Июнь 1996 года, Москва, МГУ

…Это случилось на втором курсе, в летнюю сессию. Предстоял сложный экзамен по истории искусства. Катя совсем не волновалась – это был один из ее любимых предметов. А вот Олечка Вешнякова почему-то стояла бледная и нервно прижимала к себе толстый учебник.

– Послушай, что ты дергаешься? – одна из сокурсниц щедрой рукой отсыпала ей несколько таблеток валерьянки. Олечка одним махом отправила их в рот и проглотила.

– Успокойся, мир не без добрых людей, – хмыкнула Катя, – если совсем будешь зашиваться, подскажем!

– Правда? – беспомощно посмотрела на нее Ольга. – Я вообще ничего не знаю…

– Поразительно, – удивилась Катя, – ты много где была, всю Европу с предками объездила – какого черта ты ничего не знаешь?

– Я что, по-твоему, там по музеям ходила? – презрительно фыркнула Олечка, – Делать больше нечего! Мне и без музеев было чем заняться!

– Это чем, например? – усмехнулась Астахова.

– Например, в Париже больше всего я люблю улицу Монтень – там лучшие магазины, – Ольга явно издевалась. – Но если денег нет, только музеи и остаются, – и Вешнякова высокомерно оглядела Катю с головы до ног.

…И вот они сидят на экзамене, и Олечка мается перед преподавателем, что-то нечленораздельно блея, попеременно краснея и бледнея… Катя то и дело отрывается от билета и вслушивается в то, что там происходит.

– Деточка, ну нельзя же так! – воскликнул преподаватель – старенький профессор, добрый и терпеливый, но видно, Олечка довела таки его до белого каления – у него даже лысина взмокла, и он постоянно протирал ее платочком. – Что вы несете! Эль Греко никак не мог построить Парфенон!

– Ну, он же был грек? – недоуменно спросила Олечка.

– Несомненно! – воскликнул старичок. – Эль Греко родился на Крите.

– Ну и почему тогда не мог?! – обрадовалась Олечка. – Очень даже мог!

Профессор схватился за сердце. Катя хихикнула.

– Кому это там смешно? – один из ассистентов поднял голову и постучал ручкой по столу. – Астахова! Сейчас пойдете отвечать вне очереди!

Катя пожала плечами – ей было все равно, она уже подготовилась. Но, как известно, преподов лучше не злить, и она снова уткнулась в бумажки.

– Я сейчас выйду, барышня, – вздохнул профессор, – а когда вернусь, вы назовете мне три крупнейших музея Парижа! И помните – это ваш последний шанс! Иначе – на пересдачу!

Все знали, что профессор Калинин – добрый дядька и всегда так делал, когда хотел дать возможность выпутаться из трудной ситуации какой-нибудь хорошенькой мордашке. Он вышел, и девушка сразу же повернулась к однокурсницам. Трое из них проигнорировали ее жалобный взгляд – Олечку, мягко говоря, никто не любил – и тогда она с надеждой посмотрела на Катю.

– Лувр, Д’Орсе и… Бастилия, – Катя понимала, что поступает некрасиво, но уж больно взбесил ее спесивый Олечкин выпад перед экзаменом. Народ замер. Аспиранты притворились глухими.

– Бастилия, Лувр и – что? – пискнула та, но тут дверь аудитории открылась и появился профессор.

– Д’Орсе… – успела прошептать Катя.

– Ну-с, барышня, – профессор поудобнее устроился на стуле и, взяв ручку, приготовился писать в Ольгиной зачетке, лежавшей перед ним…

– Лувр, Д’Орсе и Бастилия! – возгласила Олечка, и аудитория рухнула.

Ржали все, начиная от студентов, аспирантов-ассистентов и заканчивая самим профессором. Не смеялась только Олечка… Она повернулась к Кате и смерила ее злобным взглядом. «Чтоб ты сдохла!» – прочла в нем Катя.

Но самое забавное произошло, когда они вышли с экзамена. Оказалось, что Олечка даже не поняла, над чем все смеялись.

– Ты специально такой музей назвала, чтоб я его неправильно сказала! – напустилась она на Катю. – Такого музея нет!

– Ты что? – опешила Катя. – Д’Орсе – крупнейший музей импрессионистов в Европе!

– А почему тогда все ржали? – недоумевала Олечка.

– Дура! – одна из сокурсниц не стеснялась в выражениях. – Бастилию разрушили – в каком, Кать, году?

– В 1791-м, – машинально ответила Катя, но то, что последовало дальше, привело всех в полный восторг.

– Как это – разрушена? – возмутилась Олечка. – Я была в Париже! Там есть Площадь Бастилии.

– И что? – Катя уже предвкушала ответ, который услышит: – И что, Бастилия стоит?

– Стоит! – воскликнула Олечка торжествующе. – Я там была и видела!

Студентки хохотали так, что из аудитории вышел рассерженный профессор и всех разогнал. Но в узких коридорах университета еще долго раздавался девичий смех. А история про Бастилию вошла в анналы гуманитарных факультетов.

– Катрин, вы меня слышите? – окликнул ее Зубов. – Катрин, вам придется пережить неприятные минуты.

– Я готова, – коротко сказала она. – Говорите.

– Вы близко знали Ольгу?

– Не очень близко, – покачала она головой. – И отношения у нас были, прямо скажем, не очень… Она мне никогда не могла простить Андрея. Поэтому не буду делать вид, что ее смерть – трагедия для меня. Неприятная неожиданность – да, но не трагедия. И потом – мы давно не виделись.

Зубов подумал о том, что когда она узнает подробности этого дела, то это станет трагедией. Но сначала ему предстояло выяснить кое-что.

