ПОСТУПИЛИ В ПРОДАЖУ ШАПКИ МОНОМАХА!

Если вы хотите, чтобы реформы провалились, увеличьте кратно их масштаб. Реформы не справятся с необъятным пространством и захлебнутся сами собой. Пятнадцать лет Россия находится в состоянии реформ. Такое впечатление, что очевидным результатом их был и остается переходный период. Прямо ска-жем, не густо. Каждый вновь приходящий политик делает примерно одно и то же: пытается запустить двигатель реформ еще раз. Характерно, что предшествующий эксперимент отличается от последующего непременной сменой: вчера это была армия, позавчера — налоги, «позапозавчера» — судебные системы, а ныне — административный ресурс. Иначе говоря, власть, уставшая от малой эффективности реформ, решила реформировать себя, наивно полагая, что разгадка этой заколдованной неуспешности таится именно здесь, в коридорах власти. Распрямим эти коридоры, перенумеруем, кабинеты, сменим вывески у входа в здание — и все сладится.

Используя правительственную лексику, можно выразиться более точно: «Следует придать реформам новый импульс, новое дыхание». Согласитесь, как просто и понятно. Формула власти: «Для того чтобы реформы пошли снизу, их надо запустить сверху. А значит, первым под «топор» преобразований положит голову правительство».

Кто автор этой мысли, не так важно. Важно другое, что эта мысль здравая. Есть определенная выигрышность ситуации.

27 апреля 2004 года.

До инаугурации президента остается 9 дней. А ведь, будем честны, правительство до сих пор не перешло в рабочий режим. Пока еще все согласуется, перетряхивается, уточняется. Не случайны разговоры, что сразу после инаугурации президента последует еще один пакет правительственных назначений и перестановок.

В чем же причина? Наличие внутреннего противоборства? Да оно есть. Попытка Семьи (ельцинского окружения) вернуть утраченные позиции? Вполне возможно, такие попытки делаются и не всегда безуспешно.

Стремление Путина сформировать либеральное крыло в правительстве и тем самым, уравновесить «однополюсность» Думы? Это — тоже проблема. И она существует. Но главная причина — в другом. Нет кадров. Те, что были у президента из «чекистского» окружения, все задействованы. Да и в экономике они не могут являться безукоризненной опорой. У них иной профиль. Тем более что ресурсная площадка сужена до масштабов одного города — Санкт-Петербурга.

Надо признать, что система подготовки кадров, чем славилась управленческая концепция КПСС, демонтирована целиком и полностью. Можно критиковать и надо критиковать ту систему, но она была многоуровневая, с колоссальным страхующим запасом и по линии общего образования, когда крупнейшие заводы и ведомства были сориентированы на профильные вузы, откуда и черпали резерв. Система партийного обучения с перспективой роста. Комсомол, профсоюзы — все это были составляющие гигантской машины управления страной.

И все это разом рухнуло. Как могла такая партийно-советская система рухнуть сразу, «одномоментно», если была высокоэффективной, продуктивной? Кадровую политику заменила система интриг. С этого начинается и этим заканчивается вырождение управленческой элиты. Ну, а что случилось потом — мы знаем. Ненавистничество по отношению к прошлому и помешательство на менеджерах, что подчеркивает эпигонствующую суть России. Это у нас в крови. Непременно, чтобы как «у них». Чтобы выстроить систему подготовки профессионального ресурса, надо ответить на вопрос: какую страну мы строим? Мне кажется, что до сих пор ясного понимания у нас нет. Мы продолжаем заниматься реформами. К примеру, реформой суда. Чего мы хотим достичь? И правильно ли, что весь масштаб в разрешении конфликтов спорящих субъектов, сваливать на суд? Мы говорим — правильно. Почему? Да потому, что милиция, прокуратура уже утратили свою девственную независимость. И, если она вмешивается в тот или иной конфликт, сразу же возникает вопрос: какой из спорящих сторон этот конфликт «проплачен»?

