Путч

Про эти три августовских дня 91-го года написаны, наверное, уже тонны мемуаров, и нет смысла повторяться. Остановлюсь лишь на фактах, которые пока еще известны не всем.

Восемнадцатого августа 1991 года Ельцин находился в Казахстане. Нурсултан Назарбаев, президент этой тогда еще республики СССР, принимал его с невиданным прежде гостеприимством и почестями: все-таки это уже был Президент России.

Посетив все официальные мероприятия, положенные по протоколу, мы отправились за город. Там, в живописном месте, Нурсултан Абишевич приглядел горную, чистую речушку для купания. Речка оказалась мелкой, с каменистым дном и быстрым течением.

Принимающая сторона специально для Бориса Николаевича перестроила небольшой отрезок русла. Местные умельцы соорудили запруду: перегородили течение и прорыли входной и выходной каналы. Запруду изнутри выложили гладкими камнями – образовалось своеобразное природное джакузи.

На берегу поставили юрты. Для каждой категории лиц был предусмотрен и определенный уровень комфорта в юрте.

Сначала звучала казахская национальная музыка, потом принесли баян, и все стали петь русские песни. В перерывах Борис Николаевич с наслаждением плескался в обустроенной речушке.

Я тоже поплавал в этой «ванне». Вода была прохладной, градусов тринадцать, и поразительно чистой. Приятно было в нее окунуться. Тем более что солнце палило во всю мощь. Я опасался за самочувствие Президента России – резкий перепад температур мог обернуться для него простудой. «Разгоряченный» шеф без промедления погружался в прохладную воду, ложился на спину и смотрел в безоблачное небо. Я уговаривал его двигаться и подолгу не блаженствовать в этом природном вытрезвителе.

Назарбаев и его свита вслух восхищались закалкой Бориса Николаевича. Их одобрительные замечания воодушевляли его на более длительные возлежания в горной реке.

После концерта и обильной еды шеф почувствовал себя разморенным – пришлось на несколько часов отложить вылет самолета из Казахстана в Россию. Уже потом «компетентные источники» докладывали Ельцину, будто из Москвы поступила команда сбить наш самолет. И чтобы спастись, нужно было подняться в воздух с опозданием. Во все это верилось с трудом, но никто до сих пор так и не знает, была ли эта задержка устроена специально или нет. Мне же показалось, что вылет задержали из-за приятного, затянувшегося отдыха.

Ельцину нравилось общаться с Назарбаевым. Они подружились еще во время встреч в Ново-Огареве. На этих горбачевских посиделках практически никто, кроме президентов союзных республик, не присутствовал. Я находился за стеклянной дверью и, когда шло шумное обсуждение федеративного договора – документ готовили к подписанию как раз в 20-х числах августа, – был одним из немногих свидетелей этой, в сущности, свары. Едва ли не каждый пункт договора вызывал споры. И очень часто Назарбаев с Ельциным придерживались единой точки зрения, несмотря на раздражение Горбачева.

После таких встреч Михаил Сергеевич непременно накрывал стол, иногда приглашал всех, а чаще – кого-то одного: либо Ельцина, либо Назарбаева, либо обоих. Именно с той, огаревской поры отношения Бориса Николаевича и Нурсултана Абишевича переросли из официальных в дружеские.

Кстати, там, в Алма-Ате, в краеведческом музее произошел забавный случай. Местные девушки пели народные песни и играли на домбрах. Назарбаев тоже взял в руки домбру и показал, что прекрасно играет и поет. Борис Николаевич решил аккомпанировать коллеге ложками. Рядом с ним в этот момент оказался начальник хозяйственного управления Президента РФ товарищ Ю.Г. Загайнов. Он всегда стремился вплотную подойти к Борису Николаевичу, а уж перед телекамерой считал себя просто обязанным обозначить свою близость.

Места в музее располагались как в амфитеатре – под уклоном. Шеф уселся на более высокую ступеньку вместе с главой Казахстана. Возвышение устлали коврами. А начальник хозяйственного управления оказался на пару ступеней ниже. И когда Борис Николаевич заиграл на ложках, ему очень понравилось постукивать по пышной седой шевелюре ретивого хозяйственника. Сначала Ельцин ударял по своей ноге, как и положено, а затем с треском лупил по голове подчиненного. Тот обижаться не смел и строил вымученную улыбку. Зрители готовы были лопнуть от душившего их смеха. А шеф, вдохновленный реакцией зала, все сильнее и ритмичнее охаживал Юрия Георгиевича…

Если у Ельцина возникало желание поиграть на ложках, то оно было непреодолимым. Загайнову еще повезло – в Казахстане нашлись деревянные, а не металлические ложки. Творческая находка запомнилась Борису Николаевичу: потом он всегда стучал ложками по соседским головам. Пару раз ударил металлической ложкой даже по президентской. Не повезло Акаеву…

После Казахстана я всегда наблюдал такую картину: как только Ельцин собирался поиграть на ложках, сопровождающие, не желая исполнять почетную роль президентского ксилофона, тихонечко отсаживались подальше или вежливо просили разрешения выйти.

