КОСТРОВ ЕРМИЛ ИВАНОВИЧ

Русский поэт и переводчик, автор стихотворений, од, поэм и пр., а также первого стихотворного перевода на русский язык «Илиады» Гомера, «Золотого осла» Апулея и других произведений мировой литературы.

За блестящий перевод древнегреческой «Илиады» современники назвали Кострова «российским Гомером». Он был большим чудаком и горьким пьяницей. Все старания многочисленных друзей и влиятельных покровителей поэта уберечь его от этой пагубной страсти оставались тщетными. О чудачествах Ермила Ивановича ходили многочисленные байки. Вот некоторые из них.

Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила И. И. Шувалову привезти его во дворец. Иван Иванович, которому хорошо была известна слабость Ермила, позвал его к себе, велел одеть на свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Поэт обещал, но в назначенный день и час его, несмотря на тщательные поиски, нигде не смогли найти. Шувалов отправился к Екатерине на прием во дворец один и объяснил ей, что Костров не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся внезапной и тяжкой болезни. Государыня выразила сожаление по этому поводу и поручила Ивану Ивановичу передать знаменитому стихотворцу от ее имени тысячу рублей.

Только спустя две недели Костров явился к Шувалову.

– Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, – сказал ему с укоризною Шувалов, – что ты променял дворец на кабак?

– Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, – отвечал Костров, – право, не променяете его ни на какой царский дворец!

Некоторое время знаменитый поэт жил у И. И. Шувалова, где занимался переводом древнегреческих произведений. Домашние Шувалова почти не замечали его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли. Однажды к Шувалову зашел приятель и, не застав его дома, спросил: «А дома ли Ермил Иванович?» Лакей отвечал: «Дома; пожалуйте сюда!» – и привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а поэт сидел в их кругу и сшивал разноцветные лоскутки. На столе возле него лежала вверх переплетом открытая книга Гомера. На вопрос гостя, чем это он занимается, переводчик ответил очень просто: «Да вот девчата велели что-то сшить!» – и продолжил свою работу.

Ермил Иванович Костров родился около 1750 года в крестьянской семье. По другим данным, он появился на свет в 1755 году в селе Синеглинское Вятской губернии. Талантливый юноша учился в Вятской семинарии, затем изучал богословие в московской Славяно-Греко-Латинской академии. Оттуда, не желая, видимо, становиться церковнослужителем, перешел в университет, который окончил в 1777 году со степенью бакалавра. Выпускник при содействии поэта М. М. Хераскова был назначен официальным университетским поэтом и стал членом Общества любителей учености при этом учебном заведении.

Еще будучи семинаристом, Ермил напечатал «Стихи св. прав. Синода конторы члену Новоспасского ставропигиального монастыря архимандриту Иоанну» (Москва, 1773). Затем студент Славяно-Греко-Латинской академии сочинял издававшиеся отдельно эпистолы и хвалебные стихи архиепископу Платону, князю Потемкину, Шувалову, императрице России Екатерине II и др. Мелкие оды начинающего поэта, богатые церковно-славянскими формами и заимствованными у Гомера и Оссиана сравнениями и метафорами, появлялись отдельными брошюрками на каждый торжественный случай. Другие стихотворения Костров помещал в «Московских Ведомостях», «Зеркалах Света», «Приятном и полезном препровождении времени», «Аонидах» Карамзина (1796) и пр.

Поначалу Ермил пытался писать оды в духе нарождающегося сентиментализма, но ему не хватало смелости идти до конца, и постепенно начинавшиеся простым, задушевным языком оды, в конце концов, наполнялись тяжеловесными фразами. Костров заботился тогда лишь о том, «чтобы песнь была красна и стройна», мало думая о содержании. Понимая свои слабые стороны, он вовсе отказался от этого жанра и перешел к новым, разработанным к тому времени поэтами-лириками – «стихотворениям на случай». Он, например, одним из первых стал воспевать военные победы не слишком приближенного ко двору полководца А. В. Суворова в восторженных стихах. (Скажем, «На взятие Варшавы», 1795.)

До конца 1782 года поэт написал от имени Московского университета полтора десятка од и стихотворений, адресованных высоким особам России – например, ко дню рождения Екатерины II и ее многочисленных фаворитов. Но потом Костров стал менее ревностно отзываться на заказные темы: за последующие пять лет Ермил написал лишь пять стихотворений официального содержания. Если раньше он посвящал оды знатным особам, правителям, суворовским победам, мощи и величию Российской империи, то теперь стал воспевать любовь, дружбу, природу.

Язык его произведений также претерпел изменения, он стал простым и понятным, исчезли громоздкие фразы. Например, его стихотворения «Клятва», «К бабочке» и др. можно отнести к лучшим лирическим произведениям XVIII столетия.

В год стихотворец получал от своего учебного заведения 1500 рублей. И все же, несмотря на сравнительно неплохое денежное вознаграждение, должность университетского поэта тяготила Кострова. Он хотел преподавать, но до кафедры допущен не был из-за своего крестьянского происхождения и пристрастия к неумеренному употреблению горячительных напитков.

