РЫБАКОВ НИКОЛАЙ ХРИСАНФОВИЧ

Николай Рыбаков родился 7 мая 1811 года в Курске. Его родителей никак нельзя было назвать зажиточными людьми. Пока был жив отец (он умер, когда Николаю едва исполнилось три года), служивший управляющим имениями курских помещиков Вельяминовых, семья не испытывала особой нужды. Но после его смерти все тяготы по обеспечению семьи и ведению хозяйства легли на плечи матери. Открытая ею белошвейная мастерская приносила не слишком большой, но, по крайней мере, постоянный доход. Николай часто заходил в мастерскую и наблюдал за посетителями. Ему нравилось изучать людей – манеру их поведения, разговора. А посетители охотно беседовали с любознательным и смышленым мальчуганом.

В десятилетнем возрасте Николая отдали в губернскую прогимназию, которую он благополучно окончил спустя четыре года – в 1825 году. Четырехлетняя гимназия не давала выпускникам ни блестящего образования, ни особой подготовки для дальнейшей учебы. Изучив четыре правила арифметики и обучившись грамоте, гимназисты оказывались во взрослом мире, далеко не всегда настроенном благожелательно. Именно во время учебы Рыбаков впервые попал в театр. С замиранием сердца смотрел Николай старинную мелодраму «Пустынник с острова Фромантеро». Театр казался ему целым миром, в котором свои законы и правила и который разительно отличается от серой реальности. Да и что хорошего могло ждать Рыбакова в жизни – его семья не имела ни средств, ни особых связей, поэтому единственным выходом для молодого человека было устроиться на службу и постепенно карабкаться по служебной лестнице.

Практически сразу после окончания гимназии Рыбаков поступил в курскую казенную палату. Он влился в чиновничью среду с огромной неохотой. Все в ней было расписано на много лет вперед: переписка бумаг, подхалимство перед начальством, медленное, но верное продвижение от коллежского регистратора до столоначальника (лет этак через сорок!). Став канцеляристом, Николай постоянно думал о театре. Крошечного жалованья катастрофически не хватало. Тогда, чтобы иметь возможность посещать спектакли, Рыбаков отправился к содержателю театра Штейну и заключил с ним соглашение: Николай обязался бесплатно участвовать в массовке, а антрепренер за это предоставил ему право посещать театр бесплатно.

Какой любитель театра не мечтает о том, чтобы хоть раз самому выйти на сцену! Рыбаков отчаянно хотел этого, и вскоре такой случай представился. 5 февраля 1826 года он впервые получил маленькую роль в водевиле Федорова «Чудные встречи, или Суматоха на маскараде». Николай имел приятную внешность, к роли подошел очень ответственно, и это решило его дальнейшую судьбу. Постепенно все привыкли к тому, что Николаю достаются все новые и новые небольшие роли. Играл он совершенно бесплатно, и это вполне устраивало и администрацию, и его самого.

Так продолжалось до 1829 года, когда театр Штейна отправился на длительные гастроли в Клев. Рыбаков принял смелое решение: оставить надежную карьеру чиновника и посвятить себя театру. Переписка бумаг еще долго давала ему возможность подработать – почерк у Николая был прекрасный, – но дальнейшая его жизнь преимущественно проходила на подмостках. Чтобы подчеркнуть свой новый статус, он взял себе псевдоним Львов и отправился с группой Штейна на гастроли.

По непонятной причине Штейн не давал Рыбакову новых ролей. Он как будто не замечал явного таланта молодого артиста. В конце концов, в начале зимы 1832 года труппа раскололась на две части, и Рыбаков оказался в коллективе, который возглавил бывший актер театра Штейна Людвиг Юрьевич Млотковский. Примерно в течение десяти лет эта труппа стала настоящим украшением Харькова. В то время Харьков был единственным центром просвещения на Восточной Украине, здесь был университет, здесь собрались выдающиеся деятели культуры того времени. Млотковский серьезно занялся репертуаром театра. В числе спектаклей, сыгранных на харьковской сцене труппой Млотковского, были шекспировские «Гамлет», «Отелло», «Король Лир», «Ромео и Джульетта». Ставили и российских авторов – «Недоросля» Фонвизина, «Ревизора» и «Женитьбу» Гоголя…

