Если бы мы спросили у самого Ошо: «Так кто же вы, Мистик?», то он ответил бы нам, что он — это просто он, не пророк и не мессия, не Христос, а самый обычный человек — такой же, как мы. С той лишь разницей, что мы еще спим. Однако эта разница не так уж велика, потому что он тоже когда-то спал… И поскольку скоро мы проснемся, то разницы между нами и вовсе почти никакой.

Мистик учится у Мистиков. У сущего. У себя самого. У своего безмолвия и одиночества. Именно поэтому Ошо никогда не был духовным в традиционном общепринятом смысле: он не ходил в храмы и церкви, не читал писания, не соблюдал обряды, не поклонялся Богу и не молился. Он считал, что покорное исполнение формальных, обусловленных действий не имеет ничего общего с духовностью и поиском истины. Ошо избрал собственный путь. Духовность означала для него решительно иное. Она подразумевала поиск ответа на вопрос «кто я?», а значит, абсолютную честность перед самим собой. Его духовность не допускала никакой зависимости. Она выражалась в отстаивании свободы — свободы внутри своего существа. Свободы от чужих взглядов и учений, свободы от идеологических и религиозных доктрин, от общественного мнения, от общепринятых правил, норм и ограничений — от толпы. Ему не было места в толпе, потому что в толпе невозможно свободно обрести себя и собственную истину. Истину можно обрести только в одиночестве, «на просторах своей пустоты» (Б. Г.).

Ошо предложил нам самое простое понимание духовности — как естественного поиска самого себя. Он признавался, что никогда не позволял кому-то заниматься этим поиском за него: он всерьез полагал, что найти себя можем только мы сами.

Этим поиском самого себя в себе Мистик и занимался с самого раннего детства. В этом смысле Ошо был необычный ребенок.

Раджниш появился на свет 11 декабря 1931 года в Индии, в штате Мадхья-Прадеш, в поселке Кучадва.

Позже Ошо говорил, что невозможно объяснить, почему жизнь выбрала именно эту деревню, но что так и должно было быть — настолько благостной, священной была тамошняя красота. Ему довелось впоследствии объездить весь мир, но больше никогда не довелось встретить такой первозданной красоты…

Ошо считал, что ему повезло: в отличие от нас с вами у него было детство… Тихая, маленькая деревушка: домишки у пруда и высокие деревья. Ни школы, ни почты, ни вокзала, ни даже обычной дороги. Отсутствие школы позволило будущему Мастеру избежать участи получать традиционное образование вплоть до девяти лет. К тому времени он будет уже абсолютно свободен от всевозможных штампов, правил, норм и навязанного извне взгляда на мир. Школой для него станет опыт собственных переживаний. Кому из нынешних детей выпадает такое крайне редкое, по мнению самого Ошо, счастье?

Конечно, с точки зрения общепринятых норм он был решительно необразованным. Даже много позже, уже покинув деревню, он оставался свободным от привычного для всех обучения. Его интересовали не знания, а то, куда они могут привести. Сугубо интеллектуальное заимствованное знание, не подкрепленное опытом собственных открытий, он считал пустым и бессмысленным. Уже будучи признанным ученым, он говорил, что в определенном смысле до сих пор необразован, хотя теперь у него полно званий — и не просто званий, а ученых степеней. В свойственной Ошо манере он утверждал, что это по силам любому дураку и будто ученые звания ежегодно получает столько дураков, что все эти степени ничего не значат. Он был уверен, что, если знание не ведет нас к своей сущности, оно мертво. И в этом смысле седовласый академик может на деле оказаться сущим младенцем, не имеющим представления, кто он на самом деле, — и, стало быть, дураком. Потому как, по логике Ошо, нет никакой мудрости в том, чтобы копить массу ненужных сведений, если они не преображают человека, не приближают его к себе. К чему все познания, вся научная аргументация и терминология, если мы так и не узнали, кто мы есть на самом деле? И весь вопрос в том, к себе или от себя ведет нас наше знание…

Вернемся к истокам такого взгляда на мир.