– Скажите, Катрин, что произошло между вами и Кортесом двадцать второго июня? – спросил он и поразился, как исказились точеные черты ее лица. Отвратительное воспоминание жгло ей память…

…Весь день стояла томительная духота, и Катрин изнывала в четырех стенах, в который раз проклиная тот день, когда они с мамой продали дачу, чтобы купить ей, Катрин, квартиру. Сейчас ничего так не хотелось, как вырваться из города… Она бродила по квартире почти голая, время от времени забираясь в душ. Перевод шел из рук вон плохо, в голову лезли гадкие мысли, и жить не хотелось вовсе… Орлов, оскорбленный ее пренебрежением, больше не появлялся, и единственный вывод, который напрашивался сам собой – их отношения рухнули окончательно и бесповоротно. От этого ей действительно хотелось лечь – и умереть.

Мигель позвонил часов в девять вечера и попросил разрешения зайти. Он говорил сдержанно, хотя голос его был сух и резок. Катрин разрешила, несмотря на то, что ей совершенно не хотелось никого видеть.

Ожидая его, Катрин накинула тонкое батистовое платье до пят и заглянула в зеркало. Ну и вид! Бледная, под глазами круги от бессонных ночей… Она взяла с туалетного столика блеск и нанесла немного на губы, пригладила щеткой длинные волосы и собрала их в узел – нечего патлами трясти перед Мигелем, что там он себе вообразит! Взяла со столика первый попавшийся флакон – это оказался «Белый Табак» Карон и немного брызнула на волосы… Бешеная гвоздика в руке, одетой в кожаную перчатку, пропахшую дорогим табаком… «То, что надо, – подумала она, – никакого обмана, мрачное торжество, почти похороны… да, самое оно…»

Однако, когда Мигель переступил порог квартиры, Катрин сразу заметила, как дернулись его тонко вырезанные ноздри. Он поднял широкие темные брови, но Катрин сделала вид, что не заметила его реакции и спросила:

– Кофе будешь? – и пошла в комнату, сделав приглашающий жест.

– Я коньяк принес, – сообщил хмуро Мигель, следуя за ней.

– Какой?

– Remi Martin. Даже ты не откажешься, – произнес он, зная, что Катрин привередлива.

– Не откажусь, хотя жарковато для коньяка, – согласилась Катрин и поставила на стол два круглых низких бокала, – ты решил меня напоить?

– Ну, когда-нибудь я должен тебя напоить, – усмехнулся Мигель, плюхаясь в кресло и вытягивая ноги.

Коньяк разлился по ее телу блаженством. Ей даже показалось, что в квартире стало менее жарко и душно… Она благодарно посмотрела на Мигеля. Хорошо, что он пришел, а то одиночество становится невыносимым.

– Куда ты исчезла? – спросил он, подходя к открытому окну и закуривая. – Чем ты занимаешься здесь одна целыми днями?

– Переводом, провались он, – махнула рукой Катрин. – Надоел, сил нет. А тут еще эта жара проклятая. Говорят, будет еще хуже. Хотя непонятно – куда хуже.

– Хуже, – повторил он, – есть кое-что похуже жары…

Катрин вздрогнула. Она прекрасно понимала, о чем он говорит. Да, есть вещи похуже жары.

– Хуже такой жары, пожалуй, только смерть… – ответила она с полувопросительным выражением.

– Да, принцесса, например – смерть, – кивнул он, глубоко затягиваясь.

– Ты об этом хотел поговорить? – она глотнула еще коньяка.

Он ответил ей долгим оценивающим взглядом. Красива, черт бы ее побрал, даже вот такая – ненакрашенная, кое-как причесанная, в мятом платье и босая… Похожа на Жанну Модильяни. Н-да… Еще пусть выпьет…

– Пей, принцесса, пей… Тебе нужны силы…

Катрин засмеялась.

– Напоить меня – не лучший способ придать мне силы.

– Да, пожалуй… И все же – мы с тобой так и не обсудили то, что произошло у Антона, – он продолжал пристально смотреть на нее, не сводя темных глаз. Катрин почему-то стало неуютно.

– А почему мы должны с тобой это обсуждать? – она старалась говорить спокойно, но чувствовала, что надолго ее не хватит.

– Почему должны обсуждать? Или почему со мной? Определись с вопросом, принцесса.

– Хорошо, – ответила Катрин, – почему с тобой? С какого бока это тебя касается?

– Ты что, шутишь? – удивился Мигель. – Ты серьезно? Ты действительно полагаешь, что это меня не касается?

– Не понимаю, – мотнула головой Катрин. – Объяснись!

– ¡De acuerdo! , – Мигель щелчком отправил окурок в окно, от чего Катрин поморщилась, подошел к столу и плеснул еще коньяка им обоим. Он сделал большой глоток и дождался, пока Катрин пригубит из своего бокала.

– Все считают тебя разумной и порядочной женщиной, – начал он, – но я всегда знал, что в тебе сидит бес. А еще – что тебя мало кто интересует, кроме твоей драгоценной персоны. Ну, разве что еще Орлов. Больше никто. Тебе на всех плевать.

Катрин поперхнулась коньяком:

– Это ты обо мне?

– О тебе, о ком же еще… Но то, как ты повела себя в данной ситуации, даже меня неприятно поразило.

– Что именно тебя поразило? – не без сарказма спросила она.

– То, как ты отгородилась от всего, – ответил он, – словно тебе все равно. Хотя именно ты это спровоцировала.

– Я? Ты о чем? – Катрин побледнела.

– Как о чем? Ты с удовольствием повелась на мое предложение заставить Орлова ревновать, а все, что произошло далее – всего-навсего печальное следствие твоего распутного легкомыслия. Натворила дел.

– Ты сошел с ума…

– И самое отвратительное – тебе абсолютно безразлично, что происходит. Анна больше переживает, чем ты.

