Первый пузырь

Почему же алхимик от финансов Джон Ло в конце концов остановил свой выбор на Франции? Французы отлично знали, с кем имеют дело: еще в 1708 году маркиз де Торси, министр иностранных дел Людовика XIV, охарактеризовал Ло словом joueur, то есть “игрок” (прибавив: профессиональный), и подозревал того в шпионаже. Но так уж получилось, что немедленного решения требовала проблема государственных финансов Франции. Потомкам на память о себе и своих войнах Людовик XIV оставил огромную дыру в казне, и теперь правительство стояло на пороге третьего за без малого век банкротства. Пересмотр уже набранных долгов привел к невыплате одних и частичному списанию других и по сути мог быть приравнен к отказу от выполнения обязательств. И все равно только для покрытия текущей недостачи было выпущено 250 миллионов так называемых billets d'etat, которые, в свою очередь, обещали владельцам все новые процентные выплаты. Кто-то додумался спасти ситуацию, размыв долю золота и серебра в монетах, и экономика страны сорвалась с обрыва⁴¹. Ну как тут было не поверить Ло, сулившему скорое избавление от всех недугов?

Первая попытка – в октябре 1715 года – убедить королевский совет в том, что стране необходим государственный банк с исключительным правом выпуска банкнот, провалилась: против смелого предложения Ло наделить банк полномочиями королевской кассы, куда так или иначе поступали бы все налоги, возражал герцог Ноальский. Когда Ло повел разговор о частном банке, счастье улыбнулось ему. Рождение Частного общественного банка под его руководством датируется маем 1716 года. Банку разрешался выпуск векселей к оплате монетой (золотой или серебряной) на срок двадцать лет. Собственный капитал устанавливался в размере 6000 миллионов ливров (1200 долей ПО 5 тысяч ливров каждая) и на три четверти состоял из резко упавших в цене billets d'etat, так что на деле банк мог рассчитывать в лучшем случае на 2 850 000 ливров⁴². По всем признакам предприятие выходило скромное, но Ло не привык мелочиться и намеревался склонить на свою сторону герцога Орлеанского – регента при малолетнем Людовике XV. В 1717 году правительство обязало граждан платить налоги билетами Общественного банка, и Ло ликовал – к недовольству его многочисленых противников.

В своем стремлении возродить доверие к экономике Франции Джон Ло опирался на голландский опыт, с тем лишь отличием, что новый банк мог выпускать бумажные деньги. В банк вкладывались значительные средства, и правительство получило возможность выплатить накопившиеся долги. В то же самое время бумажные деньги должны были вернуть к жизни французскую торговлю и вернуть стране былое экономическое могущество. “Банк не единственный плод моих мыслей, и даже не самый крупный, – уверял Ло регента. – Я собираюсь снова поразить Европу и осчастливить Францию, и поверьте, мое изобретение затмит открытие Ост-Индии…”⁴³

И то правда, сам Ло постигал финансовое дело в республиканской Голландии, но с самого начала именно Франция с монархом во главе казалась ему наилучшей средой для возведения Системы Джона Ло, как ее назовут потом. “Мне думается, – писал он, – что сосредоточенная в умелых руках абсолютная власть позволит получить больше средств и по более низкой ставке, чем когда она ограничена”⁴⁴. Ло выступал с позиций финансового абсолютизма и не просто верил, что “в управлении деньгами, равно как и на войне и в делах законодательных, верховная власть должна безраздельно принадлежать одному человеку”, но и подкреплял свои убеждения делами. Перво-наперво было необходимо привести в порядок королевскую казну и расстаться с прошлым, когда корона занимала деньги лишь затем, чтобы тут же потратить их на обмундирование и ружья. По замыслу Ло, монарх отдавал кредитную деятельность в ведение особой “торговой компании, куда один за другим поступали бы все товары королевства”. Тогда, уверял Ло, “весь народ станет народом торговцев, а королевский банк будет снабжать их наличными деньгами и станет вместилищем всей коммерции, торговли и денежного обращения”⁴⁵.