…Восемнадцатого августа наш самолет вернулся в Москву в час ночи, опоздав на четыре часа. Тогда мы жили на дачах в правительственном поселке Архангельское. Борис Николаевич – в кирпичном коттедже, я – неподалеку от него, в деревянном. Приехали и легли спать. Ничто не предвещало грядущих событий.

Девятнадцатого, рано утром, меня разбудил телефон. Звонил дежурный из приемной Белого дома:

– Александр Васильевич, включайте телевизор, в стране произошел государственный переворот.

Часы показывали начало седьмого. Я включил телевизор и сначала увидел фрагмент балета «Лебединое озеро», а затем узнал о появлении ГКЧП. Быстро оделся, жену попросил собрать походные вещички – сразу понял, что одним днем это событие не обойдется. Мои дочки и супруга очень волновались. Я им сказал:

– Не беспокойтесь, я вам пришлю охрану. Позднее к ним прислал двоих бойцов.

К Ельцину с известием о ГКЧП я пришел первым. Все в доме спали и ни о чем не ведали. К восьми утра подошли Полторанин, Бурбулис, «обозначился» Собчак… Я позвонил в службу, приказал по тревоге поднять всех ребят и, кого только можно, отправить на машинах в Архангельское. Остальным велел не покидать Белый дом.

В начале девятого Борис Николаевич при мне позвонил Грачеву – в тот момент Павел Сергеевич занимал пост командующего воздушно-десантными войсками.

А за несколько месяцев до этого мы побывали в 106-й воздушно-десантной дивизии в Туле, там шеф уединялся с Грачевым и, что интересно, с глазу на глаз они обговаривали, как лучше себя вести именно в подобной ситуации. Реального ГКЧП, конечно, никто не допускал, но профилактические разговоры велись на всякий случай.

Ельцин был первым руководителем высокого ранга, который разговаривал с Грачевым столь нежно и доверительно. Поэтому Павел Сергеевич еще задолго до путча проникся почти «сыновьим» уважением к Борису Николаевичу. После августа до меня доходили слухи, и не только, о двойной и даже тройной игре, которую вел Грачев. Но слухи эти никто не смог подтвердить документами.

У меня же главная забота была одна – обеспечить безопасность Президента России. Я понимал: только переступив порог толстых стен Белого дома, можно было обеспечить хоть какие-то меры предосторожности. А на даче в Архангельском об обороне даже думать было смешно.

Наши разведчики уже выезжали в город и доложили: танки повсюду, и на Калужском шоссе тоже – именно оно связывало госдачу с городом. Конечно, я понимал: если на нас нападет спецподразделение или армейская часть, мы долго не продержимся, сможем лишь до последнего патрона отстреливаться из наших пистолетов да нескольких автоматов.

Я немного успокоился, когда в Архангельское прибыла персональная «Чайка» Президента России. После короткого совещания решили ехать открыто – с российским флагом. Мы впервые в жизни сели втроем на заднее сиденье – Борис Николаевич посредине, а по бокам – телохранители: я и Мамакин. Шеф отказался надеть бронежилет, поэтому мы сверху обложили его жилетами, не считая своих нехилых телес. Валентин сидел с левой стороны, за водителем, а я – справа.

Наш кортеж с любопытством разглядывали танкисты – несколько машин ехали впереди «Чайки», несколько сзади. Российский флаг гордо развевался на ветру.

Заранее договорились, что поедем на большой скорости. Самый опасный участок пути – от ворот Архангельского до выезда на шоссе. Это километра три. Вдоль дороги – густой, высокий лес. За деревьями, как потом выяснилось, прятались сотрудники Группы «А». Они должны были выполнить приказ руководства ГКЧП – арестовать Ельцина. На случай сопротивления с нашей стороны Президент просто бы погиб в перестрелке. Вроде бы случайно. Но «Альфа» ничего не сделала – спецназовцы молча наблюдали за пронесшимся кортежем.