«Его не разгадали, ему хотелось учить поэзии с кафедры, – говорил граф Дмитрий Иванович Хвостов. – Нынче смеются над неразгаданными; но они всегда были и есть. Для них нет времени!»

Известный в то время литератор и профессор Московского университета Петр Иванович Страхов говорил: «Если бы Костров, как он желал всегда, занял место по способностям при университете, мы бы не лишились его так рано, и поэзия наша двинулась бы целым веком вперед».

Самолюбивый, честный, чужой для окружающих, чудаковатый поэт никак не мог осуществить своих желаний. Неудовлетворенный своим положением «сочинителя», он часто уходил в запой. И пошли гулять по свету всевозможные байки, повествующие как о пьяных приключениях чудака, так и о его доброте, честности и безобидности.

Однажды в университете студенты, недовольные обедом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома пирожками. Начальство, разбирая это дело, в числе бунтовщиков обнаружило бакалавра Ермила Ивановича Кострова. Все изумились – ведь он был нраву самого кроткого, да и вышел давно из студенческого возраста.

– Помилуй, Ермил Иванович, – сказал ему ректор университета, – ты-то как сюда попался?..

– Из сострадания к человечеству, – отвечал добряк Костров.

В 1782 году он получил второй чин – провинциального секретаря – и на этом карьера поэта завершилась: одолеть следующую ступеньку служебной лестницы мешало, как уже отмечалось выше, низкое происхождение и злоупотребление спиртным.

И все же Костров все время стремился в Санкт-Петербург, поближе к влиятельным людям, чтобы найти среди них покровителей. В конце концов это ему удалось. К нему участливо относился Г. Р. Державин, в хороших отношениях с ним был А. В. Суворов, который оказывал поэту покровительство и называл его своим приятелем. Поэт посвятил знаменитому полководцу несколько произведений, написанных в разных жанрах. Вот отрывок одного из них:

И все же Кострову, несмотря на покровительство и поддержку знаменитых людей Российской империи, не удалось реализовать все свои возможности. От неудовлетворенности своим положением он продолжал искать спасения в алкоголе.

Как-то после веселого обеда у какого-то литератора подвыпивший поэт сел на диван и откинул голову на спинку. Один из присутствующих молодой человек, желая подшутить над ним, спросил:

– Что, Ермил Иванович, у вас, кажется, мальчики в глазах?

– И самые глупые, – отвечал Костров.

Он частенько захаживал к Ивану Петровичу Бекетову, где для поэта всегда стояла суповая чаша с пуншем. Вместе с Бекетовым жил его брат Платон Петрович, у них бывали знатные гости, скажем, младший брат H. М. Карамзина, Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приходивший к ним по воскресеньям. Напоив Ермила, гости специально ссорили его с молодым Карамзиным, которому самому это казалось забавным. А пьяный чудак-поэт принимал эту ссору всерьез. Потом молодчики доводили их до дуэли и давали кадету в руки обнаженную шпагу, а Кострову – ножны от шпаги. Он не замечал этого и с трепетом сражался, боясь пролить невинную кровь. Ермил никогда не нападал, а только защищался.

Костров, не имея своего жилья, одно время проживал в Очаково, в имении поэта М. М. Хераскова. (Того самого, что помог Ермилу Ивановичу устроиться в Московском университете на должность стихотворца.) Известный поэт и театрал конца XVIII столетия И. М. Долгоруков вспоминал, что в Очакове «…ежедневно происходили очарования: разнородные сельские пиршества: театры, иллюминации, фейерверки и все, что может веселить ум и чувства… Бессмертный наш пиит, старец Херасков… в липовой роще, ходя задумавшись, вымышлял свои песни в то время, как в регулярном саду вся фамилия Трубецких предлагала гостям всякие сюрпризы. Москва переносилась вся в их мирное и волшебное увеселение… Был кабинет в саду Хераскова, в котором помещены вензеля всех занимающихся литературой…» Не исключено, что там имелся и вензель Е. И. Кострова.

Ермил Иванович хорошо знал древние языки и французский; его попытка привить русскому языку формы и понятия европейских литературных образцов заслуживает большого внимания, как и его переводы, которые местами были поэтичны, местами прозаичны, но в общем замечательно верны подлиннику.

В 1779 году в Москве он напечатал свой стихотворный перевод поэмы Арнода-старшего «Эльвир» и рассказа Арнода-младшего «Зенотемис», соединенные в одной книге. В том же году Ермил перевел стихами сатиру «Тактика» Вольтера, затем издал свой перевод под названием: «Луция Апулея, Платонической секты философа, или Золотой осел» (Москва, 1780–1781, второе издание – Москва, 1870).

Первые шесть песен «Илиады» на русском языке Костров издал тоже в Москве в 1787 году. Именно этому переводу он обязан своей известностью, к сожалению, скорее посмертной, чем прижизненной. Седьмая, восьмая и часть девятой песни этого произведения были напечатаны уже после смерти Ермила Ивановича – в «Вестнике Европы» (1811, № 16). Именно Костров впервые в России перевел «Илиаду» Гомера и «Золотого осла» Апулея.