Катрин изумленно подняла бровь.

– А при чем тут Анна?

Мигель нервно дернул плечом и коньяк в его бокале колыхнулся с угрозой выплеснуться ему на рубашку.

– Ни при чем! – скривился он раздраженно. – Анна, без сомнения, здесь ни при чем. Только почему ты не желаешь с ней говорить? Она тебе звонит – а ты сбрасываешь ее звонки! Как ты смеешь?!

Катрин закусила губу – его обвинение задело ее. Но она не собиралась сдаваться.

– Не твое дело, – холодно произнесла она, – я не обязана отчитываться ни перед тобой, ни перед ней.

– Разумеется, принцесса, не обязана! – рявкнул он. – Ты вообще никому ничем не обязана! Для тебя сейчас главное – прикрыть Орлова. Что он должен сделать с тобой, дабы ты наконец прозрела? Убить?

– Это смешно, – прошептала Катрин, – если он меня убьет, то мне, как ты выразился, не прозреть…

– Тебе смешно? Тебе действительно смешно? Он тебя избил и изнасиловал, все об этом знают – и ты, вместо того, чтобы заставить его поплатиться – выгораживаешь эту скотину. Почему? Неужели ты не видишь связи между тем, что он сотворил с тобой и тем, что он сделал с этой… телкой?

– Это не он, – глухо произнесла Катрин, – я знаю. В чем еще ты меня обвиняешь?

– Ты – причина всех несчастий в нашей жизни! – произнес он твердо, смотря ей в глаза.

– Что? – прошептала она, завороженная, не в силах оторваться от этого взгляда кобры. Его ноздри снова дрогнули, а в черных глазах мелькнуло нечто, от чего Катрин стало страшно.

– Мне что-то нужно объяснять? – его брови вопросительно взлетели. – Все объяснила та надпись на стене. Ты ее видела?

– Нет, – ее губы тряслись. – Ты же знаешь, что нет!

– Ну да! – брезгливо фыркнул он. – Зачем тебе! Нашей принцессе это неинтересно…

– Я не принцесса, – жалобно шептала Катрин, – мне было плохо тогда… Ты же помнишь…

– Да, я помню, – процедил Мигель, сжимая зубы. – Я помню, как ты приползла на кухню, еле переставляя ноги. Я помню, как ты потом сидела, картинно роняя слезы в чашку. Только я тебе не поверил ни на одно мгновение. Меня тебе не обмануть.

И тут Катрин поняла, что так испугало ее в его взоре. Это был проблеск гнева – словно молния перед надвигающейся грозой, когда все вокруг чернеет, в воздухе ощущается гнетущая тяжесть и темные тучи пробивает мгновенный огненный сполох.

– Я знаю, что там было написано. Мне следователь показал. Но при чем тут я?

– При чем тут ты? – возмутился Мигель. – Ты действительно не понимаешь?

– Что ты от меня хочешь? – взмолилась она. – Чтобы я приняла вину за гибель той шлюхи на себя? В чем ты меня обвиняешь?

– Тебе по пунктам изложить? – жесткая гримаса искривила его рот, и он схватил ее за кисть. – Изволь! Я обвиняю тебя в том, что ты вольно или невольно довела кого-то из близких мне людей до помешательства и кровавого преступления! Я уверен, что это Орлов, но если не он – тем хуже!

– Это не он! – закричала Катрин. – Пусти меня!

Мигель с силой дернул ее к себе и, развернув, прижал спиной к своей груди. Катрин оказалась в капкане.

– Молчи! Только пикни! – прошипел он, для пущей убедительности зажимая ей рот. – Мы все по твоей милости оказались замешаны в эту мерзкую историю, а ты даже вины за собой не чувствуешь! Сидишь здесь, закрылась от всего света и думаешь так легко отделаться?

Рука Катрин, которую стиснул Мигель, не помнящий себя от гнева, совершенно онемела. Рот ее все еще был зажат, да так, что у Катрин заболели губы. Она чувствовала каждый удар его сердца, колотившегося с бешеной скоростью.

– Во что ты превратила нашу жизнь! – рычал он. – Ты даже не даешь себе труда задуматься об этом! Пятнадцать лет ты превращала Орлова в ту скотину, в которую он в конце концов превратился, ты сводила с ума Булгакова и флиртовала со мной!

Катрин трясла головой, пытаясь что-то сказать, но он по-прежнему зажимал ей рот. Ей стало трудно дышать, до нее еле доходил смысл его обвинений. Шпилька из волос вывалилась, и длинные темные пряди упали ей на лицо, перекрыв последний доступ воздуха. Она стала оседать в его руках, и Мигелю пришлось ослабить железную хватку. Он убрал ладонь с ее рта, но продолжал крепко сжимать ее запястье. Она жадно хватала ртом воздух…

– Отпусти… – слезы градом катились по ее щекам. – Ты сошел с ума…

– Я еще не все сказал, – хищно оскалился Мигель, – у меня есть еще к тебе вопросы…

– Убирайся вон со своими вопросами, – зарыдала Катрин. – Ты! Как ты можешь! Я всегда считала тебя другом!

– Другом? – хрипло произнес он. – О да! Я тоже считал себя твоим другом! До определенного момента. До того дикого случая в клубе! А теперь ты вызываешь у меня омерзение! Дьявол произвел тебя на свет, подлая, равнодушная сука…

Он отшвырнул ее от себя. Катрин упала в кресло и вжалась в него всем телом. «Господи, – стучало у нее в голове, – а дальше что?»

– Убирайся! – завизжала она. – Вон из моего дома!

– Ну уж нет, – он подошел к столу и опрокинул в себя коньяк. – Я еще с тобой не закончил.

