Часть 1 Молодые годы
Как все начиналось
Этот человек оброс множеством мифов: он сидит за налоговые преступления, он заявлял, что собирается стать премьером, он убийца и вор, он политзаключенный, репрессированный за финансирование оппозиционных партий, он зиц-председатель, который ничем не владел и не управлял. Одни мифы имеют очень слабое отношение к действительности, другие не имеют вообще. Но дело ЮКОСа покрыто таким слоем клеветы, лжи, выдумок и заблуждений, что мне понадобились годы и очень глубокое погружение в проблему, чтобы отделить мифы от реальности.
Итак…
26 июня 1963 года в семье заместителя главного конструктора завода «Калибр» Бориса Моисеевича Ходорковского и его жены инженера-технолога Марины Филипповны, работавшей на том же заводе, родился мальчик, которого назвали Мишей.
Марина Филипповна в девичестве Петрова, из русских дворян. Ее дед — Михаил Александрович — инженер с двумя высшими образованиями, получил в приданое за своей женой Верой имение под Харьковом и пивоваренный завод «Новая Бавария».
Завод был в упадке, но дед быстро сделал его процветающим предприятием. И отложил миллион рублей на образование детей за границей.
Революция отняла все — и имение, и завод. Но Петровы не эмигрировали, как спустя восемьдесят с лишним лет откажется эмигрировать их правнук.
Отец Бориса Моисеевича погиб в 1941 году, и они с малолетней сестрой остались с матерью, которая работала на авиационном заводе и неделями не бывала дома.
Дети в полной мере познали голод и холод. Может быть, поэтому Борис Моисеевич согласился возглавить лицей-интернат для детей-сирот, который создал его сын.
В Интернете много информации, но она противоречива и сомнительна. Чтобы писать, нужно все увидеть собственными глазами и пропустить через себя.
В мае 2008 года я написала родителям Ходорковского и попросила об интервью. Вскоре мне позвонила Марина Филипповна и пригласила на празднование Последнего звонка в лицей-интернат «Подмосковный» в поселке Коралово. Странное, слишком красивое название: то ли от кораллов, то ли от караулов, которые когда-то стояли в этих местах.
«Одевайтесь потеплее, — сказала она. — У нас холодно, и весь день льет дождь. И на ноги что-нибудь. Лучше всего резиновые сапоги».
Лицей расположен на территории бывшего имения князей Васильчиковых. Когда
Михаил Ходорковский купил эту землю, павильоны восемнадцатого века стояли в развалинах, на крышах росли деревья, и нельзя было пройти без сапог. Теперь все отреставрировано: прячутся в зелени желто-белые особняки, и выложены плиткой дорожки.
Здесь хорошо. Спокойно и уютно.
— Первоначальный облик усадьбы восстановить было невозможно, — объяснила мне потом Марина Филипповна. — Только внешний вид, остальное додумал наш архитектор. А теперь перестраивать нельзя, потому что имение объявлено памятником архитектуры, и когда лицей расширялся, нам пришлось построить новые корпуса немного в стороне отсюда.
Пасмурно, дождь, я открываю зонтик. Спускаюсь к одноэтажному дому, где находится кабинет Бориса Моисеевича Ходорковского.
В маленькой комнате — компьютер, на стене портрет Михаила Ходорковского, в руках у Михаила Борисовича металлический земной шар, из которого бьет фонтан нефти.
За компьютером Зоя Алексеевна Болдырева, помощница Бориса Моисеевича.
На другой стене — календарь с изображением Михаила Ходорковского. Культ личности? Но он не облечен властью.
Он сидит в тюрьме.
— Какой у вас замечательный календарь, — говорю я.
— Да, календарь замечательный. Ой! Надо же числа переставить.
— У вас пятое мая, — замечаю я.
На самом деле 24-е.
— Для меня теперь всегда 25 октября, — говорит Зоя Алексеевна, сдвигая пластиковую ленту на правильное число.
— А что это за дата?
— День, когда его арестовали. Мы услышали по телевизору и боялись им говорить.
— Его родителям?
— Да. Приходим, а они уже знают!
Вот и она.
Марина Филипповна заходит в комнату. Я встаю, называю себя.