Ло досконально изучил голландский пример, и империя занимала особое место в его мировидении. Он считал, например, что Франция уделяет недостаточно внимания собственным заморским владениям. И что исправить недочет можно – надо только поручить лично ему заняться торговлей Франции с Луизианой, огромным, но совершенно неразвитым краем, что пересекал американский Средний Запад с юга на север, практически повторяя течение великой Миссисипи и занимая почти четверть площади нынешних Соединенных Штатов. В 1717 году Западная компания (Compagnie d’Occident) получила двадцатипятилетнюю монополию на торговые связи с Луизианой, по сути означавшую переход колонии в ее ведение. Капитал компании составил неслыханные для Франции 100 миллионов ливров. К подписке на акции ценой 500 ливров каждая привлекался и стар и млад, вне зависимости от положения в обществе и национальности. К оплате в несколько приемов принимались злосчастные billets d'etat, чей земной путь на этом заканчивался, уступая дорогу бессрочным рентам (rentes) под 4 % годовых. Список управляющих венчало имя Джона Ло.

Не все приняли Систему Ло с распростертыми объятиями. Прозорливый герцог Сен-Симон заметил:

Возможно, такое предприятие не дурно само по себе; но оно будет иметь дурные последствия везде, кроме республик или монархий вроде английской, где расходами ведают те, кто снабжают казну деньгами – в том объеме, который они сами считают уместным. В слабом, подверженном переменам государстве, подчиненном воле абсолютного монарха, каковым является Франция, компании будет отчаянно не хватать устойчивости, ведь король… сможет запросто растоптать банк – соблазн сделать это велик настолько, насколько слабы преграды⁴⁶.

В начале 1718 года парижские парламентарии, словно желая проверить справедливость замечания герцога, повели наступление на новоиспеченного министра финансов Рене Даржансона, а заодно и на банк Ло. Даржансон повелел снизить содержание ценных металлов в монете на 40 % и тем самым, клялись парижане, вверг страну в “пучину беспорядка столь беспросветную, что не сразу понятно, как нам из нее выбраться”⁴⁷. К тому же братья Пари в пику Ло основали свою компанию и привлекли многих вкладчиков. Но регент уже успел почувствовать вкус абсолютной власти и немедленно вступился за своего союзника – к радости и обогащению последнего. (Ло не скрывал удовлетворения: “Как прекрасна, как важна власть деспота в самом начале пути учреждения, уже успевшего застать людей врасплох и превратиться в мишень для их лютой ненависти!”⁴⁸) Мало того: уже в 1718 году правительство в расчете на удорожание акций сделало Западной компании первое и далеко не последнее послабление. К августу ей принадлежали все налоговые поступления, связанные с табаком. Декабрь ознаменовался для нее получением доли в Сенегальской компании. В гору шли и дела самого Ло: в декабре 1718-го Общественный банк приобрел статус Королевского банка, по сути первого центрального банка Франции, что стало высочайшей похвалой его руководителю. Векселя банка отныне могли быть обменены на банковские экю (ecus de banque, чья стоимость в серебре была неизменна) или на имевшие более широкое распространение турские ливры (limes tournois – с плавающим относительно золота и серебра курсом). Но уже в июле выпуск новых экю прекратился, старые были изъяты из обращения⁴⁹, а в соответствии с королевским указом от 22 апреля 1719 года привычное для серебра периодическое “уменьшение” (цены) перестало касаться банкнот⁵⁰. Франция начала переход от монет к бумажным деньгам.

Казалось, предела для роста Западной компании не существует. В мае 1719-го она поглотила Ост-Индскую и Китайскую компании – детище нарекли Индийской компанией (Compagnie des Indes), но прославилось оно как компания Миссисипская. В июле Ло получил право распоряжаться королевским монетным двором в течение девяти лет. В августе отвоевал у соперника возможность собирать косвенные налоги, которой тот наслаждался всего год. В сентябре компания ссудила короне 1,2 миллиарда ливров на погашение всех остальных долгов. А уже месяц спустя Ло заправлял сбором всех налогов, прямых и косвенных.

