ЯКОВЛЕВ САВВА АНДРЕЕВИЧ

Один из самых известных скандалистов и пьяниц Российской империи XIX века Савва Андреевич Яковлев был назван в честь своего предка, основателя рода Яковлевых. Конечно, на него традиционно возлагались надежды относительно приумножения богатств и влияния семьи, однако жизнь распорядилась иначе. Злая ирония судьбы заключалась в том, что в роду серьезных дельцов и довольно жестких людей, потомков Саввы Собакина, родился мот и кутила, едва не пустивший по ветру все состояние, сколоченное отцом, дедом и прадедом…

Предание гласит: история одной из богатейших семей России началась с того, что мещанин города Осташкова Тверской губернии Савва Яковлевич Собакин отправился пешком (!) в Петербург, имея в кармане полтину денег и родительское благословение. В Северной Пальмире он начал торговать мясом с лотка вразнос. И никогда бы не стать его потомкам миллионерами, если бы не страсть императрицы Елизаветы к музыке и людям с хорошим голосом и слухом… Однажды Ее Величество, пытавшаяся обуздать скуку разглядыванием суетливой толпы, отметила, что у молодого парня-разносчика прекрасный голос, и распорядилась, чтобы гофмаршал пристроил певуна поставщиком припасов для императорской кухни. Предок известного скандалиста быстро разбогател, поскольку начал получать также заказы от многих вельмож. А поскольку Савва угождал всем причудам императорского фаворита князя Потемкина, вскоре тот отдал понятливому детине поставки на армию, что было источником огромной наживы. Так бывший лоточник сколотил изрядное состояние и записался в купечество. Доходы его на тот момент были столь велики, что он вместе с другими коммерсантами взял на откуп таможню в Риге… Теперь наживший миллионы купец мечтал о том, чтобы заполучить дворянство и приобрести право на покупку имений с крестьянами. Для начала Савва перешел из податного звания в чиновничье, а в 1762 году Петр III «за особенно оказанные заслуги» жаловал его потомственным дворянством. При Екатерине II Собакин обогатился еще больше, прибрав к рукам петербургский питейный откуп. Когда же зарвавшийся миллионер попытался облапошить саму императрицу, его отдали под суд. Однако Савву мало того что простили, чтобы предать забвению неблаговидный поступок любимца, императрица приказала ему поменять фамилию и называться, в соответствии с отчеством, Яковлевым… Позднее бывший лоточник скупил ряд заводов и фабрик, одновременно построив еще несколько предприятий. В итоге он сделался самым крупным русским заводчиком – в его собственности находились 22 завода. После смерти основателя рода его огромное состояние было поделено между четырьмя сыновьями покойного. Один из них как раз приходился дедом Савве Андреевичу, чудаковатому отставному военному, которого соседи боялись, как черта…

Вот уж на чьем примере как нельзя более наглядно можно постичь смысл пословицы: «В семье не без урода!». И отец, и дед героя нашей статьи были типичными представителями своего рода: хваткими, решительными, не страдающими избытком мягкосердечия, строгими хозяевами и неплохими организаторами. Они неустанно приумножали капитал, а их наследник сорил деньгами и постоянно откалывал такие номера, что солидное положение Яковлевых в обществе пошатнулось… Сын миллионера, блестящий юноша с великолепными перспективами, Савва выбрал для себя карьеру военного и вскоре был зачислен в престижнейший лейб-гвардии кавалергардский полк. Однако достаточно быстро молодой корнет зарекомендовал себя отнюдь не с лучшей для начальства стороны: Яковлев, что называется, спал и видел, как бы отколоть что-нибудь особенно веселое и шокирующее. Поступавшие из дому деньги корнет моментально проматывал, устраивая поистине грандиозные попойки.

Муштра и прочие тяготы казарменной жизни Савве быстро наскучили, и он, подав в отставку, посвятил себя более приятному делу – проматыванию своего наследства. Собственно, с этого момента все чудачества этой неугомонной и непредсказуемой личности сводились к одному: беспримерным по своей грандиозности и продолжительности кутежам. Сам Яковлев обладал способностью потреблять невероятное количество спиртного, но при этом долго сохранять четкость и ясность мышления. Естественно, что и собутыльников он подбирал себе соответствующих, таких, которые могли долго поддерживать веселье, не отправляясь в самый неподходящий момент досыпать в ближайшую тарелку с салатом либо под стол. Тем не менее «перепить» Савву не удавалось никому. Участники кутежей неоднократно проводили своего рода состязания на этот предмет, но победа неизменно оставалась за Яковлевым.