Мы говорим о реформе всей правоохранительной системы. Вопрос — зачем? Например, чтобы раз и навсегда разделить функции. Следственная система должна быть независима от… Мы не говорим, но подразумеваем — от коррумпированной милиции и коррумпированной прокуратуры. Отделяем, что дальше? Где гарантия, что спустя полгода, вирус коррупции не перекинется на следственную систему? Казалось бы, суд своим «правоположением» предполагает полную независимость от любого посягательства политической власти, крупного бизнеса, криминала. Нет. Сегодняшний российский суд продажен — раз. Зависит от исполнительной власти — два. Непрофессионален — три.

Сегодняшняя милиция продажна — раз. Уступает давлению исполнительной власти — два. Непрофессиональна — три. Криминализирована сама по себе вдоль и поперек — четыре. Является составной частью криминала — пять.

Сегодняшняя прокуратура, таможня, налоговая инспекция, все ведомства, призванные обеспечивать государственную власть. Все — в тех же «ракурсах». Так вот, пока реформы, которые проводились, либо «полупроводились», в этих системах так и не исключили ни одного из пороков. А я очень хочу, чтобы у нас в России милиция пользовалась таким же авторитетом, как полиция в Англии, США, Франции, Германии.

Я часто задаю себе вопрос: что докладывают президенту по поводу реформ в той или иной сфере? Как аттестуют результат? Как, например, должен выглядеть результат административной реформы, либо реформы правоохранительных органов? Общество должно знать систему отсчета: стало лучше или хуже? Вот почему общество не покидает ощущение, что президент и его исполнительная власть читают одну и ту же книгу по-разному: президент слева направо, а правительство, губернаторы и «Единая Россия» — справа налево.

Кто и когда скажет стране, что было задумано, и что получилось?

В свое время меня потрясла сдержанность запроса к жизни людей, переживших Великую Отечественную войну. На вопрос: «Ну, как вы живете?» — я получал очень похожие ответы.

— Как живем? Нормально живем.

— Чего бы хотелось в будущем?

— Эх, милый человек — будущее оно далеко. До него еще дожить надо. Я тебе скажу так: умей радоваться тому, что имеешь. А главное, чтоб войны не было. А в остальном — все нормально. Живем, не голодаем.

Главное, чтоб войны не было. По сравнению с ней даже несытая жизнь — счастье!

Мы изменились. Мы очень изменились. Хорошо это или плохо — наша сверхтерпимость? Главное, чтоб войны не было!!!

А нетерпимость — она есть благо или порок? Неудовлетворенность достигнутыми результатами, конечно же, благо. Почему? Потому что неудовлетворенность достигнутым прямо пропорциональна вашему движению вперед. И реформы своими максимальными амбициями и претензиями, которые, в конечном счете, обернулись провалом, сделали нас нетерпимыми. И это состояние неудовлетворенности есть, как ни покажется странным, главное обретение времени и реформаторов: мы начали понимать цену ошибок. Именно в этом месте подстерегала ловушка. Мы не заметили этого стыка: сверхтерпения народа и его неудовлетворенности. Это первым почувствовал Михаил Горбачев. Сначала он «разговорил» страну. Он дал ей перестройку — свободу, переориентацию сознания. А затем пал жертвой этого права: говорить. Только ленивый не ругал Горбачева. И, разумеется, было за что. И никто в этот момент не остерег себя, не вспомнил, что он, поруганный Горбачев, дал им это право говорить свободно.

Так в чем же была ловушка? Страна стерпела шоковую терапию, обесцененные вклады, страна стерпела остановившиеся предприятия, страна ждала обещанных результатов реформ. И вот когда этого не случилось, сверхтерпимость превратилась в нетерпимость, и, как посчитали реформаторы, в неблагодарность.

