ХОЛОДНОЕ ЗАРЕВО

21 декабря 2005 года в 16 часов состоялся Совет директоров ТВЦ, который принял решение не пролонгировать контракт со мной, срок которого истекал 31 декабря 2005 года.

Это решение огласил Владимир Николаевич Силкин, представляющий в Совете директоров главного акционера — Московское правительство.

Перед заседанием Совета Силкин был у мэра города Юрия Михайловича Лужкова, который попросил Силкина довести до сведения членов Совета свое решение. Фамилия человека, ко- торый предположительно должен был сменить меня, названа не была. Правительство, а точнее, мэр города, брали тайм-аут до 29 декабря.

Естественно, возможные кандидатуры обсуждались.

На заседании Совета мне было предложено в качестве мягкого варианта, как бы, самому подать в отставку, после чего бы значилось: «Совет директоров посчитал возможным удовлетворить просьбу Олега Максимовича Попцова». Я этот вариант отклонил, так как команда, которая со мной работала, умоляла меня этого не делать, полагая, что все истолкуют подобный поступок как предательство. Толкование бесспорно откровенно эмоционально, но исключить его нельзя. Я всегда говорил, что приговорен быть отправленным в отставку, ибо любая инициатива, исходящая от меня, будет истолкована однозначно: он нас предал.

Я проработал в должности президента ТВЦ шесть лет. Наверное, это более чем достаточно. На пресс-конференции я так и сказал: «Я буду с вами откровенен. До полного отравления организма с лихвой хватит и 4 лет. Телевизионная среда — среда, излучающая энергию разрушения нервного дисбаланса. Телевидение создает мифы, и в атмосфере этих мифов формируется сущностная плоть тех, кто там работает. Человек, постоянно употребляющий наркотики, попадает в полную зависимость от их применения. И, если он не получит очередной дозы, начинаются немыслимые страдания. Нечто подобное происходит с властителями, как им кажется, экрана. Но в своем воспаленном воображении они идут дальше, считая себя спасителями мира, потому что они внутренне убеждены, что политику в стране вершат именно они».

Здесь есть, о чем задуматься. Ибо для того, чтобы остаться на экране, человек готов пожертвовать всем: убеждениями, моралью и, что самое пагубное, правдой. Но только не я.

Власть очень быстро поняла: отрава экраном — свойство всех публичных тележурналистов.

Но тележурналистика лишь одна нить в паутине интриг, которые ежечасно плетет современная власть. Принято считать, что власть и интриги— единое целое. Даже еще проще, власть это — интриги. Так ли это? Отчасти да, но только отчасти. Апробированная фраза «жизнь изменилась, чего вы хотите?! Власть — часть жизни, она изменилась тоже». Ответ логичный, но исключающий какой-либо конструктивного толкования: что происходит? И куда движется общество? Вообще, сегодняшняя власть заразилась вирусом своей «особости». Ее отрыв от народа достиг невероятных пределов. «Верхняя» власть никогда не была нищей. Ни в царские, ни в советские времена. Но в «серпасто-молоткастом» прошлом она была самодостаточной, Не рождала миллионеров и миллиардеров, сохраняла людям, отдавшим жизнь партийной идее строительства коммунизма, бесспорные привилегии: дачу, машину, почетную пенсию, еще что-то по мелочи. В СССР всегда существовало логическое постоянство — власть не имеет право быть богатой. Ее избирает народ, и она должна быть зеркальным его отражением. Не оттиском, слепком 5 % населения страны сверхбогатых и просто богатых, как сейчас, а подавляющего ее большинства. Была такая административная формула — он выстрадал свой пост. Он заслужил его. Поэтому министр, директор завода гордились, а не стыдились, что начинали свои трудовые биографии простым токарями, затем выходили в бригадиры, а уж потом стали делать управленческую карьеру.

28 декабря 2002 года. Остается три дня до Нового года. Накануне, 27-го, традиционный новогодний прием мэрии Москвы. Мой стол в зоне «В». Приехал почти с часовым опозданием. Москва стояла. От Нового Арбата до Гостиного двора добирался час. Москву разбил автомобильный паралич. На Садовом кольце машины без движения по 7–10 минут, потом ползут — продвинутся 10 метров, и опять стоят.

— Как настроение? — спрашиваю водителя в соседней машине. Он курит, окно приоткрыто.

— А что делать? Слушаю музыку.

Предновогодняя суета. Мороз. Давно такого не было минус 24. Нескончаемая череда мужчин, обвешанных пакетами. Нынче мода такая: два-три человека закупают подарки для всех сотрудников офиса.

