Книга: Белоэмигранты между звездой и свастикой. Судьбы белогвардейцев
На главную: Предисловие
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ. ПУТИ РУССКОЙ АРМИИ НА БАЛКАНАХ, В АФРИКЕ И СССР. 1920-е ГОДЫ

Олег Гончаренко
БЕЛОЭМИГРАНТЫ МЕЖДУ ЗВЕЗДОЙ И СВАСТИКОЙ
Судьбы белогвардейцев

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЛИТУРГИЯ ВЕРНЫХ ГАЛЛИПОЛИ В 1920–1921 ГОДАХ

Когда суда, наполненные до отказа отступившими войсками и невероятным количеством беженцев и войск Русской армии, были уже в море, среди покидавших Отечество свое едва ли нашелся хоть кто-нибудь, чье сердце не дрогнуло бы при виде удалявшихся родных берегов. Неоднократно повторявшийся у многих мемуаристов мотив тоски и полной безнадежности сквозил во всех разговорах и беседах, ведущихся на кораблях. По ходу движения флотилии прочь от родных берегов, выяснилось, что запасы провизии и воды на кораблях не рассчитаны на всех, кому посчастливилось на них оказаться: «Не хватало продуктов… В день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба, там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься, чтобы глотнуть свежего воздуха».
На докладе у Врангеля, генерал-лейтенант Павел Алексеевич Кусонский, бывший до отъезда начальником штаба 2-й армии, бодро рапортовал Главнокомандующему о боевом духе погрузившихся на транспорты донских и кубанских казаков: «Настроение казаков на редкость бодрое. Ваше превосходительство, я уполномочен командующим армией, просить вас не разоружаться в Константинополе. Я верю в настроение казаков…
— Но ведь это невозможно, генерал…
— Все же, ваше превосходительство. Я вас покорнейше прошу, я вас умоляю… С такими солдатами, с таким настроением мы можем и будем чудеса делать… Главнокомандующий убеждает генерала Кусонского в абсурдности и невозможности выполнения этого решения».
В Черном море мерно шли: линкор «Генерал Алексеев», крейсер «Генерал Корнилов» и вспомогательный крейсер «Алмаз». За ними, едва видимые из-за высокой волны, неслись эскадренные миноносцы «Цериго» и «Гневный». В легкой дымке угадывались силуэты миноносцев «Капитан Сакен», «Звонкий» и «Жаркий». Надводным курсом тянулись за вышедшей в море флотилией подводные лодки Белого флота. Рассекая волны, скользили одна за другой «Буревестник», «АГ 22», «Тюлень» и «Утка», некогда обратившая в бегство батумский пароход, полный красноармейцами и комиссарами, когда летом 1920 года тот следовал в Гагры для ареста и расправы над кубанцами генерала Фостикова, интернированными грузинскими войсками на берегу моря.
С большой осадкой шли три вооруженных ледокола «Илья Муромец», «Джигит» и «Гайдамак». В их компании чувствовали себя защищенными четыре тральщика и пять посыльных судов, одному из которых, «Лукуллу», судьбой было уготовано стать в недалеком будущем штаб-квартирой Главнокомандующего. Резал форштевнем черноморскую воду тяжело нагруженный линейный корабль «Георгий Победоносец», а за ним, стараясь не отстать, изо всех сил плыли два посыльных катера, лоцманское судно «Казбек», буксирно-спасательный пароход «Черномор», транспорт «Рион» и транспорт-мастерская «Кронштадт». Все суда двигались под Андреевским флагом.
В день прибытия русских кораблей в Константинополь, барон Врангель пригласил на совещание командующего Белым флотом вице-адмирала Михаила Александровича Кедрова, и, по его прибытии, вышел тому навстречу, горячо пожал адмиральскую руку, обратившись со словами искреннего признания: «Адмирал, Армия знает, кому она обязана своим спасением! И я знаю, что буду обязан только вам, что мне удалось вывести с честью Армию, согласно моему обещанию, данному ей при моем вступлении». Кедров, едва скрыв волнение, на обращенные к нему слова Главнокомандующего, ответил крепким рукопожатием Врангелю.
Еще до того, как часть Белого флота уйдет через Мраморное море и узкий Дарданелльский пролив к далекой африканской Бизерге, Михаилу Александровичу Кедрову придется приложить немало сил в борьбе с союзными представителями за сохранение целостности русского флота. Много дней и месяцев проведет он в беспрерывных заботах о судах и их командах, а также их многочисленных пассажирах-беженцах.
В чужом порту, он не перестанет хлопотать и об улучшении быта и жизни обыкновенных людей, оказавшихся в непривычной и тяжелой для многих из них судовой обстановке. А еще о поставке провианта для всех, вывезенных из России, о частичной разгрузке транспортов и перемещении сухопутных частей Русской армии на берег. Все это будет чуть позже, после прибытия, а пока русские корабли все еще идут в море и до турецкого берега пока не так близко. В каюте Главнокомандующего не протолкнуться: здесь собрались представители командования, представители гражданской администрации Крыма, общественные деятели и, конечно же, представители иностранной прессы, жадно ловящие новости от самого Главнокомандующего и тут же, в тесных каютах, бегло записывающие свои сенсационные репортажи о последних днях Русской армии, покинувшей свое Отечество. Барон поручил последнему генерал-квартирмейстеру Русской армии Герману Ивановичу Коновалову взять на себя труд вести дела собственной канцелярии. Работа эта проходит в спокойной, деловой обстановке. Канцелярия и почти все чины штаба Главнокомандующего, как и прежде, готовят приказы, отдают распоряжения о переводе иностранных телеграмм в адрес барона; адъютанты, благо они расположились рядом, организуют прием посетителей: «В каюте у генерал-квартирмейстера уже кипит работа. Зашифровывают радиотелеграмму, стучит пишущая машинка, приносят какие-то бумаги. Постоянно входят адъютанты Главнокомандующего и начальника штаба, и то и дело слышится: „Главком приказал“, „Начальник штаба просит это переписать“, „Вас вызывает Главнокомандующий“… Спешно переписывается и переводится письмо Главнокомандующего к графу де Мартелю… Письмо подписано… Но тут происходит заминка с номером… все исходящие и входящие журналы, все делопроизводство брошено или сожжено в Севастополе. Какой ставить номер на эту историческую бумагу?.. Недоразумение разрешает генерал К.: — Чего там долго думать? — обращается он к офицеру Генерального штаба, — вы какой одеколон употребляете? — Полковник не сразу догадывается и несколько удивленно отвечает: — № 4711. — Ну и великолепно. Отлично! Ставьте этот номер и отправляйте бумагу, черт ее дери…» Прибывших встречают «парные» часовые у входа в кают-компанию, элегантно обтянутую светлым шелком. Посетители Главкома не всегда прибывают к нему с радостными известиями. До Врангеля доходят слухи, что почти все суда перегружены, и что условия пребывания на них людей ухудшаются час от часу: «Какой-то генерал дрожащим голосом рассказывал, как ему пришлось эвакуироваться… — Я был комендантом на миноносце „Грозный“. Вы только подумайте! В эту маленькую скорлупку набилось 1015 человек. Не хватает утя, не было воды. Некоторые сошли с ума от этих условий. Продуктов не хватало. Пришлось реквизировать у тех, кто имел запасы. Была всего лишь одна уборная. Очередь у нее стояла по нескольку часов. Ведь это ужас». Посетители «походной приемной» Главнокомандующего то и дело приходят и уходят, передавая все новые подробности нечеловеческих условий существования на кораблях. Их принимают, выслушивают, докладывают об их сообщениях Врангелю. Однако помочь людям сейчас, во время пути, почти невозможно: свободных транспортов нет, и в любую минуту может разыграться шторм, грозящий потоплением переполненным судам. Канцелярия продолжает работу. Готовится приказ о реорганизации армии в три корпуса: Донской, Кубанский и 1-й регулярных войск. Пересматриваются и сокращаются штаты Русской армии, упраздняются некоторые должности, расформировываются военные и гражданские учреждения. Подготовлен приказ о военно-полевых судах. Верстаются информационные бюллетени для ознакомления с ними чинов армии, флота и гражданских ведомств. Тем временем, на ледоколе «Илья Муромец», куда ему удалось попасть стараниями знакомых офицеров флота, покидал в эти дни родные берега генерал-лейтенант Яков Александрович Слащев, успевший разместить на нем немногочисленных чинов своего родного Лейб-гвардии Финляндского полка, увозящих теперь с собой в изгнание свое полковое знамя. Находясь в раздерганных чувствах, легендарный белый командир корпуса, уже подумывал о том, чтобы объясниться с Врангелем, которого считал причиной почти всех своих бед и всех тех несчастий, произошедших с Русской армией и Крымом в последние месяцы. Честолюбивые замыслы уже не снедали Слащева как прежде, и в будущей армии, какой бы она не приняла вид, он был готов поделиться лаврами «легендарности» с другими заметными фигурами. Сам же он предпочел открыться публике за рубежом с новой для себя стороны публициста и общественного бичевателя несовершенства врангелевского управления. Управление частями изгнанной армии желал получить в свои руки энергичный Александр Павлович Кутепов, доверительно обратившийся к боевому товарищу в Константинополе. Между генералами произошел примечательный разговор: «Раз ты совершенно разочаровался, то почему бы тебе не написать Врангелю о том, что ему надо уйти? Нужно только выставить кандидата, хотя бы меня, как старшего из остающихся. — О, это я могу сделать с удовольствием, — ответил я. — Твое имя настолько непопулярно, что еще скорее разложит армию. — И написал рапорт, который Кутепов повез Врангелю». Долгий крестный путь Русской армии продолжался. Многие участники того длительного морского перехода свидетельствуют, что, несмотря на внешне одинаковое положение эвакуировавшихся людей, далеко не все из них находились на борту уплывавших кораблей в равных условиях: «Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты запаслись вином и им пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим…В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. На транспорте „Саратов“, например, для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце „Алексеев“ видели даму, выгуливающую собачку».
