«Эго, субъект сознания, вступает в существование как комплексная величина, состоящая частично из унаследованной диспозиции (составляющие характера), а отчасти из бессознательно усвоенных впечатлений и сопровождающих их явлений. Психическое само по себе в отношении к сознанию является предсуществующим и превосходящим» (CW 17, par. 69; КДД, с. 101).

«Любой обладающий мало-мальским эго-сознанием считает само собой разумеющимся, что он себя знает. Но эго знает только свои собственные содержания, оно не знает бессознательное и его содержания. Люди измеряют свое знание о себе тем, что знает о себе средний человек в их социальном окружении, а не теми реальными психическими фактами, которые по большей части оказываются скрытыми от них. В этом отношении психическое ведет себя подобно телу, о физиологической и анатомической структуре которого среднему человеку тоже известно очень мало. Хотя человек живет в своем теле и со своим телом, большая часть его человеку-неспециалисту абсолютно неизвестна, и для этого необходимо специальное научное знание, не говоря уже о всем том, что не известно вообще, но что также существует» (CW 10, par. 491; АППН, с. 115; ПП, с. 207).

«Эго в отношении самости выступает как движимое к движителю или как объект к субъекту, потому что определяющие факторы, исходящие из самости, окружают эго со всех сторон и оказываются поэтому сверхположенными по отношению к нему. Самость, подобно бессознательному, оказывается существующей априори, и из нее развивается эго» ( CW 11, par. 391; ОИ, с. 303).

«В первом случае действительность требует защиты от архаического состояния подобного сновидения; во втором – следует потесниться, уступив место сновидению за счет сознательного мира. В первом случае отмечается мобилизация всех здоровых сил; во втором – высокомерие эго может быть подавлено лишь моральным поражением» (CW 9i, par. 179).

«Экстраверсия характеризуется интересом к внешнему объекту отзывчивостью и готовностью воспринимать внешние события, желанием влиять и оказываться под давлением событий, потребностью вступать во взаимодействие с внешним миром, способностью выносить суматоху и шум любого рода, а в действительности, находить в этом удовольствие, способностью удерживать постоянное внимание к окружающему миру, заводить много друзей и знакомых без особого, впрочем, разбора, и, в конечном итоге, присутствием ощущения огромной важности быть рядом с кем-то избранным, а следовательно, сильной склонностью демонстрировать самого себя.

Соответственно жизненная философия экстраверта и его этика несут в себе, как правило, высококоллективистскую природу (начало) с сильной склонностью к альтруизму. Его совесть в значительной степени зависит от общественного мнения» (ПТ, пар. 9.2).

«Самым ранним знаком экстраверсии у ребенка является его быстрая адаптация к окружающей среде и то необычное внимание, которое он уделяет объектам, в особенности тем эффектам, которые он на них оказывает. Страх перед объектами минимален – ребенок живет и перемещается среди них с уверенностью. Его способность к пониманию быстрая, но не точная и не аккуратная. Развивается он более быстро, чем интровертный ребенок, так как он менее рефлективен и обычно бесстрашен. Он не чувствует преграды между собой и объектами и может поэтому играть с ними свободно и учиться через контакт с ними. Ему нравится доводить свои начинания до крайности, он выказывает склонность к риску. Все неведомое и неизвестное соблазнительно» (ПТ, пар. 896).

«Нежелание подчинять свои собственные мотивы и побуждения критическому осмыслению выражено очень явственно. У него нет секретов, он не может хранить их долго, поскольку всем делится с другими. Если же нечто не могущее быть упомянутым коснется его, такой человек предпочтет это забыть. Избегается все, от чего может потускнеть парад оптимизма и позитивизма. О чем бы он ни думал, чего бы ни делал или не намеревался сделать, подается убедительно и тепло» (ПТ, пар. 973).

«Психическая жизнь данного личностного типа разыгрывается, так сказать, за пределами его самого, в окружающей среде. Он живет в других и через других – любые размышления о себе приводят его в содрогание. Прячущиеся там опасности лучше всего преодолеваются шумом. Если у него и имеется „комплекс“, он находит прибежище в социальном окружении, суматохе и позволяет по несколько раз на дню быть уверяемым, что все в порядке. В том случае, если он не слишком вмешивается в чужие дела, не слишком напорист и не слишком поверхностен, он может быть ярко выраженным полезным членом любой общины» (ПТ, пар. 974).

«Опасность для экстравертного типа заключается в том, что он вовлекается в объекты и совершенно теряет в них себя самого. Возникающие вследствие этого функциональные (нервные) или действительно телесные расстройства имеют значение компенсаций, ибо они принуждают субъекта к недобровольному самоограничению. Если симптомы функциональны, то благодаря их своеобразной структуре они могут символически выражать психологическую ситуацию: так, например, у певца, слава которого быстро достигла опасной высоты, соблазняющей его на несоразмерную затрату энергии, вдруг, вследствие нервной задержки, не звучат высокие ноты. У человека, начавшего свою деятельность в самом скромном положении и очень быстро достигшего влиятельного, с широкими перспективами социального положения, психогенно появляются все симптомы горной болезни. Человек, собирающийся жениться на обожаемой и безмерно переоцененной женщине очень сомнительного характера, заболевает нервной судорогой глотки, принуждающей его ограничиваться двумя чашками молока в день, прием которых каждый раз требует трех часов. Таким образом, создается реальное препятствие, мешающее ему посещать свою невесту и ему остается только заниматься питанием своего тела. Человек, который не оказывается больше на высоте требований торгового дела, созданного и расширенного его собственными заслугами и трудами до огромных размеров, становится жертвой приступов нервной жажды, которые доводят его до истерического алкоголизма» (ПТ, пар. 565).