Перевод «Илиады» сделан таким легким и красивым языком, что с удовольствием читается и в наши дни. Вот как умел работать этот чудак – «российский Гомер», который еще до Гнедича взялся за перевод этого бессмертного произведения.

Однажды князь Потемкин захотел увидеть знаменитого Кострова. Покровители вынуждены были по этому случаю держать совет, как одеть поэта и, главное как его уберечь от запоя накануне визита. Всякий уделил ему из своего платья: кто французский кафтан, кто шелковые чулки. Наконец, Ермила Ивановича причесали, напудрили, обули, одели, привесили ему шпагу, дали шляпу и пустили идти по улице. А сами пошли его провожать, боясь, чтоб он, по своей слабости, куда-нибудь не зашел пропустить рюмочку-другую, после которой его было уже не остановить. Но при этом приятели шли за ним на расстоянии, потому что идти с ним рядом было совестно: Костров и трезвый был нетверд на ногах и шатался. Прохожие высказывались, кто с сожалением: «Видно, больной человек!», а кто с осуждением: «Эх, как напился!» Ни того, ни другого: и здоров, и трезв поэт, а такая была походка! Так проводили его до самых дверей дворца Потемкина, подождали, пока он войдет внутрь, и оставили в полной уверенности, что Костров уже точно попадет на прием к князю. Кстати, тот неоднократно одаривал Ермила Ивановича деньгами.

Екатерина II тоже часто жаловала Кострову значительные подарки. Но поэт все, что зарабатывал упорным трудом, или терял, или отдавал бедным. Жалость, сострадание и бескорыстность Ермила Ивановича подтверждается многими из напечатанных о нем баек.

Костров, получив за перевод 150 рублей, тотчас расположился в питейном заведении с известными намерениями. Завтра, думал он, поеду в Петербург, там не то что в Москве, стоит только явиться прилично. Моя лира знакома Императрице, теперь я попаду на путь торный. Костров не профессор, не учитель; но что! Может быть, он будет?.. Вдруг поэт услышал, как один из вошедших офицеров сказал другому, что ему надо явиться к сроку в полк, но он потерял последние 150 рублей и теперь не может вернуться на службу вовремя. Через некоторое время офицеры вышли. Костров вскочил, побежал за ними, остановил их и, обращаясь к тому, который говорил о потере денег, протянул ему свои купюры. Офицер удивился. «Да, милостивый государь! я нашел ваши 150 рублей, вот они». И, не дожидаясь благодарности, поэт развернулся и ушел в темноту.

Костров страдал перемежающейся лихорадкой. «Странное дело, – заметил он как-то H. М. Карамзину, – пил я, кажется, все горячее, а умираю от озноба».

Вот как вспоминал один из современников поэта, М. Макаров, встречу с Ермил ом Ивановичем: «Через несколько дней после моего первого знакомства с Костровым, возвращаясь из университетского пансиона, я уже один навестил Федора Григорьевича Карина и, признаюсь, собственно для того, чтоб еще посмотреть на Кострова, показать ему какие-то стишки, которые надиктовали мне в классе; какую-то книжку, которую тогда подарил мне незабвенный наш воспитатель А. А. Прокопович-Антонской. Пусть же знает Костров, что и я начал читать стихотворцев: но все это не так сбылось, как мне хотелось: Кострова я встретил на крыльце у самых дверей квартиры Карина. Поэт мой был в положении самом ужасном. Лицо Кострова засыпано было мукою, одна букля его прически распустилась; но в ней еще держалась шпилька; коса его вылезла из ленты и рассыпалась по плечам; худая испачканная шинель едва его прикрывала, бедный жрец Бахусов шатался!

Я старался было ускользнуть от него; но он заметил меня, и, схватив очень крепко мою руку, произнес укоризненно: «И ты, дитя, идешь прочь от жалкого переводчика Гомеровой «Илиады»: таков талант, такова звезда горемычнаго воина Парнасских полков Аполлоновых!»

Многочисленные попытки друзей и покровителей отучить чудака от пристрастия к «зеленому змию» заканчивались неудачей. Пагубное пристрастие к алкоголю и погубило замечательного поэта и переводчика. Окончательно спившийся, он умер от белой горячки в 1796 году в крайней бедности и одиночестве, не дожив даже до 50-летнего возраста. А. С. Пушкин в лицейские годы в стихотворении «К другу стихотворцу» сочувственно писал: «Костров на чердаке безвестно умирает».

Потомки не забыли поэта. Печальная судьба Кострова побудила Н. В. Кукольника написать пятиактную драму в стихах: «Ермил Иванович Костров» (Санкт-Петербург, 1860). Драматург А. Н. Островский избрал его прототипом Любима Торцова в своей комедии «Бедность не порок».

Полное собрание сочинений Е. И. Кострова (без прозы) и переводов в стихах вышло в Санкт-Петербурге в 1802 году и (вместе с Аблесимовым) в 1849 году. Стихотворные произведения чудаковатого поэта собраны в выпуске «Русской поэзии» С. А. Венгерова (Санкт-Петербург, 1894), а также в «Филологических Записках» (1876).