Следственная тактика и следователи

Когда дело «Мабетекса» поручили вести Георгию Чуглазову, расследование пошло по достаточно упрощенному, но очень надежному пути.

Мы взяли за основу факт получения взятки. Ведь в чем суть взятки? В подкупе чиновника. Ты ему даешь деньги, а он совершает какие-то действия в твою пользу. Они могут быть законными – тогда это только взятка, и незаконными – тогда дело осложняется еще и превышением полномочий либо злоупотребление ими.

Определяя тактику расследования, мы с Чуглазовым решили исходить из элементарной логики. То, что подряды даны именно «Мабетексу» – это факт. Работниками Управления делами Президента за это получены деньги – это тоже факт. Фактом является и то, что деньги эти нашим чиновникам проплачивал не кто иной, как Паколли, получивший от них без тендера исключительно выгодные подряды на реконструкцию Кремля и Счетной палаты. Объективной реальностью было и то, что одним из тех, на кого в Швейцарии открыли многомиллионный счет, был сам Бородин. По данным Генеральной прокуратуры Швейцарии, «Мабетекс» потратил для «поощрения» российских коллег примерно 15 миллионов швейцарских франков – это около 5 миллионов долларов США. «Мерката Трейдинг», как я уже писал, раскошелилась на значительно большую сумму – порядка 60 миллионов долларов. Из них 25 миллионов перечислены на счета, контролируемые Бородиным.

Говоря юридическим языком, были все основания полагать, что это была взятка и что состав преступления налицо. Для взятки совсем не обязательно, чтобы Бородин или кто-то еще из его команды злоупотреблял своим служебным положением. Хотя элемент злоупотребления присутствует и здесь – не проводилось никакого тендера. Но даже если бы все было обставлено как надо: состоялся бы тендер и «Мабетекс» оказался бы самой лучшей в мире фирмой-подрядчиком, но при этом, отдавая подряд этому «идеальному» «Мабетексу», кремлевские работники получили бы от него «в благодарность» какие-то деньги, по российским законам эти деньги являлись бы взяткой в чистом виде.

Почему Паколли давал работникам Управления делами Президента взятку? Ответ чрезвычайно прост: если бы на реставрации Кремля не предполагалось заработать кругленькую сумму, не было бы резона и тратиться.

Прост был и механизм заработка. Как правило, Паколли заключал договор на реставрацию объекта, согласно которому оплата шла по количеству квадратных метров реставрируемой площади. К сожалению, практика составления подробных смет на проведение строительных и реставрационных работ канула в прошлое с советской властью. Тогда украсть было намного сложнее, хотя тоже ухитрялись за счет раздутых смет, «левой» экономии и так далее. А в новой системе воровать было предельно просто: сметы нет, заказчик и подрядчик договариваются о стоимости одного квадратного метра работы, а реально в этот метр денег вкладывается, как вы понимаете, раза в полтора-два меньше.

Но Паколли и этого было мало. Ведь «Мабетекс» в чистом виде строительной фирмой никогда не был и своих строительных бригад практически не имел. В основном эта компания занималась интерьерами, покупкой мебели и так далее. Факт этот, кстати, также навевает раздумья по поводу правильности выбора именно «Мабетекса» для кремлевских строительно-реставра-ционных работ.

Но вернемся к Паколли. Заключив основной договор подряда, он сразу же заключал договоры субподряда, нанимая на стороне бригады непосредственно для проведения работ. Им, субподрядчикам, он выплачивал в лучшем случае половину суммы, оговоренной в основном подряде. Другими словами, ничего не делая, он, как и в случае с «квадратными метрами», клал себе в карман огромные суммы. Самое интересное, что субподрядчиками в основном выступали… российские фирмы и российские же рабочие.

А вот теперь скажите, бескорыстно ли действовали руководители Управления делами Президента, заключая с Паколли огромной стоимости контракт на реконструкцию Кремля и Счетной палаты, если всю эту работу в конечном итоге могли сделать российские фирмы, причем намного дешевле?