Именно Млотковский первым разглядел талант Рыбакова. Он начал давать ему значительные роли в трагедиях. Николай стал знаменит, отказался от псевдонима и начал искать собственный путь к мастерству. С каждым новым представлением он раскрывался и совершенствовался все больше, покоряя публику и заставляя критиков признать, что его игра существенно отличается от того, что было прежде. Рыбаков избегал вычурности и позы, он брал искренностью, воодушевлением. Вскоре появились и учителя, благодаря которым он сумел из просто талантливого артиста превратиться в гениального. Первым был Павел Степанович Мочалов – великий московский актер, которого Млотковский на рубеже 30–40-х годов несколько раз приглашал в Харьков. Вторым – М. С. Щепкин, начинавший, как и Рыбаков, в труппе Штейна.

В начале 40-х годов Млотковский уехал из Харькова. Во главе созданного им театра оказалась группа дельцов, и Рыбаков принял решение отправиться на гастроли. С этого момента он практически постоянно переезжал из города в город. В его «послужном списке» были десятки городов и ярмарок – от Клева и Одессы до забытых Богом медвежьих углов, где роль театра отводилась полуразвалившемуся сараю, а актерские труппы влачили нищенское существование…

Вскоре Рыбаков стал одним из самых известных провинциальных актеров. Его имя привлекало публику, с ним охотно заключали контракты. Настало время попробовать себя в столичном театре. Николай Рыбаков дважды пытался поступить на столичную сцену. Первый раз – в 1852 году, второй – в 1854-м. Однако ни первый дебют в московском Малом театре, ни второй – в петербургском Александринском – успехом не увенчались. Позже Рыбаков с горечью вспоминал о причинах своего поражения: «Я еще в 50-х годах хотел поступить в труппу императорских театров, и даже дебютировал и очень удачно, но потом, встретив против себя подкопы и интриги, чуть было не побил режиссера… Тогда меня призвал к себе директор театра и стал говорить мне: – По твоему таланту, говорит, я бы очень охотно принял тебя в труппу… Но я тотчас перебил его: – Прежде всего я попрошу, ваше превосходительство, отличать меня от вашего лакея и булочника – не говорить мне «ты»… Директор нахмурился и продолжал: – По таланту-то вашему я бы вас принял, но по характеру вы не годитесь: вы легко можете угодить в солдаты… Так я и остался весь свой век провинциальным артистом – Несчастливцевым!»

Кажется довольно странным, что выдающийся человек, наделенный чувством собственного достоинства, оказался в списке чудаков и оригиналов… Однако, по свидетельству современников, Николай Хрисанфович обладал патологической страстью к вранью. Вранье это было безобидным, никогда не затрагивало третьих лиц, и не приносило Рыбакову ничего, кроме репутации чудака. Когда он начинал рассказывать очередную невероятную историю, то воодушевлялся до такой степени, что сам начинал свято верить в то, что говорит. Вот лишь немногие из его историй.

Как-то в Клеве, посещая Лысую Гору, Рыбаков, по его словам, познакомился с молоденькой ведьмой. Хотя особого удовольствия общение с нечистой силой ему не доставляло, поскольку дамочка была с хвостом и нечесаная, но любопытства ради хотелось уяснить, что же это за ведьмы такие. Театральный сезон подходил к концу, и Николаю нужно было возвращаться в Москву. А денег в кармане – ни копейки, занять было не у кого, но находчивый актер сообразил, к кому обратиться. Пошел он на Лысую Гору, вызвал свою Углядку (так знакомую ведьму звали) и попросил добыть для него денег, а в залог пообещал оставить свою библиотеку.

Ведьма в ответ пропищала, что денег они не признают и при себе их не держат, но бесовскою властью обладают, и предложила доставить его в Москву задаром. Однако возмущенный Николай отказался от путешествия на помеле. Тогда ведьма объяснила, что он может поехать на чем угодно, хоть на бревне. Бревно показалось актеру более солидным транспортом, и он согласился.