Творец гордился своим созданием. До него существовала лишь привычка выдавать расписки и делать выплаты (так писал сам Ло). Теперь же, уверял изобретатель, “каждое звено цепи опирается на идею и на звенья вокруг и каждое прямо-таки светится заложенным в его основание принципом”⁵¹. Говоря сегодняшним, не вполне изящным, языком, Ло задумал провести “рефляцию” французской экономики. Еще в 1716 году страна вступила в полосу спада и отчаянно нуждалась в помощи, и решение Ло расширить предложение денег за счет банковских билетов было очень кстати⁵². Корона не уделяла достаточного внимания накопленным долгам, а те в ответ здорово досаждали ей, пока мудрый Ло не решил положить этому конец, передав всю их совокупность в управление огромной частной компании с монополией на торговлю и сбор налогов⁵³. В случае успеха королевский дом Франции мог выбросить свои денежные невзгоды из головы.

Жаль, что Ло не умел вовремя останавливаться. Да и зачем? Главный акционер теперь уже гигантской корпорации, он больше других был заинтересован в непрерывном росте ее котировок на бирже, к каковому итогу, пусть и на время, с необходимостью приводил дополнительный выпуск билетов Банка. Чтобы было понятнее, вообразите, что пятью сотнями крупнейших американских фирм, Министерством финансов и Федеральной резервной системой управляет один человек. Как вы думаете, будет ли он, рискуя собственным благополучием, повышать налог на корпорации и ставку процента? Хуже того: внутренняя логика самой Системы заставляла Ло надуть пузырь или смириться с поражением. Не прибыль компании, а доход от выпуска все новых акций позволял ему одну за другой приобретать более мелкие фирмы и выкупать право сбора налогов. В июне 1719 года, семнадцатого числа, Миссисипская компания выпустила еще 50 тысяч своих акций по цене 550 ливров каждая (при том что номинал их, как и во времена Западной компании, равнялся 500 ливрам). Желая помочь успеху дела, Ло взял новый выпуск под свою личную ответственность и рисковал при этом так, что потом целую ночь не мог сомкнуть глаз. Он также наделил акционеров Западной компании исключительным правом выкупа новых акций (их немедленно окрестили “дочками” напечатанных ранее “матерей”) – чтобы потом не говорили, что удорожание озолотило только его⁵⁴. Третий заход состоялся уже в июле: 50 тысяч свежеоттиснутых “внучек” продавались по 1000 ливров – Ло кровь из носу надо было найти 50 миллионов, чтобы и дальше распоряжаться монетным двором. Казалось бы, каждый новый выпуск должен идти дешевле старого, ведь лишние акции размывают стоимость компании между большим количеством частей. Почему же в действительности цена возросла, да еще в два раза?

Объект желания и спекуляции: одна десятая доли в Compagnie des Indes (проще говоря – в Миссисипской компании).

В роли “сдвига” выступило известие о грядущих прибылях от луизианской торговли – именно так всем объясняли удорожание акций. Джон Ло, ясное дело, живописал колонию как истинный рай на земле: населяющие ее дикари прямо-таки распахивают свои объятия навстречу чужакам и готовы доверху завалить уходившие во Францию корабли самыми необычайными и ценными товарами. Дабы помочь зарождающейся торговле, в устье Миссисипи был заложен великолепный Новый Орлеан, названный так в честь падкого на лесть регента. Теперь-то мы знаем, что в словах Ло было разумное зерно, но тогда об этом можно было только догадываться. Пара тысяч нищих обитателей долины Рейна, Швейцарии и Эльзаса не долго думая согласились на роль колонистов. Незадачливые иммигранты едва ли понимали, что на гостеприимной земле их встретит только зной и кишащее насекомыми болото. Год новой жизни выдержал лишь каждый пятый – остальные умирали кто от голода, а кто от желтой лихорадки и других тропических болезней.

