БЕРЛИН - ПРАГА - СОФИЯ -ВАРШАВА — ГАВАНА

Начало апреля 1989 года. Первая моя официальная поездка в качестве начальника ПГУ в Восточный Берлин по приглашению руководителя Главного управления «А» МГБ ГДР Вернера Гроссмана.

Я впервые в Берлине, но с Гроссманом встречался в Москве, когда он был первым заместителем начальника разведки, а я работал в информационном управлении. С немецкими коллегами мне приходилось тесно взаимодействовать в Индии, а затем в Иране. Я проникся к ним глубочайшим уважением и, если здесь уместно такое слово, любовью. У немцев можно было учиться преданности делу, способности организовать агентурную работу в самых сложных условиях и, что чрезвычайно важно, обязательности. Если немецкий коллега обещал что-то сделать, можно не сомневаться, что он исполнит свое слово точно и в срок. Пунктуальность и обязательность были непременными элементами наших отношений с представителями и других «братских» разведок, но немцы выделялись и на этом фоне. Меня радовала немецкая основательность в оценке ситуации, в умении разобраться в мутном потоке информации и дезинформации, захлестывавшем все разведывательные службы в Иране. Информации, оценкам и прогнозам немецких друзей можно было верить. Со своей стороны я честно делился с резидентом МГБ ГДР Б. всеми данными, которые были в распоряжении моей резидентуры. Мы редко общались в неофициальной обстановке — работать надо было много, события держали нас в постоянном напряжении. Изредка я бывал у Б., чаще он приезжал в наше посольство. Мы могли гарантировать, что здесь наши беседы никто подслушать не может. Немцы же обнаружили во многих служебных помещениях десятки специальных подслушивающих устройств.

Так что я направлялся в Берлин в самом добром расположении духа, хотя и не без некоторого волнения. Репутация восточногерманской разведки была заслуженно высокой не только в ПГУ, но и среди разведок всего мира. Официальные переговоры с коллегами представлялись делом сложным и ответственным.

Нашу делегацию разместили в пригороде Берлина. Вся атмосфера встречи и общения с коллегами была исключительно теплой, откровенной и товарищеской.

Переговоры с В. Гроссманом и его заместителями прошли по-деловому. Мы обменялись мнениями по ситуации в мире и Европе и пришли к выводу, что при всех положительных сдвигах в обстановке, в частности в области ядерного разоружения, нет оснований для того, чтобы ослаблять бдительность. Разумеется, даже не возникало вопроса о возможности снижения активности наших служб. Более того, мы отметили, что возникают новые международные проблемы, требующие нашего пристального внимания. Переговоры немецкие коллеги с моего согласия записывали на магнитную ленту, и, видимо, где-то в неразобранных архивах МГБ ГДР хранится стенограмма.

Подробные записи вели мои товарищи. Записи были обработаны и по возвращении в Москву доложены запиской ЦК КПСС и в несколько более развернутом виде Комитету госбезопасности. Во время переговоров обе стороны воздерживались от упоминания своих конкретных разведывательных возможностей, то есть не раскрывали друг перед другом агентуры. Это железное правило и условие неукоснительно соблюдалось нами во взаимоотношениях с братскими службами. Очень редко разрабатывались совместные операции по агентурному или техническому проникновению в иностранный объект. Такие операции были исключением, но не правилом. Агентура — это самое ценное достояние каждой разведки, то, без чего служба не может существовать. Наше содружество с восточноевропейскими разведками основывалось на взаимном уважении к интересам друг друга.

Немецкие коллеги не затрагивали вопроса о связях МГБ ГДР с европейскими террористическими группировками. У нас не было ни малейших оснований этот вопрос поднимать. Представительство КГБ СССР при МГБ ГДР не располагало информацией о таких связях, и, думаю, Главное управление «А» к этим делам не имело отношения. Не говорили немецкие товарищи и о деятельности ведомства Шалька Голодковского, занимавшегося тайными коммерческими операциями. Кое-что об этом было нам известно, но задавать прямые вопросы Гроссману мы сочли неуместным и нетактичным. Главное управление «А» к ведомству Шалька отношения не имело.