Место, в котором родился Раджниш, было крохотным миром в себе: мать Раджниша выдали замуж в семь лет, его отцу было тогда не больше десяти, и он вообще не понимал, что происходит. Единственное, что ему запомнилось от свадьбы, было то, что он ехал на лошади, а все остальные шли рядом пешком. Жесткое подчинение традиции лишило его свободы, ему не довелось повзрослеть естественным образом, природный ход жизни и развития был насильственно разрушен: совсем еще ребенок, он оказался вынужденным выполнять «взрослую» роль, не будучи к ней готовым. Вряд ли «нового ребенка» могли воспитать такие родители. Личность, способную разрушить все стереотипы и условности, могли воспитать только такие же равноценные по силе личности.

В действительности того Ошо, которого узнает весь мир, воспитывали бабушка и дедушка по материнской линии. Одинокие старики, на закате жизни нуждающиеся в радости, они страстно желали, чтобы рядом с ними был ребенок. Именно они заменили Ошо родителей. Но быстро заметили, что им не стать для него «компанией». В несвойственной детям манере Ошо как-то по-особенному проживал одиночество. Любил, чтобы рядом вообще никого не было, предпочитал проводить долгие часы в спокойном сидении у реки или в самостоятельном исследовании окружающего мира.

По признанию самого Мистика, одиночество не было для него проклятием, и позже выяснилось, что это, наоборот, подарок судьбы. В одиночестве Ошо открыл много истинного наслаждения, радости довольствоваться собой и ни от кого не зависеть… Он рассказывал, что там, где гладь озера усыпали цветы лотоса, он мог часами сидеть на берегу, такой самодостаточный, словно в мире нет ничего, кроме лотосов, белых журавлей и тишины.

Мудрые старики быстро уяснили, что такому необычному наслаждению одиночеством мешать нельзя. Потревожить, разрушить эту тишину было бы невозможным кощунством. Они отнеслись к маленькому созерцателю с потрясающим уважением и чуткостью. Позже Мистик скажет, что они тоже полюбили его молчание.

В этом не было ничего удивительного. Ошо учился у истинного безмолвия, которому свойственны особые вибрации. Глубина и покой. Такое безмолвие необыкновенно заразительно, особенно если это молчание ребенка. Когда ребенок молчит естественно, сам по себе, радуясь тишине просто так, как любому другому проявлению жизни, — его молчание благостно. В нем много жизненной силы, и такое молчание мы как раз и называем беспричинным счастьем, потоком чистой радости. Именно так молчал маленький Мистик, и именно это молчание поддерживали его бабушка с дедушкой.

При этом Ошо никак нельзя было назвать милым, послушным мальчиком. Озорничать, как он признавался, он начинал рано утром, еще до завтрака, и продолжал до глубокой ночи.

Ни бабушка, ни дедушка никогда внука не наказывали. Более того, бабушку проделки Раджниша по-настоящему забавляли, и она сама была не прочь в них поучаствовать. Дедушка тоже взирал на проказы маленького Ошо с необычайной терпимостью. И хотя, как Мистик позже вспоминал, он мог вытворять такое, что не под силу и тысяче детей, во взгляде деда ни разу не обнаружилось даже мимолетной тени раздражения.

Старики никогда не навязывали внуку своего мнения и всячески способствовали тому, чтобы у него сложились самостоятельные, независимые взгляды на жизнь. Поэтому ко времени возвращения Ошо в родительский дом после смерти деда он успел впитать столько свободы, что разрушить ее уже было невозможно.

Бабушка говорила: «В нашем мире все такие цивилизованные, воспитанные — и что проку?.. Что это дает? В худшем случае его родители на нас обидятся. Ну и что? Пусть себе обижаются. Ничего страшного, а малыш к тому времени станет сильным, и они уже не смогут сбить его с толку».