Джон Ло срочно нуждался в новом Подвиге” для оправдания дивидендов в 40 %. Спасение явилось к финансисту в обличье бумажных денег. С лета 1719 года желавшие заполучить в собственность “дочек” и “внучек” вкладчики Королевского банка обрели доступ к ссудам под залог долей в самом банке, а на полученные деньги покупали дополнительные акции. Их цены взлетали до небес. Если 1 августа акции “материнского” выпуска продавались за 2750 ливров, то 30-го они стоили уже 4100, а 4 сентября – 5 тысяч ливров. Ло не дремал и выбросил на рынок еще 100 тысяч акций, затем проделал то же самое 28 сентября и 2 октября, а два дня спустя ограничился скромным выпуском 24 тысяч акций (их обычным гражданам никто не предлагал). Осенью цена акций покорила отметку в 9 тысяч ливров, а 2 декабря доля в компании стоила невиданные прежде 10 025 ливров. На стихийно возникшем рынке одна акция с поставкой в марте 1720 года оценивалась в 12 500 ливров. Эйфория на глазах уступала место мании⁵⁵.

Кое-кто почуял неладное раньше других. “Вы все в своем Париже с ума посходили, не иначе, – гневался Вольтер в письме к своему другу де Женонвилю в 1719 году. – Это же уму непостижимо…”⁵⁶ Ирландский банкир и экономист Ричард Кантильон настолько уверился в итоговом провале Ло, что продал все и покинул столицу в начале августа 1719-го⁵⁷. Сидевший в Лондоне Даниель Дефо удостаивал лишь легким презрением французов, которые “возвели прекрасный замок из воздуха”. Тем, кто хочет добиться чего-то в этой жизни, ерничал Дефо, надо лишь повторять за Джоном Ло:

Непременно вооружитесь мечом, убейте красавчика, а лучше двух, загремите в Ньюгейтскую тюрьму, выслушайте приговор, но не сидите там в ожидании виселицы, а сбегите [Обратите внимание на эти слова! – Прим, автора], если сможете, в какую-нибудь необычную страну, заделайтесь биржевым мошенником, сколотите что-нибудь Миссисипское, надуйте целый народ, и в конце вас ждет подлинное величие, но лишь в том случае, если вы удивительный везунчик…⁵⁸

Ло удалось околдовать значительную часть парижских богачей. Он легко расставался с заработанными деньгами, предлагая обеспечить безбедную старость или оплатить прегрешения молодости, и быстро заслужил любовь праздного класса. В сентябре 1719 года крошечная улочка Кенкампуа частенько становилась местом столпотворения: там, в узком проходе между улицами Сен-Мартен и Сен-Дени, толкались желающие купить свежеотпечатанные акции Компании. Писарь из британского посольства свидетельствовал: с утра и до самого вечера на улице “толпятся принцы и принцессы, герцоги, герцогини и другие знатные люди – словом, все те, кто составляет гордость Франции. Они готовы продавать усадьбы и закладывать фамильные драгоценности, только бы не остаться без акций Миссисипи”⁵⁹. В том году леди Мери Уортли Монтегю посетила Париж и была “чрезвычайно рада… встретить там мистера Ло, чистокровного англичанина (по крайней мере, британца-то точно), который относится к тамошним герцогам и дворянам как к грязи под своими ногами; те все сносят и прямо-таки источают уважение. Бедные, бедные!”⁶⁰. Те безрассудные дни обогатили язык словом “миллионер”. (Миллионер, millionaire, равно как и предприниматель, entrepreneur, – французское изобретение.)

Доступ к государственным постам получали только католики, и уже 10 декабря Джон Ло впервые пришел на мессу. Ему было за что вознести хвалу Создателю. Через месяц на картину был нанесен последний штрих: Ло назначили министром финансов. К тому моменту шотландец ведал:

во-первых, сбором всех косвенных налогов;

во-вторых, государственным долгом Франции;

в-третьих, двадцатью шестью монетными дворами, где чеканились золотые и серебряные монеты;

в-четвертых, Луизианской колонией;

в-пятых, делами Миссисипской компании, облеченной монополией на импорт и продажу табака;

в-шестых, торговлей мехом с Канадой

и, наконец, в-седьмых, он заправлял всей французской торговлей с Африкой, Азией и Ост-Индией.

Уже как частному лицу Ло принадлежали:

знаменитый “Отель де Невер” на улице Ришелье (ныне в нем размещена часть собрания Национальной бибиотеки Франции);

дворец кардинала Мазарини, где располагалась и сама Компания;

более трети зданий на Вандомской площади (тогда площади Людовика Великого);

не менее двенадцати загородных поместий;

несколько плантаций в Луизиане и

акции Миссисипской компании стоимостью в 100 миллионов ливров⁶¹.

