Глава 6
Наш обоз догнал батальон только на перевале, где тот должен построить укрепления для горных стрелков. Горная дорога представляла собой сплошной серпантин с пологим подъемом: километр вправо — три километра влево и наоборот. С одной стороны обтесанная гора, с другой крутой склон до нижнего витка серпантина. Но это была дорога построенная людьми, а не горная тропа. На ней вполне могли разъехаться без напряжения две повозки, следующие в разных направлениях. Как представишь себе, сколько сюда вбухано ручного труда, так страшно становиться.
— Десять лет эту Горно — винетскую дорогу строили, — пояснил мне юнкер Клевфорт, когда перед сном мы вместе любовались красивым горным закатом. — Она имела статус общеимперской стройки под личным патронажем императора. Все для того чтобы не возить южные товары морем в обход всего континента, да еще чужими кораблями. Хотя бы только для южных районов страны. Да, ты прав, ручками все ручками возвели, а горы рвали черным порохом. Поначалу сюда согнали каторжан, но потом поняли, что каторжники будут ее строить до возврата богов. На этой дороге и родились военно — строительные батальоны. Как раз реформа прошла о всеобщей воинской повинности, а требования к человеческому материалу в боевых частях повысилось. Куда-то надо было деть толпу безграмотных призывников, желательно с пользой. Но теперь нас будут использовать не только для строительства таких стратегических объектов в тылу, но и для полевой фортификации, как говорят штабисты готовить так называемые "заранее подготовленные позиции".
— Осмелюсь спросить, господин юнкер, а какова ваша инженерная специальность? — задал я давно меня интересующий вопрос.
— Я архитектор от фортификации, а товарищ мой будет инженер по возведению воинских зданий и сооружений. Через год, когда дипломный проект в академии защитим, — не чинясь, ответил Клевфорт. — Просто пойти производителем работ на стройку мне семья бы не дала. Даже под офицерскими петлицами. Невместно это старой имперской аристократии иметь дело с грязной стройкой, как простому купцу — подрядчику. А архитектор это даже где-то благородно, — засмеялся он. — Замки там проектировать… Воздушные на песке. Романтика рыцарских времен. Что еще хочешь спросить, я же твой вопрос в глазах вижу?
— На присяге наш маркграф сказал, что мы можем в армии бесплатно обучиться грамоте. Это правда? — выпалил я.
— Истинная правда, Савва. Как обустроимся, так и начнем заниматься с теми, кто желает. Это наша юнкерская обязанность помимо инженерной практики. А когда нет юнкера, то все зависит от желания офицеров роты взять на себя такую дополнительную нагрузку. Как прибудем в расположение, так через денька три — четыре подходи… Что-нибудь придумаем. Только учти… Вся учеба будет за счет твоего свободного времени, которого у солдата и так негусто. Так что большого наплыва в классы я не ожидаю.
— Тогда не забудьте, господин юнкер, — столбил я халяву, — я первый на очереди за грамотой. Не только рецкой. Желательно было бы мне еще и общеимперский язык освоить.
— Желаешь сделать карьеру после получения гражданства? — поднял юнкер бровь.
— Карьеру? — удивился я. — Не думал пока над этим. Я кузнец, пока меня это устраивает, раз мои изделия востребованы.
— Понимаешь, Савва, — просвещал меня аристократ, — последние десять лет, пока росла армия все простые фабричные изделия: подковы, пилы, лопаты, топоры… шли только на мобилизационные склады. Но когда-то они заполнятся, и поток фабричных кузнечных изделии хлынет на рынок. И многих кузнецов фабриканты разорят низкими ценами. Такова правда жизни.
— Осмелюсь возразить, господин юнкер, — вставил я свою монетку, — видел я эти фабричные подковы на наших стерхах в обозе. Никакого сравнения с моей работой. Железо мягкое, качество ковки паршивое. Особенно зимних подков, с ввинчивающимися шипами. Мои подковы стоят всего в два раза дороже, но зато ходят минимум в четыре раза дольше. А крестьянин деньги считать умеет.