Ключевым событием визита была встреча с министром государственной безопасности ГДР Э. Мильке. Министр казался личностью почти легендарной. Ему исполнилось восемьдесят лет, по случаю чего он был удостоен звания Героя Советского Союза. Немецкие коллеги упоминали имя Мильке с внутренним трепетом, наш представитель Г.Ф. Титов называл его только «министр».

Министр оказался очень небольшого роста, чрезвычайно энергичным человеком, привыкшим к беспрекословному послушанию. Он говорил один, перемежая немецкий русскими фразами.

Мильке не тратил времени на дипломатические любезности. Его беспокоил усиливающийся нажим Запада на ГДР, непрерывная, изматывающая пропагандистская война против республики. Еще большую тревогу у него вызывало развитие событий в Советском Союзе. Он говорил об угрозе делу социализма, предупреждал о недопустимости утраты КПСС контроля над процессами демократизации. «Это, естественно, ваши внутренние дела, вы можете разбираться в них сами, вы сможете выжить. Но если в СССР рухнет социалистический строй, то рухнет и ГДР. Нас всех и наших детей повесят, не пощадят никого» (Мильке не повесили. Восьмидесятичетырехлетний старик заключен в тюрьму в 1990 году).

Тревога министра была вполне оправданной. Однако настораживало то, что ни сам Мильке, ни, судя по всему, его коллеги по Политбюро не пытались вглядеться в суть происходящих в ГДР процессов — экономического застоя, брожения в обществе, роста оппозиционных настроений. Имели значение только внешние факторы: пропагандистское наступление Запада и ослабление советской опоры. И то и другое было опасно, но страшнее оказывалась неспособность и нежелание стареющих политических мудрецов в СЕПГ распознать глубину изменений, происходящих в мире и их стране.

Осенью того же года я вновь побывал в ГДР на отдыхе. Тихий городок Табарц в поросших лесом горах Тюрингии, прекрасная вилла располагали к спокойным размышлениям. Покой, однако, не приходил. События развивались все быстрее, нарастал поток людей, покидающих ГДР, начинались волнения во многих городах республики. Приближающийся крах режима можно было видеть невооруженным глазом. Его видели все, кроме тех, кто должен был погибнуть под обломками социалистического строя, — руководителей СЕПГ.

В дружеском общении с иностранными коллегами разведчики избегают критики в адрес своего профессионального или политического руководства. Это не только вопрос такта. Недовольный человек уязвим, его слабая сторона фиксируется и может быть использована коллегами в своих интересах, ведь обстоятельства в нашем мире постоянно меняются. Лучше не давать поводов для искушений. Осенью 1989 года немецкие друзья отступили от этого неписаного закона. Они распознали слепоту людей, которые десятки лет вели их за собой, убедились в их полной беспомощности, с ужасом смотрели, как рушится все вокруг. СЕПГ безжалостно эксплуатировала органы безопасности и завела в безысходный трагический тупик десятки тысяч умных, дисциплинированных, преданных своему долгу людей.

Развитие событий в Восточной Европе не было неожиданным для ПГУ. Первый большой документ, который я прочитал, оказавшись за столом начальника разведки, был посвящен оценке ситуации в этом регионе. Выводы были неутешительными, шансы на выживание у союзных режимов были малы. Перестройка в Советском Союзе нанесла смертельный удар не только КПСС, но и в первую очередь всем «братским» партиям, вскрыла шаткость их внутренней опоры, органические дефекты общей для всех государственно-партийной и экономической системы.

Разведка пыталась спасти то, что возможно, сохранить отношения с восточноевропейскими спецслужбами, нащупать те области, где совпадение государственных интересов диктовало бы продолжение сотрудничества.

