Бывает, что важнейшие с точки зрения истории события становятся таковыми просто потому, что не происходят в действительности. Эту мысль прекрасно выразил экономист Хайман Мински: “Самое значительное явление эпохи после Второй мировой войны осталось за кадром: мир не подвергся глубокой и продолжительной депрессии”⁹⁴. Это тем более удивительно потому, что “черных” дней за это время было предостаточно.

Если бы движения индексов фондового рынка подчинялись тому же статистическому распределению, что и, скажем, рост разных людей, то мы обошлись бы и без таких дней. Тогда чаще всего мы бы наблюдали чуть заметные отклонения и лишь изредка – скачки вверх или вниз. Сами посудите, мало кто из нас ниже метра двадцати или выше двух сорока. Если разбить отрезок от тех же но до 240 сантиметров на, например, десятисантиметровые промежутки, а затем измерить рост всех юношей, посещающих мой курс по финансовой истории, и отметить крестиком попадание в соответствующую группу, то на листе бумаги появится знаменитая колоколообразная кривая, и я не глядя скажу, что почти все мои ученики очутятся в пределах 12–13 сантиметров слева или справа от среднестатистического роста американского мужчины (примерно 178 сантиметров). Финансовых рынков это не касается. Попробуйте перенести на бумагу ежемесячные движения Доу-Джонса – они не скучатся в середине, не обнаружится и недостатка в значительных подъемах и падениях (в статистике говорят о “тяжелых хвостах” распределения). Если бы фондовый рынок, как и человеческий рост, следовал “нормальному распределению” с его напоминающей колокол кривой, то годовой обвал на 10 % или больше случался бы только раз в пятьсот лет, а Доу-Джонс выкидывает подобные фортели каждые пять⁹⁵. О падениях на 20 %, казалось бы, и говорить нечего – много вы видели людей ростом ниже 30 сантиметров? – но за истекшее столетие Доу-Джонс целых девять раз терял одну пятую своего веса.

За всю свою историю индекс терял более 10 % в день лишь четыре раза, в том числе в Черный понедельник 19 октября 1987 года, когда он рухнул на 23 %. На следующий день “Нью-Йорк тайме” крайне лаконично вопрошала: “1987 = 1929 – да или нет?” Пока рынок не угомонился, он успел упасть почти на треть, американским акционерам это обошлось без малого в миллиард долларов. Все ломали голову – как же так вышло? Вспоминали, что за месяц до трагедии ФРС подняла учетную ставку с 5,5 до 6 %. Провести расследование поручили рабочей группе под руководством Николаса Брэди, и вот ее выводы: крах произошел во многом из-за того, что “несколько [мелких] институциональных инвесторов, страхуя портфель собственных активов, действовали механически, не оглядываясь на цену, отдельные паевые инвестиционые фонды излишне резко отвечали на погашение тех акций, куда они вложили деньги”, а “агрессивно настроенные торговые посредники [пытались] продавать акции в ожидании дальнейшего снижения рынка”. Весьма не вовремя отказала автоматизированная система совершения сделок на Нью-йоркской фондовой бирже, а отсутствие “автоматических выключателей”, которые останавливали бы работу рынка при слишком резком изменении цен, не позволило предотвратить обвал на рынке фьючерсов и опционов⁹⁶. Но самое главное было впереди, вернее сказать – ничего особенного впереди не было. Дурные предчувствия лорда Рис-Могга и других не оправдались: последняя декада XX века не познала ужасов Великой депрессии⁹⁷. Экономический выпуск даже не сократился в 1988 году по сравнению с предыдущим (хотя небольшой спад наблюдался в 1990–1991 годах). И года не миновало с Черного понедельника, как Доу-Джонс вернул себе былые завоевания. Стоит воздать должную хвалу сотрудникам ФРС и лично Алану Гринспену, за каких-то два месяца до описываемых событий сменившему Пола Волкера на посту председателя. Незамедлительно ответив на понедельничное крушение, он обеспечил своей затее успех. Уже во вторник он опубликовал заявление, где подтверждал “готовность ФРС снабжать экономическую и финансовую систему недостающей ликвидностью” – эти сухие слова были важным знаком для банкиров, и в особенности для банкиров из Нью-Йорка: при самом плохом развитии сюжета им будет на кого положиться. Сказано – сделано; ФРС тут же начала скупать государственные облигации на открытом рынке, и ликвидность потекла в изголодавшуюся без нее систему: за шестнадцать дней ставка по кредитам ФРС опустилась на целых два процента. Уолл-стрит могла отдышаться. То, что Хайман Мински величал не иначе как “Оно”, не произошло.