Над отставным корнетом за глаза посмеивались, а представители старшего поколения сетовали: вот, мол, какой человек пропадает, пуская попутно на ветер родительские денежки. А Савва тем временем продолжал искать идеального для себя собутыльника… Наконец, особое внимание самодур сосредоточил на одном из участников кутежей – отставном капитане саперного полка Беме. Нет, больше Яковлева сей бравый вояка «потребить» выпивки не мог, зато по крайней мере не отставал от организатора застолий. А это уже было своеобразным рекордом, достойным, как мы сейчас бы сказали, Книги рекордов Гиннесса. Оценив умение приятеля пить, Савва подарил Бему за «достойное соперничество» 100 000 рублей (невиданная по тем временам сумма!). Естественно, что бывший капитан с огромным уважением относился к своему благодетелю и был для него самым преданным другом, не разлучавшимся с чудаком до последних дней жизни…

Особенно любил Савва развлекаться «закидыванием тони» на Крестовском. Для этого к месту действия заранее доставлялся специальный складной домик, который к моменту приезда Яковлева и целой толпы его приятелей устанавливался в указанном месте. Участники очередного «алкогольного заплыва» являлись на Крестовский в сопровождении огромного обоза, привозившего невероятное количество продуктов и спиртного. А поскольку организатора столь веселого мероприятия раздражала походная дача без сада, он брал с собой нескольких садовников. Привыкшие к причудам барина, эти люди всего за два-три часа (!) разбивали вокруг сборного домика настоящий сад – с деревьями, «позаимствованными» из соседней рощи, проложенными дорожками и клумбами цветов (их обычно садовники привозили с собой).

Когда Яковлев «со товарищи» начинали попойку, с ними беспробудно пьянствовали и местные рыбаки, так что на шум и безобразия, чинимые, мягко говоря, не совсем трезвыми гостями, никто не был в обиде. Затем, когда простое накачивание спиртным Савве надоедало, он давал верному Бему задание: немедленно найти и привезти к даче женщин «для русалочной потехи». Отыскать сговорчивых бабенок для капитана не составляло большого труда: все окрестности были хорошо осведомлены о привычках чудаковатого барина и о том, что он никогда не забывает расплатиться за предоставленные услуги. Причем платил Яковлев всегда щедро, не обижая участников потехи. Так что многие крестьянки неплохо подрабатывали у этого самодура, и Бему оставалось только проехаться по знакомым местам…

Когда к домику привозили будущих «русалок», начиналась настоящая вакханалия. Бабенки, упившиеся вдрызг, сбрасывались Саввиными гостями в воду, поднимая жуткий визг на всю округу. Пьяная компания с большим интересом наблюдала за тем, как импровизированные и плохо соображавшие от большого количества алкоголя «русалки» путались в поставленных сетях и пытались выкарабкаться на берег, сопровождая свои действия смачными выражениями, от которых покраснел бы и профессиональный портовый грузчик. Многие гости даже заключали пари, кому из крестьянок удастся первой немного протрезветь и вернуться на грешную землю, а кого придется вытаскивать, дабы не омрачить праздник появлением утопленницы. Чаще всего, правда, попав в довольно-таки холодную воду, женщины трезвели, а затем «русалок», которые не смогли выбраться на берег самостоятельно, вылавливали рыбаки и возвращали компании. «Поправив здоровье» дам лошадиной дозой шампанского и доведя их снова «до кондиции», гости в очередной раз отправлялись швырять «русалок» в воду. Сам же Яковлев находил это зрелище на редкость забавным и хохотал до слез. При этом для него не было суть важно, сколько раз за день собутыльники успеют искупать шалых баб; с каждым новым «заплывом» он явно получал все больше удовольствия.

Стоит ли удивляться тому, что именно этому чудаковатому выпивохе приписывали порчу нравов населения окрестностей Черной речки? И действительно, до того момента, как в этом дачном уголке появился Савва, здесь царили тишина, мир, патриархальные привычки и сонный покой. Когда же Яковлеву взбрело в голову соорудить на Черной речке свою дачу, добрые нравы местных жителей быстро дали трещину и покатились под уклон. Соседство с богатым пьяницей, кутилой и мотом ни к чему хорошему не привело. Непрекращающаяся череда попоек, каждая из которых растягивалась на несколько суток, нецензурные песенки, ночью гремевшие по всему околотку, могли исчерпать терпение даже святого… В итоге, разгульные гости Яковлева «выжили» из этой излюбленной петербуржцами местности всех порядочных дачников, земли у Черной речки стремительно обесценивались. Соседи предпочитали обходить Саввину дачу, что называется, десятой дорогой; отставной корнет быстро сделался для всей округи этаким пугалом, с которым не свяжется ни один уважающий себя человек. Потеху Яковлев понимал по-своему; например, ему доставляло удовольствие травить случайных прохожих специально купленным для этих целей злющим бульдогом. А женщин «юморист» пугал… обезьянами, которые совершенно свободно жили в его огороженном саду. Выбираясь на улицу, хвостатые любимцы состоятельного скандалиста могли побить и оттаскать за волосы человека средней комплекции, разорвав на нем одежду. Затем с чувством исполненного долга обезьяны возвращались за родимый забор. Жаловаться на обнаглевших приматов не рисковал никто, зная, что их проделки приносят немало удовольствия странному хозяину «проклятого» дома. Время от времени, заскучав, Савва устраивал у себя «патагонскую идиллию»: свозил в свой немаленький дачный двор непотребных девок, распахивал ворота, чтобы с улицы было видно, что происходит у дома, и заставлял «красоток» водить хороводы в очень откровенных, непристойных костюмах. Гостям сумасбродный хозяин пояснял, что желает, не выезжая из Петербурга, оказаться у южноафриканских дикарей…