С дедом Ошо повезло особо. Он никогда не осуждал внука и не считал возможным его к чему-либо принуждать. Именно поэтому дед никогда не водил Раджниша в свой храм. Всякий раз он говорил внуку: «Если хочешь прийти в храм, приходи один. Не следуй за мной». И время от времени Раджниш действительно наведывался в храм. Правда, исключительно со своей «хулигански»-тайной целью: чтобы по окончании службы украсть несколько пирамидок-подсвечников.

Когда о «подвигах» внука рассказали деду, тот не поддался искушению отчитать внука, а ответил: «Ну и что? Я сам подарил храму эти подсвечники и, если надо, еще подарю. Он ничего не ворует, потому что это собственность его наны. Этот храм на мои деньги построен».

Ошо принял эти слова как знак уважения к своей личности. Никакие «воспитательные цели» не могли заставить дедушку навязывать внуку собственную волю. Он оставлял за ребенком свободу самостоятельно решить, что хорошо, а что дурно. Именно поэтому, повзрослев, Раджниш скажет, что любил деда, потому что тот любил его свободу.

Ошо часто говорил о том, что почти каждый из нас только думает, что любит. Но если внимательно посмотреть на нас, «любящих», то легко можно увидеть, что на деле мы лишь пленники друг друга И это происходит потому, что не было любви в нашем детстве.

В этом смысле мы и говорим о «везучести» Ошо: в его детстве была истинная любовь. «Новый ребенок» был воспитан в атмосфере свободы и уважения. И именно в этом смысле мы говорим о том, что Ошо очень повезло с дедом. Его нана был не просто дедушкой, отцом матери. Он был чем-то большим: дед окружал мальчика царским вниманием, называл его раджой, царем, и относился к нему так, будто Ошо и впрямь царского рода. Изобретательный нана замечательно умел дать ребенку почувствовать себя «императором», он прекрасно знал, каким образом это сделать. Каждый день рождения Раджниша превращался в истинно «императорский выезд». Мудрый и любящий дед обычно доставлял из соседнего городка слона, на него усаживал маленького «раджу», а на бока животного не забывал при этом повесить большие мешки с серебряными монетами… В общем, ему удалось устроить все так, что первые семь лет своей жизни Раджниш действительно жил по-царски и чувствовал себя по-царски. И потому неудивительно, что Ошо всегда вспоминал дедушку и бабушку с неизменной благодарностью и любовью, а смерть деда стала для него первым истинно мистическим испытанием…

Когда Раджниш еще только родился, дед сразу же отправился к одному из самых известных в те дни астрологов. И все дальнейшие события в жизни Ошо, вплоть до его Просветления, вращались вокруг этого странного астрологического предсказания. Составив звездную карту родившегося ребенка, астролог посмотрел на нее и заявил, что сможет сказать нечто определенное только после того, как ребенку исполнится семь лет. Ибо смерть будет подстерегать мальчика каждые семь лет.

Так и случилось. Жизнь подтвердила правоту астролога. Уже в семилетнем возрасте Ошо испытал острые ощущения, связанные со смертью. Не своей — ему удалось выжить. А со смертью своего дедушки. Ошо вспоминал впоследствии, что настолько был привязан к деду, что, когда тот умирал, ему казалось, будто это он сам умирает.

Мистик утверждал, что смерть деда оказала глубокое влияние на его внутреннюю жизнь, пробудив в нем желание найти в человеческой жизни то, что является бессмертным. И Ошо начинает учиться у смерти. С того самого момента он пытается познать ее великую тайну.

В 1938 году семилетнему Ошо открылась одна из самых страшных и вместе с тем самых великих и прекрасных истин — в окончательной разлуке есть своя поэзия, нужно только познать ее язык и пережить расставание до самых глубин. Для Мистика в печали расставания зарождается какое-то совершенно новое счастье: он знает, что они с дедушкой никогда больше не увидятся, но в этом внезапно обнаруживается своя красота.