Она очень похожа на сына (нет, конечно, он на нее): те же тонкие черты лица и обаятельная улыбка.
— Ну, пойдемте, поговорим, — предлагает она.
И мы проходим в соседнюю комнату.
Садимся, и я достаю диктофон.
— Это не смутит?
— Нисколько.
Марина Филипповна не любит вспоминать о дворянстве: «Ну, зачем вам это! Дворянство, не дворянство — какая разница? Я же ничего этого не видела, ничего не знаю. Да и мама моя уже плохо помнила. Когда началась революция, ей было двенадцать-тринадцать лет. Мама никогда не носила серьги. Ну, иногда клипсы надевала. Я как-то ее спросила: «Почему у тебя проколоты уши, а ты серьги не носишь?» Она говорит: «А я помню, как вырывали серьги из ушей, вместе с ушами во время революции»».
Еще в роду был архитектор — реставратор православных храмов — дед по отцовской линии.
— Михаил Борисович — верующий человек? — спрашиваю я.
— Мишка-то? Я не знаю. Как вам сказать? Это дело такое, очень интимное, — говорит Марина Филипповна. — Мы с ним никогда об этом не говорили, хотя он очень хорошо знает православную литературу и культуру, разбирается в вопросах религии. Если говорит со священником, то почти на равных. Прочитал всего Меня. Сказал мне: «Почитай Меня! Потом обсудим». Я начала читать, но многое не поняла. Миша помогал церкви — помогал восстанавливать, помогал изданию православной литературы. Патриарх Алексий наградил его орденом. И грамота есть за восстановление церквей. А когда Патриарх дал орден прокурору Устинову в год ареста Миши, я сказала невестке: «Я бы этот орден Алексию обратно отослала!».
Михаил Борисович — кавалер ордена святого благоверного князя Даниила Московского II степени. [9 — Орден Русской православной церкви. Награждение производится за заслуги в возрождении духовной жизни России.]
Я вспомнила, что уже в заключении, в Краснокаменске, Ходорковского навестил священник, отец Сергий Таратухин. После разговора с ним Сергий, бывший диссидентом еще в советское время, отказался освящать здание тюремной администрации, потому что в колонии содержится политзаключенный. То есть не божье дело творится! Вскоре его лишили сана и, следовательно, средств к существованию. И на сайте «Пресс-центра» организовали сбор пожертвований для его семьи. По-моему, до сих пор собирают.
— Его адвокат была по делам в Греции. Она сама верующая, и вот что мне рассказала: «Сижу я в отеле, а в это время в дверь заглядывают две монашки». А у нее на столе стояла Мишина карточка. Они говорят: «Вы его знаете?» Она: «Да». Они: «Это, наверное, неспроста, что мы ошиблись комнатой, сейчас мы ему что-то передадим». И побежали, принесли четки.
— Мы приходили с работы в шесть часов, — продолжает Марина Филипповна. — Миша был в яслях, потом в детском саду. Около завода «Калибр» был детский сад. Вечером я его забирала, и шли по магазинам. Тогда были очереди, и я ставила его в очередь. Пока я пробивала и все такое, он стоял.
В первом классе еще мама моя иногда присматривала за ним, или он был на продленке, а со второго класса, вернее с половины первого, уже оставался дома один, мы вешали ему ключ на веревочке, и он приходил сам. В первом классе боялся, что проспит. У нас три будильника было. Первый будильник — вставать, второй — завтракать, третий — выходить. Потом папа сделал ему маску, повесил на дверь, и в нужное время у маски загорались глаза.
После прибытия в Краснокаменск первым, что попросит Михаил Ходорковский у родственников, будут наручные часы с несколькими будильниками. Слишком привык планировать жизнь с точностью до минуты. А в колонии часы разрешены, в отличие от СИЗО. «Это правда, и мне их передали, — напишет мне Михаил Борисович. — Привычные электронные часы. Они до последнего времени лежали в тюрьме, на складе».
Он и до заключения носил такие: пластиковые часы за 100 долларов. Я долго не могла поверить в подобный ширпотреб на руке олигарха, пока не увидела в записи одного интервью. Черные. Пластиковые.