Очевидцы оставили немало свидетельств того, что на уходящих в неизвестность транспортах, как никогда, резко обозначился «классовый» подход в распределении свободных мест. Касалось это, главным образом, погруженных на борта чинов армии: «Сразу бросались в глаза три категории: высшее начальство и их семьи… Полковники, штабное офицерство, штатские пшюты, всевозможных калибров предприниматели, богатые коммерсанты с семействами, банкиры и „прочая в этом роде“. Вторая категория — обыкновенные жители Севастополя… мирные, запуганные обыватели — мещане… и, наконец, третья категория — просто военные, рассеянные и отступившие на Севастополь с фронта войсковые части… военные школы и прочая публика в этом роде».
Буквально на третий день пути, согласно приказу по кораблям, гражданским лицам, нижним чинам и беженцам было предписано освободить каюты и занимаемые ими кают-компании для высших чинов армии. Без особого энтузиазма, публика подчинилась приказу, грозившим ей? в случае неподчинения, наказанием, постепенно переместившись в проходы между каютами и наружные коридоры. Кто-то оказался на палубе; немногое счастливцы нашли себе места на медных решетках, закрывавших «кочегарки» гражданских судов.
«А когда наступала ночь и густая тьма окутывала небо, море… из кают-компаний неслось пьяное разухабистое пение цыганских романсов, и доносился до нас характерный звук вылетающих пробок из бутылок пенного шампанского. Там цыганскому пению вторил визгливый, раскатистый женский смех…» Так плыли мы и «они». Поразительно, но подобные примеры классовой сегрегации пережили не только сам поход через Черное море, но еще долгое время оставались живы и в других средах зарубежной общественной жизни русской эмиграции: «…в Париже можно было увидеть окаменелости бюрократического мира и восковые фигуры представителей большого света в уголке яхт-клуба, перенесенного в Париж, во всем своем нетронутом виде со своими неискоренимыми навыками, с роскошными обедами, с неизжитой психологией, с протягиванием двух пальцев людям другого круга, с понятиями, не шедшими дальше того, что все должно быть восстановлено на прежнем месте, как было, яхт-клуб, прежде всего, а все остальное после… Когда после тонкого завтрака за чашкой кофе, с ликерами, с коньяком, с сырами разных сортов и фруктами среди разговора о благотворительном спектакле, о литературной новинке и последней лекции Пуанкаре мимоходом обмолвятся: „Ну, что бедняга Врангель? Как, Армия еще существует! Разве не все разбежались?“»
Тяготы корабельного быта, теснота и грязь кают и палуб не могли идти в сравнение с тревожными мыслями, что одолевали почти всех. Мысли эти приходили в головы людям, вне зависимости от их принадлежности к какому бы то ни было классу: «что ожидает нас там, впереди?». Определенный ответ на этот вопрос могли дать лишь очень немногое, те, для которых турецкие берега готовились стать лишь перевалочным пунктом на пути в Западную или Южную Европу. Тем, кто обладал устойчивыми родственными связями за границей или значительным состоянием, позволявшим свободное перемещение по миру, исход из России казался тяжелым, но не безнадежным предприятием. Многие из них надеялись на возвращение, пусть даже не скорое, и чувства этих людей, а также их мысли не занимало то настроение безысходности, охватившее всех, кому оставалось лишь полностью положиться на командование армии, предоставляя ему быть вершителем вверенных ему человеческих судеб.
Большинство нижних чинов армии было уверено, что командованием уже составлен план действий, и что их отплытие за границу будет лишь одним из отвлекающих маневров на пути к победному возвращению в Россию для окончательного изгнания духа большевизма. Встречаемые на этом пути трудности — лишь одни из тех, многих уже пережитых в этой длинной череде дней, недель и месяцев борьбы за правое дело.
Всегда существовавшие трения с союзниками, не позволяли Врангелю надеяться на то, что их помощь за границей будет более действенней, чем та, что они оказывали Русской армии в России, однако их согласие предоставить для Русской армии сравнительно близкую к российским границам турецкую территорию, можно было расценивать, как большую удачу дипломатии Врангеля. Приближавшиеся час за часом турецкие берега рассматривались Главнокомандующим, как плацдарм для будущего похода на большевистскую власть. Географическая близость к России означала, что после нескольких месяцев отдыха и переформирования, части обновленной Русской армии будут готовы к высадке на ее южных или иных рубежах, там, где осуществить это позволит оперативная обстановка и вновь продолжить войну с большевизмом. И вот, наконец, уже ближе к вечеру, после раннего захода солнца, впередсмотрящие на мостиках кораблей русской флотилии начинают различать бегущие и мерцающие огоньки. Корабли берут курс на свет дальних огней, и вскоре становятся различимы маяки Босфора. Темное пространство пролива постепенно приближается, и вот уже вскоре с двух сторон берега, вспыхивая во тьме, подмигивают огоньки Буюк-Дере. По кораблям флотилии отдается приказ становиться на якорь из-за запрета иностранным судам проходить Босфор в ночное время, и до девяти утра следующего дня все корабли замирают в томительном ожидании своей судьбы. «Свыше 120 кораблей флотилии Врангеля усеяли этот рейд. Это был клочок плавучей России, не пожелавшей оставаться под большевистским ярмом».
Однако утром продвинуться далее по проливу союзники и турецкие власти разрешили лишь одному крейсеру «Генерал Корнилов», поднявшему заранее французский флаг. Высадка пассажиров с других судов на берег откладывалась на неопределенное время. Вокруг ставших на якорь русских судов по прозрачной водной глади то и дело сновали юркие ялики и самодельные турецкие лодки. Сидевшие в них турки предлагали мучившимся от голода и жажды пассажирам стоявших транспортов менять личное оружие или имевшиеся у некоторых комплекты чистой одежды на самую незатейливую еду и сравнительно чистую воду. За отдельную плату турки брались доставлять родственников с берега, ожидавших прибытия своих из России. Лодочники ловко маневрировали между застывшими глыбами судов и застывали, покачиваясь в волнах, у их бортов, пока пассажиры выкрикивали имена и фамилии тех, кого они столь трепетно ожидали. Приезжавшие на турецких лодках к кораблям русские обращались к собравшейся многолюдной толпе на палубах, прося разыскать такого-то и такого. Попутно они рассказывали пассажирам городские новости, и охотно делясь слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов из России. Услышанное не производило на беженцев благоприятного впечатления: становилось понятно, что в своем новом качестве здесь они нежеланные гости, и что видимого просвета в начавшейся череде их скитаний, увы, не предвидится. Среди пассажиров поднялся ропот. Дошедшие до военного командования слухи, заставили штаб Главнокомандующего принимать экстренные меры по наведению порядка. За упадок дисциплины у подчиненных, Александр Павлович Кутепов провел показательное снятие с должности генерал-лейтенанта Петра Константиновича Писарева, еще недавно, в августе 1920 года, принявшего у самого Кутепова 1-й армейский (добровольческий корпус), и считавшегося его боевым соратником. Нарядам марковцев, ставших в изгнании опорой и «гвардией» Кутепова, было приказано не допускать приближения лодок и маломерных судов с посторонними к стоящей на рейде флотилии. В случае отказа частных лодок покинуть акваторию вблизи судна, нарядам на кораблях было предписано открывать огонь. Вскоре началась разгрузка судов. С них начали снимать больных и раненых. На берег сошли и некоторые казачьи подразделения. Союзные иностранные миссии уведомили Врангеля, что одним из условий размещения прибывших в Турцию чинов Русской армии станет безоговорочная сдача оружия союзным войскам. «Впоследствии, по соглашению с французами, воинским частям оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо поживились они и другими запасами. С кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков».
Изъятие у Русской армии оружия оправдывалось французскими союзниками тем непомерным бременем содержания сравнительно большой Русской армии. Французы утверждали, что ими ожидалось всего лишь до полутора десятка тысяч человек. В действительности численность прибывших русских частей оказалась почти в десять раз больше. Места размещения русских войск были согласованы Врангелем с Турцией и союзным командованием, однако, едва ли Главнокомандующий мог представлять себе заранее, какими на самом деле окажутся отведенные его частям территории. Что это будут за места, где его войскам предстояло сойти на берег и расположиться походным порядком, в палатках, под открытым небом, без доступа к городским инфраструктурам и элементарным бытовым удобствам.
Лишь со временем станет все более очевидным, что со многими недавними героями борьбы с большевизмом, ступившим на эти безжизненные, Богом забытые галлиполийские камни, произошли перемены, сделав их совсем другими людьми. Злой наблюдатель свидетельствовал, что населявшие лагеря солдаты и офицеры, под воздействием внешних неблагоприятных факторов, перенесенных бедствий и утратив веру в благополучный исход своей судьбы, «превратившись из „спасителей Отчества“ в несчастную беженскую орду, из милости принятую на французские хлеба…, как бы в виде насмешки, на чужбине были водворены в таких пунктах, где земная поверхность еще носила на себе следы недавних великих битв и где неудачным воякам отводилась роль сторожей знаменитых исторических кладбищ».
Галлиполи, где расквартировывались дроздовцы, корниловцы, алексеевцы и марковцы, было известно, как место захоронений британских и французских солдат и офицеров, погибших при неудачном десанте и попытке захватить проливы у Турции в 1915 году. Остров Лемнос, куда был направлен Кубанский корпус генерала М.А. Фостикова и остатки корпуса генерал-лейтенанта Андрея Григорьевича Шкуро, еще недавно был лишь временной базой союзнических флотов, действовавших против Германии и ее союзницы Турции, в Эгейском море. Донской корпус оказался на Чаталджинских высотах. Там, где еще семь-восемь лет назад шли бои с переменным успехом двух враждующих армий — болгарской и турецкой. Схватки эти проходили на пути болгар к столице Оттоманской империи, и именно там болгарские войска были остановлены неистовым сопротивлением янычар, потопивших своих противников в крови.