Наши отношения с восточноевропейскими коллегами, по меньшей мере в последние годы, были действительно равноправными и взаимовыгодными. Мы все работали на свои государства, защищали свои национальные интересы, и официальная доктрина социалистического интернационализма в нашем случае не вела к попыткам получения каких-то односторонних преимуществ. Попытки наладить многостороннее взаимодействие между разведками не были рассчитаны на то, чтобы создать некую международную суперслужбу под контролем СССР. Напротив, они должны были позволить всем нам получать максимальную пользу для своего государства. С профессиональной точки зрения дело было перспективным.

Памятником нереализовавшейся перспективы стоит в конце Ленинского проспекта великолепное современное здание, скрытое от постороннего глаза в березовой роще. Здание предназначалось для проведения многосторонних встреч, строилось оно пять лет и было завершено лишь к маю 1991 года. Представители нескольких иностранных разведок, приезжавших в Москву на переговоры с ПГУ, успели пожить в этом доме. Им будет, видимо, интересно узнать, что именно там проходили некоторые совещания заговорщиков накануне августовских событий в Москве. Круг официальных, но негласных связей ПГУ с иностранными разведками весьма широк. Профессия накладывает свой отпечаток на человека. В числе многих коллег, с которыми пришлось познакомиться в последние годы, нет ни одного, кто вызывал бы малейшее чувство неудовлетворенности. Общение с ними было полезно и неизменно приятно. Мне жаль, что не могу назвать их имен. Они работают. В отличие от меня.

Май 1989 года. Короткая поездка в Прагу вместе с новым представителем КГБ при Федеральном министерстве внутренних дел ЧССР Б.Н. Воскобойниковым. Мы знакомимся с чехословацкими коллегами, обсуждаем состояние нашего взаимодействия с недавно назначенным начальником чехословацкой разведки Водражкой. Настроение у коллег пасмурное. Неопределенность внутриполитической ситуации, нарастающее оппозиционное движение и неловкие попытки руководства КПЧ не допустить повторения пражской весны 1968 года деморализуют разведку. Чехословакия испытывает экономические трудности, ассигнования на разведывательную деятельность урезаются, предстоит сокращение личного состава МВД. Коллеги весьма приветливы и дружелюбны, но у меня складывается впечатление, что они утратили интерес к работе и настороженно прислушиваются к биению сердца собственной страны.

Интерес к ситуации в Советском Союзе у всех весьма велик. Мы настроены оптимистически и пытаемся передать свое настроение коллегам — Советский Союз пройдет сложный период и выйдет из него обновленным, демократическим, экономически сильным. Содружество социалистических государств не исчерпало свой позитивный потенциал и должно сплотиться на новой основе. Соратники воспринимали наши разъяснения внимательно, но без энтузиазма. Их политический опыт был богаче нашего.

Не вызывали у друзей отклика и наши ссылки на сохраняющуюся опасность со стороны США и Запада. Во всяком случае, вопрос о взаимодействии в работе по «главному противнику» не возникал.

Мне показалось, Водражка с облегчением воспринял завершение наших переговоров. Заверил в неизменной готовности оказывать всемерное содействие Б.Н. Воскобойникову и любезно ознакомил нас с городом. Сбылась моя старинная мечта — мы побывали в трактире «У чаши», где проводил время незабвенный бравый солдат Швейк. Полюбовались на засиженный мухами портрет государя императора, выпили по кружке пива. Бравый солдат частенько утешал меня в трудные минуты, в нашей семье любили цитировать его изречения, и я мысленно поклонился Я. Гашеку, написавшему одну из самых близких моему сердцу книг.

За два дня пребывания в Праге удалось встретиться с послом СССР в Чехословакии В.П. Ломакиным. Беседа была неудачной. Бывший секретарь Приморского крайкома КПСС не мог объективно оценить перспективу развития событий в ЧССР, ориентировался на «твердых марксистов-ленинцев» в руководстве КПЧ и не одобрял чужих мнений.

