снова чтение романа и снова наверх, выкурить сигарету. За ужином собиралась вся семья, и Дарвин тоже садился за стол, однако довольствовался чаем с яйцом или маленьким кусочком мяса. Если приходили гости, Дарвин не засиживался за столом, беседуя с мужчинами, как было в обычае для хозяина дома, – полчаса такой беседы утомляли его настолько, что он мог лишиться ночного сна и, соответственно, не справился бы с намеченной на следующий день работой. Мужским разговорам он предпочитал общество дам в гостиной и игру в триктрак (когда гостей не было, он играл с Эммой). Его сын Фрэнсис отмечал, что отец «чрезвычайно оживлялся за игрой, горько оплакивал свой проигрыш и преувеличенно возмущался удачами моей матери».
За двумя партиями в триктрак следовало чтение научной литературы, а перед сном Дарвин любил полежать на диване и послушать, как Эмма играет на пианино. Около десяти часов вечера Дарвин покидал гостиную и через полчаса был уже в постели, хотя из-за бессонницы он мог пролежать еще много часов с открытыми глазами, размышляя над какой-либо научной загадкой, которую не сумел разрешить в течение дня.
Так строились его дни на протяжении 40 лет лишь с редкими и немногими исключениями. Он выезжал вместе с родными на летние каникулы, иногда посещал родственников, но всегда стремился поскорее вернуться домой, а на публике не желал появляться ни в коем случае. И все же, несмотря на такую уединенную жизнь и постоянные болезни, Дарвин любил эту жизнь в Даун-Хаусе в окружении близких. У них с Эммой родилось десять детей.
Любил он и свою работу, хотя она отнимала у него силы и, казалось, загоняла его в могилу. Фрэнсис Дарвин вспоминает, что медлительные, осторожные, как у больного, движения отца вдруг преображались, когда ученый принимался за эксперимент: каждый жест его был скор и точен, в нем ощущался «сдержанный энтузиазм. Он работал с удовольствием, никакого принуждения в его манере не чувствовалось».