– Чего тебе еще? – Катрин трясло. – Ты уже достаточно меня оскорбил… Друг.

– Нет, принцесса, – заявил он, – недостаточно… От Орлова точно не убудет, если я получу то, что мне давно причитается, – в черных глазах Мигеля разгорался недобрый огонь, – ты изрядно задолжала мне за пятнадцать лет.

– О чем ты говоришь? – прошептала она.

– А ты не понимаешь? – его губы дернулись в ироничной усмешке. – Девочка наивная! Глазками хлоп-хлоп…

– Я понимаю… Я понимаю… Но ты этого не сделаешь! – Катрин охватила паника.

– Не сделаю? – Мигель задумался. – Почему ты так уверена? Но да… вероятно, не сделаю. Не потому, что мне тебя жаль – просто не хочу уподобляться Орлову. Но преподать тебе урок я должен.

– Урок? – Катрин вздрогнула. – Какой еще урок?..

– Чего ты задергалась? – Мигель не отрывал от нее взгляда. – Страшно?

Катрин не ответила. Ей действительно стало не по себе. Она не верила, что он решится на насилие, но физически ощущала жар гнева и ярости, полыхавших в глазах испанца.

– Встань! – приказал он. Катрин не пошевелилась, а только еще больше вжалась в кресло.

– Встань! – в его тоне звучала угроза, но она по-прежнему оставалась неподвижной. Мигель сделал шаг вперед.

– Встань! – он протянул к ней руку, и Катрин, испугавшись, что он ударит ее, поднялась.

– Так-то лучше, – удовлетворенно кивнул Мигель. Она стояла перед ним, опустив руки, и у нее дрожали колени. Но он не должен понять, что она боится. Катрин дерзко посмотрела ему в лицо.

– Стерва длинноволосая, – хмыкнул Мигель. – Н-да, мать твою… Для эффектности зрелища чего-то не хватает…

Она не поняла, как все произошло и не успела испугаться. Молниеносным движением он разорвал платье на ее груди и оно повисло беспомощными лоскутами. Катрин ахнула и инстинктивно прикрыла руками грудь.

– Дурак! – это детское слово слетело с ее пересохших губ и слезы горькой обиды продолжали литься по ее щекам.

– Плачешь? – с чувством произнес он, смерив ее презрительным взглядом. – Это хорошо. Вот такой – жалкой и ничтожной – ты и должна быть.

Катрин закрыла глаза, затопленная стыдом и унижением. Через пару мгновений она услышала звук хлопнувшей двери – Мигель ушел, исполненный горечи и гнева.

Она осторожно опустилась в кресло. «Что это? – пронеслось у нее в голове. – Что это было?» Зачем-то она стала ощупывать себя судорожными, почти истеричными движениями. Произошедшее казалось ей ирреальным – Мигель, человек, в дружбе и хорошем отношении к себе которого она не сомневалась примерно так, как в том, что завтра наступит утро – совершил безумный поступок, недоступный ее пониманию. Ей было это еще тяжелее осознать, чем то, что сделал Орлов несколько недель назад – до такой степени случившееся не вязалось с его благородным и честным образом. Она стянула с себя разорванное платье. Еще одним меньше в ее гардеробе. Скоро, благодаря милым друзьям, ее гардероб совсем истощится, подумала она и нервно рассмеялась.

Потом она рыдала долго и безутешно. Может, ей стало бы легче, появись в это время Орлов. Но его не было. Он был неизвестно где…

… Все это Катрин рассказала Зубову тихим мертвенным голосом, от стыда еле шевеля языком. Он старался не смотреть на нее и слушал, не перебивая. Если б она знала тогда, где был Орлов в то время! И Зубову придется ей рассказать. Но пока он не произнес ни звука. Только когда она закончила, спросил:

– Он ушел, озлобившись на вас, как вы полагаете?

– Он был в ярости, – прошептала Катрин. – Больше всего я испугалась, когда осталась одна. Пока все это происходило, мне и в голову не пришло, что, быть может, именно он убил Полину.

– Этого никто не утверждает, – чуть улыбнулся Зубов, – мы пока выясняем обстоятельства. Из рассказанного вами следует, что психологически Кортес способен на насилие, но это не значит, что убил именно он.

– Каждый мужчина – потенциальный насильник, – произнесла Катрин, опустив глаза. – Любой может потерять человеческий облик, если его погладить против шерсти. Не дай Бог, мужчина не получит то, что хочет. Не дай Бог, если ему откажет женщина, которую он выбрал…

– Не говорите глупости, – резко бросил Зубов. – У вас печальный опыт, Катрин, и мне жаль вас. Но может, не следует обобщать?

Катрин усмехнулась:

– Да неужели? Человек, которого я люблю, жесток со мной до такой степени, что мне предлагают писать на него заявление в милицию, а друг, которого я ценила, обходится со мной, как с женщиной легкого поведения. Вы правы, опыт у меня печальный.

– И я до сих пор уверен, что вы совершили ошибку. Вероятно, именно после того, как вы пожалели Орлова, Кортес чувствовал безнаказанность, когда оскорблял вас.

– Наверно, вы правы, – прошептала Катрин, – но что ж теперь сделаешь?.. У вас есть еще вопросы ко мне? – добавила она устало.

– Есть. Когда вы в последний раз виделись с Андреем Орловым? – Зубову предстояло перейти к самой для нее болезненной теме, но он не стал ходить вокруг да около.

– Давно, я не помню числа… Сразу после того, как его выпустили, в тот же день он приходил ко мне, – ответила Катрин и подняла на Зубова почерневшие от ужасного предчувствия глаза.

– Что? – тихо спросила она. – Почему вы спрашиваете?

– Ольгу убили точно так же, как и Стрельникову – почти один к одному…

Катрин застонала.