Один из бывших «альфистов», Сергей Гончаров, рассказывал мне, что только один человек – генерал-майор Карпухин, начальник спецгруппы, – по рации требовал остановить машины. Карпухин, кстати, это отрицал. И я ему больше верю. После путча его пригласил к себе советником по безопасности Назарбаев. Мне посчастливилось уже после отставки познакомиться и подружиться с этим мужественным, много пережившим человеком, Героем Советского Союза. Мы вместе охотились, рыбачили. Я с удовольствием пригласил его работать в Комитет по безопасности предпринимательской деятельности Торгово-промышленной палаты, возглавить который меня позвал Евгений Максимович Примаков. Не так давно Виктор Федорович Карпухин умер. Еще молодой, тренированный, закаленный боец. Увы, сердце закалке не подлежит. Оно беззащитно перед клеветой, предательством, несправедливостью.

Девятнадцатого августа после нашего отъезда, около одиннадцати часов, к воротам Архангельского подкатил автобус, в котором сидели люди в камуфляжной форме. Мои ребята стали выяснять, кто такие. Старший представился подполковником ВДВ. Действительно, во время утреннего разговора с Грачевым Борис Николаевич попросил его прислать помощь, хотя бы для охраны дачного поселка. Павел Сергеевич пообещал направить роту из своего личного резерва. Поскольку разговор прослушивали, то под видом «охраны от Грачева» подослали этот автобус. Мой сотрудник, Саша Кулеш, дежуривший у ворот, узнал подполковника: тот иногда преподавал на курсах КГБ и служил в Группе «А». Представился он обычным десантником, показал новенькое удостоверение офицера, выписанное, наверное, всего час назад.

Саша схитрил.

– Подождите, – говорит, – надо все выяснить.

И позвонил мне в Белый дом. А я с утра, когда вызывал своих ребят на машинах, заказал на всякий случай в столовой Архангельского обед человек на пятьдесят. Вспомнив об этом, предложил:

– Мы сегодня уже не вернемся, а обед заказан. Сделай так: отведи этих «десантников» в столовую, накорми досыта, чтобы они съели по две-три порции. Мужики ведь здоровые. Сытый человек – добрый, он воевать не будет.

В столовой их действительно закормили. Ребята ели с аппетитом – оказывается, с ночи голодные. После обеда они просидели в автобусе несколько часов с печальными сонными физиономиями, а потом уехали. Мои же сделали вид, будто поверили в их легенду. Приходилось играть друг перед другом.

Пока «альфисты» набивали желудки, мы думали: как эвакуировать семью Президента? И куда? Помощь предложил Виктор Григорьевич Кузнецов, ветеран 9-го управления КГБ. Его родственники жили на даче, а в Кунцеве, у метро «Молодежная», пустовала двухкомнатная квартира. Конечно, тесновато для внуков, дочерей и супруги Президента, но о комфорте в эти минуты никто не думал. Подогнали «рафик» со шторками к дачному крыльцу и туда посадили всех членов семьи Бориса Николаевича. Вещи взяли только самые необходимые. У ворот их остановили люди в камуфляжной форме. Один из них заглянул в салон, обвел взглядом женщин, детей и спокойно пропустил машину. Микроавтобус скрытно сопровождали машины нашей службы, чтобы либо отсечь слежку, либо защищать семью в случае нападения. Покрутившись по Москве, все благополучно доехали до дома в Кунцеве. Только сутки пробыли они на квартире Виктора Григорьевича Кузнецова. По телефону старались говорить кратко, в Белый дом звонили из телефонной будки.

На другой день женщины запросились домой, на Тверскую. Убеждали нас:

– Будь что будет, но мы хотим домой.

Их перевезли и оставили под присмотром усиленной охраны. Пост стоял и у дверей квартиры, и внизу около подъезда, под окнами. Охрана готова была расстаться с жизнью, если бы вдруг пришли арестовывать семью.

А мы 19-го благополучно добрались до Белого дома и спокойно в него зашли. Вокруг стояли только танки, пехоты не было. Боевые машины заняли позиции за Калининским мостом. Кстати, именно эта бригада танкистов перешла на сторону защитников Белого дома и отказалась стрелять. Хотя я лично видел, что у них, в стоящих неподалеку грузовиках, лежали боевые снаряды. Видимо, Белый дом планировали сначала обстрелять, а потом взять штурмом.

С танкистами и их командирами я разговаривал. С одним подполковником у меня состоялась слишком уж обстоятельная беседа. Он плевался на Горбачева, поливал путчистов и считал, что военных, выгнанных на городские улицы, подло подставляют. Я спросил его:

– Ребята, а для чего же вы приехали?

– Нам приказали.

– А стрелять будете?

– Да пошли они куда подальше. Не будем стрелять.