— Я боялась оставлять ему газ, — говорит его мама, — поэтому все было в термосах. Если не мог открыть термос, ходил по этажам, просил соседей. Со второго класса предложил: «Мам, ты не мой посуду, мне скучно, я буду мыть сам». И мыл очень хорошо. Когда попал в тюрьму, сказал: «Мама, но я же все умею: и постирать, и вымыть пол. Быт меня не напрягает». Поэтому, когда Римма Ахмирова написала (забыла, как ее книжка) [10 - Римма Ахмирова. Я сидел с Ходорковским, что он там не мыл пол, мы только смеялись. Если бы было нужно, мыл бы его лучше всех.
А любимой сказкой маленького Миши была история стойкого оловянного солдатика.
— Он мне первое время писал: «Как ты, мама?» Я подписывалась: «Стойкий оловянный солдатик», — рассказывает Марина Филипповна.
Он был всегда целеустремленный. Если за что-то брался — делал. У него была цель научиться плавать. И мы водили Мишу на плавание. Он достиг определенного успеха, потом сказал: «Я не собираюсь быть спортсменом».
И у нас был такой случай. Мы отдыхали на море. Лежали на пляже, Мише было уже десять лет. И ходил по пляжу один накачанный молодой человек: «Кто со мной наперегонки до буев? Кто со мной наперегонки до буев?» И никто не соглашался. Миша говорит: «Дяденька, давайте мы с вами». Тот посмеялся, но поплыл. Вначале, конечно, опережал, потому что Миша умел экономить силы. И вот мальчик плывет и плывет. Дяденька стал отставать. И кричит: «Мальчик, вернись! Мальчик, вернись!» Возвращаются — весь пляж хохочет: «Что же ты всех вызывал, а ребенок тебя обогнал!» Мы говорим: «Ладно, мы его реабилитируем. Мой ребенок уже имеет разряд и может проплывать большие расстояния».
Еще он занимался карате и вольной борьбой. А по плаванию ему прочили спортивную карьеру. Но он не жалел, что ушел. Потом, в восьмом классе учился в математической школе, а в девятом-десятом ходил в химическую при Менделеевском институте. С пятого класса собирался туда поступать. Он химик в душе, ему это очень нравилось, и, видимо, и было его предназначением.
Мы думали, будет научным работником. И он сам тоже. Способный ученик, в институте получал именную стипендию. Участвовал в олимпиадах по химии и занимал призовые первые, вторые места. И его заметили, я помню, как один академик пригласил его на симпозиум по химии, в Университет. Это было в десятом классе, и он сказал: «Конечно, ты там ничего не поймешь, но увидишь тенденции развития химии». Ему там дарили книги. Переводные, которые было не достать. Когда он пошел в институт, профессора просили у него эти книги.
Да, он ставил опыты. Ой! Боже мой! Вот это был страх, чтобы он там чего-то не наделал. Но папа с ним поговорил: «Ты сначала напиши формулу, что у тебя получится, если ты это соединишь с этим, а потом делай». Он химию знал уже намного лучше нас, сам видел, что будет.
Потом был план кота отправить в космос. Но мы ему сказали: «Хорошо, Миша, ты его отправишь, а как ты его обратно вернешь?» «Да, да, да», — задумался. Один мальчик, у которого папа работал на заводе, брался построить то, на чем кота отправлять. А Миша теорию разрабатывал. И у них был приятель, который жил за городом и нашел патроны или еще чего-то такое. Они оттуда выковыривали порох. Папа пошел с ними на пустырь и показал, что бывает, когда порох взрывается.
Моя сотрудница жила двумя этажами выше нас. А рядом с нашим домом была подстанция. И там что-то случилось, и ночью был такой взрыв, как молния ударила. И муж ее говорит: «Надька, просыпайся». А она: «Володя, посмотри, это не у Ходорковских?» Он перегнулся через балкон: «Нет». — «Ну, тогда ложись спать».
В восьмом классе он мне сказал: «Больше в пионерлагерь я не поеду. Мне надоела эта игра в зарницы и вытаскивание с чердаков прячущихся вожатых. Я больше не могу!» А у нас перед этим сын сотрудника на каникулах утонул в Останкинском пруду. Думаю, вот так мальчишку оставлять одного! Решила устроить на завод. У них в школе столярное дело, а у нас на заводе — столярный цех. Будет работать по четыре часа, как положено в его возрасте. До обеда поработает, мы вместе пообедаем, в библиотеке посидит до конца (он читать очень любил) и пойдем домой.