– А надпись?

Зубов кивнул.

– О нет! – воскликнула она и опустила голову на руки.

– Опять он! – прошептала несчастная женщина в отчаянии. – Что же это!

– Мне неприятно говорить вам об этом, но, к сожалению, следствием установлено неопровержимо, что Андрей Орлов был у Ольги в ночь, когда ее убили.

– Этого не может быть, – Катрин задрожала. – Это какая-то ошибка! Он не мог быть у нее! Это ошибка!

– Никакой ошибки. Он провел у Вешняковой почти весь день и вечер, ушел от нее поздно ночью. Алиби у него нет.

– И он с ней спал? – невидяще посмотрела она на майора.

– Эксперты не оставили сомнений, – печально кивнул Зубов. – Катрин, послушайте, он действительно никуда не выходил в то утро, когда погибла Стрельникова?

Окаменев от горя, Катрин молчала.

– Катрин, перестаньте выгораживать его, если вам есть что сказать мне! – увещевал ее Зубов. – Это точно, что он находился все время с вами?

– Я не знаю, – в ее голосе звучали слезы безысходности, – я спала, мне снились кошмары! Он избил меня, мне было очень плохо! Мне кажется, я кричала во сне, но не могла проснуться, а только проваливалась в еще больший кошмар! Да, он мог выйти. Но это не он, клянусь вам! Это не он!!! – закричала она в отчаянии.

Зубов сначала наблюдал, как она плачет, но потом, опомнившись, встал и налил ей воды. Пока она, лязгая зубами о стакан, пила, думал о реакции, которую неизбежно должен вызвать его следующий вопрос. Но не задать его он не в праве. Именно сейчас, когда она не готова его услышать. Именно сейчас, когда она раздавлена и сломлена болью. В иной обстановке задавать этот вопрос будет бессмысленно. Она отмахнется, как от пустяка и соврет, не поморщившись.

Он все же терпеливо ждал, пока Катрин успокоится. Спустя несколько минут она затихла, но продолжала смотреть на него затравленными глазами.

«С Богом!» – подумал майор и, собравшись с духом, выпалил:

– Катрин, почему вы не рассказали нам сразу, что Полина Стрельникова была вашей студенткой?

Она побледнела.

– Вы… вы… – у нее перехватило дыхание. – Вы с ума сошли!

– Катрин, – сказал он как можно мягче, – вы всерьез надеялись, что это не всплывет? Смешно, честное слово…

– Вам смешно?.. – прошептала она, сглатывая ком в горле.

– Послушайте! – Зубов начал терять терпение. – Существуют же списки студентов… Как можно?! Чего вы испугались?

Катрин никак не реагировала на его вопросы.

– Вы ее сразу узнали?

– Вы ошибаетесь, – приглушенным голосом произнесла Катрин. – Эта девка никогда не была моей студенткой.

«Неужели я ошибся?» – разочарованно подумал Зубов. Он был почти уверен в своей догадке. Эта мысль мелькнула у него еще тогда, когда мать Полины упомянула о том, что ее дочь поступила на курсы английского языка. Но загруженный по горло работой, Зубов забыл о ней и вспомнил только после упоминания матери Катрин о ее работе.

– Почему вы решили, что она училась именно на МИДовских курсах? – Катрин не собиралась сдаваться. – Их сейчас в Москве больше тысячи.

– Итак, вы ее никогда не видели? – Зубов умерил категоричность в голосе, но ровно настолько, чтобы она не догадалась, что он готов пойти на попятный.

– Я сказала, что она не была моей студенткой, – Катрин опустила глаза. – Она училась в параллельной группе, у Валентины Самсоновой. И я вовсе не сразу узнала ее. Мне действительно показалось, что я ее где-то видела. И долго не могла вспомнить, где.

– И когда же вы вспомнили? – повеселевшим голосом спросил майор.

– Ночью, когда ждала Андрея. Но он же врал, что познакомился с ней случайно. Я хотела спросить его об этом, но не успела. Мне не дали шанса… А утром было уж совсем не до этого…

– А как она на вас среагировала? – спросил Зубов. – Она вас узнала?

– Не знаю. Виду не подала и ничего не сказала. Может, и узнала.

– Она училась у Валентины Самсоновой, говорите? – переспросил майор и черкнул в блокноте. – Дадите мне ее телефон?

– Да, сейчас, – Катрин потыкала пальцем в телефон и продиктовала ему номер, – поговорите с ней. Хотя не знаю, чем бы она могла вам помочь.

– Ну, например, рассказать, с кем общалась Стрельникова в группе. Она же могла знать?

– Это сразу заметно, – Катрин вздохнула. – Простите, я не сказала вам, что встречала ее раньше. Я была не в силах в этом признаться.

…– Ей сейчас трудно, – Галина Васильевна плотно притворила дверь на кухню, – вы хотели со мной поговорить? Дочь не очень-то меня посвящает в ее дела.

– А я хотел поговорить с вами не о Катрин, – улыбнулся майор.

– А о ком же? – в недоумении спросила Астахова.

– О Сергее Булгакове, – заявил Зубов, а она подняла бровь. В точности, как дочь.

– О Сереже? – Галина Васильевна пожала плечами. – Не представляю, чем я могу…

– Что вы о нем думаете? Какой он человек?

Галина Васильевна улыбнулась.

– Сережа? Он замечательный. Любая мать хотела бы иметь такого сына.

– Или зятя? – улыбнулся в ответ Зубов.

– Да, – с готовностью подтвердила Астахова. – Или зятя. Ему нравится Катя, хотя он крайне сдержан, может, даже излишне сдержан. И я, честно говоря, всегда его поощряла, за что мне каждый раз от нее влетало.

– Он ухаживал за ней? – осторожно спросил Зубов.