— Это пока… пока большинство фабричных изделий казна забирает прямо со станка, — возразил юнкер, — А потом, когда дойка казны закончиться фабриканты цены резко снизят. Вот увидишь. И имперское правительство их в этом поддержит. Потому как пока армия на гужевом транспорте, то на случай войны правительству необходимо иметь в стране налаженное производство сразу, а не через некоторое время. По крайней мере, пока не перейдем на другой транспорт.
— А что, есть и другой транспорт?
— Есть, — просветил меня юнкер. — И это не только железная дорога, которая уже разорила многих ломовых извозчиков промышлявших перевозками между городами. Появились рутьеры — паровые машины, которые ходят по обычным дорогам и везут за один раз груза столько сколько и дюжине стерхов не потащить. Однако, — обратил юнкер мое внимание на заходящее солнце, — скоро резко стемнеет. Пора нам укладываться, а то в темноте как бы с горки не сверзиться.
Ночевали прямо на дороге, потому как движение по ней в любую сторону прекратилось с момента объявления империи войны со стороны Винетии. А говорят, что оно было достаточно оживленным. И каждую половину дневного переходы были обустроены в скалах "карманы" и гроты для отдыха проезжающих. Чтобы они не мешали движению. Но мы спешили на соединение с батальоном и не всегда наши стоянки совпадали с такими удобствами.
Кузнец — мой прямой начальник, когда я ему пересказал свою беседу с юнкером, вообще меня озадачил, когда заявил, что эту дорогу построили прямо на древней контрабандной тропе, чем кучу горцев если не разорили, то сильно обездолили.
— Пришлось многим переквалифицироваться в обычных торговцев и платить эти проклятые пошлины, придуманные подземными демонами, — сплюнул Гоц тягучую бурую слюну от жеваного табака.
Первое, что я увидел на отведенном в расположении для кузни месте, когда мы наконец-то догнали батальон, так это кучу поломанного и покореженного шанцевого инструмента ожидающего ремонта.
— Вот я и дома, — радостно заявил Гоц.
— Не вижу чему радоваться, — почесал я затылок под кепи, оглядывая будущий фронт работ.
— Тому, паря, что не придется нам долбить камень, пока у нас есть работа по специальности. — Гоц поднял указательный палец в зенит. — Учись, пока я жив, как надо устраиваться в армии. На сегодня у нас только одна забота — обустроить свой быт и разобрать фуру. Но завтра нам уже придется показывать усердие в труде. Повторяю для тех, кто только что с горы за солью спустился: не усердно трудиться, а показывать усердие. Усек?
"Вот блин… — усмехнулся я. — Миры разные, а армии везде одинаковые".
Начав разбирать на следующее утро нуждающийся в ремонте шанцевый инструмент, немало поразился, как это вообще можно так железо руками погнуть? Ну ладно еще лопаты, хотя они тут еще не штампованные, а кованые. Но кирку?..
Взял, перевернул инструмент неповрежденным концом и, отойдя метров на пять от полевой кузни, воткнул эту кирку в землю. Мдя… Земелька-то как в горном Крыму. Пополам с камнем и будто ее еще утрамбовали тяжелым таким асфальтоукладчиком. То-то тут нормальные деревья не растут, только колючие кусты.
Кирка была типа обушок — с обоих концов острая. Подумал — все равно нагревать и ковать — и переделал ее в привычную для русского человека кирку — мотыгу.
Пришел Гоц. Посмотрел на мое изделие. Почесал затылок и спросил.
— А расплющил на кирке конец зачем?
Пришлось объяснять, что острым концом можно в таком грунте только неглубокие дырки наделать, а вот мотыгой все это потом очень удобно отколупывается, что остается только совковой лопатой подобрать.
— Сам придумал? — посмотрел на меня ефрейтор с подозрением.