Наше взаимодействие с чехословаками—более формальное, чем реальное — продолжалось до 1991 года и было прервано по инициативе чехословацкой стороны. Процесс распада Варшавского Договора во всех его проявлениях развивался неумолимо.

22 июня 1989 года я стоял на перевале Шипка в Болгарии, у подножия памятника русским воинам, сложившим здесь головы сто с лишним лет назад. Это святое место для каждого русского и каждого болгарина, память о нашем кровном родстве, о нашей общей истории. Они почти забыты в многонациональном Советском Союзе — Скобелев, Гурко, Драгомиров, Столетов, Щеголев и др., более двухсот тысяч погибших русских солдат и офицеров. Они были участниками того же великого дела, которому служим мы, — дела величия и укрепления России. Европейская дипломатия на Берлинском конгрессе не позволила России воспользоваться плодами подвига ее бойцов.

Мы в гостях у близких друзей, у болгар. Ситуация в их стране несколько стабильнее, чем в остальной Восточной Европе, оппозиция малочисленна, и все ее активисты известны органам безопасности наперечет. Однако грозные признаки нарастают и здесь. Экономика топчется на месте. Т. Живков правит жесткой рукой, он диктатор в полном смысле этого слова. Кто-то из друзей рассказал, что Живков с тревогой взирает на политические процессы в Советском Союзе, не одобряет их. «Мы брали власть вооруженной силой, — говорит Живков в своем окружении, — и, если понадобится, вооруженной силой будем ее отстаивать». Болгарию лихорадит кампания по «восстановлению имен», насильственная болга-ризация турецкого меньшинства. Наши коллеги в этой кампании непосредственно не участвуют, излагают не очень убедительно официальную позицию. Их отношение к происходящему в некоторой степени двойственное. Как болгары, они видят неотвратимую угрозу своей стране в быстром росте турецкой части населения — при таких темпах лет через тридцать турки из меньшинства превратятся в большинство и болгары могут возвратиться к исторической исходной точке — мусульманскому господству. Опасения у коллег вызывают методы властей, реакция мирового сообщества, возможные последствия кампании. Судя по их высказываниям, кампания готовилась келейно, в окружении Живкова, и основывалась на весьма приблизительных расчетах.

Эта картина нам знакома, она с удручающим постоянством повторяется и у нас, и в братских странах. Руководство утратило способность заранее просчитывать последствия своих действий, оно слишком уверено в своем всесилии, интеллектуальном превосходстве. Собственные предрассудки и заблуждения оно считает государственной мудростью. Нам понятны сомнения болгарских товарищей, поскольку таким же образом у нас была начата и сейчас еще катится по стране антиалкогольная кампания — благие цели, умозрительно составленная схема их достижения, олимпийское безразличие к психологии народа, экономической ситуации в стране. Болгары тоже улавливают определенное сходство между такими, казалось бы, разноплановыми кампаниями, и оно их не радует.

Наша делегация встречается с министром внутренних дел Г. Таневым, заведующим сектором в административном отделе ЦК БКП Палиным. У Палина ко мне вопрос — работал ли я раньше в аппарате ЦК КПСС? Узнав, что я с молодых ногтей работаю в разведке, Палин не может скрыть своего удивления. Миф о том, что в СССР человек может достичь заметного положения, только пройдя через партийное горнило, видимо, глубоко укоренился у болгарских товарищей. (Так ли уж заблуждался Палин, подумалось мне.)

Главный объект работы болгарских друзей— это Турция и южный фланг НАТО. Наше взаимодействие на этом направлении плодотворно, и деловое обсуждение, по существу, этим ограничивается.

Болгары более, чем чехи, восприимчивы к тезису об американской угрозе системе социализма. Президент Рейган, выступая в Конгрессе США 9 февраля, говорит о том, что американцы сделали мир во всем мире более прочным, опираясь на силу. Бывший президент Никсон примерно в то же время предупреждает, что Восточная Европа превратилась в бочонок с порохом, который может в любое время взорваться. Предупреждая об опасности взрыва, Никсон призывает использовать современные средства массовой информации, чтобы разорвать тиски восточноевропейских режимов и оказывать материальную поддержку тем, кто выступает против этих режимов (Форин аффэйрс. 1989, № 1). Нажим Запада усиливается по мере ослабления Советского Союза. Срок жизни восточноевропейских режимов уже отмерен.