Пришла к главному инженеру, а его сын тоже учился вместе с Мишей два класса: в первом и во втором. И главный говорит: «С удовольствием. И своего бы оболтуса с удовольствием устроил. Но нельзя. Паспорта нет — все, не имеем права». Вдруг Миша мне звонит: «Мам, я устроился работать». — «Куда?» — «В булочную, резать хлеб». Знаете, на половинки? Рядом там, на улице.
И стал работать. А я позвонила директору булочной. Очень приятная дама, окончившая Плехановку. И мы с ней втайне, по телефону, вели переговоры. Один раз она звонит, хохочет. Миша у нас очень старичков любил, старушек. И все старушки ходили к Мише: «Что свежее, что не свежее?» Булочная должна была послать человека на курсы повышения квалификации. А в булочной в основном пожилые женщины работают, и никто не хотел. И послали Мишу. Он очень серьезно отнесся к делу. И на протяжении многих лет я знала, в каком торте что должно лежать, в какой булке, чем отличается торт одного названия от торта другого. Целые конспекты хранил. И бабушки у него спрашивали: «Какой торт взять? Какой жирный? Какой не жирный?»
И в один прекрасный день… А рядом с булочной был овощной магазин, и туда привезли ананасы. Вещь экзотическая по тем временам. Приходит к нему какая-то старушка и говорит: «Миша, ты знаешь, что-то с меня очень много взяли за этот ананас». Ну, Миша взвесил. Голова-то варит: «Вы должны были три рубля». А с нее четыре взяли. И повалил валом народ к нему перевешивать. И вот говорит мне директор булочной: «Звонит мне заведующая овощным: “Какой идиот у тебя этим занимается! У меня жалобная книга распухла!” А я: “Это не идиот, а очень умный мальчик”».
На ВДНХ раньше бублики продавали. А летом, когда было много народа, все булочные района должны были направить по одному человеку торговать этими бубликами. На такой тележке, знаете? Там в середине бублики лежат. И отправили Мишу. Он нам сказал:
«Чтоб вы туда не приходили!» Ну, мы, конечно, тут же оделись и за кустами там сидели.
И вижу такую картину. Бублик стоил три копейки. Люди дают пять. Надо две копейки сдачи. Сдачи нет. Миша стоит, говорит: «Дяденька, вы подождите, сейчас кто-нибудь сдаст.» Ну, нацмены обычно: «Оставь сэбэ!» А наши: «Ах ты, жулик! Не успел вылупиться, уже недодаешь!» Мишка стоит весь красный, пятна.
Ну, папа с мамой побежали, наменяли денег. И Мише: «Мы здесь просто гуляем». Дали ему этих копеек. Приходит Миша домой такой расстроенный и говорит: «В первый раз я проторговался на семьдесят восемь копеек, а второй раз уже было нормально. Но, знаешь, что меня, мам, поразило? Подходит женщина, пожилая, бабушка, с двумя внуками и говорит: “Сынок, ну дай мне вот те, те тепленькие”. Я наклоняюсь, а она схватила сверху и бежит».
Это было такое, знаете, разочарование в людях. Первое.
Я позвонила заведующей булочной: «Знаете, эта работа все-таки не для мальчишки».
Она говорит: «Да я уж и сама поняла. Больше его не пошлю». У нас даже фотографии были. Фотографий-то у нас почти не осталось в связи со всеми нашими делами. Когда невестка ждала обыска, ей сказали, что людей, которые с ними на фотографиях, тоже могут доставать. И она куда-то все подевала. Была фотография, где он стоит в белом халате, с этой тележкой. Мы из-за кустов снимали. Может, у кого-то есть. По знакомым она раздавала.
Да, пускай обыск, не в этом дело. Пускай роются. Страшно, что подложат что-то. Нам все время адвокаты говорили: «Смотрите, с рук не спускайте глаз: подложат или оружие или наркотики». Я там две недели жила, как на вулкане. Две недели боялись из дома выйти. Я, Иннина [11 — Инна Ходорковская — жена Михаила Борисовича.] мама, адвокат. Но, слава богу, никто не пришел.