— А то, — ответил я не без гордости, потому как на бадонском хуторе самолично переделал аналогичный инструмент после похорон брата кузнеца. — Думаешь на нашей горе земля лучше?
— Ладно, — согласился со мной батальонный кузнец, взявшись раздувать меха горна. — Хуже не будет. Один же конец остается по — прежнему острым. Работаем. — И тут же выдал нечто обратное. — И не так как ты взялся, словно тебе сдельно платят, а так как я сказал вчера. Изображаем… Нам этой кучи ломаного струмента надолго хватит, а там еще подбросят. А служба между тем каждый день идет. Где смысл надрываться?
— Не получится, — ответил я ефрейтору. — Было бы мирное время, я бы со всей душой с тобой согласился, но сейчас идет война. Не построим вовремя укрепления на перевале, вынесут отсюда винетские горные стрелки наши войска, и будем мы с тобой ударно вкалывать, но уже в плену за пайку скудную. Ты этого хочешь?
Кузнец забрался под кепи всей пятерней.
— Мда… Не рассматривал я этот вопрос с такой стороны.
И мы впряглись в починку. Раскалить, выпрямить, конец расплющить, сформовать и закалить. И так двадцать три раза до сигнала горниста, который созывал на обед. Нормальная работа никакого показного усердия. Глянули на кучу покореженного инструмента, которая и не подумала уменьшаться, махнули рукой, сняли кожаные фартуки, умылись и пошли трапезничать. Святое дело для солдата срочной службы.
Питались мы в батальонной столовой вместе со штабными унтерами. Юнкера с офицерами вкушали отдельно для них приготовленную пищу в палатке комбата. Остальные в ротах, каждая отдельно. Впрочем, кормили неплохо, хотя гороховый суп был не со свежей убоиной, а с отмоченной солониной. Повар батальонный призывался из пафосного ресторана во Втуце где, несмотря на молодость, трудился уже помощником шефа на кухне. Видать, ушедшие боги отпустили мне и здесь толику везения. Но только на год, потому как гражданство этому талантливому работнику общепита было до одной дверцы, а почти год он уже отслужил.
Ну, вот… Сглазил.
На третий день приперся в кузню унтер — офицер Прёмзель с претензией. Конкретно ко мне.
— Это ты что ль у меня во взводе подснежником числишься?
— Может и я, — пожал плечами. — Откуда мне знать штабные заморочки, когда работы навал. Только в столовую и в сортир сходить есть свободное время.
— Бросай работу и иди за мной, — сказал унтер. — Тебя командир роты требует поставить пред его ясные очи. И это… В порядок свой внешний вид приведи, а то ротный неаккуратных солдат не любит.
— А он чё, большой начальник? — запустил я русский армейской прикол. С него обычно хохлы офигевали. Наши, российские. С украинскими хохлами послужить мне как-то не довелось.
Но Прёмзель оказался стрессоустойчивым унтером.
— Щас он тебе сам разъяснит, кто тут большой начальник, а кто маленький, — усмехнулся он. — Дам только один совет. Называй его не "господин капитан", а "ваша милость". Он это любит, потому как барон.
— Это, с какого — такого бодуна? Я ему не крепостной, а такой же слуга императора, как и он, — набычился я.
И очень удивился. Встреченные мною в стройбате инженеры и инженерные юнкера из аристократов снобизмом не отличались.
— Ну, мое дело предупредить, а там как сам захочешь, — осклабился унтер. — Умылся, пошли… Хотя нет. Сапоги еще раз почисть. Особенно задники. Чтоб блестели как у кота яйца.
Командир первой роты капитан барон Тортфорт, низкорослый рано лысеющий толстяк лет тридцати пяти, начал наше знакомство с того, что обозвал меня дезертиром. И минут пять разорялся на недисциплинированность так называемых добровольцев с гор, которые сбегают при первом удобном случае куда полегче, а на линии работать некому.