А на приеме у столичного мэра уже накрыты столы, играет музыка, и стая длинноногих бестий (по определению менеджеров) с удовольствием предаются служебным сплетням, обсуждают очередные увлечения своих шефов. За соседним столом собрались секретарши вперемешку с советниками и помощницами. Убегая от дам, не разберусь, какая между ними разница. Развелось их нынче — числа не счесть. Чисто демократическое обретение. Обретение той поры, когда не ведающие сути власти демократы взяли, а если точнее, подобрали эту самую власть. Потому как коммунисты, 70 лет безраздельно правящие в стра-не, в одно, по сути, мгновение, за три дня отступились и от большой власти, и от большой страны. Это потом мир изменится, как и изменится образ страха перед властью. А пока, будучи не в силах совладать с вечностью, партийно-советские демократы параллельно сотворили свой аппарат периода предбуржуазного томления, что чисто арифметически привело, минимум, к его удвоению. Хорошенькие размышления под Новый, 2003 год, да еще в предвкушении праздничного столования в столичной мэрии. Действительно, удивительное достижение эпохи Б. Н. Ельцина: валовое число чиновников в России более чем в два раза превышает количество чиновников во всем Советском Союзе. А, вот, по цифрам новейшего времени такой расклад: армия «белых воротничков» в государственном управлении страны с 2000 по 2007 год увеличилась на 67,4 процента.

Приглашенные на праздничный ужин к столичному градоначальнику менеджеры, продюсеры, дилеры, имиджмейкеры, политтехнологи, советники, помощники, нескончаемое число президентов и вице-президентов компаний, акционерных обществ, как и нескончаемое число академиков великого множества всякого рода академий и университетов ждут начала столования. Вот-вот под тосты за уходящий и наступающий годы всем в едином порыве всем дозволят выпить и закусить. И в томлении ожидания в атмосфере зала — вспученное вкрапление драгоценных и полудрагоценных камней. Олигархи тоже в ожидании. А все вместе создает образ смутного и циничного времени, которое живет предчувствием Нового, 2003 года.

Заканчивается череда значимых и сверхзначимых приемов. И завершающим аккордом, конечно же, президентский прием в Кремле.

Здравствуй, Новый, 2003 год! Год козы или овцы. А, впрочем, какая разница? Это японцы с китайцами никак не разберутся, кому овца, а кому коза в радость. Одно бесспорно: наступает новый год надежд и обещаний. Вопрос естественный — к чему нас приблизил или от чего отдалил прошедший год?

Начинаешь после застолий вспоминать детали.

Стали лучше жить? Нет, не стали. Стали хуже жить? Тоже, вроде нет.

Откуда они берут эти чертовы итоги, которые свидетельствуют о росте ВПП, об «улучшающейся конъюнктуре рынка»? Если президент В. В. Путин доволен правительством, то неплохо было бы объяснить: почему им недоволен народ?

В пятницу 27 декабря 2002 года в 14.30 в Грозном два смертника взорвали Дом правительства. 60 убитых, 150 раненых. Это один из самых дерзких терактов. Похоже, что боевики намерены похоронить идею референдума и выборов в Чечне. Очевидность происходящего удручает. Дом правительства — самый защищенный объект в Грозном. Более того, чтобы КамАЗ и УАЗ смогли приблизиться к Дому правительства, надо преодолеть пять блок-постов, где теоретически тщательно проверяют документы каждого. Прокуратура возбудила уголовное дело, собираются приметы смертников. Спрашиваю себя: зачем? Чтобы выйти на след? Чей след? У России нет там ядра верных ей людей. Вот в чем проблема. В Чечне опасно сохранять верность России. Еще одна деталь диверсии: взорвано то крыло здания, где расположены финансовые службы правительства, а значит, взрыв уничтожил не только людей, но и все финансовые документы о поступлении средств в бюджет республики. Смертникам не ставилась задача уничтожить Ахмада Кадырова. Он был в Москве, и боевики, конечно же, знали об этом. Молодой, тридцатитрехлетний премьер-министр республики Михаил Бабич за полтора часа до диверсии тоже покинул здание. Этого боевики могли и не знать. И все-таки вопросов неизмеримо больше, чем ответов.