Главное, что тут трудно придраться к чему-либо с точки зрения закона. Поэтому и взятки выплачивались не зря. Во-первых, платили за сам факт получения подряда. Во-вторых, за превышение стоимости реставрационных работ, причем последнее доказать особенно трудно.

Это мы с Чуглазовым прекрасно понимали и потому решили не воспринимать кремлевские подряды сквозь призму того, что объемы работы были завышены и за счет этого украдены деньги. Делать это было бесполезно хотя бы потому, что замерять объем выполненных в Кремле работ, тем более индивидуальных, где присутствует сложная лепка, золочение – дело очень непростое. Стандартные расценки здесь применять сложно – слишком уж уникален объект. Было понятно, что затраты могут быть объяснены как угодно: один эксперт сказал бы, что данная работа стоит много, другой – что мало, один квадратный метр работ где-то мог «тянуть» на сто долларов, а где-то и на тысячу…

Именно поэтому мы с Чуглазовым отказались от тупикового пути назначения строительных экспертиз и стали исходить только из факта реально проплаченных взяток. Этот подход, как мы потом поняли, оказался единственно правильным, его финальным аккордом стало бы предъявление обвинения всем замешанным в махинации.

В иное, совершенно бесперспективное направление повернул следствие заменивший Чуглазова Тамаев. Занимаясь кремлевскими подрядами «Мабетекса», он стал заказывать многочисленные проверки и экспертизы проделанных в Кремле работ и сразу же увяз в них. Он настолько запутал расследование, что его итоговый вывод о том, что никто и ничего там не украл, удивил лишь самых дотошных и внимательных. Благодаря стараниям Тамаева расследование постепенно зашло в тупик и фактически развалилось.

А вскоре появился и вполне прогнозируемый результат проверки «кремлевских дел» работниками Счетной палаты. Вердикт их был незамысловат: «Сотрудники Счетной палаты не нашли злоупотреблений в ходе реконструкции Кремля». Но что могла определить Счетная палата? Каковы объемы выполненных работ и соответствовали ли они произведенным затратам из федерального бюджета. Поэтому ее сотрудники и проверяли только обоснованность и целесообразность расходования бюджетных средств. Однако финансирование реконструкции Кремля осуществлялось по четырем каналам – это были бюджетные деньги, иностранные кредиты, нефть и векселя, выпущенные Управлением делами Президента. Поскольку Счетная палата не учитывала остальных каналов финансирования, уже изначально их проверка никак не могла считаться объективной.

Позиция Тамаева была просто смешной: во-первых, он утверждал, что Бородин, якобы, вообще обнаруженным в Швейцарии счетом не пользовался (но для закона-то это и не важно!); во-вторых, что нельзя достоверно установить, сам он открывал этот счет или нет, поскольку подпись Бородина точно идентифицировать невозможно. Но это все – детский лепет. Когда Тамаев говорит, что в деле нет состава преступления, нам остается только в недоумении развести руками.

Не могу не рассказать о следователях, которые вели это сложнейшее дело. Их было трое: Александр Мыциков, Георгий Чуглазов и Руслан Тамаев.

Александр Мыциков был, наверное, одним из самых близких мне людей в Генпрокуратуре. Так же, как и я, Мыциков – выпускник Свердловского юридического института; он занимался политэкономией, а я конституционным правом. Хотя Мыциков заканчивал институт на год раньше меня, мы с ним были активистами студенческого научного общества, и потому регулярно общались. Потом в нашем общении был достаточно длительный перерыв, но когда меня назначили директором НИИ Генпрокуратуры, наши контакты возобновились.

А. Мыциков – очень толковый, один из опытнейших и грамотнейших спецов-юристов. Кроме того, у него большой опыт следственной работы: будучи заместителем прокурора Омской области, он курировал там следствие. При Степанкове возглавлял в Генпрокуратуре Организационно-контрольное управление. Когда пришел Илюшенко, он Мыцикова убрал, сделав начальником ОКУ другого человека. Возглавив Генпрокуратуру, я назначил Мыцикова своим советником (это должность на уровне начальника управления) и, как показало время, не прогадал: мы очень плодотворно работали. С ним можно было ставить и решать любые творческие задачи. Есть работники аппарата, которым творческие задачи никогда не поставишь, потому как они – просто исполнители, а вот Мыциков всегда был готов к их решению. Будучи порядочнейшим и честным человеком, он относился к работе с исключительной ответственностью, переживал и болел за дело.