На прощание дед оставил Раджнишу весьма загадочное кольцо, которое всю жизнь проносил на пальце и никому не позволял разглядывать. Хотя, по словам Мистика, сам частенько таинственно на него посматривал… Оказалось, что внутри кольца находилась крохотная статуэтка Махавиры, основателя джайнизма. А поскольку стеклышки по бокам кольца были увеличительными, то, глядя сквозь них, можно было увидеть огромную статую. Такое своеобразное послание о том, что, если присмотреться, — в капле воды вмещается весь океан…

Будущий Мистик переживал смерть любимого дедушки настолько сильно, что по-своему, по-детски к ней присоединился. Три дня он ничего не ел и не пил, отказавшись от «плотских радостей» и решив, что они в этот момент стали бы настоящим предательством по отношению к деду. «Окутанный любовью» дедушки с самого рождения, мальчик чувствовал, как вместе с дедушкой умирала неотъемлемая часть его самого…

Конечно же, Ошо выжил, но те три дня стали для него опытом смерти. В каком-то смысле он действительно умер и начал сознавать, понимать отчетливо: смерти нет. Знакомство со смертью оказалось не просто знакомством, но и чем-то большим для Ошо. Раджниш увидел и смерть, и нечто большее, неумирающее… Он назовет это «чистыми стихиями». И это первое столкновение со смертью, ее красотой и загадочностью определило весь дальнейший ход его жизни.

Ошо открылась удивительная истина: человек ничего не знает о смерти, пока не умрет любимый человек. Раджниш увидел: когда любовь сливается со смертью, происходят невероятные по своей мощи перемены, происходит великое преображение, словно мы рождаемся заново. И нам уже никогда не стать прежними… Маленький мальчик познал, что величие смерти открывается по-новому, только когда присутствует настоящая любовь. Без любви, вне любви смерть не откроет человеку тайн бытия. Но смерть может многое поведать о жизни, если наблюдать ее своим любящим сердцем.

И после смерти деда у мальчика появляется привычка следовать за каждой похоронной процессией. Он наблюдает и делает поразительные открытия: люди не признают смерть, люди отворачиваются от смерти, люди предпочитают ничего о ней не знать, люди делают вид, что «ничего не случилось» и что величие чужой смерти к ним не имеет решительно никакого отношения. Люди не говорят о смерти даже на похоронах. Когда на погребальном костре сгорает тело человека — любимого или врага, неважно, — никто не хочет чувствовать великое множество невидимых нитей, связывающих его с каждым из присутствующих. Никто не хочет слышать, как его смерть говорит с их жизнью. Ошо удивляло, что в этот момент все вокруг болтают о пустяках. Тогда ему и открылось то, что люди по большей части не привыкли проникать в суть вещей, они просто механически исполняют ритуалы определенных традиций, следуя своей религии. Они не заинтересованы разгадывать тайну смерти. Если бы они хоть немного были заинтересованы, они постигли бы, что на костре пылает их собственное тело…

Не следует удивляться якобы странным привычкам необычного ребенка. На Востоке вообще принято обращать внимание на то, как умирает человек. И, как полагают восточные мудрецы, смерть человека многое говорит о его жизни. Наблюдая за умирающим, можно написать его биографию, потому что мгновения смерти вмещают всю его жизнь. В миг смерти человек молниеносно показывает всего себя, обнажая свою глубинную сущность. Мистик видел, что «жалкие» люди умирают «со сжатыми кулаками», потому что продолжают из страха цепляться за жизнь, почти до самого конца пытаясь спастись от объятий смерти. Они продолжают страдать даже в последние минуты. Человек, постигший любовь, даже в последний миг своего бытия делится с другими собой, делится своей смертью точно так же, как прежде делился жизнью.

Маленький Раджниш четко осознал, что, умирая, человек выплескивает в мир всю свою энергию, и эта энергия отражает его отношение к жизни. Когда умирает святой, быть рядом с ним, подле его смертного ложа — величайший дар судьбы. Это исключительная возможность соприкоснуться с энергией святого, испытать благодать преображения, наполниться новым, неизведанным качеством бытия. В такой миг постигается истина о том, что «смерть может стать великим свершением — но только если свершением была и сама жизнь».