Предположение федерального прокурора, что боевики располагают хорошо отлаженной агентурой внутри чеченских правоохранительных органов, внутри власти исламских боевиков, поражает наивностью. Об этом сегодня не говорит только глухонемой. Увы, боевики, которые сейчас, в 2010 году, когда я правлю свою рукопись, сменили «кожу», уже интернационализированы, имеют агентуру и в федеральных войсках, и, похоже, в федеральных органах МВД, и неплохие тылы в Москве. В общем, как заведено в мире: предают «свои». Предают не из убеждений, а за деньги.

Так что в историю 2002 год уходил не только под звон бокалов разного рода праздничных приемов и ужинов, организованных разного рода властью.

Парламент отбыл на зимние каникулы. Ряды чиновников тоже изрядно поредели, наступила зимняя пауза и в законодательном зуде и в бесконечных словесах о благе народа. Все на стыке старого и нового годов как бы замирает: финансовая, деловая, парламентская жизнь. Череда праздников и на Западе: сначала Рождество, затем Новый год. У нас — наоборот. Впрочем, радость свободным нерабочим дням всеохватна. И даже для тех, кто брюзжит: «Нет, в этой стране работать не умеют и не хотят. Промышленность загибается, а они отдыхают». Употребление определения «эта» по отношению к собственной стране вполне осмысленно. Таким образом, персонаж, выражающий недовольство, обретает исключительную отрешенность и от самой страны, которая настолько непривычно и неприглядно изменилась, и от себя: та же страна для таких персонажей перестает быть «нашей» или «моей», потому что ее изменяют без их участия. Образ такого персонажа для меня на исходе 2002 года вырисовывался отчетливо. Ругая коммунистов, которые «позволили» и «приговорили», демократов, которые «развалили» и «разворовали», Ельцина, который «все пропил», Путина, который не поймешь, кто есть на самом деле, «погрузил себя в собственную осторожность и выжидает», уже означенный персонаж доходит в своем раздражении до «пьяниц — друзей» и «злобной тещи». Надевает куртку. И вопреки всем дорвавшимся до безделья, не направляется на работу. А достает ошейник и, предварительно пропустив стопку-другую припасенную к празднику, идет гулять с собакой. Гуляя, отмечает, как хорош падающий с небес снег.

Непривычна белизна двора по причине всего того же снега, аккуратно скрывшего весь собачий помет, которого на этом самом дворе в изобилии. Не без удовольствия жмурится, сделав паузу в поруганьях всех и вся, глубоко вдохнет морозный воздух и, словно не доверяя самому себе, тотчас выдохнет. Хорошо-о-о!!! «И завтра тоже свободный день», — думает он, и послезавтра. Щеки охватывает холодом, и он опять бормочет: «Мороз-то ошалел! Мог бы и убавиться! Так ведь и носа на улицу не высунешь, и кому нужны тогда эти выходные».

На телеэкране танцуют и поют. Иногда стреляют, режут или выбивают кулаками зубы, Впрочем, танцуют и поют обильнее — все-таки праздник! Новый год. А позже — Рождество. Телеканалов больше, чем раскрученных шоу-звезд. На экранах одни и те же, одни и те же. Да и одно и то же, в принципе. Даже верстка и подбор новостей в информационных выпусках всех каналов — до унылости одинаковы. В итоге, и веселье, и новости — многоразового пользования. Впечатление от всего этого жутковатое. Хотя замечу, что телевидение в родном Отечестве с того, 2003 года практически не изменилось.

Много причин. Во-первых, «раскрученных» на телевидении кратно больше, чем талантливых. Во-вторых, уровень массовой культуры опустился ниже пояса в прямом и переносном смысле. Ее уровень определяет не композитор, режиссер, а прода-вец, который сплошь и рядом появляется, рожденный не внутри культуры, даже массовой, а вне ее, из толпы. Толпы бизнеса, а еще чаще — рядом с бизнесом блуждающей толпы. Культурный уровень этих самопальных продюсеров, менеджеров удручающе низок, поэтому и товар они выбирают под себя и себе подобный весь тот мир. Мы боимся об этом сказать вслух: на наших глазах открываются ворота в мир дебилов. И ни кто-нибудь, а телевидение открывает, если не широко распахивает, эти ворота. Но телевидение не желает оказаться крайним: сначала низвергнув толпу до уровня массовой убогости, визжит: «вот, видите, им это нравится. Они не кричат: «Нет!» Они кричат: «Да, да, да! Мы вместе с ними, мы с большинством. Кто вправе нас упрекать, что мы с большинством общества?»

С большинством народа, общества. Вы же не будете спорить: зрители — это народ? Хорошая фраза. А кто сегодня с большинством общества? И как сегодня соотносятся эти два общепризнанных понятия: большинство и меньшинство?