Отдельная бригада генерал-лейтенанта Александра Петровича Фицхелатурова, состоявшая из подразделения калмыков и 18-го Донского Георгиевского полка была отведена на север, на станцию Кабакаджа, оставив в селении Чилингир 3-ю Донскую дивизию генерал-лейтенанта Адриана Константиновича Гусельщикова, с которой он впоследствии перебрался в королевство СХС.
«Для жительства казакам… отвели несколько громадных скотских хлевов и сараев, в которых разводят шелковичных червей… Тысячи людей валялись прямо на грязных улицах отвратительной восточной деревни. Кое-где горели костры. Возле них лежали или бродили измученные и истерзанные казаки, и офицеры самых различных частей и учреждений».
В Галлиполи командованием было принято решение о размещении пехотных частей и артиллерии по левому берегу горного ручья, а правый было решено предоставить кавалерийским частям. У самого моря наметили место для батальона беженцев. В городке предполагалось размещение штаба корпуса, офицерского собрания, технического полка, школы артиллеристов и эвакуированных военных училищ. Кроме них там же должны были расположиться интендантские учреждения, гауптвахта и военная комендатура. Для командующего корпусом генерала-от-инфантерии Кутепова был оставлен небольшой дом, стоявший на морском берегу. Начальник его штаба генерал-лейтенант Евгений Исаакович Доставалов устроился в бараке галлиполийского лагеря, откуда мог наблюдать и быть свидетелем новых тягот армейской жизни в изгнании: «Жизнь в лагере монотонная, скучная, наполненная с утра до вечера сплетнями, воспоминаниями, ожесточенной борьбой за паек и пособие и безумными, исступленными надеждами и мечтами на будущее… Появились маньяки и сумасшедшие. Число их быстро растет… Развелось бесчисленное количество спиритов.
Главными медиумами являлись бывший нововременец Гофштетер, два половника, один художник и контрразведчик с подходящей фамилией Жохов. По ночам они собирались в пустых заброшенных бараках и вертели столы до утра. Ежедневно освежали лагерь новостями из потустороннего мира… Безумие и отчаянье надвигаются на забытый, заброшенный лагерь, где собрались изломанные, все потерявшие, беспомощные и озлобленные осколки старой России».
Отдавая должное наблюдательности генерала Доставалова, точно схватившего ситуации и образы галлиполийского лагеря, тем не менее, стоит не забывать того, что, несмотря на общее настроение безысходности и подавленности, свойственное в те месяцы многим беженцам и чинам вывезенной Русской армии, работа над боеспособностью вооруженных сил не прекращалась ни на один день. Замыслы, относительно будущего формирования современной ударной армии, рождавшиеся еще в переходе через бездну Черного моря, именно здесь, на турецких берегах, находили свое прямое воплощение. Свыше 25 тысяч человек еще оставались на службе после того, как по частям был оглашен приказ Главнокомандующего, разрешавший покинуть армию престарелым и раненым офицерам, а также всем штаб-офицерам, которым после сведения частей не осталось строевых должностей. Право на увольнение из рядов Русской армии предоставлялось и офицерам, имеющим высшее образование. Эти 25 тысяч людей и предстояло еще организовать в новое соединение. В него на правах полков были влиты Алексеевская, Корниловская, Марковская и Дроздовская дивизии и Отдельный Гвардейский батальон. Оставшихся без подчиненного личного состава офицеров направляли в формировавшиеся офицерские батальоны. Из шести артиллерийских дивизионов была создана бригада под командованием будущего героя Кастелиано-Арагонского легиона в Испанской войне генерал-майора Анатолия Владимировича фон Фока. Старый артиллерист был назначен Кутеповым генерал-инспектором артиллерии 1-го армейского корпуса и по совместительству заведующим делами Сергеевского артиллерийского училища. Отдельным поручением Кутепова Анатолию Владимировичу фон Фоку, известному в армии своей увлеченностью гимнастикой, было вменено в обязанность руководство спортивной жизнью армии и организация физкультурных соревнований, в том числе и «товарищеских» футбольных матчей. Во главе образованной из различных частей Кавалерийской дивизии, Кутеповым был поставлен генерал-лейтенант Иван Гаврилович Барбович, а двое других легендарных кавалерийских генерала — Федор Федорович Абрамов и Михаил Архипович Фостиков возглавили соответственно Донской и Кубанские корпуса. Командование всеми пехотными полками, которые были сведены в 1-ю пехотную дивизию, поручалось генерал-лейтенанту Виктору Константиновичу Витковскому. Его начальником штаба был назначен произведенный в скором времени в чин генерал-майора Федор Эмильевич фон Бредов. Марковский полк дополнил отряд в 100 человек, состоявший из гренадеров и офицеров Северной армии Е.К. Миллера, Бог знает как оказавшихся на турецких берегах. Кавалером ордена Св. Николая Чудотворца генерал-майором Михаилом Алексеевичем Пешней вновь образованный полк был принят под свое командование. «Началась уставная лагерная жизнь и занятия. Устроена церковь, театр, баня. Составился струнный оркестр из самодельных инструментов, драматическая труппа, хор „Братьев Зайцевых“… С началом тепла и сухой погоды образовались разные спортивные команды. Принимались меры к составлению полкового духового оркестра».
Командиром Корниловского полка Кутепов назначил молодого генерал-майора Николая Владимировича Скоблина. Начальник корниловцев лишь недавно вернулся в строй после ранения, полученного им еще на недавних фронтах борьбы с большевизмом, под Роганчиком. Вскоре приказом по корпусу генерал Кутепов приказал представить к наградам и производству в чины всех отличившихся в последних боях в Крыму. В Гвардейском кавалерийском полку к чину корнета были представлены немало унтер-офицеров и даже рядовых-кирасир, кавалергардов и эстандарт-юнкеров. Особо отличившиеся унтер-офицеры, показавшие в Крыму примеры исключительной доблести, были награждены орденами Св. Николая Чудотворца. В день своего Полкового праздника, командир кирасирского эскадрона полковник Михаил Евграфович Ковалевский, не имея на празднование казенных средств, продал турецким спекулянтам ордена своего покойного отца и на эти деньги начал подготовку к празднованию. В день Полка кирасирский эскадрон был построен в 3 девятиразрядных взвода на плацу, перед палатками. На правом фланге построения был помещен приглашенный оркестр Алексеевского пехотного полка. «После молебна командир полка поздравил эскадрон и поднял чарку за Кирасир Его Величества; затем эскадрон прошел церемониальным маршем. После парада состоялся обед. Кирасиры имели своими гостями всех кавалергардов, своих постоянных друзей от Галлиполи до Нового Сада — последнего этапа… Праздник удался на славу. Пели песенники, кирасиры качали своих офицеров, и чувствовалась тесная и дружная связь между всеми». В июле 1921 года приказом Главнокомандующего Гвардейская кавалерия была выделена в Галлиполи в отдельный дивизион под командованием полковника Константина Валерьяновича Апухтина, Улана Ее Величества. Баронесса Врангель, приехавшая к гвардейским кавалеристам, привезла с собой одежду, одеяла и белье. «Дивизион стал приодеваться. Построили бескозырки, побелили ремешки, выкрасили в синий цвет рейтузы, сшитые из одеял. Вместо сапог надели американские высокие брезентовые гетры, выкрашенные в черный цвет. В строю вид был очень пристойный. На всех парадах и смотрах Кирасиры Его Величества принимали участие». На эскадрон кирасир были возложены и церемониальные караулы при лагерном театре: у входа, около рампы и ложи начальника дивизии выставлялись парные часовые. Духовная жизнь Белого воинства в Галлиполи началась почти сразу после того, как греческий митрополит Константин предоставил один из местных храмов для проведения православных богослужений. Митрополит не только открыл возможность русскому духовенству совершать в нем ежедневные службы, но призвал свою паству оказывать посильную помощь русским. Постепенно стали создаваться полковые храмы и в иных лагерях. «Из готового материала для них были только бараки, а все остальное делалось самым примитивным образом из консервных банок. Богослужебные книги и иконы писались и рисовались на местах. Так, икона Божьей Матери в церкви Корниловского ударного полка написана сестрой милосердия Левитовой».
И все же давящее порой отчаяние и непривычный образ жизни повлиял на решение многих чинов 1-го корпуса оставить службу и уехать из Турции. Некоторые из них отправлялись в Америку. Другие, поддавшись пропаганде большевиков, не без участия прилагавших все силы к распылению русской армии французов, вернулись в Россию.
«Приказ по корпусу не противился этому (возвращению в Советскую Россию — Авт.) и только дал определенный срок, после которого уходящие считались преступниками». Мотивы оставления людьми армии были разнообразны, как и люди, оставлявшие своих товарищей в неизвестности, вдали от родных берегов. С иными из отъезжавших искренне прощались, память о других среди однополчан быстро улетучивалась. Дороги бывших соратников неумолимо расходились. По статистике, приводимой очевидцами исхода, из прибывших в Галлиполи 26590 тысяч, армию покинула лишь одна седьмая ее личного состава — 4650 человек солдат и офицеров.
Среди таковых уже в 1923 году оказался двоюродный дед автора, донской казак станицы Новоекатерининской войсковой старшина Митрофан Яковлевич Свеколкин. Прошедший огненные дороги войны с Донским корпусом до его эвакуации и впоследствии еще три года живший и трудившийся на далеких турецких берегах. Подобно многим русским людям, Митрофан Яковлевич тяжело переживал разлуку с Отечеством и родной станицей. Следуя наставлению епископа Вениамина, прибывшего в лагерь 13 декабря 1920 года для служения Божественной литургии, он проявлял терпение, не роптал на Бога, не падал духом, приободрялся, сколько мог и оставался подтянутым и готовым к защите своей чести.