На следующее утро наш герой уложил вещи, взял чемодан под левую руку, под правую на всякий случай зонтик захватил и отправился на условленное место к бревну. Там его уже поджидала ведьма с творожными ватрушками – за ночь полтораста штук на дорогу напекла. Усадила она Николая на бревно, какие-то непонятные три слова произнесла, плюнула в его сторону, – он и взлетел. Летел-летел-летел – наконец, глядь – за что-то левой ногой задел, оглянулся – Иван Великий. Тогда приказал бревну спускаться потихоньку. Оно и спустилось, да неудачно – поперек Тверского бульвара расположилось, так что земли путешественник никак не мог достигнуть, пришлось на воздухе проболтаться всю ночь, пока утром его обер-полицмейстер из окна не увидал. Бревно-то было так велико, что через весь бульвар с крыши на крышу перекинулось, как воздушный мост. Сбежались городовые и спасательные круги стали бросать горемыке, но только никак не могли до него докинуть. Пришлось им за пожарной лестницей сходить. Приволокли и приставили ее к бревну. Николай пополз по ней, но только до половины дошел, как оказалось, что лестница до земли сажени на три не достает. Что ж было делать? Попросил он городовых растопырить руки и спрыгнул. Повели его к полицмейстеру. Тот стал допытываться: что за человек и откуда это бревно приволок. Полицию обманывать нельзя, вот актер и признался, что по знакомству с ведьмой на бревне с Лысой Горы в Москву приехал. И вышел из-за этого, рассказывал Рыбаков, вопиющий скандал: его в двадцать четыре часа выселили вон из города.

Самое интересное – к этой детской сказке Николай Хрисанфович отнесся настолько серьезно, что когда его с улыбкой спросили: «Ну тут-то вы, вероятно, проснулись?», очень обиделся и даже назвал собеседника дураком. Другие его истории (к сожалению, привести их целиком мы не можем – слишком много потребовалось бы бумаги) не менее комичны. Так, в беседе с комиком Глушковским Рыбаков абсолютно серьезно утверждал, что в Олонецкой губернии настолько плодородная земля, что если в нее бросить спичку, то через год на этом месте вырастет целый лес… В другой раз он сочинил историю о своих часах, которые будто бы потерял на охоте в окрестностях Тамбова. По его словам, он очень огорчился из-за потери часов, но пора было уезжать, не до поисков было. В Тамбов он вернулся только через три года. В один из свободных дней Николай взял собаку и отправился на охоту. Собака рыскала в траве и вдруг сделала стойку. Рыбаков остановился, крикнул: пиль! А собака стоит, не собирается дичь поднимать. Еще раз скомандовал: пиль! Не двигается собака… Решил тогда Николай посмотреть – в чем причина. Подошел к собаке. Слышит – в траве что-то тикает. Думал – стрекоза, наклонился и вскрикнул от восторга: часы нашлись!.. Эту историю Рыбаков неизменно заканчивал словами: «И вообразите, в четыре года отстали всего на пять минут!» Еще более невероятной кажется история о строительстве какого-то театра. Рыбаков клялся и божился, что был свидетелем невероятного случая: перед строительством в землю стали забивать сваи – одна на другую. И вдруг из Парижа пришло заказное письмо, где было сказано: «Остановитесь: ваши сваи на самом красивом месте в Летнем саду сажени на четыре высунулись и производят безобразия». По словам Рыбакова, в ответ была отправлена телеграмма с оригинальным советом: облепить сваи в статуи, но ни в коем случае не подпиливать их – казенные же…

