11 июня 2010 года, Москва, 23°C

– Это будет – что? – Борис даже приподнялся на паркете, где расслабленно лежал после репетиции. За восемь лет партнерства с Анной Королевой он ко многому привык. Его партнерша была непредсказуемой, жесткой, но он на многое закрывал глаза, благодаря ее фантастическому трудолюбию, творческому потенциалу и надежности. Но тут он, откровенно говоря, ошалел.

– Танго, – коротко ответила Анна, снимая заколку и распуская светлые волосы. – Аргентинское танго. Не бальное, а именно такое… с милонги …

– Ты сейчас с кем разговариваешь? – Борис покрутил пальцем у виска. – Я ничего не смыслю в танго. Я – балетный танцовщик, ты в курсе? Я умру на балетной сцене.

Анна, заведя руку назад, помассировала себе шею. Она сидела на полу, скрестив ноги, держа спину абсолютно прямо.

– Ну надо же, какой пафос! Не дергайся, это будет балетный номер, на пуантах, все как полагается.

– А без меня никак? – заныл Борис. – Давай ты кого-нибудь другого найдешь!

– Нет, мой золотой! – Анна не собиралась на него давить. Зачем? В итоге он все равно уступит. – Без тебя – никак невозможно. Посмотри на себя – настоящий аргентинский мачо! Где я еще такого найду?

Борис покосился на нее, чувствуя подвох. Жгучий брюнет, с правильными тонкими чертами лица – интеллигентный еврейский мальчик, в паре с Анной он собрал все мыслимые балетные премии, победил на всех возможных конкурсах. Он и Анна были звездами мировой величины – востребованными и высокооплачиваемыми, и поэтому он, на всякий случай, решил обидеться на «аргентинского мачо».

– Это комплимент или оскорбление?

Анна рассмеялась:

– Вставай, давай!

Борис, однако, не соизволил двинуться с места. Тогда она настойчиво потянула его за руку. Борис неохотно поднялся. Анна подвела его к зеркалу. Там она положила правую руку партнера себе на талию и он, вздохнув – спорить было бесполезно – принял нужную позицию.

Откинув голову, Анна взглянула в зеркало и хихикнула. Вид и правда потешный – она в юбке-шопенке, а он в трико…

– Ну и что это? – хмыкнул Борис. – Позорище…

– Да, тебя придется приодеть, – с легким разочарованием в голосе протянула Анна. – Ничего, мы тебе хвостик завяжем…

– Ага, – кивнул танцовщик, – и бантик заодно… Совсем сбрендила!

– Я бы попросила вас, милорд! – Анна тряхнула белокурой головкой. – Выбирайте выражения…

– Вот я и выбираю – идите на фиг, леди! Не буду я этим заниматься.

– Будешь. Это и в твоих интересах.

– Это еще почему? – сощурился Борис.

– А потому! Мы приняли приглашение на гала-концерт в Буэнос-Айресе 17 августа? Приняли! Так надо показать что-то особенное, чтобы все дар речи потеряли!

– И ты собираешься сразить тамошний высший свет исполнением танго? Ты смеешься? Тоже мне – тангера ! Кто ж тебе его ставить будет? Или сама?

– Сама, представь себе! – гордо вздернула нос Анна. – Но у меня есть приглашенный консультант.

– И кто это? – с издевкой поинтересовался Борис – Очередной завсегдатай э-э… ми-ми-ми… как там его… а, милонги!

– Я могла бы обидеться, но буду выше этого, – миролюбиво заметила Анна. – Летом в Москве мастер-класс дает Клаудиа Эстер Перейра – слышал про такую?

Безусловно, Борис слышал. Одна из лучших преподавателей танго в Европе, сама в прошлом всемирно известная тангера, Клаудиа Эстер – легенда, как Майя Плисецкая в классическом балете. Попасть на ее мастер-класс – большая удача, и то, что Анна умудрилась заполучить ее в качестве хореографа и преподавателя-репетитора, казалось невероятным. Клаудиа Эстер была той, кого в невоздержанной на язык России назвали бы «старой каргой». Язвительная и надменная, она славилась исключительно крутым нравом. Поговаривали, мадам била учеников по ногам палкой, едва ей казалось, что они недостаточно прилежны. Забавно – потом «нерадивые» ученики хвастались следами от этих ударов…

– Я вела с ней переписку два месяца. Она приезжает через три дня, как раз после дня рождения Антона.