Кстати, незадолго до приезда епископа, при попытке французов выселить донцов из отведенной им для проживания Чаталджи, казаки оказали колониальным силам неожиданно сильное вооруженное сопротивление. Это заставило французскую администрацию оставить казаков в покое на некоторое время.
Конфликты русских военных эмигрантов с французами, начавшись исподволь, зачастую перетекали в короткие победоносные столкновения, в ходе которых почти всегда побеждали плохо вооруженные и обмундированные, но более сильные духом русские солдаты и офицеры.
7 декабря 1920 года начальник штаба Главнокомандующего барона Врангеля генерал-от-кавалерии Павел Николаевич Шатилов сообщал войскам, что «Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения армии как силы для борьбы с большевиками и как ядра будущей русской армии» и что «главная цель армии не изменилась, это борьба с большевиками».
Таким образом, впервые была официально декларирована основная цель пребывания армии в Галлиполи и указано направление развития дальнейших событий. Жизнь армии в лагерях объявлялась более не вынужденной эмиграцией, а стратегическим ходом командования, готовившего будущую опору освобожденной от большевизма Родины — современную русскую армию. Спустя одиннадцать дней барон Врангель выехал из Константинополя на встречу с войсками. На параде в лагере Главнокомандующий сообщил своим войскам, что получил известие о признании армии. Он с воодушевлением произнес: «Я приму все меры, чтобы наше положение было улучшено. Мы имеем право не просить, а требовать, потому что то дело, которое мы защищали, было общим делом и имело мировое значение… Мы выполнили наш долг до конца, и мы не виноваты в исходе этой борьбы. Виновен весь мир, который смотрел на нас и не помог нам».
Это обращение Врангеля к частям русской армии было встречено ими торжествующими криками «ура!».
Приезды Врангеля в армию поначалу воспринимались всеми как проблески надежды на изменение общей ситуации к лучшему. Люди ждали, что вождь вот-вот позовет их в бой, обнадежит, поделится утешающими новостями. Однако с течением времени, сам факт приезда Главнокомандующего к войскам уже не вызывал всеобщую радость, которая была так часто описываема мемуаристами: «На поле стоят в каре войска. Врангель, Кутепов, четыре французских генерала и два английских офицера стоят перед войсками. На командующем черкеска. На голове кубанка. Узкая талия перетянута ремнем, окованном серебряными бляшками. Сбоку изогнутая шашка- кубанка, вдетая в ножны из серебра. Врангель высокого роста, статен, держится очень прямо и надменно…
— Здорово, орлы! — Вдруг кричит Врангель. — Что, еще не закисли в этой дыре, не разучились стрелять?
Он впился острым взглядом в лица людей, и начал быстро наступать на фронт… Неожиданно толпа расступилась, и кинематографический аппарат стал делать съемку. К нему быстро подбежали два офицера и замахали руками… Греки-кинооператоры, тотчас же подхватили свой треножник с ящиком и скрылись.
— Ишь, боится, сукин сын, чтобы его не пристрелили. Я обернулся. За мной стояла группа солдат… Там, на этом парадном поле, искусственно взвинчивались нервы, поднималось всякими артистическими приемами „надлежащее настроение,“ а тут… кипело подлинное настроение всей солдатской массы».
И все же для большинства солдат и офицеров, визиты Главнокомандующего были желанным и долгожданным событием. Эти короткие встречи главнокомандующего со своей армией продолжали поддерживать отчаявшихся людей, оделяя их каждый раз верой в непременную победу духа над тяготами галлиполийской жизни. Но время шло, а положение армии оставалось неизменным. Парады, принимаемые командованием, подтверждали готовность войск к дальнему походу, но большинству галлиполийских сидельцев была по-прежнему неизвестна дата и направление главного удара. Русские люди в этих гиблых для всякого живого существа местах производили впечатление монолитной и грозной силы. Прибывший для ознакомления с положением дел командир французского оккупационного корпуса генерал Шапри 1 марта 1921 года разочарованно признал, что вместо дезорганизованного табора беженцев в Галлиполи его встретила… армия. Это наблюдение генерала всерьез озаботило союзников. Сильная, прошедшая горнило испытаний армия невольно напоминала французам о необходимости поскорее разрушить ее прочный фундамент и по возможности распылить весь личный состав армии-союзницы по странам и континентам. В противном случае, вся эта очевидная русская военная мощь могла стать весьма опасной силой, способной не только постоять за себя, но и потенциально защитить русские геополитические интересы на Балканах и в проливах, случись к тому повод или необходимость. Конечно, французы были далеки от мысли, что советские вожди станут использовать русскую армию в Галлиполи в собственных интересах, ибо подобный альянс был невозможен. Однако ими учитывалось, что именно в то время советскую империю сотрясали тамбовское восстание и мятеж в Кронштадте. И что Дальний Восток еще не был подвластен коммунистической власти, а на Камчатке большевики терпели одно за другим поражение от антибольшевистских повстанческих отрядов, В самом большевистском капище, Москве и Петрограде, местная «чрезвычайка» то и дело сталкивалась с законспирированными ветвями подпольных организаций. Казни следовали одна за другой, и стороннему наблюдателю могло показаться, что озверевшая власть находится на последнем своем рубеже. Недаром, уже в 1960-е годы при разборе бумаг кремлевского кабинета Якова Свердлова, служащими музея были обнаружены несколько бланков заграничных паспортов, выписанных на разные имена с фотографиями большевистского вождя. Там же были найдены различные суммы в иностранной валюте и другие вещи, необходимые для быстрого и эффективного бегства за границу.
Случись так, что восставший народ изгонит узурпаторов власти в России, ее внешняя политика по отношению к некогда предавшим ее иностранным союзникам может измениться радикально. И закаленная в боях армия Врангеля лишь исполнит то, что прикажет ей избранное законное российское правительство.
Возможно, подобный ход развития российских и мировых событий не исключался аналитиками в союзных миссиях, отчего на всякий случай одной из их главных целей становилось обязательное разоружение всей русской армии.
Союзное командование придавало большое значение и пропаганде. Им последовательно проводилась политика убеждения отдельных чинов Русской армии относительно переезда в иные, желательно далекие страны с непривычным для большинства русских климатом. Следующим, по замыслу союзников, шагом стало бы окончательное вытеснение остатков армии и беженцев со стратегических галлиполийских территорий. С весны 1921 года французское правительство усилило свой нажим на Врангеля с целью повлиять на Главнокомандующего распустить армию. Сам Врангель находился почти что под домашним арестом на своей яхте «Лукулл»: союзническое командование, как могло, препятствовало его частым появлениям в лагерях, визитам к соотечественникам, находившимся в Константинополе на излечении, казакам и войскам. Под предлогом обеспечения личной безопасности Главнокомандующего для любого мало-мальски значимого визита французскими офицерами требовалась санкция высшего французского командования. На «Лукулле» Врангель принимал приехавших с визитом представителей эмиграции, там же им обсуждались вопросы издания русских газет и, в особенности, «Русской мысли», издание которой было принято возобновить именно за границей, отдав газету под редакторское попечение П.Б. Струве. На яхте бывали сам П.Б.Струве, В.В. Шульгин, Н.Н. Чебышев, курирующий бюро русской прессы в Константинополе. Гостем Главнокомандующего бывал иногда и майор Такахаси — представитель единственной страны, оставившей к 1921 году при штабе Врангеля своего представителя, — Японии. «У Врангеля было редкое соединение: он импонировал и в то же время привлекал к себе сердца. И в сношениях с людьми не упускал никогда русского интереса, во время беседы ли с американским адмиралом, или с маленьким беженцем, явившемуся к нему с просьбой. Под теплой оболочкой личного обаяния он хранил холодный расчет государственного человека, соотносящего свои поступки с будущим вверенных ему судьбой масс и далекой страны, к которой стремились его помыслы», — отмечали современники барона.
Они же утверждали, что имя Врангеля гремело от советского Петербурга до временно освободившегося от большевиков Владивостока. Из далекого Петрограда к Врангелю привозили икону с письмом прихожан, а дальневосточное национальное правительство слало ему приветственный адрес. Большевики не могли не замечать популярности их главного противника, но средств и сил для его устранения ко времени описываемых событий у них было не столь много. Требовалось время и главное — план действий, позволявший им добраться до популярного Белого вождя, по ошибке изображаемого коммунистической пропагандой крупным помещиком и землевладельцем, готовым идти до конца в борьбе за свою собственность и капиталы иностранных своих покровителей. На деле, «крупный землевладелец» коротал дни в аскетической обстановке яхты, служившей ему и домом и штабом одновременно. Его быт был куда как менее вычурен и вызывающе дорог в сопоставлении с некоторыми его соотечественниками, успевшими устроить за рубежом свою жизнь, а порой столь же нелеп и безотраден, как у многих чинов русской армии, вынужденной пребывать в типичной для азиатской обстановки антисанитарии и бедности. «Однажды я застал его (Врангеля — Авт.) в возбужденном состоянии. Он шагал по каюте и, вооружившись жестяной коробкой, бил тараканов, бегавших по облицовке красного дерева. Врангель выразил удовольствие, что живет теперь среди темных стен. Среди них он отдыхал от белесоватой внутренней окраски „Корнилова“».
Под сенью этих «темных стен» им не прекращалась работа над практическими задачами по сохранению армии, а также по выработке противодействия разлагающему влиянию, как большевистских эмиссаров, так и против деструктивной политики французского правительства, все активнее придумывающего новые способы уничтожения русской армии. Требования французской стороны к Русской армии простирались от незамедлительной сдачи всего оружия до запрещения петь русские песни в городе. «Однажды патруль сенегальцев за пение в городе арестовал двух русских офицеров, избил одного прикладами до крови и отвел арестованных во французскую комендатуру. Начальник штаба тотчас пошел к коменданту и потребовал освобождения арестованных. Комендант отказал и вызвал караул в ружье. Начальник штаба вызвал две роты юнкеров, и сенегальский караул бежал, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены, и французы перестали высылать свои патрули по Галлиполи».