Галина Васильевна покачала головой.

– Нет, – с сожалением ответила она, – до этого дело не доходило. Катя не давала повода. Вы знаете про Андрея Орлова.

– Знаю, – кивнул Зубов. – А вам он не нравится? Я имею в виду Орлова.

– Не то чтобы не нравится. По большому счету, это Катино дело. Но Андрей из той породы мужчин, с которыми женщина никогда не станет счастливой. А любовь такого мужчины – настоящая трагедия и для его избранницы, и для него самого.

– Чем же он плох, Андрей Орлов? – усмехнулся Зубов.

– Да не плох он! – досадливо воскликнула Астахова и даже взмахнула рукой. – Он неплохой парень, умный, но есть в нем то, что не позволяет приблизиться. Он как бы отстранен от всего. Сам по себе. Волк-одиночка. А для женщины так важно единение не только физическое, но и душевное. А самое главное…

– Самое главное – что?

– Самое главное – это человек, который уничтожает все, к чему прикасается. Разрушитель… варвар, если хотите.

Зубов кивнул. Интересно, как эта дама уловила самую суть этого непростого характера. А может, наоборот – достаточно примитивного. Куда уж проще: разрушать – не строить.

Она продолжила:

– Сережа совсем другой, хотя у нас на работе все считают его неисправимым бабником. Но я уверена – он способен на искренность и настоящую нежность. Он любит Катю. Но, к сожалению, безответно.

– Как он попал к вам в институт? – спросил Зубов.

– Я пригласила его. Нам требовался хороший хирург, а Сережа как раз вернулся из Германии.

– А почему он не вернулся в Бурденко? – этот вопрос он задал как бы вскользь.

– Как? – растерялась Астахова. – Он вам не сказал?

– Нет, – признался майор. – Когда его об этом спрашивают, он сразу уходит в себя и мрачнеет, наотрез отказываясь говорить на эту тему. Такое поведение подозрительно.

– Да, не очень тогда красиво с моей стороны. Но, может, и лучше, если я вам расскажу, ведь это крайне болезненная для него тема. Когда он работал в госпитале бундесвера в Бонне, у него на столе умер пациент – совсем молодой парнишка, из миротворческих сил. Его военным самолетом доставили. Этот немецкий солдатик был стабилен, но в черепной коробке скапливалась кровь, срочно начали операцию, и именно Сережа был ведущим хирургом. Он страшно гордился тем, что у него ни разу не умирали пациенты, во всяком случае, на операционном столе. И смерть того мальчика оказалась невероятным стрессом для него. Сергей стал бояться оперировать. Особый страх вселяли плановые операции, к которым нужно заранее готовиться. В операционной у него начинали трястись руки от напряжения. И он не стал возобновлять контракт с госпиталем, вернулся в Москву. Его снова приглашали в Бурденко. Но там опять-таки в основном плановые операции. И тогда я позвала его к себе. У нас ведь сумасшедший дом, ну да вы знаете! Вздохнуть некогда бывает, не то что в себе копаться. Мне кажется, сейчас Сергей в порядке. Но вспоминать тот случай он все равно не может.

– Да, нелегко ему пришлось, – сочувственно кивнул Зубов. – Я подозревал более захватывающую тайну, – вздохнув, добавил он.

– Как видите, ничего криминального, – сказала Галина Васильевна. – А можно, я тоже вас кое о чем спрошу?

– Если это не служебная тайна – с удовольствием отвечу, – произнес майор.

– Скажите, Александр Владимирович, последняя проверка хранения наркотических средств как-то связана с этой ужасной историей? – от прямоты ее вопроса Зубову стало неудобно.

– А что, сильно трясли? – смущенно спросил он.

– Сильно трясли?! – воскликнула Астахова. – Институт на ушах стоял, а завотделением анестезиологии поседел за неделю.

– Насколько я знаю, никаких нарушений не нашли, – отозвался Зубов, – мне жаль, что пришлось причинить вам столько неудобств.

– Неудобства – это мягко сказано… После той истории с Юрой Смолиным одно слово «наркотики» вызывает панику и… – Галина Васильевна оборвала фразу. – Бедный Юра, – вздохнула она.

Зубов внимательно взглянул на нее. Бедный Юра? Однако!

– Вы хорошо его знали? – спросил он.

Галина Васильевна задумалась. Она чуть запрокинула голову и прикрыла глаза, и Зубов заметил, какая она еще, в общем-то, молодая и красивая женщина. Потом она заговорила.

– Нет, не очень хорошо. Но я всегда относилась к нему с симпатией. Милый и вежливый мальчик. Безотказный. Бывало, оставался на второе дежурство, если нужно было кого-то подменить… Когда его арестовали, я была в шоке. Хотите еще чаю? – спросила она.

– Спасибо, нет. Мне пора, – Зубов поднялся. – Галина Васильевна, постарайтесь не оставлять Катрин одну…

– Легко сказать! Я тут и так почти поселилась. Ее, по-моему, это раздражает.

– И все же постарайтесь.

Попрощавшись с Астаховой, Зубов вышел на улицу. Несмотря на поздний час, от раскаленного за день асфальта воняло бензином и гарью, но он старался сосредоточиться на том, что сейчас услышал от Катрин и ее матери. С ожесточением Зубов констатировал – то, что казалось необычным и подозрительным, оказывалось на поверку пустым звуком, пшиком, как например, отказ Сергея Булгакова вернуться в престижный госпиталь…

Но нежданным образом мелькнувшее воспоминание обрело более ясные очертания, хотя и породило дополнительные вопросы. Каким образом Стрельникова – проститутка, пусть и дорогая – оказалась именно в том учебном заведении, где преподавала Астахова? Когда-то эту случайность можно было списать на элитарность заведения, но те времена прошли. Москву действительно наводнили курсы, где преподавали носители языка и многие бы предпочли именно их. Однако Стрельникова оказывается именно на МИДовских, тоже не из дешевых, с давней, отличной репутацией, но немного старомодных.