— Мы пришли — были пустые полки магазинов, — говорили младореформаторы с терпкой обидой в голосе. — Вы забыли продуктовые заказы, очереди, талоны на ширпотреб? Мы завалили полки магазинов товарами. Покупайте все, что хотите, и сколько хотите. Обилие товаров, которое появилось, было неопровержимым доводом демократов. Мы дали вам свободу передвижения, поезжайте куда хотите и когда хотите. Мы дали вам свободу слова: пишите что хотите и о ком хотите, никакой цензуры. Мы дали вам свободные выборы и многопартийность. Мы узаконили частную собственность. Вместо разговоров о величии, «державности», этих совковых пережитков, мы дали вам свободу во всем: в экономике, культуре, в быту, образовании. Мы сделали жизнь другой. Кто это будет отрицать?

И ведь сказанное — не вымысел. Все вышеперечисленное — завоевание последних пятнадцати лет. Они есть. Так в чем же дело? Почему слово «демократия», следуя народной терминологии, превратили в ругательство? Почему страна, получившая все это, отказала в доверии тем, кто выстраивал реформы по Гайдару и Чубайсу? Почему они не пропустили их в парламент? Почему на исходе своего президентства первый президент-демократ имел ничтожный рейтинг, и страна ждала его ухода? Надоел?! Возможно и так. Но главная причина: реформаторы не хотели говорить о потерях и совершенных ошибках. А в зоне потерь оказалось подавляющее большинство народа.

Сложилась ситуация, когда благополучие и возможность им воспользоваться стали прерогативой сверхменьшинства. Реформаторы строили жизнь не для всех. Они строили для людей, познавших вкус богатства. Они были заражены идеалами Запада, идеями капитализма. И постоянно спрашивали себя: «Поче-му, если там «все такое» возможно, и «успешных» людей бесспорное множество, то же самое не может случиться в России?». «Демократической России», — уточняли реформаторы.

Разве в этом вопросе есть какая-то несуразность? Конечно же, нет. Когда все это затевалось, все мы, участник процесса реформ, были преисполнены желания изжить якобы иждивенчество, которое в обществе породил социализм. Государство должно обеспечить меня работой, пенсией, жильем, образованием, обеспечить мой отдых и позаботиться о моем здоровье, а значит, обеспечить меня бесплатной врачебной помощью. Помимо этого оно обязано защитить меня и обеспечить мою физическую безопасность — «Моя милиция меня бережет!».

«Да ничего оно никому не должно! — рассуждали младореформаторы. — Пусть идут на рынок, он все отрегулирует».

По сути, власть отказалась от обязательств перед собственным народом и при этом продолжала оставаться властью.

«От каждого по способностям, каждому— по труду!» Согласитесь, прекрасная концепция. Общество, где нет ненужных людей. Социализм, находясь на спаде, уничтожил великую идею равенства, переродив ее в принцип уравниловки. Хорошо работающий и плохо работающий человек получали одинаковое вознаграждение. Казалось бы, вот оно — воплощение равенства. Все имеют право на труд. У всех восьмичасовой рабочий день. Оплата жестко регламентирована. II разряд, VI разряд, младший научный сотрудник, старший научный сотрудник, редактор, старший редактор, младший агроном, старший агроном и т. п. А вот с результатом хуже. И уже летят вдогонку обидные слова: «А чего я буду горбатиться?» Почему в свое время заговорили о повышении производительности труда? Потому что уравниловка свела энтузиазм к нулю. Если все зависит от государства, а от человека, по сути, ничего, атрофируется инициатива. Атрофия инициативы — это стагнация.

Мы исключаем из рассуждения экономические составляющие. Мы говорим о психологии потребителя, о тех обязательствах, которые берет перед ним государство. И тогда курс на реформы— единственно правильный курс. И всякая негативная реакция на действия реформаторов не более чем брюзжание людей, привыкших быть иждивенцами. По крайней мере, так считали реформаторы ельцинского призыва. Правы ли они были? И да, и нет.

Никто не оспаривал идеи, что страна нуждается в реформировании и реформировании немедленном. У реформ были сот-ни тысяч сторонников. Все противоречия упирались в ответ на главный вопрос: как проводить реформы?