Если все эти байки (иначе их трудно назвать) создали Рыбакову славу занимательного рассказчика и большого оригинала, то случай с известным антрепренером Николаем Ивановичем Ивановым был гораздо более неловким. Однажды Иванов зашел в гости к своему знакомому купцу, заядлому театралу, и застал у него гостя, в котором безошибочно признал актера. Хозяин по какой-то причине не представил их друг другу, и Иванов между прочим спросил Рыбакова (это был именно он): «А Иванова вы знаете?». Каково же было его изумление, когда Рыбаков не моргнув глазом ответил, что Иванов – его закадычный друг, он неоднократно служил у него, да и теперь подумывает над его предложением. Вконец ошарашенный Иванов поинтересовался, в чем причина раздумий. Рыбаков вскользь упомянул, что они не сошлись в вопросе жалованья, и рассказал антрепренеру фантастический случай из его жизни (его стоит привести в изложении самого Рыбакова): «Приезжает фокусник в Тверь и обращается к Иванову с просьбой уступить ему на один вечер театр. Иванов сдать театр был не прочь, но заломил безобразную цену. Фокусник стал торговаться, а Иванов упрямится и ни копейки не спускает. Вот фокусник и говорит ему: «Ежели ты по-моему не сделаешь, то усыплю тебя на трое суток и не будешь ты ни пить, ни есть, ни свежего воздуха нюхать». А Иванов ему отвечает, подставляя к физиономии кулак: «А не знаешь ли ты, немецкая кислота, чем этот параграф пахнет?» Фокусник обозлился и пришел вечером на спектакль. «Дон Жуан» шел, и Иванов в нем статую командора изображал.

И как только взобрался командор на свой пьедестал, тут-то немец что-то такое и сотворил. Иванов моментально в величественной позе заснул, да так трое суток, как монумент, и простоял». В подтверждение своих слов Рыбаков заявил, что все три дня лично ощупывал живую «скульптуру». Терпение Иванова лопнуло, и он представился. Рыбаков ничуть не смутился, сказал, что рад знакомству, а только что рассказанная история – совсем про другого Иванова…

Несмотря на свои чудачества, Рыбаков был по-настоящему великим артистом. За какую бы роль он ни брался, ее исполнение было безукоризненным – будь то Простаков в «Недоросле», мельник в «Русалке» или Гамлет… Артисты, имевшие счастье играть с ним на одной сцене, отзывались о нем с величайшим уважением. Он не только учил их актерскому мастерству, но и поддерживал в трудную минуту, делился последней заработанной копейкой. А ведь уже с начала 40-х годов он был обременен семьей и нередко получал куда меньшее жалованье, чем требовалось его близким. К счастью, его жена – Паулина Герасимовна – сама была талантливой актрисой и прекрасно понимала своего мужа. Они оставались вместе до самой смерти Николая Хрисанфовича, прожив немало трудных лет и воспитав четверых детей (двух сыновей и двух дочерей). Рыбаков видел в Паулине Герасимовне ближайшего соратника и называл ее в письмах «милый друг мой Павочка». Несмотря на все тяготы кочевой жизни, они всегда были рады гостям, и в их доме неизменно царила легкая и дружественная атмосфера.

Важным этапом в жизни Рыбакова стала его работа в Народном театре, открывшемся в Москве 4 июня 1872 года постановкой пьесы Гоголя «Ревизор», где Рыбаков исполнял роль Земляники. Несмотря на то что театр просуществовал всего три месяца, артист успел почувствовать, что наконец-то он занимается настоящим делом, наконец-то найден настоящий контакт со зрителем… После Народного театра Рыбаков успел поработать в Одессе, затем вернулся в Москву, в только что открытый Общедоступный театр (по иронии судьбы, он располагался на месте бывшего Народного театра). Плодотворным оказалось его сотрудничество с Николаем Островским, пьесы которого он ценил очень высоко.

Последние спектакли с участием Рыбакова состоялись в Тамбове. Получив приглашение от антрепренера Тамбовского театра Ознобишина, Рыбаков отправился в путь с тяжким сердцем. Перед отъездом он сказал пророческие слова: «Еду в Тамбов. А ты знаешь ли, что такое по-французски tombe? Могила! Верно, уж это будет мое последнее путешествие».

12 ноября 1876 года Рыбаков должен был выступать в переводной мелодраме «Адская жизнь». Однако перед началом спектакля с ним случился обморок. Рыбакова без чувств увезли домой, и больше ему не суждено было появиться на сцене. Через три дня великий российский актер скончался от разрыва сердца, оставив по себе добрую память – и как о великом мастере сцены, и как о чрезвычайно легком и приятном в общении человеке. Последними словами его были: «Пора! Птенцы уже подросли и сами летают!»