Следствие по «Мабетексу» Мыциков вел добросовестно и квалифицированно. Он установил хороший контакт со швейцарской прокуратурой, ездил туда по моему поручению. Если читатель помнит, дело «Мабетекс» мы расследовали в конфиденциальном режиме, и аккуратность здесь была важна чрезвычайно. Мы не хотели допустить никаких, даже случайных утечек информации, и достаточно долгое время нам это удавалось.

Мыциков – человек очень осторожный. Настолько осторожный, что это в общем-то хорошее качество стало расследованию мешать. Когда я был отстранен от должности, Тамаев, к которому перешло следствие, повел его совсем в ином русле. Поскольку Кремлем была поставлена задача прекратить следствие, Тамаев начал исследовать обстоятельства возбуждения дела, чтобы найти во всем этом какую-то мою заинтересованность, зацепиться за какие-то мелкие процессуальные моменты.

В свое время мне пришлось наделить Мыцикова полномочиями следователя. Тамаев не знал об этом и стал утверждать, что Мыциков не имел право вести следствие, поскольку не был на то уполномочен. Пришлось разъяснять, что по этому поводу я издал специальное постановление. Одновременно Тамаев начал вызывать на допросы и Мыцикова. Тот встревожился и, как мне показалось, стал опасаться каких-то возможных репрессий. Я его тогда подбадривал, как мог, убеждал, что, дескать, ничего против нас не может быть, мы законов не нарушали. Тем не менее, он был очень расстроен.

Винить Мыцикова в какой-то мимолетней слабости, тем не менее, я не имею никакого права. В свое время и я страдал определенной «мягкотелостью». Жесткость в решениях пришла с годами, с горьким опытом. Недаром Катышев говорил в одном из интервью, что «Скуратов образца 1995–1997 и 1999 годов – это два разных человека». Это естественно: жизнь заставляет быть твердым.

Я помню, как несколько лет назад Мыциков искренне не хотел, чтобы я поручал ему дело «Мабетекса». Мы оба понимали тогда, чем оно может для нас закончиться. Ведь на кону стояли огромные деньги и карьеры лидеров страны. Мыциков сильно переживал и был удручен фактами, что всплывали в ходе расследования. Несмотря на все это ни своей чести, ни профессионального мастерства и достоинства он тогда не уронил.

Я и сейчас отношусь к Мыцикову с большим уважением. Еще раз подчеркну: его роль в расследовании была очень важной, он стоял у истоков дела «Мабетекса», и был момент, когда только мы вдвоем знали все его секреты – секреты Управления делами Президента.

Когда утечка информации о деле «Мабетекса» все же прошла, я пригласил к себе Михаила Борисовича Катышева, ввел его в курс дела, сказал, что теперь надо направить расследование в обычное русло, и попросил подумать о замене Мыцикова. Было решено передать дело очень опытному следователю Чуглазову.

Чуглазов – человек интересный. Будучи заместителем начальника Управления по расследованию особо важных дел Генпрокуратуры, он работал со сложнейшими делами. Это следователь чрезвычайно опытный, редчайшей квалификации. Уникален он был еще и своей позицией, своим независимым от начальства взглядом на ситуацию. Но самое главное – более жесток, более решителен. Любые по сложности дела он, как правило, всегда доводил до суда.

Он сразу определил по материалам следствия, откуда у дела «растут ноги», продвинулся в расследовании очень далеко, и если бы его не отстранили, наверняка довел бы его до суда. Чуглазов сумел провести выемки документов в Кремле, наладил нормальное сотрудничество со Швейцарией, был при встрече и переговорах с Карлой дель Понте, когда она приезжала в Москву в марте 2000 года.