В декабре того же года я побывал в Польше, где уже произошла смена власти и правительство возглавил Т. Мазовец-кий. Польские коллеги не утрачивают оптимизма и выражают твердую уверенность, что ни одна власть без них не обойдется. Думаю, что они правы.

Контакты ПГУ с разведслужбами восточноевропейских стран продолжаются. Ушла в прошлое атмосфера полной открытости, отношения стали несколько суше и корректнее. Потребуется время, чтобы реальные государственные интересы подтолкнули нас друг к другу.

В феврале вместе с заместителем начальника ПГУ Н.С. Леоновым летим на Кубу: Николай Сергеевич великолепно знает Латинскую Америку, свободно говорит по-испански, знаком со многими выдающимися деятелями этого региона. Его эрудиция беспредельна, манера изложения ярка и интеллигентна. За время полета от Москвы до Гаваны я прохожу краткий курс латиноамериканской истории и политики.

Визит на Кубу планировался давно, и откладывать его никоим образом было нельзя. Советско-кубинские отношения, столь тесные и безоблачные на протяжении десятилетий, начинают омрачаться. Держава слабеет, все очевиднее становятся признаки грядущего распада, и былые друзья превращаются в обузу. В советской печати звучат антикубинские нотки, советские политики едут в Майами, где встречаются с кубинскими эмигрантами, нарастают трудности в экономических отношениях.

Наша задача — подтвердить коллегам свою неизменную заинтересованность в сотрудничестве двух разведок, изложить свой взгляд на ситуацию в Советском Союзе и в мире, обсудить совместные действия по ряду направлений. В ПГУ ценят кубинских товарищей— конфронтация маленькой страны с чудовищной военной, экономической, политической, разведывательной махиной Соединенных Штатов выковала особую породу людей с психологией Давида, противостоящего Голиафу. Этим людям можно говорить только правду — без недомолвок, без душеспасительных сентенций и «исторического оптимизма», этой палочки-выручалочки в безнадежных ситуациях. Мы настраиваемся на откровенный разговор.

...Горы провинции Пинар-дель-Рио перенесены в действительность из старинного приключенческого романа. Русскому глазу, привыкшему к мягким линиям и негромким краскам родимых пейзажей, невозможно воспринять иначе покрытые густыми зарослями отвесные склоны, скалы, ярчайшей голубизны небо, тянущиеся по дну неглубоких долин цепочки пальм. Кажется, остановись, вдохни полной грудью мягкий, пахнущий смолой и медом воздух, закрой на мгновение глаза, а когда откроешь, увидишь треуголку капитана Флинта и бронзовые лица его матросов, волокущих по склону сундук с награбленным золотом. В горах много пещер, и когда-то пираты действительно прятали в них свои сокровища.

Так добра, спокойна и красива долина Виналес, что невольно мелькает мысль: как неплохо было бы провести здесь остаток своих дней, неспешно и многословно писать воспоминания, столь же неспешно перечитывать две-три вечные книги, никуда не стремиться и ничего не ждать.

К сожалению, приехали мы сюда из Гаваны не для того, чтобы любоваться пейзажами и думать о бренности бытия.

Куба готовится к народной войне, к отражению американской агрессии. Куба до предела напрягает силы. Кубой руководит железная воля легендарного Фиделя. Ему чужды человеческие слабости. «Социализм или смерть»,— сказал Фидель. «Социализм или смерть!» — откликнулись эхом митинги, собрания, лозунги на ободранных стенах гаванских домов. «Социализм или смерть!», «Будь что будет, но мы построим социализм!».