Сразу же после нашего приезда в Белый дом был создан Штаб обороны. Его возглавил полковник А.В. Руцкой, заместителем был назначен генерал армии К.И. Кобец. В штаб вошли и другие военные. От нашей, тогда молодой, службы – Геннадий Иванович Захаров. Странная вещь – судьба. Сначала Захаров участвовал в обороне Белого дома, а потом, в 1993 году, предложил план, как этот дом захватить.

Вечером к Белому дому подъехали десантники на боевых машинах. Но еще до того как машины приблизились, мне передали, что Коржакова разыскивает на баррикадах генерал-майор Лебедь. Наверное, я был единственным человеком, которого он знал лично по учениям в Тульской дивизии.

Александра Ивановича я обнаружил без труда: вокруг него собралась небольшая толпа, и он разъяснял людям обстановку. Ему, как военному, задавали многократно один и тот же вопрос: зачем приехали десантники? Лебедю трудно было полемизировать с эмоциональными защитниками Белого дома. Заметив меня, он облегченно вздохнул:

– Ну вот, Александр Васильевич пришел…

Меня тогда на баррикадах знали в лицо и сразу поняли: раз я вышел за Лебедем, значит, поведу его к Президенту. Александр Иванович объяснил, что послан Павлом Грачевым. Пока обстановка неясная, еще не решено, будет штурм или нет, но Грачев прислал десантников по просьбе Президента. Их подразделения расположились в районе метро «Аэропорт», а Лебедь подъехал на рекогносцировку местности.

Он просил меня об одном – устроить ему личную встречу с Борисом Николаевичем. Я провел его в свой кабинет и напоил чаем. Потом пошел к Ельцину и рассказал о Лебеде, который прибыл по приказу Грачева и просит о конфиденциальной беседе.

Посоветовавшись, решили устроить встречу в задней комнате кабинета Президента – это помещение было тщательно проверено: его не прослушивали.

Борис Николаевич позволил и мне присутствовать при разговоре. Проговорил с Александром Ивановичем минут двадцать. Генерал пояснил, что сейчас он намерен охранять Белый дом от беспорядков, от разграбления. Ему доложили, будто государственное имущество интенсивно растаскивают. Правда, он воочию убедился, что слухи эти не соответствуют действительности. Все подъезды здания – под охраной, внести ничего нельзя, не то чтобы вынести.

Ельцин разрешил Лебедю подвести к зданию роту десантников. Для этого защитники разгородили баррикады и впустили их за оцепление. Машины расставили по углам Белого дома, в них сидели только боевые экипажи. А всех свободных от службы солдат я разместил в спортзале – он находился в двухэтажном здании неподалеку от Белого дома, рядом с горбатым мостиком. Потом, после путча, возникла другая версия: дескать, эта рота была «троянским конем». Ее специально подпустили поближе, чтобы легче стало штурмовать баррикады. Но я и сейчас не думаю, чтобы Лебедь в той ситуации мог вынашивать иезуитские планы.

Всю первую осадную ночь я занимался солдатами. Организовывал питание, познакомился с младшими командирами, разъяснял обстановку в Москве и в стране. Из спортзала много раз поднимался к шефу.

Пошел дождь, пиджак на мне промок, и я не заметил, как простудился. К утру поднялась температура, но все мое лечение сводилось к тому, что я трогал рукой лоб и констатировал: сильный жар.

Защитники Белого дома постоянно подозревали друг друга в измене – одна группа людей считала, что другую непременно кто-то подослал. Ситуация действительно оставалась сложной. Но я доверял Лебедю, верил его слову офицера и видел, в каком настроении пребывают солдаты вместе с младшими офицерами. В их поведении не чувствовалось ни угрозы, ни скрытого коварства. Мы договорились, что они вливаются в оборону дома и поддерживают общественный порядок. Десантники, кстати, и не стремились во что бы то ни стало проникнуть в Белый дом. Наоборот, они образовали лишь внешнее кольцо защиты. Лебедь, как профессионал, положительно оценил организацию обороны и дал нашим военным несколько практических советов.

Каждую ночь Ельцин проводил на разных этажах – от третьего до пятого. С 19-го на 20-е Борис Николаевич спал в кабинете врача – туда поставили кровать, окна кабинета выходили во внутренний двор, поэтому в случае перестрелки не стоило опасаться случайной пули или осколка. В ведомстве Крючкова прекрасно знали схему расположения всех помещений и могли предположить, что Ельцин будет спать в задней комнате своего президентского кабинета.