Однажды сдержав готовую разразиться бурю, Гринспен гадал, стоит ли ему идти на упреждающие меры и гасить панику в зародыше. В середине 1990-х на американском фондовом рынке надулся настоящий пузырь – и вопрос встал ребром. Встреча персональных компьютеров с интернетом привела к взрывному росту изобретений в области высоких технологий и программного обеспечения – он и стал хрестоматийным “сдвигом” в начале очередного мыльного цикла. Редкий пузырь набирает объем без попустительства денежных властей. Целевая ставка по федеральным фондам спустилась с 6 % в июне 1995 года до 5,25 % в январе 1996-го и оставалась там ни много ни мало тринадцать месяцев. В марте 1997-го ее было подняли до 5,5 %, но череда снижений в сентябре-ноябре 1998 года позволила банкам занимать друг у друга под 4,75 % – такое положение вещей сохранялось вплоть до мая 1999 года, а Доу-Джонс к тому времени уже взял отметку в 10 000 пунктов и уверенно двигался дальше. В следующий раз ставку подняли только в июне 1999-го.

Почему же ФРС в 1990-х позволила эйфории овладеть умами? Сам Гринспен еще 5 декабря 1996 года счел правильным предупредить об опасности “необоснованного воодушевления” на фондовом рынке – тому как раз покорилась высота в 6000 пунктов над землей. Вот только “воодушевленные” инвесторы едва ли смутились, когда в марте 1997-го ставка была повышена на жалкие четверть процента. Отчасти дело было в том, что Гринспен и его коллеги несколько недооценили потенциал высокотехнологичного пузыря. Вскоре после того, как индекс преодолел рубеж 5000 пунктов, члены Федерального комитета по открытому рынку предположили, что рынок близок к своей высшей точке". Важно и другое: Гринспен считал, что ФРС должна бороться лишь с потребительской инфляцией, а вздутие цен на активы технологичных фирм, коли оно сопровождается блестящими усовершенствованиями производительности, станет в этой борьбе союзником¹⁰⁰. В-третьих, как это часто бывает, отчаянное положение дел в мировой экономике после дефолта России в августе 1998 года толкало ФРС в строго противоположную сторону¹⁰¹. Наконец, Гринспен с коллегами считал, что ФРС не должна “вырывать кувшины с пуншем из рук подвыпивших гостей”, как выразился Уильям Макчесни Мартин-младший, который в генеалогии председателей ФРС играет роль прапрадедушки Гринспена¹⁰². Следует признать, что своей “неотложной монетарной политикой” Алан Гринспен предотвратил крах фондового рынка. Страна не вернулась в 1930-е и не повторила печальный опыт Японии: тамошний центральный банк осознанно проколол пузырь на фондовом рынке, в результате чего тот рухнул на 80 %, а экономика еще долгие десять лет не могла прийти в чувство. Но любое решение требует жертв. И теперь, как не один и не два раза в истории финансов, полость мыльного пузыря стала питательной средой для безрассудного воодушевления одних и хладнокровных злодеяний других.

Людям с чувством истории девяностые до боли напоминали “ревущие двадцатые”, и динамика развития фондового рынка лишь подтверждала их опасения. Было в них что-то и от других двадцатых – 1720-х. Джон Ло, Миссисипская компания-пузырь – так начался XVIII век, и примерно так же завершился век двадцатый. Компания, о которой поведем речь мы, обещала своим акционерам обогатить их сверх самых смелых ожиданий. Она как будто заново изобрела, переосмыслила всю финансовую систему. Сполна воспользовавшись надежными связями в политических кругах, она оседлала волну подъема на рынке и пришла к финишу первой. Шесть лет подряд (1996–2001) эта компания удерживала звание Самой изобретательной компании Америки по версии журнала Fortune; имя ей – Enron.