Следуя астрологическому предсказанию, что смерть будет подстерегать Ошо каждые семь лет, свое второе свидание с ней он решил назначить сам. По достижении четырнадцатилетнего возраста Раджниш решает сознательно пережить момент умирания. Он просит в школе неделю каникул, уже весьма по-ошовски заявив директору: «Отпустите меня на неделю. Я найду уединенное место и буду ждать смерти. Если она придет, я хочу встретить ее с полным пониманием происходящего, чтобы смерть стала важным переживанием». Что бы там ни подумал директор школы, мальчика он отпустил.

Ошо отправляется в храм на окраине городка и просит тамошнего священника не беспокоить его. Там он ложится на пол и в абсолютной неподвижности целую неделю лежит в ожидании смерти.

На четвертый день в храм вползла змея. Переползла через тело Раджниша и скрылась в какой-то щели. Ошо вспоминал, что он даже не успел испугаться, потому что уже «приготовился» к смерти. А где нет цепляющегося за жизнь, нет и страха.

Скопища надоедливых мух одолевали нещадно. Тогда Ошо удалось настроиться таким образом, будто мухи ползают по телу другого человека — то есть буквально отстраниться от себя.

Отстранившись от тела и от страха смерти, в определенном смысле он действительно почувствовал себя мертвым. И вместе с тем постиг в себе нечто бессмертное.

Ошо получил колоссальный опыт, преподанный смертью. Потом он скажет, что эти семь дней принесли ему чудесные переживания: «Смерть так и не явилась… У меня возникали странные, причудливые ощущения. Много чего было, но главное в другом: почувствовав, что можешь скоро умереть, ты становишься спокойным и тихим. Никаких тревог больше не возникает, потому что заботы связаны с миром живых. Жизнь — вот корень любых беспокойств. Но зачем тревожиться, если каждый знает, что когда-нибудь умрет?»

После смерти деда Ошо вынужден вернуться в дом к родителям. Удержать его там было трудно, и он часто ночевал у бабушки, по-прежнему относясь к ней как к своей родной матери. Теперь только бабушка оставалась для Раджниша самым преданным другом, и только она по-настоящему продолжала влиять на формирование личности Ошо. При этом бабушка называла себя ученицей своего необычного внука.

Ошо говорил, что бабушка была для него важнее Моны Лизы и прекраснее Клеопатры. И в этом нет никакого преувеличения, поскольку любую красоту, какую видел вокруг, он связывал со своей нани (мать матери). Именно бабушка всеми силами помогла Ошо стать самим собой: без ее помощи, как утверждал Мастер, он мог бы стать лавочником, врачом или инженером…

Родители, что называется, были для Ошо уже не страшны, хотя и пытались, как могли, оказывать на него влияние. Но он отстаивал свою свободу всеми возможными способами, проявляя при этом необыкновенную изобретательность. А изобретать приходилось довольно часто. Родители Ошо были ярыми приверженцами джайнизма — весьма сурового религиозного ответвления, проповедующего жесткую аскезу, вплоть до самоистязаний. Джайны исходят из того, что жизнь есть страдание, а посему стремятся прервать круг перерождений еще при жизни, чтобы больше не воплощаться и таким образом «победить» собственную карму (название «джайнизм» происходит от слова «джина» — «победитель»). Адепты джайнизма терзают себя, чтобы взамен в ином мире получить то, чего в этом им получить не удается. Такая своеобразная торговая сделка. Закономерно, что многие последователи монахов-джайнов — торговцы…

Надо ли удивляться, что Раджниш восставал против всего, что исповедовали родители и что являлось вопиющим мазохизмом, хотя в те годы он еще и не знал, что это так называется. С самого детства Ошо отказывался признавать любые самоистязания.

Любое насилие над собой, как считал уже зрелый Ошо, уводит нас от истинной природы самих себя. Все, чего хотел Мистик, это чтобы мы жили полнокровной жизнью и не растрачивали ее драгоценного времени в бесполезном ожидании рая.