Когда темнело, в здании гасили свет, а там, где без ламп было нельзя, соблюдали светомаскировку. Коридоры Белого дома перегородили мебелью. Шкафы, столы, кресла валялись перевернутыми – если начнут штурмовать, рассуждали мы, то не так уж легко будет бежать в темноте, ноги можно переломать. А нам будет проще отбиваться. На пятом, президентском, этаже около каждой двери выстроили целую систему баррикад – мы их называли «полосой препятствий».

Незадолго до путча только что образованная Служба безопасности Президента наладила хорошие отношения с Министерством обороны. Не на самом высшем уровне, а пониже. Г.И. Захаров, мой боевой зам, как-то съездил к Игорю Николаевичу Родионову (после выборов 96-го его назначили министром обороны России) и попросил помочь с обучением личного состава: пострелять из разных видов оружия, в том числе из гранатометов, из огнеметов «Шмель». Это страшное оружие! Родионов, возглавлявший тогда Академию Генерального штаба, рискуя должностью, не отказал нам и создал все условия для тренировки навыков, для ведения настоящего боя, а не паркетного.

…Про простуду я почти забыл, только кашлял и потел. Регулярно выходил проверять посты вокруг Белого дома. Где-то перекусывал, с кем-то пил чай. То к Руцкому заглядывал, то с ребятами из своей службы сидел. Отвечал по телефону, в Штаб обороны наведывался. Прилечь хотя бы на пару минут не удалось.

В те дни Геннадий Бурбулис попросил себе охрану, и я выделил ему двух человек. Но когда опасное время миновало, отнять бодигардов уже было невозможно. Только после увольнения Бурбулиса с поста госсекретаря сняли охрану. Но Гена нанял частную и не расстается с телохранителями, наверно, и по сей день.

У Бурбулиса функционировал идеологический штаб – туда приходила интеллигенция: артисты, писатели, журналисты. С Хасбулатовым я тоже общался по разным вопросам – он меня принимал, спасибо ему, без очереди, сразу откладывал любые дела. И никто даже представить не мог, что пройдет всего-то два года, и мне придется арестовывать многих в этом же Белом доме. Мы все сдружились как-то быстро и отчасти случайно. Зато разошлись по объективным причинам.

Много раз я выходил за оцепление и беседовал с танкистами, десантниками, офицерами. По настрою военных понял: никто из них не собирался штурмовать Белый дом. Гэкачеписты могли рассчитывать только на спецгруппу «А».

У защитников же Белого дома, наоборот, настроение было решительным, но не злобным. Многие из них пели у костров, выпивали, чтобы согреться, закусывали. Около баррикад дымили полевые кухни. Кооператоры организовали буфеты. Злата – жена народного артиста России Геннадия Хазанова – работала тогда в гостинице «Мир». У нее была своя маленькая коммерческая фирма, и она одной из первых стала кормить защитников Белого дома, естественно, бесплатно.

Подвал Белого дома я осмотрел в первую ночь. Это помещение имело свой номер – сотый. У меня по сей день хранится ключ от входной двери «Объекта № 100», и никто этот ключ у меня еще не попросил.

Помещение состояло из двух отсеков. Один отсек был оборудован как объект гражданской обороны: там лежали противогазы на стеллажах и находился запас питьевой воды. На этих же своеобразных нарах можно было и поспать. При строительстве первого отсека явно не рассчитывали, что в подвале будут коротать время высокопоставленные охраняемые лица. А когда сообразили, что подвал может и для них пригодиться, оборудовали У1Р-отсек: с претензиями на скупой походный дизайн и задраивающимися огромными воротами. Они закрывались автоматически, а потом их еще закрепляли штурвалом. Получался настоящий бункер. Туда нормально поступал воздух – я убедился, что все системы принудительной вентиляции работали исправно.

Во втором отсеке мне понравилось – высокие потолки, просторные помещения, туалеты, отдельно – кабинет для Президента.

После осмотра я отдал распоряжение, чтобы «Объект № 100» готовили для длительной «отсидки». Туда завезли продукты и воду. Затем проверил все выходы – они, к сожалению, оказались не самыми удачными. Один выводил к парку им. Павлика Морозова, на открытую местность рядом с Белым домом. По другому можно было попасть к парадному подъезду нашего же здания. Третий путь оказался просто тупиковым – он выводил внутрь Белого дома. Логика строителей подвалов уникальна: главное – побыстрее заполнить людьми бомбоубежище, а уж выбираться из него совсем необязательно. Четвертый выход оказался таким же бесперспективным, как и предыдущие три. Он начинался из второго отсека. Приоткрыв металлическую решетку, можно было увидеть бесконечную, уходящую круто вниз винтовую лестницу. Я не поленился и спустился по ней.