Почему? Не знаю, может быть, это слухи, но нам сказали так: «А у него ценного ничего нет. Зачем им приходить?» Чего искать? А приходить описывать имущество? У него мебель сосновая, встроенная, полки с книгами. Все прибито к стенам. У него действительно нет ничего ценного. Только дети.
Я еще говорила невестке: «Сервиз-то у тебя один приличный есть?» А она: «Да пропади он пропадом!»
Мишка аскет. Ему ничего и не надо. И она тоже такая же. Никаких бриллиантов, никаких шуб. Помню, в МЕНАТЕПе еще был какой-то юбилей. И мы с мамой с ее сидим.
Там девушки входят. Мама ее смотрит и говорит: «Наша-то, наша, беднее всех одета!» Ну, она на машине. И вечно в куртке, в джинсах…
Мы выходим на улицу.
— Здесь было все совершенно разрушено, — говорит Марина Филипповна. — Разрушенные здания, неработающее электричество, вода коричневого цвета (здесь же железистые слои). И на территории жили 24 семьи в домике для персонала Дома отдыха. Молодежь уехала, в основном пенсионеры. Без газа, без света по три раза в неделю. До ближайшей деревни 4,5 километра. Ни медицины, ни телефона, ни магазина, — ничего.
Ну, Мишка, то есть ЮКОС построил им дом в поселке. И дом очень хороший с хорошими квартирами. И дали им по десять соток земли. Перевезли их — и все были довольны.
Миша уговорил отца заняться созданием интерната для обездоленных детей. Отец согласился.
И вот мы переехали. В конце 1993 года. Я думала, тут десятилетия надо, чтобы все поднять. Боря сейчас постарел, а так был энергичный человек. Сказал: «Поедем на недельку или на три дня, я там все налажу, а потом буду ездить из Москвы».
Мы туристы старые. Я взяла консервы, то-се на несколько дней. Мы приехали. Какой-то дом полуразрушенный. Помню, лето, жарко. Вот так, с тех пор тут и живу. А в 1994 году детей приняли. Пока делали ремонт, уже дети жили. Но бывало готовили кашу на кирпичах, потому что не было электричества. А потом построили дизельную станцию. Так что теперь, если выключают свет, за 50 секунд автоматика включает. Мы совершенно независимы. Своя водонапорная башня, артезианский колодец. Правда, газ теперь получаем. В этом году котельные перевели на газ.
На территории лицея двухэтажные кирпичные домики для учащихся. Эркеры, красные крыши с треугольными чердачными окнами. Напоминает парижский пригород. Только деревья еще не выросли. Новые корпуса сданы в 2003 году.
— На четырех человек прихожая, два санузла с душем и туалетом и большая комната, где живут дети, — говорит Марина Филипповна. — Иногда они дружат и могут пять человек в одну комнату поселиться, а в другую — три. Миша приобрел эту землю, чтобы сделать городок на тысячу человек. Вначале было 17 детей-сирот. Сейчас сто семьдесят человек.
И с нас требуют отчет такой, что уже не знаем, что делать, кипы бумаг. Налоговая инспекция. Экономим по-всякому, но…
— Какие могут быть налоги с благотворительного проекта? — удивляюсь я.
— Да вот так. Напишите, сколько вы потратили на это, сколько на это, сколько на обувь, сколько на одежду. Какое ваше собачье дело? Когда Мишу арестовали, дети ходили, плакали. Не знали, куда их, если что. По санитарным нормам мы имеем право продукты только три дня держать. Через три дня, если закрывают счет, — кормить детей нечем. Приезжали к нам как-то жены дипломатов и говорят: «Если завтра прекратится финансирование, что вы с ними будете делать?» Я говорю: «Вы знаете, у нас тут Путин недалеко на даче живет, я туда их отведу». Они говорят: «А он их не возьмет». Я: «Ну, вот вы и ответили на вопрос. На все вопросы. Сами». Ведь надо лечить детей, иногда операции делать. Была девочка, которая из Беслана приехала с осколком в голове.
Подходим к жилым корпусам лицея. Они в том же стиле, главный — полностью застеклен, там актовый и спортивный залы. Внутри по обе стороны от лестницы — средневековые рыцарские доспехи. Через пролет — стойка цветов российского флага с гербом и надписью: «Долг, честь, отечество».