Интересна история, случившаяся, когда Ошо было еще пять лет. Однажды в деревню пришел джайнский монах, посвятивший свою жизнь практикам, благодаря которым, как он предполагал, не родится вновь. Ошо спросил монаха: «Если ты не хочешь родиться снова, почему ты живешь сейчас? Только для того, чтобы умереть? Тогда почему бы тебе не совершить самоубийство?» Монах посмотрел на мальчика с такой ненавистью, что тому пришлось добавить: «Помните, если будете злиться, то родитесь снова. От мира страданий не так нужно избавляться… Вы ведь можете ответить на мой вопрос без злости, тихо и спокойно. Радостно!» Ответа не последовало, и будущий Мистик заметил некую особенность. С того самого дня он не только начал задавать свои вопросы — с того самого дня ему еще и перестали давать на них ответы.

Впоследствии Ошо скажет, что в каком-то смысле тот день определил всю его жизнь, ее особую изюминку, потому что именно с тех пор он непрерывно воюет с самыми разными идиотами. Именно в тот день началась война, которая, как полагал Ошо, кончится только тогда, когда его не станет, а может, она не кончится даже тогда — другие люди продолжат ее… И был абсолютно прав.

Сколько он себя ни помнил, он любил только одну игру — спор. Ошо с детства спорил обо всем. Зачем? Его интересовало только одно: поиск окончательной истины, смысла жизни. Мальчик хотел понять, почему он — это действительно он, а не кто-то там другой. И будущий Мистик решил, что, пока не найдет ответа, не успокоится сам и не даст покоя окружающим. А окружающие в отместку стали считать мальчика диким.

Ошо принял это как закономерность, сопутствующую свободному духовному поиску. Он легко признавал себя дикарем, утверждая, что так называемые дикие люди появляются лишь время от времени: например, Будда. Или Заратустра. Или Христос. Все они, по мнению Ошо, тоже были «дикими людьми».

Он не воспринял от родителей их веру, он не ходил в храм, так же как и его бабушка. Но именно нани научила Ошо джайнистской мантре, «которая к джайнизму как таковому не имеет никакого отношения» и смысл которой выражался в священном поклонении тем Учителям, кто стал своей сущностью — а значит, познал истину.

Эта мантра и была единственной, если так можно выразиться, религиозной доктриной, которую преподала Ошо бабушка. Он полюбил ее за красоту, повторял миллионы раз, и эта мантра всегда приносила ему поразительный покой, он чувствовал, что припадает к стопам всех, кто познал.

Отстаивая свою свободу, он решительно противопоставлял родительскому учению свое понимание жизни как наслаждения. Он умудрялся наслаждаться всем и даже любое наказание превращал в игру. Сломить его было невозможно — Ошо выбирал для сопротивления самые неожиданные и необычные способы. Так, однажды отец решил наказать его за очередное непослушание и сказал: «Пробеги семь раз по кварталу». На что Ошо ответил: «Могу я пробежать семьдесят раз? Утро такое прекрасное!» И пробежал семьдесят кругов. На этот раз попытка наказать «невозможного» Ошо с треском провалилась. Но отказаться от этих попыток окончательно отцу пришлось после следующей истории.

В детстве Ошо нравилось носить длинные волосы. Кроме того, он любил ходить в пенджабской одежде, которую в том районе никто не носил. В результате картина получалась впечатляющая: с развевающимися волосами, одетый в шаровары и свободную куртку, он был похож на девочку. Поэтому люди постоянно интересовались у его отца: «Что это за девочка? Что за одежду она носит?» Отцу это порядком надоело, и он решил сам постричь мальчика. По словам Ошо, это был единственный раз, когда он видел отца таким злым. Отец взял ножницы и обрезал мальчику волосы. Тогда Ошо пошел к парикмахеру и полностью обрил голову.

Для нас это выглядит как обычное упрямство подростка, однако для Ошо это было бы слишком просто. Дело в том, что в Индии существует обычай обривать голову ребенка только в случае смерти его отца. «Бунтующий» Ошо знал, что делал… Когда отец увидел его в таком виде, он действительно сильно пожалел о своем поступке, как его и предупреждал мальчик. Отцу пришлось раскаиваться несколько месяцев, поскольку Ошо постоянно обривал голову, не давая волосам отрастать вновь. В конце концов отец сдался. Это было последним наказанием Ошо.