Сегодня, наверное, уже можно сказать, что даже когда я был отстранен от дел, Чуглазов время от времени, не вдаваясь в детали, информировал меня о ходе расследования дела «Мабетекса», поскольку считал, что юридически я остаюсь Генеральным прокурором. Это была его позиция, и я ему за это очень благодарен. Мы сохранили с ним добрые отношения до сих пор. Я думаю, главная заслуга Чуглазова в деле «Мабетекса» в том, что он проводил нашу же линию после моего и Катышева отстранения – объективное разбирательство с материалами. В этом смысле Чуглазов сыграл в расследовании роль чрезвычайно важную. Швейцарцы ему доверяли – это был последний человек в череде следователей, кому они доверяли полностью.

Далее события развивались следующим образом. Видя, что Чуглазов проводит прежнюю линию расследования, не идет ни на какие уступки и справиться с ним нельзя, Кремль сделал «элегантный» тактический ход. Как я уже писал, Чуглазов занимал пост заместителя начальника одного из ведущих в Генпрокуратуре управлений и имел в производстве дела (в том число и «Мабетекса»), которые вел лично сам. Одновременно он руководил отделом, который также расследовал целый ряд дел. К этому и прицепились. Чуглазову было сказано, что, дескать, неправильно, когда начальник имеет в своем же собственном производстве уголовные дела, за которые отвечает сам. Такие дела у него надо забрать – пусть сосредоточится на руководстве отделом.

Дело «Мабетекса» под предлогом необходимости лучшей организации текущей работы у него забрали. Сделали это сознательно, нанеся тем самым расследованию непоправимый вред.

Тогда Чуглазов собирался в очередную командировку в Швейцарию, намеревался привезти много важных документов; командировка была уже согласована… Но за день до нее Чуглазова от дела отстранили и приказали отказаться от поездки… Формально Чуглазов даже пошел на повышение – стал советником Генерального прокурора. Но к делу «Мабетекса» его больше не подпускали.

Чуть забегая вперед, отмечу, что спустя некоторое время в очередной раз поменялся следователь и у возбужденного против меня 2 апреля в Кремле дела: у Паршикова дело забрали и отдали Пименову – заместителю начальника Управления по расследованию особо важных дел. Получилось, что про мотивацию, по которой отняли дело «Мабетекса» у Чуглазова, забыли, и в Генпрокуратуре все вернулось на круги своя. А то, что решение о замене Чуглазова было заранее спланировано и проведено в интересах определенных кругов, стало абсолютно очевидным для всех.

Забрав дело «Мабетекса» у Чуглазова, его поручили вести старшему следователю по особо важным делам Руслану Тамаеву. Генпрокурор Устинов отказался удовлетворить рапорт Тамаева, и тот был вынужден вернуться к расследованию дела «Мабетекса».

Помню, как меня первый раз вызвали на допрос. Я приехал на Мясницкую, допрос велся очень корректно: Тамаев спрашивал меня о Туровере. Ему было важно знать, нарушили ли мы закон при возбуждении дела «Мабетекса», или нет, преследовали ли мы, начиная расследование, какие-то корыстные или личные интересы. Я все рассказал ему, рассказал, как мы получали номер для дела и так далее. После допроса мы вышли в коридор, и там я его спросил, как говорится, уже без протокола: «Руслан, как дела?» Он посмотрел на меня, потом отвел глаза и ответил: «Да… Раньше работалось лучше…» Допрос оставил у меня довольно тягостный осадок: я понял, что следствию истина уже не интересна. Расследование теперь было занято поисками каких-то наших несущественных ошибок, «блох», которые позволят его спустить на тормозах. Именно тогда, в эти дни, мне стало со всей определенностью ясно, что дело «Мабетекса» будет погублено. Я окончательно утвердился в мысли, что у Тамаева теперь иная, чем была у нас, задача: следствие по «Мабетексу» прекратить. И хотя Тамаев занимался расследованием еще год, вопрос о судьбе дела фактически уже был решен.