В зеленом отвесном склоне зияет черная, недавно пробитая дыра, ведущая в огромную естественную пещеру. В пещере работают несколько землеройных машин, выравнивают ее стены. Неподалеку пробитый в горе тоннель длиной около двухсот метров, за ним еще один тоннель. Строительство не завершено, поэтому военное имущество сюда пока не завозится. Хозяева объясняют превосходные тактические качества позиции — нанести прицельный авиационный удар по входам в пещеры и тоннели враг не сможет: очень крутые склоны. Если же он осмелится послать сюда вертолеты, то их встретит ракетный и пулеметный огонь из тщательно замаскированных укрытий на вершинах гор.

Проехав через тоннели и миновав маленький шахтерский городок, взбираемся на склоны горы. Там выбиты штольни, в которых хранятся торпеды. Лежат в норах тупорылые, одетые в серые чехлы из прорезиненной ткани морские чудовища с надписями на русском языке. Часть торпед вывезена поближе к морю. Ситуация вокруг острова накаляется, и кубинцы не исключают, что США могут нанести внезапный удар.

Совсем недавно, вскоре после «этапной встречи» (слово «исторический» у нас настолько затерли, что даже на все способная советская печать стала его стесняться) глав США и СССР на Мальте, американцы легко, как муху, прихлопнули непокорного панамского диктатора Норьегу. Как выясняется в разговорах, Норьега с помощью кубинских братьев тоже готовился к народной войне против североамериканских империалистов, рыл тоннели, но, видимо, меньших размеров, создавал тайные склады оружия в горах. Все пошло прахом. Норьега оказался жалким трусом и сдался на милость победителя. Кубинцы говорят о нем неохотно и с презрением. «Но война-то замышлялась как народная? Как же получилось, что по милости единственного труса война не состоялась?» — «У нас на Кубе все будет по-другому».

Остров изрыт тоннелями, шахтами, штольнями. В подземных сооружениях могут укрываться целые дивизии с полным штатным вооружением, боевые самолеты, ракеты. Вся Куба поделена на полторы тысячи военных районов, и в каждом из них (это в дополнение к регулярным силам) созданы отряды самообороны, которые постоянно готовы к войне. В тоннели, шахты и т. п. вложен труд постоянно работающих двадцати тысяч человек, деньги, строительные материалы. Всего этого, кажется, хватило бы с лихвой, чтобы дать каждому кубинцу приличное жилье, которого сейчас он лишен, привести в порядок потрепанную красавицу— Гавану. Руководители думают о судьбе революции и социализма. Будущее Кубы закапывается в землю.

Подготовка к войне ведется тщательно, с вниманием к деталям,-с размахом. И худшее, что могут сейчас сделать американцы, это воздержаться от военной провокации. Нападение на остров было бы триумфом революции, независимо от исхода схватки. Эта мысль, показалось мне, витает в умах кубинских вождей, и они не уклоняются от конфронтации.

...Конфронтация порождает своих героев. С одним из них мы случайно (а может быть, так устроили кубинские коллеги) встречаемся в знаменитой таверне «Бодегита дель Медио» в Гаване.

Когда-то, в стародавние времена, «Бодегита» была местом сбора артистической и писательской богемы. Знаменитости пропивали здесь гонорары, вели литературные и политические споры, оставляли на стенах автографы. Когда-то было разрешено расписываться на стенах, столах, дверях, потолках всем посетителям. Стены «Бодегиты», увешанные старинными плакатами, фотографиями, газетными вырезками, мелкими банкнотами всех стран мира, изукрашены кружевом бесчисленных росписей карандашом, маслом, чернилами, гвоздем, вилкой. Пабло, Хуаниты, Родригесы дня сегодняшнего безжалостно расписываются поверх автографов Пабло и Родригесов вчерашнего дня. Хемингуэй был завсегдатаем «Бодегиты», пил здесь мохито — разбавленный ром со льдом и свежесорванными листочками мяты, что и подтвердил собственноручной подписью, демонстрируемой у стойки.