— Прёмзель, это твой солдат, — заключил капитан, — Тебе его и воспитывать. Поставь его на самый трудный участок, и дай кайло в руки. Нечего ему при штабе "придурком" околачиваться, раз он у нас в списочном составе.
Так я оказался в стройбате на общих работах поработав батальонным "придурком" всего-то три дня.
— Тебе ясно все? — ткнул ротный мне в грудь волосатым пальцем, напоминающим сардельку.
— Так точно, господин капитан, — рявкнул я, приняв четкую уставную стойку, как в лагерях учили.
— Ко мне обращаются не "господин капитан", а " ваша милость", — нажал на меня ротный, но ласково так, как на ребенка.
— Никак нет, — изобразил я собой солдата Швейка. — Осмелюсь доложить, что согласно Уставу внутренней службы имперской армии младший военнослужащий обращается к старшему военнослужащему исключительно по воинскому званию или чину с прибавлением эпитета "господин".
Капитан обошел меня со всех сторон, как бы разглядывая, потом повернулся к унтеру и заявил.
— Устрой ему жизнь по уставу, Прёмзель. Раз так ему этого хочется.
И лениво так махнул нам рукой на выход.
— Будет исполнено, ваша милость, — гаркнул унтер.
И уже мне.
— За мной. Шагом марш.
Каблуки Прёмзель стаптывал внутрь. Отец как-то давно мне сказал, что это признак вредного человека.
Указал мне унтер место в палатке, дал полчаса на перетаскивание вещей и время на обустройство до обеда и ушел.
Гоц встретил меня в кузне с разведенными в стороны руками и весьма удрученной мордой. Он уже успел сбегать с жалобой к батальонному инженеру, но тот сказал ему, что это распоряжение комбата по жалобе командира первой роты и что он тут поделать ничего уже не может.
— Одна беда с этой интеллигенцией, Савва. Дал инженер распоряжение о тебе и забыл, что надо его через штаб проводить, — сокрушался кузнец. — Вот тебя и раскидали со всем пополнением по списку… в первую роту. Не глядя.
Когда я собрал свой ранец, Гоц участливо посоветовал самому отобрать себе инвентарь получше и обязательно его пометить.
— А то что, спрут? — вот ни на столечко не удивился я такому совету.
— Нет. Спереть не сопрут, но поменяют на плохой или ломаный легко.
Пользуясь дружеским советом, отобрал я себе из отремонтированного шанцевого инвентаря нормальную кирку — мотыгу, штыковую и совковую лопаты. И на каждой ручке нарисовал красивую такую кнопку — отличительный знак. Не думаю, что у других такой же может быть.
На обеде унтер заставил весь взвод три раза заходить в столовую палатку и снова выходить из нее строиться, пока не добился правильного поведения подчиненных согласно Уставу.
Солдаты глухо бухтели, но Прёмзель перевел все стрелки на меня.
— Этот крендель, по фамилии Кобчик, сегодня отказался нашего ротного величать "его милостью" да еще капитану уставом в нос ткнул, что так не положено. Вот теперь мы все вместе с ним и живем по уставу. Приказ его милости. А ты, Кобчик, вон туда садись, за третий стол в отделение старшего сапера по фамилии Ноль.
— Унтер он теперь с нами работает? — спросил старший сапер Ноль.
— Нет, — усмехнулся унтер — офицер. — У военного строителя Кобчика, пока он не дорос еще до высокого звания имперского сапера, особое задание будет на правом фланге. Индивидуальный так сказать подряд. Особо важный объект от господина инженер — капитана.
Взвод дружно заржал. А я в непонятках только и понял, что взводный мне все же подложил какую-то подлянку.
— Ну и напоследок хорошая новость для вас, — продолжил унтер. — Савва Кобчик — кузнец. И с этого дня он еще и ответственный за рабочее состояние шанцевого инвентаря во всем взводе.
Одобрительный гул был ему ответом.
— А теперь сесть и приступить к приему пищи. Кстати, Кобчик, а зачем ты на своих черенках дырку нарисовал, уже соскучился по домашней лохматке?