В ноябре 2001 года Алан Гринспен вслед за Михаилом Горбачевым, Колином Пауэллом и Нельсоном Манделой стал обладателем очень почетной награды: приза компании Enron за выдающуюся службу на благо общества. Гринспена явно похвалили не зря. С 1995 по 1999 год он лишь однажды поднимал ставку процента. Жители биржи уже начали поговаривать о “путе Гринспена” – пока тот находился во главе ФРС, торговцы словно обладали опционом типа “пут” в отношении фондового рынка (то есть могли, но не обязывались продавать свои акции по хорошей цене в будущем). Веселье не затянулось: в январе 2000-го рынок пошел вниз, и многие вспомнили, как давным-давно Гринспен предупреждал об опасностях “необоснованного воодушевления”. У первого кризиса нового века не было одного Черного дня. Ну а когда к августу 2001 года ФРС довела ставку до 3,5 % с былых 6,5 %, все решили, что мягкая посадка экономике обеспечена и в худшем случае их ждет умеренный спад. Но обычный белый день стал для Нью-Йорка Черным, и виной тому послужил не рыночный крах, но злоумышленное крушение двух самолетов. Поползли слухи о грядущей войне, об остановке рынка, совсем как в 1914-м, и Гринспен вновь срезал ставки – с 3,5 % до 3 %, а затем еще и еще, пока в июне 2003-го они не достигли исторического минимума в 1 %. После и сентября ФРС исторгала больше ликвидности, чем все пожарные машины Манхэттена – воды. Но Enron было уже не спасти. Гринспен получил свою награду очень вовремя: через две недели, 2 декабря 2001 года, компания заявила о своем банкротстве.

Сказать, что сходство между Джоном Ло, творцом миссисипского пузыря, и Кеннетом Леем, исполнительным директором Enron, поразительно, – не сказать почти ничего. Ло овладел тайной философского камня и мог “превращать бумагу в золото”. Если Кен Лей и отставал, то не сильно – он изготовлял золото из газа. Ло намеревался перевернуть с ног на голову финансы королевского дома Франции, Лей – мировую энергетическую отрасль. По сложившейся традиции в ней господствовали гигантские энергоснабжающие компании, которые одновременно производили энергию – качали газ, генерировали электричество – и продавали ее конечному потребителю. Консультант из McKinsey Джеффри К. Скиллинг подкинул Лею идею, и тот зажегся: задуманный им Банк энергии должен был служить посредником между поставщиками и потребителями¹⁰³. Как и Ло, Лей происходил из скромной семьи – в Миссури его отец проповедовал учение Христа, – и то же касается Enron, начинавшего как крохотная газовая компания в Омахе, штат Небраска. Переименовав фирму, Лей перенес ее штаб-квартиру в крупнейший город Техаса Хьюстон. Как и Ло, Лей водил дружбу с влиятельными людьми. Давнишний поборник интересов техасской энергетики, в 1992 году президент Джордж Буш-старший поддержал законопроект, освобождавший отрасль от государственного регулирования, в том числе ценовых ограничений. Всего на взносы в поддержку политических объединений Enron пустил 6,6 миллиона долларов, причем три четверти этой суммы ушли в казну Республиканской партии, а сам Лей и его жена пожертвовали 355 тысяч на первую президентскую кампанию Буша-младшего. В 1996 году лишь один политик получил больше денег из рук Enron, чем убежденный сторонник независимости калифорнийской энергетики сенатор Фил Грэм.

В новый 2001 год Enron вступал четвертой по величине компанией Америки с штатом в и тысячу человек. Под колпаком у него находилась четверть всего природного газа в США. Приватизация компаний энергетического сектора стала чем-то вроде мировой моды, и Enron как следует отоварился на начавшейся распродаже. Только в Южной Америке компания приобрела активы в Колумбии, Эквадоре, Перу и Боливии, куда через весь континент шел газопровод из Бразилии. Стоило близкому другу Лея Джорджу Бушу-младшему вмешаться, как поддалась и Аргентина: Enron достался контрольный пакет акций в крупнейшей сети трубопроводов природного газа. Теперь компания промышляла не только энергией, но и всем известными с глубокой древности элементами: землей, водой, огнем и даже воздухом. И даже интернетом – так она говорила. Изумленные банкиры бороздили просторы липовых торговых площадок, а сидевшие там сотрудники старательно изображали продажу контрактов жаждущим этого клиентам – сцена так и просилась в фильм “Афера”. Как будто и не прошло трех столетий с краха Миссисипской компании.