Капитан революционного торгового флота республики Диего Санчес мог бы украсить своим портретом и революционный плакат, и приключенческий роман: мужественное загорелое лицо, короткая с проседью борода, орлиный нос, мускулистые руки, энергичный взгляд. На днях американский сторожевик пытался остановить судно, которое вел капитан, для досмотра на предмет обнаружения наркотиков. Диего Санчес приказал своей команде вооружиться всеми подручными средствами, то есть баграми, топорами и ломами, и пошел на абордаж. С воплем: «Они сошли с ума!» американский капитан был вынужден спешно отвалить в сторону. Затем была погоня. Используя свое превосходное знание местных фарватеров, Диего Санчес не дал американцу настичь себя и, едва не взорвав машины, вышел в кубинские территориальные воды. Янки были посрамлены. В Гаване состоялся огромный митинг, и Фидель лично чествовал на нем капитана и его героическую команду. Кубинцы, несомненно, по-разному смотрят на жизнь и мир, но щелчок по носу американцам доставляет каждому из них истинное удовольствие. Это торжество простой общечеловеческой справедливости.

...Фидель принимает нас поздно, в одиннадцать часов вечера, и медленно, размышляя вслух, ни о чем не спрашивая, говорит до двух часов ночи.

В кабинете холодно, работает мощный кондиционер. На вожде революции зеленая куртка, зеленое кепи, его борода совсем поседела. Он движется не торопясь, возвышаясь над окружающими на полголовы, тяжело садится за стол, низко склоняет голову, смотрит из-под козырька кепи немигающим, устремленным куда-то далеко, сквозь собеседников, взглядом. Я не уверен, что он видит нас. Более тридцати лет этот человек несет единоличную ответственность за каждое решение, большое и малое, за судьбу Кубы. Он взвалил на себя эту ответственность сам, он формировал общество по своему замыслу.

Вождю кубинской революции тяжело. Он этого не скрывает. В прошлом году расстреляли одного из его соратников Очоа за причастность к контрабанде наркотиков, осудили на двадцать лет тюремного заключения министра внутренних дел Абрантеса по тому же обвинению. Эти люди когда-то были революционерами, но встали на преступный путь и понесли суровое наказание. Фиделю мучительно вспоминать об этом, предательство боевых друзей, людей, которым он верил, гнетет его. Но это не самое главное, что тяжким грузом давит на плечи Фиделя. «Как же могло случиться, что социалистическое содружество рассыпалось так быстро, в течение нескольких месяцев?» Кубинец прекрасно знает ответ на свой вопрос, но щадит нас, представителей Советского Союза. Ему и нам ясно, что никто уже не может рассчитывать на нашу реальную помощь, пока мы не наведем порядок в своем собственном доме. «Не важно, каким будет Советский Союз. Не важно, будет ли он коммунистическим или нет. Важно, чтобы он выжил и оставался единым, сильным государством. Иначе Кубе и всем независимым странам третьего мира просто не выжить. В мире будут господствовать американцы».

В голосе вождя звучит отрешенность. Он говорит о планах подъема экономики («...строительство в бедственном положении. Строить мы учились у вас...»), о героических бригадах («...они работают по четырнадцать — шестнадцать часов в сутки на строительстве...»), однако его мысли заняты не тем. «Как же получилось, что Хонеккера обвиняют в государственной измене, в корыстных преступлениях? Он честный человек. Я никогда не поверю, что он что-то присваивал. У немцев были деньги, не учтенные в партийной кассе. Такие деньги есть и у нас. Они используются для оказания помощи революционным организациям, освободительным движениям. Почему же обвиняют Хонеккера?»

Фидель категорически против каких-либо послаблений и уступок, он знает американцев, уверен, что любая уступка приведет к новым и новым требованиям. «Куба будет стоять на своем и бороться. Народ с нами. Народ навсегда останется с нами. На этом или на том свете...»

Вождь размышляет вслух. Ему шестьдесят четыре года, он думает о том, какое будущее ждет Кубу.