«Классические случаи истерии всегда отличаются преувеличенным отношением к лицам окружающей среды; другой характерной особенностью этой болезни являются прямо-таки подражательная приноровленность к обстоятельствам. Основная черта истерического состояния – это постоянная тенденция делать себя интересным и вызывать впечатление у окружающих. Следствием этого является вошедшая в поговорку внушаемость истеричных и их восприимчивость к влияниям, идущим от других. Несомненная экстраверсия проявляется также и в сообщительности истеричных, доходящей подчас до сообщения чисто фантастических содержаний, откуда и возник упрек в истерической лжи. Вначале истерический „характер“ есть лишь преувеличение нормальной установки; но в дальнейшем он осложняется привходящими со стороны бессознательного реакциями, имеющими характер компенсаций, которые, в противовес преувеличенной экстраверсии, принуждают психическую энергию при помощи телесных расстройств – к интроверсии. Благодаря реакции бессознательного создается другая категория симптомов, имеющих более интровертный характер. Сюда относится прежде всего болезненно повышенная деятельность фантазии» (ПТ, пар. 572).

«С одной стороны эмоция есть алхимический огонь, теплота которого оживляет все и чей жар испепеляет все излишество (omnes superfluitates comburit). Но, с другой стороны, эмоция есть тот самый момент, когда сталь ударяет о кремень и выскакивает искра, поэтому эмоция является главным источником сознания. Без эмоции нет разницы между светом и темнотой или инерцией и движением» (CW 9i, par. 179; СППИ, с. 43).

«Эмпатия предполагает субъективное отношение доверия или уверенности в объекте. Это готовность встретить объект на полпути, субъективная ассимиляция, приводящая к хорошему пониманию между субъектом и объектом или по крайней мере изображающая таковое» (ПТ, пар. 489).

«Человек с установкой на эмпатию обнаруживает себя в мире, нуждающемся в его субъективном чувстве, с тем, чтобы иметь жизнь и душу. Он доверчиво наделяет его своим воодушевлением» (там же, пар. 492).

«Он рассматривал это как противоположность умозрению или идеологии и считал, что эмпиризм обладает преимуществом в представлении фактов наиболее точным образом, хотя и ограничен недооценкой ценности идей. Эмпирическое мышление не менее рационально, чем мышление идеологическое; Юнг обсуждал эти два подхода по отношению к интроверсии, которую рассматривал как выражение эмпиризма, в то время как экстраверсия оказывалась более присущей идеологическому типу» (КСАП.с. 167).

«"Из живого делается мертвое, а из мертвого живое, из юного старое, а из старого юное, из бодрствующего – спящее и из спящего – бодрствующее, поток порождения и уничтожения никогда не останавливается". „Созидание и разрушение, разрушение и созидание,– вот норма, охватывающая все круги природной жизни, самые малые и самые великие. Ведь и самый космос, как он возник из первоначального огня, так должен и вернуться в него снова,– двойной процесс, совершающийся в размеренные сроки, будь то даже огромные периоды времени,– процесс, которому предстоит совершаться все снова“. Такова энантиодромия Гераклита по словам призванных истолкователей его учения (цит. по: Целлер. История греческой философии – Гомперц, Греческие мыслители). Обильны изречения самого Гераклита, выражающие такое его воззрение. Так, он говорит: «И природа стремится к противоположностям и создает созвучие из них, а не из одинакового». «Родившись, они начинают жить, тем самым приобщаются смерти» <…> Характерное явление [энантиодромии] встречается почти повсюду, где сознательной жизнью владеет крайне одностороннее направление, так что со временем вырабатывается столь же мощная бессознательная противоположность, которая проявляется сначала в виде тормоза (Hemmung) при сознательной работе, а затем в виде перерыва в сознательном направлении. Хорошим примером энантиодромии является психология апостола Павла и его обращение в христианство»» (ПТ, пар. 843–44).

«Я не гипостазирую понятие энергии, а пользуюсь им как термином для обозначения интенсивностей или ценностей. Вопрос о том, существует или не существует особенная психическая сила, не имеет ничего общего с понятием либидо. Я нередко пользуюсь термином либидо вперемежку с термином „энергия“» (ПТ, пар. 754).

«Я использую Эрос и Логос в качестве концептуальной подмоги, чтобы описать тот факт, что женское сознание в большей степени характеризуется связующим качеством Эроса, чем способностью различать и познавать, связанной с Логосом. У мужчин Эрос, функция связанности, родства, обычно развита менее, чем Логос. С другой стороны, Эрос у женщин является выражением их истинной природы, а Логос зачастую присутствует как случайный элемент» (CW 9ii, par. 29; А, пар. 29).

«Эрос – весьма сомнительный малый и всегда таковым и останется <…> Он принадлежит, с одной стороны, изначальной животной природе человека, которая будет существовать до тех пор, пока человек имеет животное тело. С другой стороны, он связан с высшими формами духа. Но он преуспевает только тогда, когда дух и инстинкт пребывают в подлинной гармонии» (CW 7, par. 22; ср. ПБ, с. 57–58).

«Там, где царствует любовь, нет стремления к власти, а где верховодит стремление к власти, там любовь влачится на задворках. Одно составляет тень другого: человек, принимающий позицию Эроса, обнаруживает свою компенсаторную противоположность в стремлении к власти, а для человека, выбравшего власть, компенсацией станет Эрос» (CW 7, par. 78; ПБ, с. 90).

«Бессознательный Эрос всегда выражает себя в стремлении к власти» (CW 9i, par. 167; СППИ, с. 37).