ЧАСТЬ ПЯТАЯ
О могуществе разума или о человеческой свободе

Наконец я перехожу к другой части этики, которая трактует о способе или пути, ведущем к свободе. В ней, соответственно, я буду говорить о силе разума, показывая, что в состоянии сделать разум против аффектов, и затем, что такое свобода души или блаженство; из этого мы увидим, насколько мудрый человек лучше невежды. Каким же образом или каким путем нужно совершенствовать ум и какое искусство нужно прилагать к заботе о теле, чтобы оно могло надлежащим образом совершать свои отправления, – это сюда не относится: последним занимается медицина, а первым логика. Итак, здесь, как я сказал, я буду говорить только о силе души или разума и прежде всего покажу, какую власть он имеет против аффектов в деле их обуздания и умерения. Что мы не имеем над ними безусловной власти, – это мы уже доказали выше. Но стоики думали, что аффекты вполне зависят от нашей воли, и что мы безусловно можем управлять ими. Однако же, побуждаемые противоречащим им опытом, а не своими принципами, они должны были сознаться, что для сдерживания и умерения страстей требуется немалое упражнение и усилие. Кто-то пытался доказать это примером двух собак, и притом (если я хорошо помню) одной домашней собаки, а другой охотничьей, именно, что ему посредством упражнения удалось достигнуть того, что домашняя собака приучилась к охоте, а охотничья, напротив, отучилась преследовать зайцев. Этому мнению немало способствовал и Декарт. Именно он утверждал, что дух или душа соединены плавным образом с известной частью головного мозга, т. е. с железкой, называемой pinealis, посредством которой душа ощущает все движения, совершающиеся в теле, и внешние предметы, и которую душа может разнообразно приводить в движение одним тем, чего желает. Он утверждал, что эта железа таким образом привешена в средине головного мозга, что она может двигаться от малейшего движения животных духов. Затем, он утверждал, что эта железа привешивается в мозгу столькими различными способами, сколькими способами ударяют в нее животные духи, и что, кроме того, на ней запечатлевается столько различных следов, сколько различных внешних предметов наталкивают на нее животных духов. Отсюда происходит, что если железа впоследствии от действия различным образом движущей ее воли души примет то или другое положение, какое она уже имела прежде от действия таким или другим образом двигавшихся духов, тогда сама железа будет толкать и определять животных духов таким же образом, каким они были отталкиваемы прежде вследствие подобного положения желез. Кроме того, он утверждал, что каждое желание души по природе соединено с каким-нибудь известным движением железы. Например, если кто-нибудь имеет желание смотреть на отдаленный предмет, то это желание производит то, что зрачок расширяется; но если он подумает о расширении зрачка, то ни к чему не поведет то, что он имеет такое желание, потому что природа соединила движение железы, служащее для того, чтобы толкать духов к зрительному нерву таким способом, который соответствует сужению или расширению зрачка, не с желанием расширять или суживать его, но только с желанием смотреть на отдаленные или близкие предметы. Наконец, он утверждал, что хотя каждое движение этой железки, по– видимому, связано по природе с каждой из наших мыслей с самого начала нашей жизни, однако же привычкой можно соединить их с другими, что он старается доказать относительно страстей души в стат. 50 части 1. Из этого он выводит заключение, что нет столь слабой души, которая при правильном руководстве не могла бы приобрести неограниченной власти над своими страстями. Ибо, по его определению, страсти суть восприятия, ощущения или движения души, которые специально относятся к ней и которые возбуждаются, сохраняются и усиливаются каким-нибудь движением духов. См. Декарта «Страсти души», ч. 1 ст. 27. Но так как с каждым желанием воли мы можем связать всякое движение железы, а следовательно и духов, то и определение воли находится вполне в нашей власти. Поэтому если мы определим нашу волю известными и твердыми решениями, сообразно с которыми мы желаем направлять наши действия, и с этими решениями соединим движения страстей, какие мы желаем иметь, то этим приобретем неограниченную власть над нашими страстями. Таково мнение этого знаменитого человека (насколько можно понять из его слов), и если бы оно было менее остроумно, то я едва поверил бы, что оно высказано таким человеком. Я поистине не могу достаточно надивиться тому, что философ, решившийся выводить все только из принципов, которые ясны сами по себе, и утверждать только то, что он понимает ясно и отчетливо, и который так часто порицал схоластиков за то, что они хотели объяснять темные вещи темными качествами, высказывает гипотезу, которая темнее, чем всякое темное качество. Я спрашиваю: что он разумеет под соединением души с телом? Какое же, говорю я, ясное и отчетливое понятие он имеет о мышлении, которое теснейше связано с какой-то частичкой количества? Я желал бы, чтобы он объяснил это соединение его ближайшей причиной. Но он представлял себе душу до такой степени отличной от тела, что не мог указать никакой особенной причины ни этого соединения, ни самой души, но ему было необходимо прибегнуть к причине всей вселенной, т. е. к Богу. Далее, я очень желал бы знать, какую степень движения может сообщить душа этой (pinealis) железе и с какой силой может держать ее привешенной? Ибо я не знаю, что медленнее или скорее движет эту железу – душа или животные духи, и не могут ли движения страстей, которые мы тесно связали с твердыми решениями, снова отделиться от них через действия телесных причин; от этого могло бы произойти, что хотя бы душа и твердо решилась идти навстречу опасности и с этим решением соединила бы движение смелости, но при виде опасности железа пришла бы в такое положение, что душа могла бы помышлять только о бегстве. И действительно, коль скоро нет никакого отношения между желанием и движением, то не может быть никакого сравнения между властью души и тела или силами; и, следовательно, силы последнего не могут определяться силами первой. К этому нужно прибавить, что эта железа не так помещена в середине мозга, чтобы могла так легко и столь разнообразно двигаться в разные стороны, и что не все нервы доходят до полостей головного мозга. Наконец, я здесь опускаю все то, что он утверждает о воле и ее свободе, так как ложность этого я достаточно ясно показал выше. Таким образом, так как сила души, как я показал выше, определяется одним только пониманием средства против аффектов, которые, я думаю, испытывали все люди, но не тщательно наблюдали и не отчетливо видели их, мы определим одним познанием души и выведем из него все, что относится к ее блаженству.