Ступеньки не считал, но лестница показалось длинной, будто я шел с пятнадцатого этажа. Наконец уперся в «потайную» дверь, почти как в сказке про Буратино, только вот ключик был у меня отнюдь не золотой. Дверь открылась, и я попал в туннель между станциями метро «Краснопресненская» и «Киевская». Стало ясно: если бы нас захотели выкурить из подвала, нагрянули бы отсюда.

Поэтому мы заминировали лестницу посередине. И в случае штурма взорвали бы ее.

…На второй день Лебедь опять пришел ко мне и сообщил о полученном приказе увести свое подразделение к месту дислокации части. Приказ он должен выполнить в два часа дня. Я спросил:

– Кто может отменить приказ?

– Только Верховный главнокомандующий России.

Я доложил Борису Николаевичу об этом, и мы опять втроем собрались в задней комнате президентского кабинета. Лебедь повторил:

– Я получил приказ и обязан вам о нем доложить. Поскольку меня послали вас охранять, я без предупреждения не могу увести своих солдат.

Мы оценили приказ, полученный Лебедем, как предвестник штурма. Если уводят десантников, значит, «Альфа» готова брать Белый дом.

Борис Николаевич сказал Лебедю:

– Я вам приказываю оставить десантников.

– Не могу не выполнить приказ, потому что давал присягу, – ответил генерал. – А присягу я давал Горбачеву. Сейчас Горбачева нет. Непонятно даже, где он. Но выход есть. Если вы, Борис Николаевич, Президент России, сейчас издадите указ о назначении себя Верховным главнокомандующим, то я буду подчиняться вам.

Однако Президент отклонил это предложение. Разговор закончился ничем. Лебедь на прощание еще раз напомнил, что не имеет права нарушать присягу и нет для него ничего дороже офицерской чести.

Настроение у Ельцина после встречи испортилось.

Ровно в два часа дня десантники построились, сели на свои машины и медленно ретировались. Их провожали с грустью, особенно переживали защитники Белого дома. Многие почувствовали обреченность: раз солдаты ушли, значит, действительно произойдет что-то ужасное.

А Борис Николаевич обсудил предложение Лебедя с Шахраем и Бурбулисом, после чего к 17 часам появился указ о назначении Ельцина законным Верховным главнокомандующим. Что мешало выпустить документ до двух часов дня? Мы вечно опаздываем. «Альфа» наверняка бы не пошла на штурм здания, охраняемого боевым подразделением, у которого и пушки, и броня. Может, никакой крови вообще могло и не быть…

Служба безопасности организовала специальные разведывательные посты. Ее сотрудники постоянно отслеживали обстановку и докладывали мне лично. Я поставил им задачу: если в критический момент Президент вынужден будет покинуть Белый дом, он должен иметь беспрепятственный выезд.

Машина Ельцина могла выехать только из гаража внутреннего двора, по пандусу скатиться вниз, а затем повернуть направо или налево. В этом месте лежали рельсы и пара бревен. Они раздвигались.

Когда мне доложили, что звонили из американского посольства и предлагали, в крайнем случае, предоставить политическое убежище, мы тщательно обсудили этот вариант. Задние ворота американского посольства находились через дорогу от Белого дома, метрах в двухстах. Их держали открытыми, готовясь принять Президента и людей, прибывших вместе с ним. Я перепроверил эту информацию, она подтвердилась. Для нас предложение американцев было сильной моральной поддержкой. В душе я надеялся на победу, на нерешительность гэкачепистов, но допускал: в случае штурма могут погибнуть сотни, возможно, даже тысячи людей. И тогда важнее всего спасти Президента России. Все понимали меру ответственности за безопасность Ельцина. Ко мне в эти дни подходили десятки незнакомых людей и молили об одном:

– Сберегите Бориса Николаевича.

Самой тревожной оказалась вторая ночь. Приходили офицеры КГБ, звонили по телефону, предупреждали нас о грядущем штурме. Даже с Группой «А» мы поддерживали связь. Бойцы группы сообщили, что сидят в полной боевой готовности и ждут приказа.

Накануне я рассказал Президенту о предложении американцев:

– Борис Николаевич, если что-то произойдет, я вас разбужу. У нас только два пути. Либо спуститься в подвал и выдержать несколько дней осады. Потом мы там сами, без посторонней помощи погибнем. Либо поедем в американское посольство. В нем можно скрываться долго и всему миру рассказывать о событиях в России.

Ельцин выслушал мои доводы и произнес только одно слово:

– Хорошо.