И вообще, зачем Стрельниковой понадобилось учиться? Должно быть, причина в Андрее Орлове. Возможно, ей казалось, что он стыдится ее – ведь недаром он не знакомил ее ни с кем из друзей. Но то, что она оказалась именно на этих курсах, не может быть случайностью. Не может! Значит, ее привел туда Орлов. Больше некому. Но для Орлова это равносильно разрыву отношений с Астаховой. Вряд ли он стал бы так рисковать. Тогда кто?.. Или же это та фатальная случайность, в которую верится с таким трудом, но которая рано или поздно происходит с каждым человеком…

Но майор Зубов мало верил в совпадения. Опыт подсказывал ему, что в основе каждой случайности лежит добросовестно упакованная закономерность – до нее только надо докопаться и аккуратно, не торопясь, эту упаковку вскрыть.

В ресторанном зале опять врубили музыку на полную мощность – так, что Орлов перестал жевать стейк и с раздражением отбросил вилку в сторону. Он нервно сжимал черенок столового ножа и колебался между тем, чтобы встать, подойти к бармену и дать тому по физиономии и тем, чтобы попросить счет и покинуть это место – но какого черта он должен платить за недоеденный обед? Близилась полночь, в большинстве кабаков кухни уже закрылись, а есть дома Орлов не любил – материнская стряпня оставляла желать лучшего. Итак, он сидел за столом, терзаясь малоприятным выбором.

– Так и знал, что тебя здесь встречу, – от звука знакомого голоса Андрея передернуло. К гремящей музыке ему только Кортеса не хватало!

– Чего тебе? – буркнул он, наконец проглотив недожеванный кусок стейка и глядя, как его приятель устраивается напротив.

– Как ты неприветлив, – испанец ехидно улыбался, – что так? Настроение плохое?

– Грохотание это достало, – Орлов нервно кивнул в сторону барной стойки, – пожрать не дадут.

– Так это легко уладить, – Мигель поднялся, направился в сторону бара и, коротко переговорив с наголо обритым барменом, вернулся за стол. Пока он шел, музыка стала звучать значительно тише. Орлов снова взялся за приборы. – Слава богу, – пробормотал он, – хоть какая-то польза от этого придурка.

– И тебе спасибо, – откликнулся Мигель, снова усаживаясь напротив. – Ну, рассказывай, как дела.

– Как сажа бела, – снова буркнул Орлов.

– Надо выпить, а то ты очень напряжен, – резюмировал Кортес и, звонко щелкнув пальцами, кивнул официанту: – Данила, нам сюда бутылку текилы.

– Сей момент, – откликнулся тот и действительно спустя пару мгновений материализовался рядом с приземистой бутылкой и двумя маленькими рюмочками на подносе: – Прошу…

– Запиши на меня, – бросил Мигель, и официант исчез. Кортес разлил текилу по рюмкам. – Тебе соль нужна? Нет? Мне тоже. ¡Salud!

Орлов следом за ним опрокинул в себя текилу. Мигель, не теряя времени, еще раз наполнил рюмки:

– ¡Salud!

И, когда Орлов снова влил в себя обжигающую жидкость, прикрыв глаза и задержав дыхание, Мигель с неизменной усмешкой спросил:

– Ну что, полегчало?

– С чего мне должно полегчать? – замогильным голосом откликнулся Андрей.

– С двух рюмок вот этого пойла?

Мигель немного обиделся:

– Вовсе не пойло, а хорошая текила…

– Хорошая, – кивнул Орлов.

– Ты уже знаешь про Ольгу? – с любопытством следя за реакцией приятеля, поинтересовался Мигель. Орлов мрачно кивнул.

– Говорят, ты и там отметился? – продолжал испанец. Орлов, подозревая, что это не что иное, как провокация, молчал. И тогда испанец заявил:

– Никогда не понимал, что ты в ней нашел.

– Не твое дело, – окрысился Орлов, но потом, слегка прищурившись, посмотрел на Кортеса. – Слушай-ка… Давно хотел тебя спросить – когда ты с ней переспал?

– С кем? – картинно вздернул Мигель брови.

– Не прикидывайся дебилом, – криво усмехнулся Андрей, – я прекрасно знаю – Ольга именно с тобой мне изменяла.

– Это громко сказано – изменяла, – Кортес пожал плечами. – Помнишь, на Новый год у Тохи ты нажрался, как свинья? Вы тогда с Ольгой в первый раз у него появились? Девушка скучала, пока ты блевал в сортире. Я ее развлек.

Орлов не отрываясь, смотрел на него – он сам поразился, насколько неприятно ему слушать о подробностях той пьянки.

– Развлек? – хрипло переспросил он.

– Я весьма удивился, что она оказалась девственницей, – спокойно продолжал Мигель, – но, если говорить правду, по-моему, она не очень соображала, с кем заперлась в ванной. Свет я, кажется, не включал…

Орлов судорожно сглотнул: так вот почему Ольгу оскорбили его обвинения! Она не сомневалась, что была с ним. Ей и в голову не пришло, что ею просто попользовались – и вовсе не ее любимый.

– Ты хоть понимаешь, что ты сделал? – Орлов медленно выговаривал слова.

– Да перестань! – Мигель отмахнулся от него, как от мухи. – На тебя жара плохо действует. Какая, на фиг, измена? Плюнь! Ты сам ее бросил – и правильно сделал – через год или чуть более… Интересно, кто же все-таки ее убил? Ты?