Людовик XIV говорил: “L’état, c’est moi” – “Государство – это я”. Джон Ло с не меньшим основанием мог бы сказать: “L’économie, c’est moi””– “Экономика – это я”.

Финал спектакля на рю Кенкампуа (1719). Гравюра из цикла “Великое помешательство”, увидевшая свет год спустя в Амстердаме.

Исправно посещая мессы, азартный игрок Джон Ло мог обмануть всех, но не самого себя. В марте 1719 года он побился об заклад с герцогом Бурбонским, что зима и весна обойдутся безо льда, и проиграл тысячу луидоров. В другой раз поставил 10 тысяч против одного, что знакомый не выкинет оговоренное число одновременно на шести костях (надо думать, тут Ло торжествовал: его друга могло выручить лишь одно из 46 656 равновероятных сочетаний). Главную свою ставку Ло сделал на собственную Систему. “И дня не проходит, – говорил в августе 1719 года встревоженный британский дипломат, – чтобы Ло не сообщал кому-нибудь о своем намерении вознести Францию на неизведанные прежде высоты, с которых она будет повелевать всей Европой; о том, что торгаши из Англии и Голландии останутся без денег, стоит ему щелкнуть пальцами; что так же легко он расправится с нашим Банком и со всей нашей Ост-Индской компанией”⁶². Ло не занимался пустой болтовней и поспорил с Томасом Питтом, графом Лондондерри и дядей будущего премьер-министра Уильяма Питта-младшего, что за год цена английских акций упадет. Играя на понижение, Ло обязался поставить акции Ост-Индской компании общим номиналом в 100 тысяч фунтов 25 августа 1720 года в обмен на 180 тысяч фунтов (то есть на 80 % выше номинала)⁶³. В конце августа 1719-го они продавались по 194 фунта, так что Ло ожидал падения по меньшей мере на 14 фунтов.

Ло излучал уверенность в себе, но его конец был близок. Проявления “тревоги”, четвертой стадии жизни мыльного пузыря, стали очевидны даже раньше, чем он занял кресло министра финансов. Когда в декабре 1719-го акции Миссисипской компании устремились вниз – в середине месяца они шли по 7930 ливров за штуку, – Ло быстро соорудил для них подпорку, пообещав скупить у всех желающих их доли по 9 тысяч ливров, и открыл для этого специальное отделение в Королевском банке. Чтобы граждане не слишком путались, 22 февраля 1720 года было объявлено о поглощении Компанией Королевского банка. За умеренную плату в тысячу ливров Ло предлагал своим клиентам приобрести право выкупа (prime) доли в 10 тысяч ливров в течение ближайшего полугода (полная цена, таким образом, равнялась 11 тысячам – на 900 ливров больше рекордного значения в 10 100 ливров, достигнутого 8 января). Рынок умиротворился, и до середины января курс акций не опускался ниже 9 тысяч ливров (введение ценового “пола” в 9 тысяч оставило в дураках владельцев права выкупа по 10 тысяч, и щедрый Ло позволил им произвести обмен в расчете десять prime за одну акцию).

За пределами фондового рынка тем временем бушевала инфляция. Цены подскочили так, что в сентябре 1720-го жизнь в Париже обходилась вдвое дороже, чем за два года до того, причем в основном удорожание происходило в последние одиннадцать месяцев. А все потому, что Ло многократно увеличил количество банкнот в обращении. Вполне удовлетворявшие до того все нужды Франции золотые и серебряные монеты в ливровом эквиваленте составляли жалкую четверть от совокупного предложения денег в мае 1720 года (оно включало в себя не только банкноты, но и акции на руках у населения, которые в любую минуту можно было обменять на наличность)⁶⁴. Снижение покупательной способности банкнот было не за горами, и люди стали переходить на оплату золотом и серебром. Абсолютист до мозга костей, Ло ответил принуждением. Банкноты стали единственным законным средством платежа. В силу вступил запрет на экспорт драгоценных металлов, производство и продажу изделий из серебра и золота. Постановление от 27 февраля 1720 года ставило вне закона любого, кто хранил монеты на сумму свыше 500 ливров. А власти получили право обыскивать подозрительные с их точки зрения дома. Вольтер полагал, что “более нечестного приказа история не знала”, и называл его “последним измышлением забывшегося в бреду тирана”⁶⁵.