Я его истолковал так: как решите, так и поступим. Борис Николаевич вел себя спокойно, слушал меня. Около одиннадцати вечера я ему сказал:

– Надо поспать, ночь предстоит тяжелая.

Он сразу лег в комнате докторов.

Вскоре послышались выстрелы, пулеметные или автоматные очереди, вопли, по всему Белому дому покатился какой-то шум. Когда после моей команды: «Едем в посольство!» – освободили проход: растащили рельсы, бревна и передали по рации «все готово», – я пошел будить Ельцина.

Он лежал в одежде и, видимо, совсем недавно крепко заснул. Спросонья шеф даже не сообразил, куда его веду. Я же только сказал:

– Борис Николаевич, поехали вниз.

Спустились на отдельном лифте с пятого этажа и попали прямо в гараж. Ворота не открывали до последнего момента, чтобы не показывать, как Президент уезжает.

Сели в машину, я приказываю:

– Открывайте ворота.

И тут Ельцин спрашивает:

– Подождите, а куда мы едем?

Видимо, только сейчас он окончательно проснулся.

– Как куда? – удивился я. – В посольство. Двести метров, и мы там.

– Какое посольство?!

– Борис Николаевич, я же вам вечером докладывал, что у нас есть два пути: или к американцам, или в свой собственный подвал. Больше некуда.

– Нет, никакого посольства не надо, поехали обратно.

– Ну вы же сами согласились с предложением американцев, они ждут, уже баррикаду разгородили!

– Возвращаемся назад, – твердо заявил Ельцин.

Поднялись наверх, Борис Николаевич пошел в кабинет. А женщины из его секретариата уже складывали в картонные коробки документы, канцелярские принадлежности – словом, все то, что необходимо для работы в подполье. То есть в подвале. Там, кстати, были установлены даже городские телефоны, и, что примечательно, все работали.

Коробки в подвал я попросил перетаскивать незаметно, чтобы не вызвать паники у защитников Белого дома. Около половины первого ночи, когда обстановка серьезно накалилась и нас в очередной раз предупредили, что штурм с минуты на минуту начнется, я предложил:

– Борис Николаевич, давайте хоть в подвал спустимся, пересидим эту ночь. Мне важно вас сохранить. Не знаю, что сейчас произойдет – борьба или драка, но вы лично не должны в этом участвовать. Ваша голова ценнее всех наших голов.

Меня поддержали все.

В эту ночь в Белый дом добровольно пришли многие – члены Российского правительства, просто единомышленники, сотрудники аппарата… Исчез куда-то только премьер-министр России Иван Степанович Силаев. Дома он не ночевал, а где скрывался – неизвестно до сих пор.

Неожиданно шеф вышел из кабинета и сказал:

– Пошли.

Тут все потянулись следом. Нас было человек двадцать. Я попросил женщин пропустить вперед. Мы шли с коробками, портфелями, баулами, печатными машинками, компьютерами… Мне это шествие напоминало технически оснащенный цыганский табор. Процессию замыкал я.

Спустились в подвал, миновали лабиринты и попали в те самые просторные помещения, которые предназначались для Бориса Николаевича и компании. Там нас ждал накрытый стол. И вдруг я увидел в этом подвале Юрия Михайловича Лужкова, тогда еще вице-мэра Москвы. Он пришел вместе с молодой женой Еленой, которая в то время ждала ребенка. Лужков, оказывается, отсидел здесь почти час и очень обрадовался, когда мы, наконец, пришли. Он ночью приехал в Белый дом и, не заглядывая в приемную, спокойно, мирно обосновался в подвале. Юрий Михайлович сидел с таким лицом, будто поджидал поезд и ему было все равно – придет поезд вовремя или опоздает. Жена захватила из дома еду.

Борис Николаевич пригласил чету Лужковых в свою компанию. Горячих блюд не подавали. Мы жевали бутерброды, запивая их либо водой, либо водкой и коньяком. Никто не захмелел, кроме тогдашнего мэра Москвы Гавриила Попова – его потом двое дюжих молодцов, я их называл «двое из ларца», – Сергей и Владимир (тот самый Васькин – «опальный стрелок» из рогатки) – еле вынесли под руки из подвала. А уборщицы жаловались, что с трудом отмыли помещение после визита Гавриила Харитоновича.

Попов всегда выпрашивал у меня охрану – он говорил, что боится физической боли и в случае нападения может запросто умереть от страха. Его дача находилась в лесу, недалеко от Внукова, к ней вела узкая дорога, и любой хулиган, по мнению профессора, мог сделать с ним все, что угодно.