Все опять гаденько заухмылялись.
— Нет, господин унтер — офицер, — ответил я, — это обозначение малой механизации.
Народ безмолвствовал. С одной стороны, какая такая механизация может быть в насквозь знакомой лопате, а с другой… кузнец же… колдун по определению…
— Это как? — не выдержал первым мой новый отделенный.
— Каком кверху… Очень просто господа — товарищи, кнопку нажал — вся спина мокрая, — заявил я с полной серьезностью моды.
— А кнопка где?
— Да на черенке нарисованная, чтобы не промахнуться по месту, — ответил я и заржал.
Вот так вот. Мы-то дураки, а вы-то нет?
Ночью я ждал "темной". Все же весь взвод из-за меня наказали "жизнью по уставам". Некоторые дембеля в сельхозакадемии на полном серьезе утверждали что "уставщина" хуже "дедовщины". Но пронесло… Как оказалось, если бы я работал с ними рядом и их постоянно из-за меня дрючили, то неверное несдобровать было бы моим бокам. А так… Только на прием пищи ходили строем перед ротным. И все…
Особое задание для особо борзых военных состояло в обустройстве позиции для пулемета. Охудеть, не встать. Магазинных винтовок тут нет, а пулеметы уже есть. Ну и времечко мне досталось в этом мире. Сплошняком сюрпризы попёрли, стоило только в армию загреметь.
Техник — фельдюнкер нашей роты по фамилии Або, худой и мосластый студиозус откуда-то с севера, чуть ли не с островов холодного моря на которых живут только рыбаки, в маленьких кругленьких очёчках — велосипедах и жиденьким рыжим пухом над верхней губой привел меня на правый фланг строящихся укреплений и показал вбитые в землю колышки.
— А почему позиция круглая? — искренне удивился я.
— Это чтобы лафет было удобнее поворачивать, — пояснил мне юнкер
— Лафет у пулемета? — воскликнул я и подумал, что Штирлиц никогда не был так близко к провалу. — Сколько же он весит?
— Чуть меньше тонны. Это со бронещитом. Расчет восемь человек, — не заметил студент моих оговорок. — Только одна загвоздка для такой позиции… площадка должна быть выровнена если не идеально, то приближенно к тому.
— Тогда нивелир нужен, — ляпнул я.
— Умеешь пользоваться нивелиром? — поднял юнкер очки на лоб, внимательно меня рассматривая.
— Смотря, какой конструкции… — уклончиво ответил я. — Но без нивелира ровной площадки не будет. Так что нивелир сюда и чучело с рейкой. И будет тебе ровная площадка. Вот еще… — продолжил я грузить юнкера. — На какой высоте стоит на лафете тело пулемета, и какой отрицательный наклон позволяет выставить лафет. Стрелять-то вниз придется.
Удивление прошло быстро. Во мне проснулся башенный пулеметчик БТР, которому в учебке показывали фотографию пулемета времен русско — японской войны на орудийном лафете. Большая дура…
— Начинай пока, а я нивелир принесу, — бросил юнкер и побежал в расположение батальона, где вся такая тонкая строительная машинерия хранилась у инженера в палатке.
А я посмотрел вниз, куда стрелять придется и понял что размеченная позиция просто бездарная. Не знаю, какой горизонтальный угол у этого пушечного лафета с пулеметом, но навряд ли большой. Градусов пять — семь, не больше, а позицию расчертили стрелять хоть и во фланг, но в противника, который будет двигаться гуськом по горной дороге, которая перед нами как сцена в театре. Это считай, что с фронта по цепи лупить. Что не есть гуд, как говорил нам инструктор по стрелковому делу. Лучший пулеметный огонь — фланговый, когда одной пулей можно задеть сразу нескольких солдат противника. Даже если промажешь, то чуть дальше пуля свою жертву найдет. А по фронту цепи бить, так большинство пуль в "молоко".