Кольцо сжимается, давление на Кубу нарастает. Впереди еще выборы в Никарагуа, до них остается десять дней. Там будет решаться судьба единственных союзников Кубы в Западном полушарии — сандинистов. (На выборах 25 февраля сандинисты потерпели поражение.) Фидель размышляет. Выбора у него нет.

Кубинцы сами совершили свою революцию, ни у кого не спрашивая совета и ни на кого не опираясь. Затем они стали учиться у своих союзников. Теперь Фидель и его соратники извлекают горькие уроки из опыта союзников. Не поздно ли? Назревает еще одна историческая трагедия — декорации расставлены, актеры ждут выхода, звучит увертюра.

А жизнь на острове идет своим чередом. Мы видим ее глазами иностранного туриста, располагающего изрядным запасом твердой валюты. Валюты у нас, правда, нет, но гостеприимные хозяева позаботились о том, чтобы мы не испытывали в ней нужды. Нет у нас в карманах и кубинских песо за полной ненадобностью. Магазины в столице практически ликвидированы. Товары распределяются. Сувенирные товары, даже открытки продаются только на валюту.

Нас кормят обильно и вкусно, мы живем в великолепной вилле у самого синего моря, в окно приветливо машет разлапистыми длинными листьями кокосовая пальма. Возят нас на протокольных черных «татрах». Других черных машин на Кубе, похоже, нет. Едут по дорогам американские огромные «шевроле», «доджи» и «понтиаки» производства пятидесятых годов, наши «Москвичи», «Жигули» и изредка «Волги». Машин сравнительно мало, если не считать стоянок в центре, у основных правительственных учреждений.

На черных «татрах» нашу делегацию везут в «Тропикану» кабаре на открытом воздухе. Это историческая (с 1939 года) достопримечательность кубинской столицы. На стол ставятся бутылки рома, кока-колы, ведерко со льдом, и в одиннадцатом часу вечера начинается шоу. (Цена входного билета без рома — сорок долларов.) Представление прекрасно. Его могли бы изобразить Мопассан, Тулуз-Лотрек, а из русских — Куприн. Радость молодой жизни, яркость, движение. Десятки стройных и изящных мулаток, в минимальных даже для тропиков костюмах, — путешественника, прибывшего из сумрачной зимней Москвы, зрелище слегка ошеломляет. Затем, в зависимости от возраста и количества выпитого рома, он начинает думать либо с грустью о том, что жизнь прошла, либо с тихой радостью о том, что все еще, возможно, впереди. Это продолжается часа три, затем перерыв и танцы для посетителей, а дальше — шоу до четырех часов утра. Мы уходим в перерыв. Подобное же представление смотрим и в Варадеро— туристическом раю километрах в полутораста от Гаваны. Все то же, но мулаток поменьше, а пляшут они еще живее. Публика в восторге, мы не скрываем своего удовольствия, и хозяевам это нравится.

Варадеро с его многокилометровым чистейшим пляжем, теплым неглубоким морем — действительно рай на земле. Власти планируют окончательно превратить его в резервацию для иностранных туристов, закрыв туда доступ кубинцам. Этот уголок сытого и бездельного мира не должен стать источником разрушительной буржуазной заразы.

В Варадеро трудно думать о войне.

Неделя на острове пролетела как один долгий, интересный день.

Шестнадцать часов полета, восемь часов разницы во времени — и мы снова в Москве — сырой, холодной, взбудораженной своими неурядицами.

Нашим товарищам — сотрудникам разведслужб бывших стран социалистического содружества — приходится тяжело. Прокатилась волна Самоубийств в Чехословакии. Люди не выдерживают атмосферы морального террора, создаваемой вокруг них. Власти новой Германии устраивают судебные процессы над бывшими разведчиками ГДР, обвиняя их в шпионаже в пользу иностранной державы, то есть ГДР, ставшей частью единого немецкого государства. В мстительности демократии не уступают деспотиям, только расправа длится медленнее.