– И она согласилась на эту авантюру? – спросил Борис с сомнением.

– А то! – гордо провозгласила Анна. – Ей самой интересно, как это – коня и трепетную лань в одну телегу…

– Ну-ну, – пробормотал Борис. – Как пить дать – втравишь ты меня в историю…

Скверный день выдался у Антона Ланского. Сначала – долгие и утомительные переговоры с канадскими партнерами, потом банкет с этими же канадцами, которые к финалу непотребно напились. Затем пришлось ехать в Шереметьево и грузить их на борт самолета как багаж. К неприятностям добавился локальный конфликт с таможней, обнаружившей у одного из не вязавших лыка гостей запрещенную к вывозу икону. Это задержало Антона еще на час.

Он пытался дозвониться Анне и предупредить, что задерживается, но абонент оказался, как назло, недоступен – она выключала телефон, когда работала у балетного станка. Класс, по расчетам Антона, давно закончился, но она, скорее всего, забыла о выключенном телефоне. Он ясно представлял себе, как Анна сидит на паркете в мокром от пота трико, время от времени выписывая рукой брасео, а иногда встает, задумчиво подходит к станку – плие, батман, опять плие, гран батман… И вот уже она снова сидит на полу, растирая натруженные ступни. В это время дождь хлещет в окно репетиционного зала, от низкого давления у нее начинается головная боль и хандра. При этом она абсолютно не раздражена из-за его опоздания – Анна всегда знает, чем себя занять, а если уж она в репетиционном зале, то может повторять одно движение несчетное количество раз, оттачивая до только ей понятного совершенства то, что давно совершенно. Плие, батман, плие… гран батман…

Вспомнив, что Антон уже часа два как должен был за ней заехать, Анна встрепенется, метнется к низкой скамье, стоящей вдоль зеркальной стены, начнет торопливо шарить в сумке, осознавая, что ее мобильный молчит как-то подозрительно долго, обнаружит, что телефон выключен и…

Когда белый «лексус» Ланского, рассекая лужи, подплыл к зданию театра, Анна ждала у служебного подъезда, с трудом удерживая в руках зонт, терзаемый порывами ветра. Не вылезая из машины. Антон открыл ей дверь.

– Как это я тебя еще терплю, – хмуро бросила Анна, усаживаясь и отряхивая длинные светлые волосы. Антона обдало веером брызг. – Мокро? Так тебе и надо. Другая бы уже орать начала.

– Ты – не другая, – ответил Ланской и нежно поцеловал ее во влажный белокурый завиток у виска. – Ты – моя половинка. Но телефон включай иногда – для разнообразия.

– Я – твоя четвертинка, – невесело отшутилась Анна. – С половинками так не обращаются…

– Я хорошо с тобой обращаюсь, – улыбнулся Ланской, – спроси Катрин. Она повторит – кстати, в который раз? – что тебе со мной повезло.

– Сказать-то она скажет, – кивнула Анна, – но что она при этом подумает?

Антона охватило радостное возбуждение от того, что она рядом – эта красивая и утонченная женщина, невесть что в нем, скучном юристе, нашедшая. Он познакомился с ней на приеме, который устроил его холдинг по поводу открытия выставки современного абстрактного искусства. Анну представили ему, главному юристу компании, как восходящую звезду российского балета. Скромный и даже застенчивый, что всегда служило предметом для шуток его друзей, он остолбенел от ее изящества, красоты и врожденного благородства. Коктейльное платье-футляр цвета слоновой кости оттенялось ожерельем из белого жемчуга, который впоследствии оказался призом за победу на каком-то японском балетном конкурсе. Он обратил внимание, что она так и простояла весь вечер с одним бокалом шампанского в руках, время от времени поднося его к губам.