Походил — посмотрел на этот спускающийся с перевала серпантин дороги и понял, что для себя я бы позицию сметил еще вправо метров на пять и пару метров вперед. И это без разницы, что из совершенного пулемета Калашникова стрелять, что из митральезы с ручкой.
Наметил сектора обстрела, взял кайло, "нажал на кнопку" и стал ковырять лунки под новые колышки.
И еще отметил, что тут никто окопов не копает, не говоря уже о траншеях. Вся фортеция полевая для стрелков строится на ровном грунте вверх, как дома. Так что понятно стало, где стройбатовцы кирки погнули — камни добывали для строительства. И носят камень на носилках и возят его на телегах стрехами… а другие туры плетут из вымоченной лозы что с долины добыли. Эти корзинки камнем и забивают, устраивая в ряд. Ну, просто оборона Севастополя в девятнадцатом веке. Хотя… лично я не сильно желал бы долбить в такой земле траншеи полного профиля. Пуля такой тур не пробьет по определению. Так что еще надо?
Когда прибыл юнкер с коробкой нивелира в руках, солдатом с мерной рейкой на плече и треногой за спиной на лямке, и инженер — капитаном на пристежке с папкой под мышкой, я уже все колышки переставил по — новому.
— Так… это что за самодеятельность? — инженер — капитан был хоть и интеллигентен, но в данный момент грозен. — Кто разрешил отступать от проекта?
— Осмелюсь доложить, господин капитан — инженер, — вытянулся я во фрунт, манипулируя лопатой как винтовкой. — Определили новую позицию здравый смысл и распределение секторов обстрела.
Далее я подробно объяснил, что пять метров вправо… и можно простреливать часть дороги, которая для нас идет в фас, а фактически по глубокой колонне противника. А со старой позиции ее не видно, увал загораживает. И в то же время всегда можно повернуть сам пулемет влево и обстрелять непосредственно нападающих на наши укрепления вдоль них.
— А по тому куску дороги, что прямо перед нами видно, пусть стрелки в меткости упражняются. А для пулемета будет только лишний расход боеприпаса и мало толку, — закончил я свой спич.
Инженер уже стоял на размеченной мной позиции и одновременно смотрел то на пейзаж, то на свой план в папке.
— Кобчик, покажи мне на плане сектора обстрела, про которые ты говорил, — позвал меня инженер.
— Господин инженер — капитан, давайте я вам лучше всю позицию нарисую.
Взял я у капитана карандаш и тетрадь, начертал укрепление для пулемета, как я его сам вижу, а потом провел на плане два конуса из одной точки.
— Вот так, господин инженер — капитан, — протянул я ему свой план позиций.
Офицер еще несколько раз кивнул головой и выдал.
— Умно. И рука у тебя твердая. А ты сам пулемет системы Леве хоть видел?
— Это такой на большом артиллерийском лафете? — переспросил я и тут же ответил. — В живую… нет, господин инженер — капитан, не видел.
— А как же ты сектора обстрела для него вычислил?
— А что тут сложного, господин инженер — капитан, — пожал я плечами. — Что с винтовки, что с пулемета сектора обстрела одинаковые и подчиняются только полету пули и ее отклонению от прямого выстрела. А также наличием для нее естественных препятствий.
Техник — фельдюнкер стоял рядом с отвисшим ртом. У него был когнитивный диссонанс. Спустился с гор неграмотный неандерталец и дает советы самому батальонному инженеру по фортификации новейшего оружия.
— А… ну, да… ты же охотник… — задумчиво проговорил офицер, что-то прикидывая в уме.
— Так точно, — не стал я запираться, — и охотился я в горах.
— Учиться тебе надо, Кобчик, — сделал свое заключение инженер.
— Так я не против…
— Тогда так… Словесность вам юнкера преподадут. А ко мне приходи математикой заниматься. Ну, счетом… — пояснил он для моей понятливости.
— Премного благодарен, господин инженер — капитан. Разрешите приступить к нивелировке местности?