На втором этаже — фойе. На стеклянной витрине — модель буровой, над ней фотографии нефтяных вышек, внутри — бутыль с нефтью, дипломы, каска рабочего, какие-то таблицы и карты. Рядом вывешены материалы пресс-центра адвокатов Ходорковского.
На стенах — фотографии Михаила Борисовича: в окружении рабочих, с Джорджем Бушем, с Путиным, просто портреты. На одном надпись: «Я верю в то, что моя страна, Россия, будет страной справедливости и закона».
Мне бы тоже хотелось в это верить.
В актовом зале собрались учащиеся. На сцене — выпускники.
Читают список допущенных к экзаменам.
— Есть дети из Беслана, — поясняет Марина Филипповна. — Что здесь было в первое время, когда их привезли! Плакали, не могли спать. Многие ранены. Осколки. Их прооперировали. Сейчас многие закончили уже. В институте учатся.
Перед выпускниками выступает Борис Моисеевич Ходорковский. Все как обычно в таких случаях, желает успехов.
Потом вальс. Марина Филипповна говорит, что в лицее есть хореограф, преподаватель театрального мастерства, музыки и пения.
В этих детях, особенно в старшеклассниках есть какое-то внутренне достоинство.
Прямые спины и расправленные плечи. Толи от занятий танцами, то ли оттого, что человек, чьи фотографии висят в фойе, в тюрьме не прогнулся и не сломался.
Есть и еще одна причина. Лицей — демократическая республика с президентом и думой.
Президентом обычно избирают десятиклассника.
— Одиннадцатиклассники уже думают об экзаменах, им некогда, — поясняет Марина Филипповна. — У нас настоящие выборы, с конкуренцией, с реальной борьбой и без подтасовок. В этом году была трагедия. Два кандидата. Один мальчик очень хотел победить, и у него были сторонники, а избрали другого.
На сцену выходит девушка-выпускница и зачитывает письмо Михаилу Ходорковскому. В нем благодарность, признательность, восхищение.
Спускается в зал и передает письмо Марине Филипповне, чтобы та отправила его в тюрьму.
Праздник закончился, ребята вышли на улицу и отпустили в небо разноцветные шарики.
А мы идем по коридорам лицея, украшенным натюрмортами. В кабинете директора гостей ждет небольшой фуршет.
На столе «Советское шампанское», пирог, конфеты. Все очень скромно, без претензий и пресловутого олигархического размаха.
Гостей человек десять, бывшие юкосовцы.
— Мне очень ваш девиз нравится, — говорю я. — Долг, честь, отечество.
— А в прессе писали, что мы здесь готовим боевиков и девушек для развлечения топ-менеджеров ЮКОСа, — заметила Марина Филипповна.
— Ой! — воскликнула одна из приглашенных. — А у вас набор еще не закончен?
Все смеются.
— А недостатки у него были? — спрашиваю я под занавес. — А то у меня икона получится.
— Были недостатки. Его главный недостаток, что он плохо разбирается в людях. Очень доверчивый. Все у него хорошие. И упрямый, если давить. А так покладистый, если с ним по-хорошему.
— Как доверчивый человек мог заниматься бизнесом в этой стране?
— Да я даже не знаю. Странно, но он наивный в каких-то вопросах.
— А не романтик?
— Бесспорно.
— Потому что эти рыцарские доспехи.
— Когда ездили в институте в эти стройотряды. Что вы! Со священным блеском в глазах.
— И к ЮКОСу так же относился?
— И к ЮКОСу. Многие его сотрудники говорят, что этот период был самым светлым временем в их жизни: «Мы все горели, мы не хотели уходить с работы. И теперь, устроившись в другие компании, мы видим, что у нас было все самое лучшее. Там, где мы сейчас работаем, все не так. Горение было! Он мог зажечь людей».
Все разъезжаются. Выходим на крыльцо. Слева от выхода на фоне серого неба под дождем и ветром развеваются три знамени: России, Московской области и ЮКОСа.
Тяжело на это смотреть. Радостно, что лицей работает и горько оттого, что человек, который все это придумал и вложил сюда деньги и душу, сидит в тюрьме. Горько до боли.