Разместив всех в «подполье», я опять поднялся наверх. Гена Бурбулис тоже вел челночную жизнь – то спускался, то поднимался, то встречался, то прощался…

В приемной Президента дежурил секретарь. Кабинет Ельцина я запер на ключ. Телефон не звонил, по телевизору ничего не показывали, а видеомагнитофонов еще ни у кого не было. Мы сидели в темноте и слушали раздававшиеся на улице редкие выстрелы и крики.

Посидев в приемной, я побрел к Руцкому – его кабинет находился в другом крыле. Мыс ним выпили по рюмочке, посмотрели друг на друга. Настрой был боевой. Не такой, конечно, как в октябре 93-го, когда Александр Владимирович призывал народ штурмовать Останкино. Мы договорились с вице-президентом держаться до конца.

В Штабе обороны обстановка тоже была спокойной.

Сделав обход Белого дома, опять вернулся в приемную. Секретарь доложил, что звонил председатель КГБ В.А. Крючков, спрашивал, где Борис Николаевич. Об этом я сразу доложил Ельцину, позвонив из приемной в подвал.

Владимир Александрович Крючков внешне, может для показа (только кому?), относился ко мне хорошо. За несколько дней до путча Борис Николаевич был у него на приеме в новом здании КГБ на Лубянке. После беседы они вышли вдвоем, и шеф КГБ особенно тепло со мной попрощался, сказал добрые напутственные слова. «Неспроста», – подумал я. Для нас, офицеров госбезопасности, он был всесильным генералом могущественного ведомства. И вдруг – такое радушие, почти дружеское общение. Крючков, видимо, уже знал, что счет пошел на часы и грядущий путч уничтожит самозваных демократов. Я же о путче не догадывался, еще веря в искренность товарищеского напутствия бывшего моего руководителя.

…Владимиру Александровичу я вскоре перезвонил и сказал, что разговор с Ельциным возможен. Но по интонации, тембру голоса почувствовал: пик противостояния миновал, члены ГКЧП ищут мирные пути выхода из конфликта. А хитрая лиса Крючков просто всех опередил.

Потом, со слов Ельцина, я понял, что разговор шел о Горбачеве – в Форос за Президентом СССР гэкачеписты собирались послать самолет.

От нервного напряжения в эти августовские дни многие из нас потеряли аппетит. Ельцин тоже почти ничего не ел. Пил чай, кофе, немного коньяка. Борис Николаевич в то время вообще мало ел и гордился, что может управлять аппетитом. Если хотел резко похудеть, просто отказывался от еды на пару дней и внешне не страдал.

После разговора с Крючковым Ельцин не покинул подвал. Я тоже туда спустился. На дворе светало. Кто спал, кто разговаривал, кто лежал, молча глядя в потолок. Я заметил в стороне свободный стол, чуть меньше теннисного. Лег на него, под голову подложил чью-то спортивную сумку и минут на десять куда-то провалился. Меня лихорадило.

Наконец Борис Николаевич решил выйти из подземелья. Я нехотя сполз со стола. Опять дружной гурьбой, с коробками, печатными машинками мы двинулись обратно. Часы показывали пять утра. Только тогда мы узнали о гибели трех ребят около туннеля на Садовом кольце.

Последним «Зазеркалье» покинул Гавриил Харитонович. Попов часто бывал у Ельцина, и я удивлялся этим назойливым визитам – ведь дел у мэра столицы предостаточно. Раза два Гавриил Харитонович приглашал нас в гости, на дачу. Жена у него прекрасно готовит. Но больше всего нас поразили дачные погреба – настоящие закрома, забитые снедью, заморским вином, пивом… Мы с Борисом Николаевичем ничего подобного прежде не видывали и запасы Попова воспринимали как рог изобилия, из которого фонтанировали чудесные напитки с экзотическими названиями.

У Гавриила Харитоновича я впервые попробовал греческую коньячно-спиртовую настойку «Метакса». Шефу тоже понравилась «Метакса». Впоследствии я предлагал крепкую настойку с чем-нибудь смешивать. Мы стали «Метаксу» разбавлять шампанским. Напиток получался не очень крепкий, и меня это, как шефа охраны, больше всего устраивало.

…Вернувшись в родные кабинеты, все почувствовали себя увереннее. Штурма больше не ждали. Но никто не знал, сколько еще дней и ночей придется провести в Белом доме.

Последнюю ночь Борис Николаевич проспал на третьем этаже. Очень тихо, при потушенных фонарях мы провели его в заднюю комнату бывшего кабинета Председателя Верховного Совета РСФСР. Со всех сторон выставили охрану. Я же прилег только утром, растянувшись на раскладушке. Через полчаса меня разбудили и сказали всего одно слово: «Победа».