Ло между тем как одержимый возился с курсами обмена банковских билетов на металлы; официальная цена золота за четырнадцать месяцев претерпела 28 изменений, а серебра – по меньшей мере 35, хотя могла и все 135, лишь бы публика проявила интерес к бумажным деньгам. Люди убеждались, что правила игры отныне защищают только и без того всесильное государство, и тонули в море противоречивых законов. Как позднее вспоминал очевидец событий, “повинуясь магическим заклинаниям, слова составлялись в непригодные для чтения указы, а воздух полнился невнятными идеями и прочей нечистью”⁶⁶. Сегодня золото и серебро свободно поступали в страну, назавтра выходил запрет на экспорт. Сегодня печатный станок работал не переставая, а завтра предложение банкнот ограничивалось 1 200 000 ливров. Сегодня доли в Миссисипской компании скупались по 9 тысяч ливров, а назавтра пол исчез. И тогда, а точнее 22 февраля, акции рухнули. К концу месяца за них давали 7825 ливров. Пятого марта Ло поддался на уговоры регента и пошел на попятный: пол вернулся на место, и люди повалили сдавать акции. Никого не заботило, что тем же указом банкнота объявлялась “защищенной от удешевления”, забыли и о потолке в 1 200 000 ливров – джинн предложения денег покинул свою бутылку⁶⁷. Те из вкладчиков, кто посообразительнее, уже тогда были счастливы получить за каждую из своих акций по 9 тысяч живыми деньгами. С февраля по май 1720 года объем банковских билетов на руках у населения увеличился на 94 %. При этом покупателя нашла лишь каждая третья акция. Было ясно: очень скоро терпение публики лопнет и эта треть также вернется в Компанию, а экономика захлебнется в потоке новых банкнот и вызванной ими инфляции.

Ло знал, что дело дрянь, но не терял надежды выкрутиться, а посему выкручивал руки регенту. Тот 21 мая в приказном порядке снизил цену акций компании с 9 до 5 тысяч (в несколько шагов с разницей в месяц) и вдвое урезал количество банкнот в обращении. Вопреки обещанному, была снижена и сама стоимость банкнот. В основании Системы Ло лежала абсолютная власть короля, и те дни ярко показали, что фундамент это шаткий. Уже через шесть дней разъяренные граждане вынудили правительство отменить нововведения, и вера в Систему была поколеблена, теперь уже навсегда. После некоторого затишья цена акций начала падать, с 9005 ливров 16 мая до 4200 ливров две недели спустя. Пятачок у здания Банка стал местом встречи разгневанных толп: банкнот на всех не хватало. Камни летели в окна, окна осыпались с жалобным звоном. “Самый тяжелый удар пришелся по жителям этой страны, вне зависимости от их положения в обществе, – писал один британский современник. – Нет возможности описать, как велико, как всеобъемлюще охватившее их отчаяние; особы благородных кровей и самые важные люди возмущены наравне со всеми”⁶⁸. По такому случаю парламент собрался вне очереди и всесторонне осудил прегрешения Ло. Регент отменил указ от 21 мая, после чего скрылся от посторонних глаз. Ло подал было прошение об отставке, но до отставки дело не дошло: 29 мая его выгнали взашей. Многие мечтали видеть Ло в Бастилии, но удовлетворились домашним арестом. Джону Ло опять светила тюрьма, а то и смертная казнь (созванная наспех комиссия без труда установила его вину в выпуске банкнот сверх оговоренного количества, что было подсудным делом). Двери Королевского банка закрылись на засов.