Алан Гринспен и Кеннет Лей.

Матерым инвесторам сулили баснословные доходы, и те, словно в 1719 году, были рады обманываться. Акции Enron подорожали чуть ли не впятеро за три года: в 1997-м они недотягивали до 20 долларов, а в 2000-м перевалили за 90. Ну а управляющие – те вообще были “простимулированы” опционами на акции компании и чувствовали себя прекрасно. В последний год жизни Enron 140 ведущим сотрудникам досталось примерно по 5,3 миллиона долларов. Шикарных автомобилей в салонах не хватало на всех. Не хватало и домов в Ривер-Оукс, самом недосягаемом районе Хьюстона. “Я много думал, – делился сокровенными мыслями Скиллинг, с 1997-го главный операционный директор корпорации, – и пришел к выводу, что все дело в деньгах… Есть деньги – будет и преданность. Зачем сюсюкать с людьми, если в итоге все упирается в наличность? Только она и гонит вас вперед”¹⁰⁴. “В Enron люди получали сразу по несколько базовых ставок, – рассказала мне Шерон Уоткинс, когда мы встретились у ныне пустующей штаб-квартиры Enron в Хьюстоне. – Проценты, даже если это 75 % от ставки, вызывали косые взгляды. Ах, вы получаете проценты, складываете… А надо-то – умножать. Вдвое, втрое, вчетверо больше вашей среднегодовой ставки – вот каким должно быть вознаграждение по итогам года”¹⁰⁵. Дошло до того, что в апреле 1999-го бейсбольная команда “Хьюстон Астрос” переименовала свой домашний стадион в “Поле Энрон”.

Увы, подобно Системе Джона Ло, Система Энрон была всего-навсего изощренной уловкой, работавшей благодаря подтасовкам на рынке и поддельным отчетностям. В 2004 году достоянием общественности стали записи телефонных разговоров: трейдеры Enron предлагали сотрудникам энергетической компании El Paso приостановить производство, чтобы не дать ценам упасть. В другой раз стороны обсуждали “все бабки, что вы, ребята, сперли у несчастных калифорнийских старушек”. Мошенники не только добивались заветных завышенных цен – тысячи людей оставались без электричества. За полгода после вступления в силу закона о дерегулировании энергетической отрасли штата электричество принудительно отключали по меньшей мере 38 раз. (Еще одна пленка запечатлела такую сцену: лесные пожары бушуют, разрушая линии электропередач, а сгрудившиеся у экранов телевизоров сотрудники Enron подбадривают: “Гори, детка, гори!”) Одного подлога было мало – перечень активов компании и ее прибыльность постоянно завышались, а ее долги и убытки скрывались в дебрях так называемых “проектных компаний”, чьи показатели не включались в сводную финансовую отчетность Enron. До поры до времени директора компании пускали пыль в глаза всем заинтересованным лицам, постоянно увеличивая дозу пыли, и убытки как будто оборачивались шикарными прибылями. Новейшие финансовые идеи вроде переоценки бумаг по их текущим котировкам (mark-to-market) и секьюритизации долгов позволили Скиллингу подняться на самый верх. Даже финансовый директор Эндрю Фастоу и тот не мог вечно делать хорошую мину при плохой игре, тем более что с недавних пор и он регулярно использовал проектную компанию с говорящим названием “Жуйко инвестментс” для собственного обогащения и на радость другим директорам. Международное отделение Enron к середине 1990-х работало в убыток, особенно после того, как сорвался многообещающий проект по поставке электричества в индийский штат Махараштра. Enron Online, первая в мире система торговли сырьевыми товарами на основе интернет-технологии, хвалилась большим оборотом, но как насчет прибыли? Тревога потихоньку закрадывалась в головы, вытесняя царившую в Хьюстоне эйфорию. Фастоу давал своим проектным компаниям все более зловещие имена: за “Хищником-1” (Raptor I) последовал “Коготь” (Talon). Он и другие комбинаторы втихаря сбросили с рук акции компании на 924 миллиона долларов – пока это еще было прибыльно.