Проигрывая и уступая в мелочах, французы не оставили усилий по нажиму на русскую армию по другим, более существенным поводам. Как-то командование экспедиционного корпуса потребовало в категорической форме от генерала-от-инфантерии Кутепова сдать все имеющееся в армии оружие, упомянув невзначай, что французский экспедиционный корпус намеревается провести большие учения сенегальцев при поддержке с моря силами французского флота. Кутепов парировал: «Какое совпадение! У меня на этот день тоже назначены маневры в полном боевом снаряжении!» Осознав, что оружие у русских может быть отнято лишь силой, союзники решили действовать иначе. В лагерях стали попадаться официальные объявления французского командования о том, что армии генерала Врангеля больше не существует и что ни сам главнокомандующий, ни назначенные им начальники более не имеют полномочий отдавать приказания. Все чины русской армии объявлялись беженцами, подчиненными французскому коменданту Галлиполи. Лиц, выразивших желание покинуть армию, и ее лагерь в Галлиполи, французы перемещали в создаваемый лагерь беженцев, откуда те могли либо вернуться в Советскую Россию, либо уехать в Бразилию и другие дальние страны. Для увеличения числа «падших духом» солдат и офицеров армии Врангеля, французами был сокращен продовольственный паек, выдаваемый ее чинам, но, несмотря на это, количество желающих стать «беженцами» оставалось незначительным. Наряду с этими мерами, командование французского корпуса проводило активную вербовку русских добровольцев в Иностранный легион, но любезно предоставляемая возможность погибнуть в африканских пустынях за расплывчатые интересы безликого французского правительства прельщала далеко не многих. Главным препятствием на пути разрушения армии французы справедливо считали самого Петра Николаевича Врангеля. Барон успешно отражал нападки и противостоял союзническому давлению, потому что всегда мог опереться на стойкость своей армии. «Его позиция была тем более сильна, что его требования и чувства разделялись тысячами, продолжавшими повиноваться ему как командиру».
И когда по армии поползли первые слухи о том, что Врангель, находившийся в Константинополе, может быть подвержен аресту французскими властями, союзническая администрация тут же услышала в ответ, что «…русские полки двинутся на Константинополь в случае насилия над Главнокомандующим».
Новый военный комендант Галлиполи, назначенный французским командованием подполковник Томассен, прибывший на смену прежнему — Вейлеру, нанес визит временно исполняющему обязанности командира 1-го корпуса генерал-лейтенанту Владимиру Константиновичу Витковскому, чтобы передать русскому командованию следующие новости. В сущности, они мало, чем отличались от уже озвученных французской стороной ранее замечаний, касающихся армии в целом. Томассен повторил Витковскому тезисы об изменении статуса русских частей, о том, что считающаяся теперь беженцами армия не может иметь никаких начальников, и что вся беженская масса подчиняется теперь только ему, как французскому коменданту. Спокойное возражение генерала Витковского о том, что армия не только не является фикцией, но и сможет постоять за себя, взволновало французского коменданта, ответившего Витковскому, что предпримет ряд мер. Данные меры, добавил Томассен, будут направлены на то, чтобы пожелания французского Оккупационного командования исполнялись в полном соответствии с требованиями коменданта. Генерал, отказывающийся выполнять законные требования командования, по заверению Томассена, будет доставлен в Константинополь, что недвусмысленно намекало на арест Витковского.
Когда Владимир Константинович вместе с сопровождавшим его полковником Комаровым прибыли в штаб своего корпуса, они не замедлили отдать несколько распоряжений, необходимых на случай объявления военной тревоги, а также при необходимости занятия ключевых точек в городе, включая телеграф. Стоявший на внешнем рейде броненосец «Георгий Победоносец» получил секретное сообщение Витковского о возможном предстоящем таране расположившейся на рейде неподалеку французской канонерской лодки. Лодка эта была хорошо видна с берега. Ее таран мог оказаться необходимым для того, чтобы вместе с ее крушением лишить французов возможности связаться по радио с основными силами и вызвать подкрепление. Между генералом Витковским и командиром «Георгия Победоносца» было условлено, что таран произойдет после получения особого сигнала, которые русские моряки получат с берега. Французский комендант в свою очередь отдал приказ об установке колючей проволоки по периметру сенегальского гарнизона. Холодное противостояние сторон продолжилось до православного Рождества Христова. Во время богослужения в греческом соборе к Владимиру Константиновичу подошел комендант Томассен и чины его штаба, просившие его принять поздравления по случаю православного праздника. Подобный жест французов показывал, что инцидент между сторонами считался исчерпанным. Тем самым признавалась решимость и сила русских войск. Главнокомандующий в письме на имя генерала Витковского благодарил его за проявленную выдержку и выражал поддержку действиям временно исполняющего обязанности командира корпуса. Генерал Кутепов, как только вернулся в строй после болезни, также выразил свое удовлетворение поведением Витковского. Однако и позже французы не оставляли попыток выдавить русскую армию иными, теперь уже экономическими способами. На встречах с русским командованием французские представители горестно сетовали на то, что изнуренная войной Франция не может бесконечно помогать русской армии, на питание которой ежемесячно французским командованием расходуется 41 млн. франков, что превосходит гарантированное возмещение французских расходов русскими, стоимость которого не превышает тридцати миллионов. По отчетным ведомостям французского интендантства, масштабы расходов на русскую армию не превышали 1 млн. 700 тыс. франков в месяц. Имущество, отобранное французскими властями у прибывших на чужбину русских войск, равнялось 133 с половиной миллионов франков. За период с 15 ноября 1920 года по 1 мая 1921 года французами было израсходовано лишь 44 млн. франков, а остаточный баланс средств русской армии, находившихся в руках у французов, составлял 105 млн. франков. Однако это не особенно смущало французские политические круги. На официальных встречах они продолжали сетовать на непомерные расходы по содержанию своих русских союзников. Русскому командованию становилось все более ясным, что так продолжаться больше не может, что со временем французами будет непременно найдено еще какое-нибудь средства давления или шантажа командования русской армии, не исключая даже возможных попыток физического устранения лиц, стоявших во главе Русской армии. Что оставалось делать?
Будучи человеком решительным и энергичным по природе своей, Александр Павлович Кутепов, в беседах с с начальником штаба генерал-майором Борисом Александровичем Штейфоном и Владимиром Константиновичем Витковским, нередко поднимал вопрос о том, какие действия могут быть ими предприняты в случае, если в один прекрасный день французы полностью прекратят выдачу продовольствия армии.
По мнению собеседников Кутепова, одним из достойных выходов мог стать увод Русской армии из Галлиполи, однако эвакуации, подобной крымской, могло бы и не получиться: отсутствовал необходимый тоннаж. Оставалась возможность ухода походным порядком. Но направление этого исхода не представлялось тогда обсуждающим сторонам еще вполне ясным. Кутепов предложил совершить отвлекающий маневр. Заявить французам о намерении командования двинуть корпус пешим порядком в Болгарию, однако, достигнув константинопольской параллели, повернуть на восток и форсированным маршем овладеть Чаталджинской позицией, а затем войти в Константинополь, охраняемый колониальными, а, следовательно, не слишком подготовленными войсками. Марш-бросок на Константинополь мог стать демонстрацией всему миру русской силы, вынужденно прозябающей в безлюдье Галлиполи, и подвигнуть руководство европейских держав пересмотреть дальнейшую судьбу позабытой армии. Детальная разработка плана была поручена Кутеповым генералу Штейфону, занявшегося тщательной рекогносцировкой местности и сбором статистических данных, необходимых для учета при предстоящем походе. Штейфону удалось наладить связи с греками, являвшимися юридическими и фактическими хозяевами положения на полуострове и сочувствовавшими тайному плану русского командования, в некоторые детали которого посвятил их Борис Александрович Штейфон. Им были также предприняты меры по соблюдению секретности в отношении разрабатываемой русскими операции для сокрытия истинных намерений от вездесущих французских контрразведчиков. На секретных переговорах с греческой стороной, между представителями русского командования и греческой администрацией было условлено, что греческие военные власти окажут полное содействие для выхода русских войск из Галлиполи. Для подготовки к внезапному выступлению и тренировке войск, Кутепов предложил использование «ночных тревог», перед проведением которых войскам будет необходимо разъяснить о необходимости быть готовыми к выступлению походным порядком в условленный день и час. Проведение частых ночных тревог русским командованием объяснялось французам как необходимость постоянной подготовки личного состава для дальнего похода в виду отсутствия необходимого корабельного тоннажа для отправки частей морем. Стараниями русских генералов союзники были почти уверены в том, что выход Русской армии в Сербию или Болгарию может быть осуществлен лишь походным порядком. Первые же «тревоги», поднявшие в первую же ночь на ноги весь французский колониальный гарнизон изрядно напугали военную администрацию союзников. В ответ на их запросы, Кутепов неизменно отвечал, что «тревоги» вызваны все той же потребностью: готовить корпус к уходу с территории лагеря. Для него было совершенно очевидным, что в основе постоянно оказываемого нажима на Русскую армию лежал расчет уничтожить русскую национальную вооруженную силу как таковую, сделав это по возможности наиболее «естественным способом». Конечно, публичное отбытие русских перед лицом грозящего армии голода, могло отозваться и для самой Франции крупным европейским скандалом. Сознавая последствия, в качестве попытки сгладить острую ситуацию, французская администрация предприняла усилия убедить русских в невозможности выхода из Галлиполи «походным порядком». «Дабы показать, как ими надежно закрыт выход из Галлиполи, на миноносец был приглашен присутствовать на маневрах генерал Карцов, бывший в роли переводчика при генерале Кутепове. Получив от последнего указания, генерал Карцов обратил особое внимание на действительность стрельбы по перешейку (Булаирскому — Авт.) и установил совершенно точно, что благодаря топографии местности, снаряды миноносца или перелетали дорогу, или попадали в гряду, прикрывавшую дорогу с моря».