Ло выбирался из передряг с той же легкостью, с какой одурачивал публику. Было ясно как день, что если кто и мог спасти стремительно гибнущую Систему, то только ее создатель. Рынок радостно приветствовал возвращение Джона Ло (в скромной роли одного из подручных министра финансов), и день 6 июня акции Миссисипской компании завершили на отметке 6350 ливров. То было лишь временное облегчение. В середине октября властям пришлось вернуться к свободному хождению золота и серебра на территории страны. Дела компании были плохи: бумаги упали до г тысяч ливров в сентябре и уже в свободном падении в декабре пробили пол в тысячу ливров. Крушение стало неотвратимо. Это понял и Ло и решил покинуть страну, чьи жители осыпали его бранью, а газеты осмеивали. Зато он “очень тепло простился” с герцогом Орлеанским. “Мой господин, – сказал Ло при их последней встрече, – я признаю за собой страшные ошибки. Я совершил их потому, что я человек, а людям свойственно заблуждаться. Но, я уверяю вас, в моих действиях не было злого умысла, и рано или поздно потомки поймут, что моя совесть чиста”⁶⁹. Слова не убеждали: пока Ло находился под следствием, его жена и дочь не могли выехать из страны.

Воздушный шар миссисипских акций сдулся, будто проколотый мечом, и вся Европа слышала, как зловеще шипел выходивший наружу воздух. Один обманутый голландский вкладчик завелся не на шутку и на память заказал китайским мастерам фарфоровые тарелочки. Надпись на одной гласила: “Гляди, Боже, я раздет догола!” Ей вторила другая: “Купил дерьмовых акций, торгую испорченным воздухом”. Амстердамские инвесторы искренне верили, что, в отличие от Голландской Ост-Индской компании, чьи пряности и ткани были у всех на виду, ничем более существенным Ло и не промышлял. Один сотрудник сатирического журнала излил свои мысли в стихах:

Знакомьтесь, чудный миссисипский край,
прославленный бумажками своими:
обманывай, запутав – обирай,
сокровищами лакомься чужими.
Здесь доли покупаются за звонкую монету,
но, кроме дыма, ничего в них нету

На свет появился целый набор потешных, исполненных скрытого смысла гравюр под общим названием “Великое помешательство”. На картинах голозадые биржевые дельцы пожирали монеты и выделяли акции Миссисипской компании, тронувшиеся рассудком вкладчики метались по улице Кенкампуа, прежде чем отправиться в психушку, хилые галльские петушки из последних сил тянули повозку с Джоном Ло, а тот как ни в чем не бывало осматривал выстроенные им самим воздушные замки⁷⁰.

В руках брокеров монета превращается вначале в акции Миссисипской компании, а затем в дурной воздух (еще одна сцена из “Великого помешательства”, 1720).

На сей раз авантюристу не удалось выйти сухим из воды. Из Франции он сбежал почти без гроша в кармане и наверняка проклинал тот день, когда его угораздило поспорить с Лондондерри насчет акций английской Ост-Индской компании. Они и не думали падать до заветных 180 фунтов; напуганные парижские инвесторы решили переждать непогоду в Лондоне (город тогда переживал крах Компании Южных морей), так что к апрелю цена преодолела отметку в 235 фунтов и не собиралась останавливаться. Достигнув 420 фунтов в июне, к августу акции снизились до 345 фунтов – тут-то и пришел черед Ло платить по счетам. Попытавшийся сохранить остатки чести своего клиента лондонский банкир Джордж Мидлтон разорился. А вот потери Франции деньгами не ограничились. Пузырь Ло надулся до немыслимых размеров, а лопнув, отбросил страну далеко назад в ее финансовом развитии: многие поколения французов и слышать не хотели ни о каких бумажных деньгах и биржах. Королевский дом так и не привел свои финансы в порядок и вплоть до конца правления Людовика XVI влачил жалкое существование на фоне провала многочисленных реформ, пока окончательное разложение казны не привело к революции. Пожалуй, Бернар Пикар, как никто другой, уловил всю тяжесть создавшегося положения и оставил после себя “Памятник в назидание потомкам” (1721). В левой части этого замысловатого творения нищие голландские вкладчики угрюмо и слаженно двигаются в сторону больницы, богадельни и приюта для умалишенных – кто куда. Но это еще ничего: правая сторона гравюры показывает сцены парижской жизни. Люди толпами валят из узенькой улицы Кенкампуа, а нагая Фортуна посыпает их головы акциями Миссисипской компании, словно пеплом; индусы катят повозку, и огромное колесо фортуны (и тут она!) давит бедолагу счетовода, а неподалеку двое мужчин мутузят друг друга по причинам, о которых нам остается только догадываться⁷¹.