Отцу Раджниша потребовалась почти вся жизнь, чтобы преодолеть пропасть непонимания, разделявшую его с сыном. Причем «путешествовать» по шаткому мосту человеческого доверия к своему отпрыску пришлось именно ему. Ошо просто ждал его на другой стороне.

Так все и продолжалось. Ошо не упускал возможности отточить свою смекалку, сообразительность и характер при любой возможности. Окружающие пребывали в растерянности и часто были просто не в состоянии понять, что он за человек. Его считали сумасбродным чудаком, но на самом деле Ошо вел себя так умышленно и целенаправленно. Для него в этом был свой смысл.

Вспоминая об отце, Ошо говорил, что, по правде сказать, единственное, чему отец научил его, — это любить речку, больше он ничего не смог дать сыну. Но за эту любовь к реке Ошо был ему безмерно благодарен: он признавался, что влюбился в реку и что эта любовь изменила всю его жизнь.

Полюбить реку означало для Мистика полюбить течение жизни, ее непрерывную изменчивость, а вместе с тем и вечность этой изменчивости. Ошо открыл для себя, что время течет столь же естественно, как река, и что природа жизни — это непрерывное стремление во времени. Так получилось, что отец научил его любви к вечному течению жизни и времени. Ошо выходил на встречу со Временем уже в три часа утра, когда небо еще было усыпано звездами, отражавшимися в воде, и это выглядело так, будто космическое отражалось в вечном. Глядя на танцующую среди берегов реку, он любовался ею в темноте звездной ночи и наблюдал, как маленькая река прокладывает себе путь к великому океану. Как знать, может, именно тогда в голове будущего Мистика и зародилась идея имени Ошо — «океанический»? Он любовался этим танцем вечности и в лучах утренней зари, и при свете полной луны, и в ярком освещении полуденного солнца. В любое время года. И постепенно весь мир, вся Вселенная обретали отчетливость и медленно превращались в речной поток. Мир терял для Ошо всю свою жесткость, все свое отрицание, он становился текучим и подвижным…

Когда мы начинаем любить нечто переменчивое, подвижное, меняются все наши взгляды на жизнь. Ошо говорил, что мы, современные люди, живущие в каменных джунглях, среди асфальта, бетона и кирпича, поселились в мире имен существительных. И в самом деле, мы живем в плену статичных построек, лишенных всякого движения. Неподвижный, мертвый мир окружает нас. В нем нет природного течения, и он абсолютно равнодушен ко всему, что творится во Вселенной. Ошо часто говорил, что мы умудрились создать мир имен существительных, ставший для нас самих душной тюрьмой. Что у нас практически нет возможностей учиться тому течению жизни, которому легко научиться у деревьев, рек, гор и звезд.

Именно в этой связи он утверждал, что природа не знает имен существительных и что она слыхом о них не слыхивала. Природе известны одни глаголы. Потому что все вокруг — это процесс. И даже Бог — не что-то определенное, а процесс.

И человек, по Ошо, тоже процесс. Если мы умеем быть текучими, подобно реке, в нас рождается великая сила обновления, которая способна полностью преобразить нас. Мастер посвятил все свои усилия, чтобы это знание о свободе преображения сделать нашим.

Завершая главу о мятежном духе «нового ребенка», для себя мы лишний раз понимаем, что именно детство дарит нам те возможности, которых во взрослом существовании может уже и не представиться. Что в детстве у каждого из нас есть крылья. И только мы решаем: летать или не летать… Ошо выбрал летать. И все истории из его детства — уже Путь. Выбор за выбором, мгновение за мгновением, нигде не останавливаясь. В бесконечном потоке, в бесконечном поиске ответа. А это и есть, по сути, начало ошовской духовности.

И в этом смысле детство Мистика стало первой ступенью к его Просветлению.