Глаза Орлова сверкнули, когда он услышал его вопрос:

– А может, ты? Сначала Полину, потом Ольгу.

Мигель рассмеялся:

– Знаешь, амиго… на свете живет масса народа, которая, на мой кровожадный взгляд, гораздо более достойна смерти, нежели эти две дуры.

– Например? – Орлов вытряс сигарету из пачки и прикурил, стараясь держаться максимально равнодушно.

– Тебе интересно?

– Любопытно. – Орлов выпустил струю дыма прямо в лицо Кортесу. Тот выдержал паузу, внимательно следя за реакцией приятеля.

– Как поживает Катрин? – неожиданно спросил он, и Орлов закашлялся от попавшего не в то горло дыма. Мигель, перегнувшись через стол, похлопал его по спине, но Орлов раздраженно оттолкнул испанца: – Отвали.

Прокашлявшись, он с подозрением спросил:

– Почему ты интересуешься Катрин? Тебе мало того, что ты наворотил на вечеринке?..

– Я тут общался с нашим патлатым гением, – перебил его Кортес.

– Не уходи от темы! – рявкнул Орлов, но испанец и ухом не повел.

– Я разговаривал с Рыковым, – повторил он, – очень был неприятный разговор!

– О чем?

– О тебе, – чуть улыбнулся Мигель, но потом улыбка его словно испарилась, – и о шлюхе твоей, будь она проклята.

– Ты кого назвал шлюхой? – взвился Орлов. – За языком следи!

– Я слежу, – кивнул Мигель. – Если б не следил, я бы ее пожестче назвал. Да что ты дергаешься? Ты сам ее именно так и называешь.

– Замолкни, – прорычал Орлов, – не твое дело, как я ее называю.

– Если вспомнить то, как она вела себя у Тохи, – безмятежно продолжал Кортес, – то все, что произошло потом, представляется логичным.

– Выражайся яснее, – потребовал Орлов.

– Уж куда яснее! – Мигель демонстративно изучал свои ногти. – Она хотела заставить тебя ревновать, вешалась на меня, вследствие чего у тебя поехала крыша. Ты ее отлупил и, видимо, жестко трахнул. Скажешь, не так дело было?

Даже в полумраке ресторанного зала Кортес заметил бледность, резко залившую лицо приятеля.

– Рыков, кстати, тоже в полном недоумении, каким образом тебе удалось отмазаться, – тем временем продолжил испанец.

– Отмазаться – от чего? – пробормотал Орлов.

– От обвинения в изнасиловании, – пояснил Мигель. – Мы с ним сошлись во мнении, что она – я говорю о Катрин – в глубине души сознает собственную вину – ведь, по сути, она сама тебя спровоцировала – и поэтому боится, что копни менты поглубже ту историю – и тебе конец.

– Какого черта?! – глаза Орлова стали наливаться кровью.

– Спокойно! – Мигель успокаивающе поднял руку. – Кстати, мы с ним беседовали за пару дней до того, как ты убил Ольгу.

– Я ее не убивал! – заорал Орлов так, что на их стол стали оглядываться малочисленные посетители.

– Тихо, – шикнул на него Мигель, – допустим, не убивал. Тогда логично предположить, что ее убила Катрин.

Орлов смотрел на него в полной растерянности:

– Ты что? Как она могла бы?

– Она? – усмехнулся Мигель и, взявшись за бутылку, налил еще текилы. – Такая женщина, как она, способна на все. Вспомни ее деланное равнодушие к смерти этой твоей… Полины. Все были потрясены – а она? Даже если она не убивала – кто дал ей право вести себя так, словно ее это не касается?

Орлов, схватившись за рюмку, влил содержимое в себя одним махом:

– Оставь ее в покое, слышишь? И держи свои бредовые подозрения при себе – я не верю, что Рыков согласен с тобой.

Мигель кивнул:

– Не буду утверждать, что полностью согласен. Я бы сказал – он озабочен тем, что происходит. Что ты собираешься делать?

– Не твое дело! – рявкнул Орлов.

– Ошибаешься, – угрожающе ответил Мигель. – Это мое дело. Это наше общее дело. И если ты не предпримешь надлежащих шагов, то их предприму я. Я не позволю ей остаться в стороне.

– Что это значит? – нахмурился Орлов.

Мигель несколько мгновений внимательно смотрел на его озадаченную физиономию, а потом произнес злым голосом:

– То и значит! Да как она смеет не отвечать Анне, когда та ей звонит? Да кто она такая?

– Анна – не твоя забота, – вырвалось у Орлова. – И какое тебе дело до нее?

– Ты будешь это решать? – вызверился Мигель. – Меня бесит тупое высокомерие твоей бабы, и я не собираюсь его терпеть!

– И что ты ей сделаешь? – презрительно поинтересовался Орлов. – Косо посмотри в ее сторону, и тебя упекут в СИЗО – вот там и подумаешь…

– Смотри, как бы самому снова там не оказаться, – холодно перебил его Мигель, – самое тебе там место…

Орлов вскочил, с грохотом отшвырнув стул. Он задел стол, и тарелка с недоеденным стейком, подпрыгнув, полетела на пол вместе с приборами. Текила свое дело знала – в голове у него совершенно помутилось. Он схватил наполненную Мигелем рюмку и выплеснул ее прямо в лицо испанцу. Тот тоже взлетел с места – драка казалась неизбежной, но к ним уже спешила охрана:

– Господа, господа!..

Их оттащили друг от друга: Мигеля насильно усадили на стул, и охранник удерживал его на месте, пока Орлова выпроваживали вон – вежливо, но настойчиво. Потом Мигель прикончил в одиночестве бутылку текилы и отправился домой, не без удовольствия вспоминая разъяренного приятеля. Еще немного, и он разберется с этой парочкой. Как они его достали!..