Немного успокаивался Савва зимой, когда перебирался в дом своего отца на Васильевском острове. Правда, в приступе меланхолии он периодически начинал палить из пистолета по «горкам» с разными бьющимися редкостями, а также по огромным драгоценным зеркалам, но прислуга к такому проявлению «грусти» сына хозяина привыкла давно. Равно, как и родители великовозрастного самодура. Зеркала и безделушки заменялись новыми, а через пару дней, проснувшись в плохом настроении, бывший корнет снова отправлялся искать в доме вещь, наиболее раздражавшую его. Заслышав выстрелы, прислуга тяжело вздыхала и, улучив момент, спешила убирать новые следы разрушений… И вообще, никто не помнил, чтобы шутки Яковлева когда-либо можно было назвать добрыми. Внутри этого человека словно сидел мелкий зловредный бес, не дававший Савве покоя и заставлявший его отчебучивать шутки одна похлеще другой. А без проделок, скандалов и попоек отставному корнету, похоже, жизнь была не в радость…

Измывался этот чудаковатый самодур не только над челядью и соседями. Неоднократно жертвами специфического чувства юмора Саввы становились его собственные гости-собутыльники. Так, Яковлев очень любил следующий розыгрыш: он отдавал распоряжение приготовить все блюда ужина на… касторовом масле; сам довольствуясь бульоном (мол, болезнь разыгралась), богач заставлял присутствующих давиться практически несъедобными закусками. Как говорится, «все это было бы смешно, когда бы ни было так грустно»: отказаться от «угощения», зная нелегкий характер организатора застолья, не рисковал обычно никто. А «гроба», которым непременно заканчивались все попойки у Саввы, боялись даже самые бесшабашные и закаленные жизнью пьяницы. Провожая гостей (обычно утром) Яковлев хрипло орал: «Гроб!» Вышколенные слуги относили сумасброда к дверям дома прямо в кресле, куда притаскивался серебряный гроб, вмещавший ровно бутылку шампанского, и ящик аналогичного напитка. Савва хватался за пистолет, и гости начинали по одному подходить к хозяину – прощаться. Тот приставлял к физиономии каждого собутыльника оружие, а лакей подносил жертве неприятной шутки гроб с шампанским. Гостю полагалось выпить напиток до дна, расцеловаться с хозяином и убраться подобру-поздорову домой. Не все выдерживали последнее испытание затянувшейся вечеринки; некоторые из гостей, осушив странную тару «на посошок», падали на ковер. Яковлев обычно очень потешался в этом случае, а затем отдавал распоряжение «подобрать убитого» и отнести его в ближайшую спальню – отоспаться и протрезветь. Часто задержавшийся гость спал вплоть до того момента, когда в дом снова начинали съезжаться гости. В таком случае «покойник» поднимался и отправлялся опохмеляться в столовую. Трагикомизм ситуации заключался в том, что сам Яковлев обычно к моменту проводов был мертвецки пьян, а пистолет – заряжен… Так что никто из гостей не мог поручиться, что в один далеко не прекрасный момент рука «гостеприимного» хозяина не дрогнет и он не снесет кому-нибудь полголовы.

В конце 1848 года Савва устроил очередной громкий скандал. Чудаковатый пьяница обвинил некоего Угрюмова в том, что тот подделывал его подписи. На самом деле Угрюмов никогда подобных вещей не делал, но доказать это быстро не смогли. Да и Савва не желал слушать оправдания, поверив доносу и явно получая удовольствие от самого процесса измывательства над «виновным». Он ни за что не хотел упускать столь великолепной возможности развлечься (сумма, о которой шла речь, по сравнению с состоянием самого «обобранного» и средствами, выбрасываемыми им на попойки, являлась мизерной). При этом скандалист не замечал, что на сей раз столкнулся с человеком, способным к глубоким переживаниям и высоко ценящим свою честь и достоинство. Савва даже не понимал, что откровенно подталкивает мнительного Угрюмова к гибели. В итоге отчаявшаяся жертва поклепа решила свести счеты с жизнью и отравилась… Яковлев, узнав об этом и убедившись в невиновности покойного, впал в черную меланхолию. Шутки шутками, но осознавать, что на его совести лежит чья-то жизнь и загубленная душа, отставному корнету было тяжело. Его характер, и без того нимало не напоминавший ангельский, стал резко ухудшаться, а плохое настроение сделалось вообще нормой. Наконец, после очередной попойки с друзьями, когда гости пили прощальную «дозу» из серебряного гроба, он приставил пистолет к собственному виску и залпом выпил из необычной «тары» сам. Правда, никто до последнего момента не догадывался, что окончание ставшего уже привычным ритуала будет действительно кровавым. Финал вечеринки заставил окаменеть всех присутствующих. Яковлев неожиданно сунул дуло пистолета себе в рот и спустил курок. Единственное, что успел выговорить смертельно раненный чудак, прощаясь с жизнью, было: «Подобрать убитого!»