Тем самым, благодаря оплошности французов, невольно открыв русским невозможность удачного обстрела уходящего походным порядком корпуса со стороны моря. Таким образом, русским командованием были получены окончательные сведения. Они явились весьма важным дополнением для всестороннего учета развития ситуации, в случае попыток французов остановить уход русских войск с моря.
Штейфон был секретно командирован в Константинополь для секретного доклада Главнокомандующему о деталях разработанной операции. Выслушав начальника штаба Кутепова, Врангель согласился с предложенным планом и в общих чертах одобрил план операции, поблагодарив Штейфона за проведенную подготовительную работу. Через посредство Штейфона, Врангель предоставил Кутепову свое одобрение на осуществление этого смелого шага. Теперь перед Кутеповым стоял вопрос, связанный с непосредственными исполнителями этого беспрецедентного плана марш-броска, призванными воплотить его в жизнь. По замыслу командующего и его начальника штаба, русские части внезапным ночным ударом окружали и разоружали расположенный за городом сенегальский батальон. По выполнению этой задачи, отряд, разоруживший сенегальцев, мог бы выступить в качестве авангарда, отправившись по направлению к Чаталджинским позициям. Эти позиции оставались последним препятствием для форсированного марша на Константинополь. Следом за авангардом должны были двигаться основные силы Русской армии. Им отводилась роль основной поддержки авангарда, которая серией энергичных ударов позволит армии двигаться безо всякой остановки к намеченному пункту назначения. Отряд, на который командованием возлагались арьергардные задачи, должен был изолировать французские колониальные войска в городе, прервать их связь с миноносцем на рейде и тем самым лишить их возможности снестись с основными силами в Константинополе. Кроме того, на арьергард возлагались задачи по захвату и вывозу интендантских, артиллерийских и прочих запасов, необходимых Русской армии в ходе ее марша на Константинополь, а в случае прибытия помощи или высадки десанта для удержания позиций. Это было необходимо для того, чтобы дать возможность основным силам корпуса проложить свой марш на турецкую столицу. Кутепов посчитал, что с теми задачами, которые возлагались на авангард, могут прекрасно справиться дроздовские части под командованием генерал-майора Антона Васильевича Туркула — давнего своего боевого соратника. Главными силами, по замыслу командира корпуса, должен был командовать бесстрашный Владимир Константинович Витковский, получивший под свое начало одну пехотную и одну кавалерийскую дивизии, некоторые вспомогательные части и военно-медицинские учреждения. При главных частях должны были находиться и семьи чинов армии. На Бориса Александровича Штейфона возлагалась задача по командованию арьергардом, состоявшим из учащихся всех имевшихся в Русской армии юнкерских училищ: Константиновского — имевшего особые заслуги перед Белым движением и награжденного особыми знаками отличия на головных уборах, а также серебряными трубами с лентами ордена Св. Николая Чудотворца, а также Сергеевского артиллерийского, Алексеевско-Николаевского инженерного и Николаевского кавалерийского училищ.
21 июля 1921 года Александр Павлович Кутепов пригласил на секретное совещание всех назначенных руководителей колонн, а также начальника Кавалерийской дивизии Ивана Гавриловича Барбовича и начальника Сергиевского артиллерийского училища генерал- майора Николая Андреевича Казмина, чье училище располагалось в непосредственной близости к сенегальскому гарнизону, для согласования действий всех составных частей готовящегося похода. Однако Истории было угодно, чтобы этот великий план не состоялся. К концу лета 1921 года, переговоры, проводимые «Русским Советом» при участии Врангеля с парламентами Сербии и Болгарии, принесли неожиданно положительные результаты. В письмах к болгарскому царю Борису и сербскому королевичу Александру, подписанных Главнокомандующим и переданных им через посредство генерала Шатилова, тот просил балканских монархов о незамедлительном принятии «русских патриотов, взоры и сердца которых направились на братские народы и на их Державных вождей».
Сравнительно успешно прошла дипломатическая миссия Русской армии в столицах двух балканских государств. В ходе переговоров отличился начальник штаба Главнокомандующего генерал-от-кавалерии Павел Николаевич Шатилов, которому на переговорах поручалось предоставить монархам любые дополнительные сведения о состоянии армий, в случае их заинтересованности.
На фоне этого успешного переговорного процесса, сам вопрос о вооруженном захвате Константинополя, как формы протеста против бесчеловечных условий содержания русских войск, отошел на второй план и растворился в вихре иных событий.
Прибытие в Белград генерала Шатилова и казачьих атаманов Африкана Петровича Богаевского и Вячеслава Григорьевича Науменко, имело главной своей целью наладить отношения с председателем правительства королевства СХС Николой Пашичем. Предполагалось, что через него будет передано письмо, адресованное Врангелем югославскому королевичу- регенту. Далее Шатилову предписывалось нанести визиты всем министрам королевства и встретиться со всеми представителями сколь бы то значимых политических партий. Вместе с императорским посланником В.Н. Штрандтманом, Шатилов принялся наносить визиты в министерства королевства. Очень скоро оказалось, что окончательное решение по принятию партии русских эмигрантов в стране все равно остается за председателем правительства Пашичем. Прибывшие вместе с Шатиловым генералы А.С. Хрипунов и Н.Н. Львов, занялись подготовкой сербского общественного мнения, организовав курс публичных лекций, рассчитанный на широкий круг слушателей о положении Русской армии в галлиполийских лагерях. Генерал Шатилов также присутствовал на этих лекциях и выступал с докладами о положении армии и усилиях союзников по ее распылению. В своих выступлениях Шатилов особо подчеркивал необходимость сохранения армии в качестве боевого резерва, что представлялось возможным осуществить лишь в славянских странах. Участвовавший в этих лекциях атаман Богаевский приковал внимание слушателей своими живыми рассказами о бедственном положении казаков, в котором те вынужденно прибывают на Лемносе. Наконец, представители Русской армии смогли встретиться с председателем Скупщины, на встречу с которым, помимо Шатилова, отправились оба атамана, а также Львов и Хрипунов. Шатилов вручил главе парламента обращение Главнокомандующего к Скупщине и кратко обрисовал создавшееся положение вокруг Русской армии. Председатель, отвечавший Шатилову по-сербски, выразил полное понимание и сочувствие русским людям и не преминул заметить, что окончательное решение по вопросу размещения русских воинских частей все же остается в ведении всесильного Пашича. Шатилов и атаманы просили председателя парламента обсудить эти вопросы с Пашичем, но тот отделался уклончивым ответом и поспешил попрощаться с русской делегацией. Шатилов направил Пашичу просьбу о назначении ему часа приема с приложенным письмом барона Врангеля королевичу Александру, однако председатель правительства не торопился отвечать врангелевскому посланнику. Шатилов нервничал, прося императорского посланника Василия Николаевича Штрандтмана написать еще одно письмо и лично доставить его в секретариат Пашича. Письмо дошло по назначению, и Пашич неожиданно скоро отвечал на него, что примет генерала в помещении своего служебного кабинета, расположенного в коридорах Министерства иностранных дел. «Это был глубокий старик, небольшого роста, довольно плотный, с серой бородой и с добрыми, потухшими глазами… Мы разговаривали на русском языке, который Пашич понимал совсем хорошо, и на котором понятно изъяснялся… Я просил Пашича дать мне определенный ответ. Пашич этого сделать не хотел и лишь обещал сделать все возможное, чтобы оказать нам помощь в тяжелое для нас время. Однако я к нему так пристал, что он должен был дать мне обещание в ближайшее же заседание Совета министров провести вопрос о принятии на работы первой партии наших контингентов в числе 5 тысяч человек».
Председатель сербского правительства выразил Шатилову свое согласие о принятии еще нескольких человек на службу в пограничную стражу королевства, рекомендовав генералу обсудить квоты принимаемых людей с военным министром СХС Йовановичем. Что же касалось оставшихся частей, Пашич обещал подумать об этом чуть позже, когда будут определены задачи, которые могут быть поставлены перед прибывающими русскими войсками. Кроме того, при гарантиях предоставления Русской армии средств на ее содержание, Пашич дал твердое обещание Шатилову обеспечить русским приют на территории королевства. Визит генерала Шатилова к главе югославского правительства завершился на относительно положительной ноте, и днем позже уже сам военный министр королевства СХС Йованович подтвердил Шатилову свое решение о привлечении чинов Русской армии для службы в сербской пограничной страже. Шатилов дипломатично заверил министра, что для обеспечения высокого уровня службы, русское командование предоставит в его распоряжение наиболее дисциплинированные и организованные части. Военный министр определили квоту в 5–7 тысяч вакансий для русских военнослужащих, которых сможет трудоустроить военное министерство в течение лета 1921 года. На следующий день Шатилова уведомили, что спустя сутки он будет принят королевичем Александром. Генерал занялся подготовкой справки для югославского монарха о положении дел в Русской армии, составив ее в двух экземплярах, и внес необходимые редакторские исправления в сам текст документа. В назначенный час посланник Русской армии прибыл в резиденцию королевича и был принят им в гостиной. Беседа началась по-русски, однако, видя затруднения Александра поддерживать разговор на русском, Шатилов предложил ему перейти на тогдашний язык международного общения — французский, чем королевич с радостью и воспользовался. Беседа сторон прошла в деловитой и благожелательной обстановке, тон которой задавал сам Александр, бывший воспитанник русского кадетского корпуса, сочувствующий Белому движению и даже порывавшийся направить в 1918 году две-три дивизии в помощь Добровольческой армии, на что получил от штаба Деникина деликатный отказ. Вспоминая свой визит к монарху, Шатилов даже уподобил его манеру разговора той, что помнилась генералу еще со времен его собственной службы в императорской гвардии, когда ему самому доводилось беседовать с Государем императором Николаем Александровичем. «Не хватало только того ясного и бесконечно доброго взгляда, выражение которого подкупало всех, видевших Государя (Николая Второго — Авт.) впервые».