Но больше всего Антона поразили ее ладони, маленькие, легкие, с длинными пальцами и аккуратными, коротко обрезанными ногтями, без малейшего намека на лак – он ненавидел яркий лак на женских руках – такие руки его пугали. Антон был настолько ошеломлен, что ему даже в голову не пришло попросить у нее номер телефона, и он потом долго, смущаясь и придумывая смехотворные предлоги, доводил до белого каления секретаршу, заставляя ее найти хоть какие-нибудь контакты прекрасной балерины…

– Завтра большой сбор, как я понимаю? – услышал Антон голос Анны, Уже несколько минут он молча вел машину. Лобовое стекло заливало водой, и Ланской сосредоточенно пытался разглядеть дорогу. Погода меньше всего подходила для середины июня, сильный затяжной дождь начался рано утром, и ему не было видно конца…

– Что? – Он словно очнулся. – Ах да!.. Надо заехать в магазин и купить что-нибудь. В холодильнике пусто.

– Нам нужно не «что-нибудь», а прорва еды, – отозвалась Анна. – Завалится толпа… Эту толпу, между прочим, надо кормить и поить. Ты никого не приглашал, кроме своих?

– Нет, – буркнул он, – наша компания не для слабонервных. Особенно…

– Катрин с Орловым, – подсказала, хихикнув, Анна.

– Ну да, – вздохнул Антон с обреченным видом. – Не всякий это шоу выдержит. И с каждым годом оно становится все забавнее…

– Забавнее? – фыркнула Анна. – Ты находишь это безобразие забавным?

– А ты – нет? – на мгновение повернулся к ней Антон.

– Не вижу ничего забавного в том, что двое любящих людей не могут ужиться.

– Ну, ведь им не объективные обстоятельства мешают, правда? А лишь собственная дурость и нетерпимость.

– Катрин не дура! – вступилась Анна за подругу. – Она несчастная! А Орлов над ней измывается!

– Это ты так думаешь, – хмыкнул Ланской. – Непонятно еще, кто там над кем измывается!

– Он ее провоцирует!

– Да, да, – засмеялся Ланской, – а она, наивная, ведется!

– Добром все это не кончится, – протянула Анна. – Дождется Орлов, что Катрин его бросит…

Анна поискала в сумочке сигареты, ничего, однако, там не нашла и полезла в бардачок. Антон поморщился – обсуждение взаимоотношений Катрин и Орлова, в которое он по неосторожности оказался втянутым, хотелось отсрочить, чтобы собраться с мыслями и не ляпнуть ничего такого, что будет непременно доложено Анной ее ревнивой подружке и вывернуто наизнанку – потом перед Орловым не оправдаться.

– Однажды она его убьет, – произнес он вслух.

– Что ты! – вздрогнула Анна, копаясь в бардачке. – Что ты говоришь!

– Или он ее – какая разница?..

Анна наконец нашла сигареты и закурила.

– Но все это продолжается уже очень давно, – спустя пару затяжек сказала Анна. – Мне кажется, она привыкла – то есть, хочу сказать, для нее это в порядке вещей. Катрин – как ребенок, родившийся под бомбежкой во время долгой войны и не имеющий представления, что такое мирная жизнь. И вечный бой, покой ей только снится… Нормальные люди давно бы уже разбежались. А эти, словно сиамские близнецы – и врозь смерть, и вместе погибель…

Анна стряхнула пепел и, не дождавшись ответа Антона, спросила:

– Я не права?

Антон неохотно кивнул, снова не проронив ни слова, и тогда она продолжила: – Знаешь, когда я только познакомилась с ними обоими, то подумала – какая красивая пара! Как они друг друга, должно быть, любят! Чуть позже, услышав в первый раз, как они скандалят, решила – ну, им недолго осталось быть вместе. И вот – четыре года минуло, а воз и ныне там…

– Да уж, – ответил Ланской, – находятся же любительницы пощекотать себе нервы… – он замолчал, осознав, что сболтнул лишнее. Но было поздно.