Предполагалось, что носителем реформ станет среднее сословие. Сословие, которого нет. Рассуждение было незамысловатым: сегодня — нет, завтра — будет. Отрицая философию большевиков, реформаторы, по сути, стали делать то же самое. Отрицая идею класса-гегемона, которым являлся рабочий класс плюс крестьянство, реформаторы решили просто подменить один класс-гегемон другим. Вместо рабочего класса + крестьянство создать массовый средний класс, класс малого и среднего бизнеса. Теоретически все выглядело до невероятности просто. Узаконили частную собственность, настроились на незыблемость ее неприкосновенности, затем провели приватизацию, раскулачили государство. Да-да! Я не оговорился, так считали реформаторы, но случилось некое смещение сути: государство не раскулачили, а раскурочили. Потому что провели не приватизацию, как оценил случившееся народ, а «прихватизацию». Вот именно, отринувшись от прошлого, мы стали его повторять методологически. Почему? Потому что все мы вышли из КПСС. И Гайдар, и Бурбулис, и Ельцин, и прочие, не счесть их числа. Короче, всем мы оттуда, из прошлого великой ленинской партии. Но КПСС в нас задержалась. Так вот, в своем вызревании новый класс-гегемон задержался, а, иначе говоря, рынок, который должен был все отрегулировать, а значит, взять на себя ответственность за происходящее, мягко говоря, «облажался», в силу своей антироссийской ментальности. И власть в своем уповании на рынок очевидно просчиталась.

Кто оказался опорой и главным союзником предпринимателей на заре реформ и позже? Чиновник, что проглотил наживку.

Лучше один раз получить миллионы за предоставленную лицензию, чем открывать тысячу ларьков и собирать с них по тысяче долларов мзды. Вроде навар один и тот же, но в первом случае ты это заработал за месяц — срок подготовки тендера, а во втором — «угробил» три года. Да и не всегда угадаешь в этом муравейнике, кто свой, а кто — чужой.

Идея частной собственности, исчисляемой десятками миллионов, обретенной одномоментно, озадачила лишенное достатка большинство. И алчные олигархи плеснули не одну тонну бензина на огонь ненависти к богатым.

Олигархи выполнили три главные задачи: ограбили страну, коррумпировали власть и сделали воровство философией жизни. Они зарыли раз и навсегда авторитет российской вла-сти в любом измерении (районном, городском, губернском, федеральном). Вот, почему народ молится на президента, вычленяя его в этом «содоме». И все эти вопли: «Надо, чтобы вмешался президент», — говорят о невероятном крахе авторитета власти в России.

Власть, которой не верят и которую не уважают, вирусом собственной порочности заражает любые реформистские начинания и, по сути, обрекает их на неуспех.

7 мая 2004 года. Инаугурация Путина — его второй президентский срок.

Сначала сама инаугурация в Кремле. Приблизительный повтор того, что было четыре года назад.

Длинный ковровый проход через все залы, которые положено пройти вновь избранному президенту. Обрамление прохода торжественными лентами-канатами делает его похожим на коридор. Те, кто хочет «лицезреть» Владимира Владимировича в непосредственной близости, приезжают пораньше, что им добавляет час лишнего ожидания. Но они терпят, зато стоят первыми, прижавшись к тем самым лентам, очерчивающим президентский путь. И президент, в полном смысле, будет идти сквозь этот людской коридор. По желанию можно даже дотянуться и дотронуться до идущего на инаугурацию и возвращающегося по тому же самому людскому коридору после ее завершения. Остальной чиновничий люд заполнит пустые проемы этих громадных залов с меньшим ощущением обязательности. Им это не в новинку. Редкие вкрапления творческой, научной элиты. Эти сожалеют, что нет ни кресел, ни стульев и надо стоять. Возраст не тот. Да и утомительно почти два часа на ногах. Пока ожидание, какой-то «разнотемный», «репликовый» диалог. То и дело здороваешься: «С праздником вас!» Те, что более знакомы, обнимаются, остальные — в пределах рукопожатия.