Югославский королевич обещал содействовать принятию Русской армии на территории королевства с последующим определением части прибывших на службу в пограничную стражу и выявлению других вакантных мест в государственной системе для размещения в них остальных. И, хотя это не снимало массу других вопросов, накопившихся к тому времени в Русской армии, равно как и не гарантировало прием 100 % чинов русского корпуса, Шатилов покидал резиденцию королевича с чувством облегчения и радости. Генерал пребывал в полной уверенности в том, что, наконец, возникла вполне ощутимая возможность изменить что-либо в положении армии и, возможно, даже попытаться сохранить ее в первозданном виде. Теперь можно было направляться в Софию для начала переговорного процесса с болгарским правительством. Перед отбытием в Софию, Шатилов написал письмо-обращение к бывшему императорскому посланнику в Вашингтоне Б.А. Бахметеву, призвав того выполнить свой патриотический долг и осуществить обеспечение средствами весь ход переезда и пребывания на первых порах в королевстве СХС частей русской армии, вынужденно запертой союзниками в Галлиполи. Через некоторое время посол Бахметев письменно отвечал Шатилову, через посредство своего коллеги в Белграде Штрандтмана, что сделает все возможное для финансирования переезда и пребывания частей русской армии в Сербии. Путь «дипломатической миссии» Русской армии лежал в столицу Болгарии. По приезде Шатилова в Софию, генерала предупредили о возможных пробуксовках переговорного процесса из-за болезни председателя болгарского правительства А. Стамболийского. В связи с этим, переговоры русской делегации начались на уровне второстепенных правительственных чиновников. Шатилов попросил аудиенции болгарского царя Бориса, не возлагая особых надежд на результат встречи. По мнению людей, хорошо знавших обстановку, царь находился под сильным влиянием своего премьера, воздействовавшего на него напором, состоявшим из грубости и хитрости. Полномочия Стамболийского были тем более велики, что страной управляло партийное правительство, а председателем земледельческой партии, правившей Болгарией, в то время как раз и был Стамболийский. Доступа к премьеру у Шатилова пока не находилось, но, к удивлению, генерал обнаружил среди своих неожиданных сторонников болгарского епископа Стефана, и другого большого друга России и дуайена дипломатического корпуса при дворе царя Бориса, французского посланника русофила Жоржа Пико. Последний, как оказалось, обладал исключительным влиянием на болгарское правительство. В числе лиц, первоначально сочувствующих Русской армии оказался и начальник штаба болгарской армии генерал Топалджиков. Русский императорский посланник в Болгарии Петряев также стремился помочь генералу Шатилову в успешном осуществлении его миссии, стараясь помочь, чем мог. Его усилиями была организована аудиенция у болгарского монарха. Борис принял генерала Шатилова и сопровождавшего его генерала Валентинова и посвятил им около получаса монаршего времени. В течение приема он искренне недоумевал по поводу французской политики распыления Русской армии и обещал генералам оказать посильную помощь в пределах его конституционных прав. Иными словами, Борис мог обещать лишь то, с чем мог бы согласиться его премьер Стамболийский. «Говорили мы с царем по-русски, частью по-французски. Он извинился, что плохо говорит по-русски, и ссылался на недостаток практики. Впечатление на нас он произвел необычайно симпатичное… Выходя от него, я ясно почувствовал, что нами исполнен акт вежливости, который ни на шаг не продвинет наше дело».
И все же, в результате переговоров, проведенных ранее с полковником Топалджиковым и министром общественных работ, Шатилов условился с ними о приеме нескольких тысяч человек для направления их на работы по исправлению болгарских шоссейных дорог. Этот вопрос Шатилов просил вынести на рассмотрение ближайшего совещания Совета министров Болгарии, которое должно было состояться сразу же после выздоровления Стамболийского. Затем «дипломатический представитель» Русской армии отбыл назад, в Константинополь для обстоятельного доклада Врангелю. Накануне своей поездки на Балканы, Шатилов поручил своему заместителю генерал-лейтенанту Павлу Алексеевичу Кусонскому проработать возможности обсуждения о приеме русских частей в Греции, Венгрии и Чехословакии на условиях определения чинов армии на какие-либо общественно-полезные работы. Военный представитель в Будапеште, весьма активный полковник Алексей Александрович фон Лампе так и не смог договориться с венграми о приемлемых условиях принятия чинов Русской армии. Генерал Леонтьев в Праге, не проявив никакой активности вообще, тем более не смог обсудить подобную возможность с чехословацкими уполномоченными лицами. Представителям Русской армии пришлось самим искать выходы на делегацию членов пражской Особой комиссии, приехавших в Константинополь для приглашения нескольких тысяч беженцев на сельскохозяйственные работы в Чехословакию. Греческая военная миссия сама обратилась к казачьему генерал-лейтенанту Александру Петровичу Фицхелатурову с просьбой предоставления 3–4 тысяч человек на службу в греческую пограничную стражу. В плавучем штабе Главнокомандующего на «Лукулле» не оставляли и мысли о привлечении казаков — уроженцев Сибири — к борьбе с большевиками, путем отправки их на Дальний Восток. Однако вопрос доставки добровольцев по-прежнему стоял очень остро: французы не могли предоставить свободных транспортов, российское общество пароходства и торговли не могло предоставить помощи, ибо давно уже находилось в состоянии упадка. Несмотря на большой поток желающих биться с большевизмом на Дальнем Востоке, эту идею пришлось отложить, так как материальных возможностей для ее осуществления у Русской армии на тот момент не имелось. Тем временем процесс приема Балканскими странами чинов армии набирал силу. Через сербского дипломатического представителя в Константинополе штаб Врангеля получил подтверждение о разрешении прибыть на работы в Сербию отрядов в 3500 и 1500 человек. Генерал Е.К. Миллер, обосновавшийся в Париже, доносил Врангелю об ассигновании требуемых средств Б.А. Бахметьевым в размере 400 тысяч долларов САСШ на нужды, связанные с переездом армии в Балканские страны. Очень скоро последовало сообщение генерала Вязьмитинова из Болгарии о готовности принять 1000 человек на различные работы в Бургас. 22 мая 1921 года состоялась первая пробная отправка части русских войск в Сербию и Болгарию. Следом за этим сербское правительство затребовало еще полторы тысячи человек для работы по сбору военной добычи, брошенной немцами и болгарами на Салоникском фронте. В Сербию отправлялось 5000 чинов корпуса. «За исключением 400 человек Конвоя Главнокомандующего, все эти 5000 должны были, по приказанию генерала Врангеля, грузиться с Лемноса. Для этого были предназначены гвардейские казаки (Лейб-гвардии Казачий дивизион и Лейб-гвардии Атаманский), Кубанская дивизия и Донской технический полк… Гвардейские казаки и Конвой Главнокомандующего составляли особый Гвардейский казачий отряд, во главе которого был поставлен полковник Упорников. Для командования Кубанской казачьей дивизией был назначен генерал Фостиков».
Болгария приняла изначально 2000 казаков из бригады генерал-лейтенанта Адриана Григорьевича Гусельщикова, но когда речь заходила о больших количествах, то в качестве основного условия болгарской стороны выдвигалось требование содержания переезжающих за счет Русской армии. Шатилов, по согласованию с Главнокомандующим, обещал болгарским властям перечислить через дипломатического представителя Петряева 300 тыс. долларов. «Наш посланник Петряев не принадлежал к дипломатическому корпусу, а состоял до революции консулом. Но, несмотря на это, он завоевал исключительное положение как среди дипломатов других стран, так и среди болгарских властей. Человек это был общительный, очень умный и большой знаток болгарской психологии».
С направлением чинов Русской армии на службу в болгарскую армию, Шатилову очень помогал генерал-лейтенант Василий Ефимович Вязьмитинов, успевший в краткие сроки освоить болгарский язык и поддерживавший тесные рабочие отношения с начальником штаба болгарской армии Толпиджиковым. По мнению знавших его русских генералов, «…это был глубоко образованный человек. Очень спокойный, крайне симпатичный». Часть штаба генерала Шатилова, откомандированного Врангелем в Сербию, в местечко Сремски Карловцы, возглавлялась генералом Архангельским, в прошлом дежурным генералом Деникина и Врангеля. Оттуда путь Шатилова лежал в Париж, где вместе с военным представителем барона Врангеля Евгением Карловичем Миллером, известным Павлу Николаевичу еще по Великой войне, генералы посетили у М.Н. Гирса, главы бывшего Императорского дипломатического корпуса. Будучи масоном высокого градуса посвящения, Гирс не мог не поддерживать генеральной линии своего общества. А оно стояло на позиции необходимости уничтожения русских национальных формирований. «В разговорах с ним чувствовалось желание ликвидации военной организации, что, прежде всего, по его понятию, должно было бы облегчить наше расселение».