– Лю-би-тельни-цы? – раздельно произнесла Анна. – Как интересно. О ком это ты?

– Да так, – пробубнил Антон невнятно, но Анна дернула его за рукав:

– Ну-ка, ну-ка! С этого места поподробнее…

– Да была одна сто лет назад… Первая любовь Орлова. А может и вторая. Черт его разберет, может и третья. Ольга, если память мне не изменяет. Вернее, все ее звали Олечка. Олечка Вишнякова, нет… Вешнякова, точно! Катрин тебе не рассказывала?

– Нет, – ответила Анна. – Никогда не слышала этого имени.

– Видимо, для нее до сих пор болезненная тема, – заметил Ланской серьезно.

– Ей будет неприятно услышать это имя от тебя. Вернее – именно от тебя. Так что помалкивай.

– Ладно, – кивнула Анна. – Но неужели Катрин до сих пор к ней ревнует? Сколько лет прошло?

– Больше пятнадцати, – ответил Ланской, – и сейчас Олечка разве что воспоминание для него, не больше. Катрин слишком много места занимает в его никчемной жизни.

– Почему – никчемной? – удивилась Анна. – Он, в общем-то, преуспевает. На мой взгляд, он абсолютно благополучен. И она благополучна. Им бы еще научиться сосуществовать. Или разойтись, наконец…

– Никак невозможно, – улыбнулся он, – за эти годы он привык к ней, как к любимой вещи, которая в дырках, а выбросить – рука не поднимается.

– Твой цинизм отвратителен, – Анна возмутилась. – Как ты можешь так о ней говорить!

– Но это ж правда, Аннушка. Горькая, но правда. Ну, насчет дырок, может, это я и загнул, но в целом – все так и есть.

«Старая вещь! – с содроганием подумала Анна. – Вот этим все и кончается… Любовь, нежность – все кончается. И никто не виноват…»

– Анна, нельзя приказать себе пылать от страсти. Ты ведь знаешь это лучше, чем кто бы то ни было, я прав?

Она подняла на него прозрачные глаза. Глаза Жизели и Одетты… За этот взгляд можно было отдать весь мир.

– Я тебя порой не понимаю, но ты всегда оказываешься прав. Даже смешно…

Антон чуть сильнее сжал в руках руль, но она даже не заметила: «Смешно ей!».

В первый раз он увидел Анну на сцене в партии Китри. Перед ним явилась гордая, страстная, задорная красавица – совершеннейшая противоположность той, какой она впоследствии оказалась в жизни – сдержанной, старавшейся держаться в тени. Когда в первом акте она вылетела в короткой вариации с кастаньетами – зал замер, а минуту спустя взревел, многие даже поднялись с мест. Сидевший рядом Мигель, его давний друг, как-то по-особенному вздохнул и ошарашено выдавил из себя: «Н-да…».

Вот еще и Мигель!

– Кортес вернулся, – произнес Ланской. – Завтра тоже явится…

– Я думала, он никогда не вернется, – откликнулась Анна. – Сколько он отсутствовал? Год?

– Больше. Если не считать отпуска – помнишь, он приезжал на Рождество – его не было ровно полтора года. Я тоже думал, он останется там навсегда…

Там – это в Аргентине, где их другу предложили длительный контракт на весьма выгодных условиях. Мигель был специалистом по вину, а безупречное знание языка делало его незаменимым на сложных переговорах…

– Он привез тебе шаль, – сообщил Антон.

– Какой милый, – улыбнулась Анна. – Умеет сделать приятное.

– Пожалуй, даже слишком милый, – скривился Ланской.

Он тайно ревновал свою белокурую подругу к Мигелю, неравнодушному к изящным блондинкам, и иногда, то ли в шутку, то ли всерьез, пытавшегося приударить за Анной. И, по мнению Ланского, Анна могла бы поактивнее отвергать эти ухаживания.

Ланской перевел на нее напряженный взгляд, отвлекшись от дороги, еле видной за ветровым стеклом, по которому барабанил ливень.