Все поглядывают на часы. Время в таких случаях движется медленно. Наконец, первые маршевые звуки. Вносят знамя России, президентский штандарт. Затем Конституцию. Еще что-то: то ли президентский, то ли орденский знак. Появляется Валерий Зорькин, председатель Конституционного суда. Затем председатель Совета Федерации Сергей Миронов и председатель Государственной Думы Борис Грызлов.

Ну, вот: составляющие спектакля под названием «Инаугурация» на месте. Ждем виновника торжества.

Загораются небольшие мониторы. Кортеж президента приближается к Кремлю. Знаковые проспекты Москвы, Кремлевская площадь и парадный подъезд Кремлевского дворца. Оркестр взвивается маршем: президент во дворце. Поднимается по парадной лестнице и далее через людской коридор, один зал, второй, третий и, наконец, Андреевский зал. Подходит к импровизированной по этому случаю небольшой сцене. Затем произносится клятва, а далее — короткая речь, в которой отдается должное народу и только ему. И народ, который смотрит это торжественное действо по телевидению, обязан ответить себе на единственный и главный вопрос. Нам есть на кого надеяться? Или?..

Меня, как писателя, на торжествах такого рода, в меру обязательных, в меру скучных, потому что запрограммированных, интересуют лица присутствующих, их выражение и, вообще, настроение собравшихся людей.

Ничего из ряда вон выходящего. Я, в силу своего не слишком высокого роста, пробрался ближе к событийному месту, и тут неожиданно заметил, что стою среди членов правительства. Я это понял не сразу. Правительство сменилось, и новые лица еще не примелькались. И только лица Германа Грефа и Алексея Кудрина вразумили меня, что я затесался в чужие ряды.

Если и было оживление, то именно здесь, среди новых членов правительства. И это не в силу факта инаугурации, а скорее президентского уточнения, что отставка правительства, как и положено, случится сразу после инаугурации, но она будет чисто технической. Поэтому некая живая оптимистичность угадывалась на лицах.

Лицо Грефа имело, скорее, отстраненное выражение. Он как бы рассеянно следил за происходящим. Но следил, где Михаил Фрадков, и с кем он общается, хотя это внимание можно было счесть и кажущимся. Губернаторы были более практичны, они использовали время ожидания для контактов с федеральной властью. Губернатор Хабаровского края Виктор Ишаев о чем-то разговаривал с Генеральным прокурором Владимиром Устиновым. Скорее всего, разговор шел о «деле врачей», нашумевшей истории с пересадкой органов на Дальнем Востоке. Губернатор Свердловской области Эдуард Россель иронично наблюдал за происходящим, по лицу блуждает улыбка, лишенная какой-либо обязательности.

Наконец, появился Президент Владимир Владимирович Путин. Все положенное по регламенту церемонии вступления в должность участники прослушали со вниманием. Затем выступают чины «в хоровом исполнении». Инаугурация закончилась, все двинулись к выходу, однако были остановлены в дверях. На кремлевской площади президент еще должен был принять зрелищный парад президентского оркестра и роты караула. Присутствующим в залах было предложено отследить данное действо по мониторам. Возможное недовольство высказывали, скорее, про себя, нежели вслух. Слава Богу, мини-парад был недолгим, и все благополучно двинулись к своим автомобилям.

Вечером еще ожидался прием по случаю инаугурации. На него пригласили не всех участников церемонии. Это событие имело более индивидуальную окраску. Тут важен номер стола, за который вас усаживают. Именно по номеру стола для поедания и выпивки на таких высоких приемах можно безошибочно определить, каким расположением (большим или меньшим) пользуется гость в кремлевской администрации.

Прием получился недолгим и теплым. В заключение его Путин прошел через весь зал в сопровождении супруги. Суета с желанием приблизиться к президенту, поздороваться с ним, сказать несколько слов, чтобы потом убедить себя: разговаривал с самим президентом. А впрочем, это естественные человеческие слабости: все-таки президент страны, все-таки инаугурация.