Бернар Пикар. Памятник в назидание потомкам (1721).

Британия в те годы старательно надувала собственный пузырь, но закат Компании Южных морей разорил лишь немногих: ее руководители не пользовались той властью над Банком Англии, что накликала беду на Джона Ло и Королевский банк Франции. Духовно близкий Ло Джон Блант предложил учредить новую компанию для торговли с владениями испанской короны в Южной Америке, а капитал для нее имелся – достаточно было преобразовать накопленный правительством главным образом в годы Войны за испанское наследство долг. Оценку стоимости ежегодных рент провели быстро, оставалось так же быстро и высоко оценить акции компании, и тогда по итогам обмена управляющие остались бы с лишними акциями для продажи и верными деньгами в кармане⁷². Парижские ухищрения Ло пользовались успехом и в Лондоне. Всего акции предлагались на продажу четыре раза, и их цена выросла с 300 фунтов в апреле 1720 года до тысячи фунтов в июне. Хотите платить в рассрочку – пожалуйста. Взять ссуду под залог новоприобретенных акций – разумеется. И конечно, конечно мы выплатим солидные дивиденды.

Эйфория с готовностью перетекла в манию; как выразился поэт Александр Поуп, “постыдно было в эти дни надежды и гор златых отсиживаться в стороне”⁷³.

Блант и его приспешники отличались от Ло уже тем, что соперничали с Банком Англии, а тот задирал ставки сам и вынуждал их улучшать условия аннуитетов. В отличие от Ло, они столкнулись с политическим противодействием своим планам со стороны парламентской партии вигов, что вынуждало их давать все более крупные взятки (один заместитель министра финансов наварил на своих акциях 249 тысяч фунтов). Наконец, в отличие от Ло, англичанам не удалось полностью подчинить себе фондовый рынок и рынок кредитов. Куда уж там – только в 1720-м число компаний, учрежденных в поисках капитала, перевалило за 190, и струхнувшие управляющие Южными морями упросили своих союзников в парламенте принять закон, ныне известный как Акт о пузырях, сильно усложнивший жизнь новым предприятиям . Когда Компания Южных морей размещала третий выпуск своих акций, денежный рынок не сумел удовлетворить возникший спрос на наличность, и управляющие были бессильны, а 24 сентября ознаменовалось закрытием обслуживавшего нужды компании Банка Клинка (чьи билеты не были узаконенным средством платежа, опять-таки в отличие от Банка Англии и Королевского банка). Мания начала лета перетекла в тревожную, чуткую спячку в июле (большинство знающих людей и заморских вкладчиков забрали деньги уже тогда), а в августе начался настоящий исход инвесторов с рынка. “Многие понимали, что так случится, – причитал несчастный и заметно обедневший Джонатан Свифт, – но никто не был готов, никто не подозревал, что конец подкрадется, словно ночной вор, а именно так к нам приходит смерть”⁷⁴.

Пузырь лопнул, но англичане страдали куда меньше своих континентальных друзей-соперников. Высшая цена долей в Компании Южных морей превышала номинал всего в 9,5 раза, тогда как акции Миссисипской компании выросли в 19,6 раза. Удорожание других акций (Банка Англии и Ост-Индской компании) и вообще было куда скромнее. В Лондоне акции опустились с небес на землю, но земля осталась цела, если не считать вмятины от Акта о пузырях (он надолго осложнил жизнь акционерным компаниям). Спаслась и Компания Южных морей – ее акции не вернулись долговым камнем на шею государству, а иностранные вкладчики любили английские ценные бумаги почти как прежде⁷⁵. Ло спустил инфляцию с поводка, и она поглотила всю Францию без остатка, в английских же деревнях и не слышали ни о какой Компании Южных морей⁷⁶. В этой повести о двух пузырях самое жестокое испытание выпало на долю Франции.

Назад: С какой компанией поведешься…

Дальше: О медведях и быках