– Значит, еще и Мигель, – констатировала Анна. – Превосходно. Шаль придется кстати для моего костюма. Я говорила тебе? Буду ставить танго. Вместе с Борей.

– С Борей… Ага, – ухмыльнулся Ланской. – Он будет ставить или танцевать?

– Ставить буду я сама. Я сама вижу, как надо. Не хочу, чтобы мне диктовали, что делать.

– А Борис в курсе? Или это ему такой вот сюрприз?..

– Не дождешься, – злорадно хихикнула она. – Боря как раз в курсе. Не скажу, что он в восторге от моей затеи…

– Равно как и я не в восторге. Опять дома тебя не будет сутками.

– Ну, я тебе не жена пока еще, – Анна отвернулась, – так что переживешь…

– Переживу, куда ж я денусь…

За этим разговором они, в итоге, доехали до гипермаркета и еще долго ходили по бесконечным рядам, из-за позднего вечера – почти пустым. Ланской прокручивал в голове их разговор, и что-то в нем ох как ему не нравилось, только он не мог понять – что. То ли рассуждения об отношениях Катрин с Орловым, изъеденных, как ржой, жгучей ревностью и непрощенными обидами, то ли упоминание о Мигеле Кортесе, персонаже исключительно неоднозначном в их уравновешенной жизни, то ли известие о новой идее Анны. Антон, конечно, гордился любимой, но вместе с тем прекрасно сознавал, что для нее он всегда – номер два, а номер один – Его Величество Танец. Мысли были грустны и тревожны, и хотелось поскорее добраться до дома, лечь в постель, обнять Анну – только в эти часы у Ланского появлялось хоть какое-то подобие уверенности, что она принадлежит ему…

Катрин проснулась от резкого звука, не сразу осознав, что именно ее разбудило. О том, который час, оставалось только догадываться, но июньская ночь коротка, и тьма вокруг еще не прореживалась белесым рассветом. Полуночный звонок не грозил неприятностями, лишь в фильмах и книгах сухой голос сообщает дурную весть или свистящий шепот шантажиста угрожает разоблачением. Но выплывая из омута сна, Катрин уже знала, чей голос услышит – ей предстояло либо очередное выяснение отношений, либо же – в лучшем случае – категоричное требование явиться в то или иное место. «Послать бы его куда подальше раз и навсегда», – с досадой подумала Катрин, но шальная мысль мелькнула и испарилась столь же стремительно, как и возникла. Итак, можно брать трубку… Ну естесссственно…

– Это я. Спишь?

– Сплю, – сонно прошептала Катрин.

– Уже не спишь.

Ну и наглость!

– Ну и наглость! – пробормотала она, в точности зная, что услышит в ответ. Например: «Да, я такой».

– Я такой, – согласился Орлов миролюбиво, – гадкий и противный. Чем занимаешься?

Убила бы! Так, взяла себя в руки!

– Любовью, разумеется, – промурлыкала она. – Чем еще я могу заниматься в это время суток. Тут два знойных…

– Не желаю слушать порно по телефону, – грубо прервал он ее. – Кому-нибудь другому расскажи!

– Если кто другой позвонит, то расскажу, – продолжала мурлыкать Катрин. Ее голос становился все более томным по мере того, как Катрин представляла себе – вот она отвешивает ему одну пощечину, затем вторую. А потом с наслаждением царапает его физиономию – бессовестную и самодовольную. Как, однако, славно…

– Эй, – услышала она, – ты и правда – чем там занимаешься?..

– Разговор с тобой, любимый, заводит почище секса, – сдерживая бешенство, процедила Катрин. – Чего тебе надобно?

– Да так, – последовал ленивый ответ, – хотел узнать, что новенького.