Вкладчиков уверяли, что скоро, очень скоро акции Enron пробьют потолок в 100 долларов. Но вместо этого они обвалились до 40, когда 14 августа 2001 года Скиллинг неожиданно подал в отставку (понятное дело, “по причинам личного характера”). Шерон Уоткинс уже тогда предупреждала Кеннета Лея, что Enron “подорвется на мине бухгалтерских скандалов”. Так и произошло. Свежий отчет был обнародован 16 октября: 618 миллионов долларов убытка за третий квартал и падение капитализации на 1,2 миллиарда. Восемь дней спустя, не дожидаясь итогов разбирательства Комиссии по ценным бумагам и биржам, покинул свой пост Фастоу. Компании пришлось пересмотреть показатели прибыли за предыдущие пять лет: 8 ноября выяснилось, что результат завысили на 567 миллионов долларов. Ну а когда 2 декабря Enron подавал документы для начала процедуры банкротства, открылось, что проверенная аудиторами отчетность не включала долгосрочные обязательства на 25 миллиардов долларов, и 13 миллиардов долгов превратились в 38. Тревожиться было поздно – публика оцепенела, а там было недалеко и до паники. К концу 2001 года за акции Enron давали 30 центов.

В мае 2006 Кеннет Лей – ему вменялся, среди прочего, преступный заговор, дача ложных показаний, мошенничество с ценными бумагами и мошенничество в банке – был признан виновным по всем десяти пунктам. Скиллинга осудили по 18 из 27 пунктов. Лей поехал отдыхать в Эспен, штат Колорадо, и там умер, не дождавшись приговора. Скиллинга приговорили к 24 годам и 4 месяцам заключения, потребовав выплатить 26 миллионов долларов в пенсионный фонд сотрудников Enron; его апелляция рассматривается судом. В сухом остатке 16 человек признали себя виновными в связи с крушением Enron, а вина еще пяти (пока пяти) была доказана в суде. Прекратила свое существования фирма Arthur Andersen, занимавшаяся ревизией отчетности Enron. Больше всех пострадали рядовые сотрудники и акционеры: пламя поглотило их сбережения, а пепел был развеян по ветру – тому самому, что без малого три века назад унес миллионы ливров у вкладчиков Миссисипской компании.

Акционерное общество с ограниченной ответственностью и фондовый рынок, где покупают и продают доли в компаниях, – уже четыре века эти чудесные изобретения сопровождают человека в его странствиях. Финансовая история знает немало случаев жульничества, а рынки не всегда ведут себя разумно. Как правило, одно связано с другим – чем сильнее, громче и задорнее бьют копытами быки, тем скорее обычные люди решат прокатиться на аттракционе, и в итоге их “прокатят”. Многое зависит от того, сумеют ли – захотят ли – центральные банки усмирить разбушевавшихся парнокопытных. Без опоры на Королевский банк Джон Ло был бы совсем другим человеком. А Кен Лей и Джефф Скиллинг ни за что не взвинтили бы цену на акции Enron до 90 долларов, будь денежная политика ФРС в 1990-е хоть чуточку построже. При этом Великая депрессия – печальный урок того, что будет, если слишком туго затянуть монетарные гайки на фоне обвала фондового рынка. Многие уверены: предотвращение новой Великой депрессии – та самая цель, для которой все средства хороши. Но вспомните Голландскую Ост-Индскую компанию, первую в своем роде, и взвешенные действия Амстердамского обменного банка, и вы поймете: не любой рост рынка на поверку оказывается пузырем.

Путь финансовых рынков всегда более извилист, чем нам бы хотелось, и с этим ничего не сделаешь. Покуда одни люди глядят в будущее сквозь розовые очки, а глаза других заволакивает мрак, покуда оборотной стороной жадности будет страх, цены акций будут вычерчивать весьма неровную линию, чем-то напоминающую зубастый силуэт Анд. Как инвестору вам остается лишь надеяться, что спускаться с вершины эйфории вы будете по пологому склону и уж в любом случае не упадете с отвесной скалы.

Неужели нам никак не защититься от падений в прямом и переносном смысле слова? В следующей главе мы увидим, как в XVIII веке зародилось страхование; его эволюция дала на наш вопрос сразу несколько ответов, каждый из которых предлагает хоть какую-то защиту от обрывов и “тяжелых хвостов” финансового мира.