Посетители Гирса, слабо разбиравшиеся в тайных организациях, едва ли ясно представляли роль своего собеседника в мировой масонской иерархии. Оба генерала — Шатилов и Миллер отнесли высказанное дипломатом мнение лишь на счет его неосведомленности в армейских делах. В качестве альтернативы, визитеры нанесли визит русскому посланнику во Франции Маклакову, а затем отправились в штаб французского маршала Фоша. Во время описываемых событий Фошу еще были подчинены все войска, остававшиеся после Великой войны вне территории Франции. Там Шатилов и Миллер были приняты начальником штаба маршала генералом Вейганом. «Результат от этого визига все же сказался, и вопрос о сохранении пайка и ликвидации довольствия в лагерях фактически не осуществился». После двух незначительных встреч в Париже с Кривошеиным и Гучковым, возлагавшим большие надежды на правительство братьев Меркуловых на Дальнем Востоке, Шатилов отбыл назад на Балканы. Вопрос, который надлежало продумать после того, как часть армии будет перевезена из Турции, — как сохранить военную организацию, воссозданию которой усердно противились французы и англичане. Через своих посланников в Балканских странах, они старались повлиять на решения балканских правительств. И, хотя никакой непосредственной опасности русские части, переехавшие из Галлиполи, для англичан и французов не представляли, «французы действовали в желании поддержать авторитет Константинопольского штаба, англичане же, вероятно по установившейся традиции, не допускали расширения русского влияния на Балканах». Сам перевоз частей Русской армии осложнялся и довольно строгими требованиями от принимающей стороны. Так, например, болгарское правительство, несмотря на получаемую плату за пребывание русских на своей территории, выдвинуло требования о приеме только тех частей, которые имеют полную воинскую организацию и за дисциплинированность которых ручается Главнокомандование. Сербия не выдвигала строгих требований, так как первая партия русских воинов была направлена на довольно непривлекательную работу по расчистке полей после боев и сбору брошенного имущества и вооружения. Сербы также не препятствовали ношению русскими своей военной формы, а устав сербской пограничной стражи не подразумевал каких-то особых требований по организации русских частей, входящих в нее ротами (четами — Авт.) и иногда более крупными соединениями. Сербские власти также разрешили русским офицерам ношение личного оружия. В Париже генерал Миллер получил известия об ассигновании дополнительно 200 тыс. долларов САСШ и 1 млн. франков на обустройство жизни и быта русских частей в Балканских странах. Штаб Главнокомандующего состоял в переписке с военными представителями в европейских странах — фон Лампе и Леонтьевым, однако результатом их «титанических» усилий явилось решение Чехословакии принять 1000 человек и Венгрией еще 200. Заботу о больных и раненных Русской армии, по рекомендации небезызвестного посла Гирса в Париже, Главнокомандование передало Международному Красному Кресту. Это позволило открыть его отделения и в тех Балканских странах, где размещались лечебные учреждения, в которых находились на излечении раненые солдаты и офицеры Русской армии. В августе 1921 года королевство СХС снова разрешило принять у себя 3000 человек для «общественных работ» по проведению новых железнодорожных линий. Следом за этим Болгария проявила неожиданно щедрый жест, пригласив для проживания 7000 человек. 6000 человек прибыли в Болгарию из Галлиполи, за которыми последовала 1000 человек с острова Лемнос. С ними прибывали штаб генерала Витковского и штаб Донского корпуса во главе с генерал-лейтенантом Сергеем Федоровичем Абрамовым. Кавалерийская дивизия во главе со своим начальником Иваном Гавриловичем Барбовичем поступала на службу в пограничную стражу СХС королевства. Постепенно, к концу сентября 1921 года, согласно плану, большая часть Русской армии со своими штабами покинула турецкие берега, а 15 октября 1921 года около 5 часов дня яхта Главнокомандующего «Лукулл» была протаранена пароходом «Адрия», шедшим из Батуми (!) под итальянским флагом. «Адрия» врезалась в правый борт яхты и разрезала ее пополам. От страшного удара небольшая яхта «Лукулл» стала быстро погружаться в воду и затонула в течение двух минут. Выдержка и спокойное поведение Конвоя Главнокомандующего и экипажа яхты дало возможность погрузить в шлюпки находившихся на ней людей и доставить их на берег. За час до происшествия сам барон Врангель и командир яхты отбыли на берег. Все морские офицеры и оставшиеся на яхте матросы до момента погружения оставались на палубе и только, видя неотвратимость ее потопления, бросились за борт и были подобраны подоспевшими катерами и лодочниками. Вместе с яхтой ушел в морскую пучину дежурный офицер мичман Сапунов, матрос Ефим Аршинов и корабельный повар Краса, орудовавший в момент удара «Адрии» на камбузе и не успевший выбраться из-под завалов, образовавшихся при столкновении. Удар «Адрии» пришелся в среднюю часть яхты и вихрем прошел через кабинет и спальню Главнокомандующего. Вместе с «Лукуллом» ушли на дно документы Врангеля, и погибло все его личное имущество. Никаких мер для спасения людей «Адрия» не принимала: не было спущено ни одной шлюпки, не были брошены концы или спасательные круги… Спустя год, один из русских эмигрантских авторов, проживавший в то время в Германии, поведал своему знакомому одну историю, отчасти проливавшую свет на происшествие, случившееся на европейском побережье Босфора 15 октября 1921 года. «С ноября 1922 года X. жил в Саарове под Берлином. Там же в санатории отдыхал Максим Горький, находившийся в ту пору в полном отчуждении от большевиков. Однажды Горький сказал X. про Елену Феррари:
— Вы с ней поосторожнее. Она на большевичков работает. Служила у них в контрразведке. Темная птица. Она в Константинополе протаранила белогвардейскую яхту».
Многие пассажиры «Адрии» вспоминали впоследствии, что незадолго до отбытия яхты из порта Батуми, по городу ходили слухи о приезде из центра нового состава городской Чрезвычайной комиссии. Вполне вероятно, что некоторые ее сотрудники оказались на «Адрии» и с нее управляли всей операцией по затоплению яхты, подвергнув опасности жизни невинных людей. Одной из сотрудниц ЧК была, по всей вероятности, некая Елена Феррари, дамочка, подвизавшаяся в берлинских окололитературных кругах начала 1920-х годов прошлого столетия. Подобная многим своим современницам, всю свою жизнь балансировавшим между советскими органами госбезопасности и литературными салонами, Елена Феррари курсировала между двумя столицами, стремилась к расширению своих знакомств в литературной среде и где-то даже проговорилась о своих сомнительных заслугах. Далее ее следы теряются. Вероятно, что советская госбезопасность поняла пагубность ее привычки делиться служебными делами давно минувших дней даже спустя многие годы, и… Елена Феррари исчезла, как и многие, ей подобные, поглощенная водоворотом Гулага.
«Слова Горького я счел долгом закрепить здесь для истории, куда отошел и Врангель, и данный ему большевиками под итальянским флагом морской бой, которым, как оказывается, управляла советская футуристка с девятью пальцами!»
Барон Врангель расценил происшествие со штабной яхтой, как вызов, брошенный ему из далекого коммунистического логова. Расстроенный Главнокомандующий переехал в здание русского посольства в Константинополе. Союзники начали проводить расследование обстоятельств гибели «Лукулла», а русская пресса выразила надежду на то, что когда-нибудь следствие прольет хоть какой-нибудь свет на происшествие. Их надеждам не удалось сбыться. Не дал особенных комментариев и русский военно-морской следователь, участвовавший в работе следственной союзной комиссии. Вскоре прием остатков частей Русской армии продолжился, и Главнокомандующий стал перед выбором страны своего пребывания. Нахождение частей армии в двух государствах и различные условия существования рассеянных по балканским странам групп заставили Врангеля провести реорганизацию работы его штаба. Подобная раздвоенность штаба давала возможность Главнокомандующему при ожидавшихся его переездах из страны в страну сохранять при себе стратегический орган в виде представительства своего штаба. «Местом своего постоянного пребывания генерал Врангель наметил Королевство СХС, предполагая выезжать в Болгарию только для посещения войск».
Председатель Скупщины тут же счел своим долгом добавить ложку сербского дегтя в бочку меда «давних дружеских отношений двух славянских народов»: «Генерал Врангель будет нашим высоким гостем, но признать его Главнокомандующим мы не можем!» — заявил во всеуслышанье Пашич. В ноябре 1921 года генерал Шатилов написал Гирсу в Париж, что к концу 1921 года в Болгарии будет сосредоточено 17300 чинов Русской армии, а в королевстве СХС — 9700 человек, к которым добавится еще 2500 тысячи с начала нового 1922 года. Вместе с армией в королевство СХС были перевезены три кадетских корпуса и два женских института, которые командованию удалось устроить на государственную дотацию королевства. Часть войск, не получивших возможности служить, как тех их соратники, что были приняты на службу в пограничную стражу, содержалась на средства, ассигнованные Бахметевым. Первоначально их количество в королевстве достигло нескольких тысяч человек, но командование старалось подыскать им подходящую работу и со временем их количество уменьшилось. И пусть был горек чужой хлеб и круты чужие лестницы, по единодушному признанию современников «..армия ушла из лагерей с чувством наступающего избавления от моральных невзгод и материальных лишений. Будущее давало надежду на лучшие материальные условия, и состоявшиеся перевозки вносили моральное удовлетворение одержанного успеха в борьбе за свое сохранение. С прибытием в славянские страны части армии, закаленные суровыми испытаниями, вступили в новую фазу жизни и борьбы за свое существование». Задача по переселению русских частей на Балканы была полностью выполнена их Главнокомандованием. Раздробленная на мелкие подразделения в нескольких странах, армия продолжала свое существование, а ее формальные лидеры перешли скорее в категорию лидеров духовных, разделяя с ней горький хлеб изгнания. Нельзя сказать, что произошедшая с армией перемена обрадовала ее французских и английских союзников, раздосадованных военным усилением балканских стран. То, что не получилось полного распыления русских частей, по-прежнему тревожило советскую ЧК-ОГПУ, а главное — были живы и деятельны военные руководители армии, готовые к новым походам. Дипломатическому представителю сообщества бывших императорских посланников за границей Гирсу не удалось финансово задушить армию под предлогом охраны материальных ценностей империи до появления нового законного правительства, и это заставляло искать новые формы окончательной ассимиляции и дезорганизации Русской Национальной армии уже в новых странах. С достоинством вышедшая из галлиполийских злоключений, армия неизбежно двигалась к новым, еще более изощренным и скрытым. Ее противники, несмотря на идеологические различия, были даже готовы к временному объединению с тем только, чтобы от дееспособной армии генерала Врангеля оставалось вскоре лишь одно воспоминание.
Дальше: ГЛАВА ВТОРАЯ. ПУТИ РУССКОЙ АРМИИ НА БАЛКАНАХ, В АФРИКЕ И СССР. 1920-е ГОДЫ