Катрин закусила губу, и тут фантазия завела ее совсем далеко – ее несносный любовник летел без парашюта с Эйфелевой башни. Каждый их разговор начинался с этих нелепых фраз. Спрашивается, что нового могло произойти за те двое суток, пока они не виделись – и каким чрезвычайно важным должно это быть, чтобы интересоваться им так поздно. Впрочем, только для Катрин ночь была глухой и кромешной, а для Орлова самое время завалиться в кабак, слопать стейк и выпить коньяку. На работе Орлов сидел допоздна, без перерыва на обед, в лучшем случае, ему удавалось хлебнуть кофе и съесть бутерброд, приготовленный милосердной секретаршей. Орлов был ночное животное – приходил на работу, когда за окном еще темно и уходил в одиннадцатом часу вечера. Впереди маячили язва и инфаркт, а пока час обеда наступал заполночь. Но есть в одиночестве он не любил, и поэтому главное, Катрин знала, впереди.

– Приезжай, я тут в кабаке завис, – услышала она и не удивилась.

– Ну и виси дальше. А мне лень. И вообще, я так поздно не ем.

– Это правильно, – ничуть не обиделся он.

Катрин понимала, спорить бессмысленно. Орлов любил повторять: «Женщина должна быть похожа на фарфоровую статуэтку, а не на статую Свободы».

– Я не похожа на статую Свободы! – возмутилась она заранее. – Что тебе надо? Говори быстрее!

– Ты не хочешь разговаривать?

– Я спать хочу, – промямлила Катрин жалобно. Ее боевой настрой куда-то улетучился.

– Тебе Ланской звонил? Он обещал тебе перезвонить.

Катрин мысленно чертыхнулась. Ночь на дворе, какие звонки! Для ее друга слова «хорошее воспитание» не пустой звук – в отличие от ее любовника.

– Завтра собираемся у него.

Катрин молча ждала продолжения. Зачем задавать вопросы – она и так получит ответы.

– Мы завтра собираемся у него, – повторил он таким тоном, словно это дело решенное, а Катрин никто и не спрашивает. А она лихорадочно соображала, кого она на сей раз забыла с чем-нибудь поздравить. Она хронически не могла запомнить дни рождения друзей. Исключение составлял сам Орлов. Его угораздило появиться на свет 8 марта, и такое мог забыть лишь человек с полной амнезией. В какой-то момент Катрин показалось, что она вот-вот схватит ускользающую мысль за хвост, но ей не хватило времени:

– Надеюсь, ты не забыла про его день рождения? – злорадно спросил Орлов. Итак, она забыла про день рождения Антона!

– Я не сомневался, – удовлетворенно заметил Орлов.

– Много работы… Совсем замоталась, – И это было правдой – в тот день Катрин провела три пары на курсах, два урока дома и, вдобавок, на столе лежали два срочных технических перевода из издательства. Но она знала – для Орлова это не аргументы.

– Угу, – промычал он недоверчиво, – много работы… Вся ты в этом, Катька – безответственный и черствый человек. Как бублик недельной свежести – с виду ничего, а есть невозможно.

Назревала неприятная дискуссия о ее черствости и отзывчивости Орлова. Лучше прикусить язычок и попробовать перевести их нервный разговор на мирные рельсы. Итак, народ собирается у Антона. Обычное дело. Почти все события в их компании, как правило, отмечались в просторной квартире Антона. По сути, в квартире его родителей, но они давно работали по контракту где-то на краю света, в жарких песках Аравийского полуострова. В связи с этим Антон и не подумал озаботиться покупкой собственного жилья – родовое гнездо его вполне устраивало.

– В пять заберешь меня от «Проспекта Мира», – потребовал Орлов.

А встретить ее по дороге, тем более, заехать за ней, хотя бы на такси, он не в состоянии! Она должна везти его на эту вечеринку? Катрин снова завелась. Который раз мирной беседы не получалось…

– Я не знаю, во сколько освобожусь, – отчеканила она злым голосом. – Наверно, сильно опоздаю.

– Ну, тогда приезжай прямо к Ланскому, – Орлову, казалось, было все равно.

– А что у тебя завтра?

Завтра у Катрин было – ничего. Но наглый тон Орлова взбесил ее, и она противоречила просто из злобного стремления поставить того на место. И в итоге – что она имеет из-за своего упрямства? Дорогу в одиночестве. Почему бы не сказать прямо – Орлов, хочу, чтобы ты заехал за мной! И все дела. И ведь заедет, никуда не денется…

– Возможно, я не смогу приехать, – храбро заявила Катрин. – У меня есть планы.

– Интересно, – его голос стал ледяным, – какие это у тебя планы?

– Что значит – какие? Другие. Может, у меня свидание.

– Ах, свидание… – протянул Орлов и повторил: – Интересно.

– Что тебе «интересно»? – она не смогла сдержаться и передразнила его.

– Интересно, какую дурную болезнь подцеплю я после твоего свидания? – услышала Катрин и задохнулась от гнева.

– Да как ты смеешь?! – завопила она. – Ты!..

– Как я смею – что? – сухо откликнулся он, тем не менее, довольный произведенным эффектом. – Как я смею возражать против того, что женщина, с которой я сплю, шляется по мужикам, как последняя…

Катрин не дала ему закончить.

– Как же ты мне надоел, Орлов, – выпалила она. – Меня тошнит от тебя и…

– Тебя – от меня – тошнит? – произнес он бесцветным голосом.

– Тошнит! Тошнит! – продолжала Катрин упрямо.

– Ну что же, – равнодушно бросил Орлов. – Наверно, тебе пора спать. Пока.

– Пока, – каменным голосом произнесла Катрин и повесила трубку. Первая.

Ну и чего добилась? Идиотка несчастная. Расстроенная Катрин долго не могла заснуть. Каждый раз одно и то же. Желая выбраться из-под жесткого диктата, она оказывается «на грани фола», когда кажется, что и без того хлипкие отношения грозят оборваться окончательно. Мама права – надо бросить этого невозможного человека и жить собственной жизнью. Выйти замуж, завести детей. Кандидатуру можно обдумать на досуге.

Но сама мысль о том, что Орлов исчезнет из ее жизни – пусть ревнивый, пусть такой неласковый – пугала Катрин до колик. Начиная копаться в себе и в их с Орловым отношениях, она не находила практически ни одной причины «за», чтобы оставаться вместе. Жить с ним оказалось невозможно, единственная попытка семь лет назад кончилась катастрофой. Он изводил ее подозрительностью – она и шага не могла ступить без его контроля. Однажды они скандалили всю ночь – по пустяковому поводу, когда в отсутствие Катрин той позвонил Мигель и нарвался на Орлова. В отчаянии Катрин грохнула об пол дорогую хрустальную вазу, а наутро, когда он, уже успокоившись, ушел на работу, сложила его вещи и собственноручно отвезла их к нему домой. Вернувшись, вздохнула с облегчением, а потом ночь напролет рыдала, поняв, что рядом его нет и, наверно, никогда не будет…

Но они снова оказались в одной постели – кстати, довольно быстро, и месяца не прошло. Как это случилось – не мог вспомнить ни он, ни она. Друзья и знакомые ужаснулись, потом посмеялись, потом стали пожимать плечами и воздерживаться от комментариев… Все это длилось пятнадцать лет, и конца не было видно, да никто его, в общем, и не хотел, этого конца. Ни она, ни Орлов.

«Наверно я не создана для семейной жизни. Что в ней хорошего? Себе не принадлежишь, вечно перед кем-то отчитываешься, а уж если рядом такое чудовище, как Орлов, то вообще можно повеситься». Но, тем не менее, иногда ее пугала собственная завороженность этим человеком. Прекрасно отдавая себе отчет, что есть «герой ее романа», она не смела сказать ему «нет».

«Конечно, он гад, – говорила она себе. – Но проблема не только в нем. Даже прежде всего – не в нем. Когда тебя гладят против шерсти, выпускаешь когти. А потом забываешь втянуть их обратно. Так и клацаешь по паркету. А кончается все слезами в подушку. И не говори, будто не подозревала, что он собой представляет. Вспомни слова твоей бывшей подруги Олечки Вешняковой. Она же предупреждала, помнишь?»