Глава 1

Царский дирижабль особо ждать себя не заставил, и мы прекрасно наблюдали в бинокль пузырь цвета медицинской клеенки, когда он пересекал линию фронта над рекой. Больше похожий на аэростат заграждения времен второй мировой войны, чем на цеппелин. Только весь замотанный вантовой сеткой сплетенной из канатов, к которой прицеплена на канатах же небольшая остекленная только в передней части гондола, висящая точно по центру корпуса. В хвосте гондолы вертелся пропеллер большого диаметра. Объем баллона был раза в три меньше нашего корпуса. На баллоне красовалась большая черная надпись архаическим шрифтом «Куявия»

Скорость врага была намного ниже нашей и через полчаса мы его практически настигли. Между нами было не больше километра.

Я взялся за руки крупнокалиберного пулемета.

— Ну, заяц, погоди! — осклабился.

— Погоди сам, Савва, — остановил меня Плотто. — Путь он углубится в нашу территорию, а то даже продырявленный он на остатках подъемной силы утекающего газа обратно за реку уйти может. Желательно его уронить у нас. Чтобы даже сомнений ни у кого не было, что это мы его сбили.

Командор отдал ряд приказов и «Черный дракон» пошел на сближение с царским дирижаблем, оттесняя его от реки в сторону железной дороги.

— Вит, как это тебе удалось его так точно вычислить? — удивился я.

— Никак. Время его полетов добыла зафронтовая разведка Моласа. Они тут по расписанию летают, которое утверждается в их Ставке. У царцев оказывается бюрократия еще похлеще, чем у нас.

А я подумал, что как-то не особо сталкивался я с проявлениями бюрократии в Ольмюцком королевстве. Или это только мне так везло?

Часа полтора мы преследовали розовый дирижабль царцев, сблизившись где-то на семьсот метров, если считать по — прямой не доходя пяток километров до наших траншей у Щетинпорта, которые надо думать и были целью разведрейда «Куявии».

— Давай, — разрешил мне командор.

— Далеко, — ответил я. — Метров на пятьсот подойдем.

— не попадете в такую большую цель?

— Попасть-то попадем, а вот пробьем ли? Вопрос.

Молодой матросик, который помогал мне стрелять в прошлый раз по пароходу, в этом эпизоде изначально играл роль стрелка из ручного пулемета- застрельщика.

Он и начал когда мы сблизились на полкилометра. От гондолы вражеского дирижабля только стекла полетели.

— Дурында, по баллону стреляй, — одернул я его, когда он менял на пулемете диск. — Нам надо не царских летчиков убить, а чтобы дирижабль упал.

— Не проще ли сразу зажигательными влепить, — подал голос из-за моей спины Плотто.

— Не проще, — ответил я. — Газ в баллонете не загорится. Гореть может только смесь воздуха с газом. Вот он, — кивнул я на матроса, — сейчас навертит мелких дырок, подождем немного, когда внутри оболочки газ из баллонетов смешается с воздухом. И только в путь.

Царский дирижабль разворачивался и нацелился уйти в сторону устья реки.

— Давай, мальчик, три диска подряд. Стакатто.

После каждого отстрелянного диска я щупал рукой кожух охладителя ручного пулемета, но особого нагрева не ощутил. Холодный ветер прекрасно работал теплообменником.

В мощный бинокль заметно как пули колют наросший лед на сетке царского дирижабля. И я забеспокоился, что как бы наша легкая шестимиллиметровая пулька ручного пулемета не оказалась слишком маломощной для такой природной брони.

Вражеский летательный аппарат уходил ниже, прикрывая баллоном гондолу от пуль.

Я в этот раз стрелял из «Гочказа — А» со снятым радиатором. Позиция была идеальной. Вниз и вбок. Как на компьютерной пошаговой стрелялке.

— Температура за бортом минус четырнадцать, — пробасил боцман.

«Да плевать мне какая температура за бортом. У нас в гондоле не выше», — подумал я, нажимая на гашетку.

Всего отстрелял я четыре кассеты, когда баллон царского дирижабля ярко вспыхнул.

— Они что, на водороде летают? — спросил я ошарашено.

— А ты не знал? — ответил мне вопросом на вопрос командор.

— Нет. А на чем тогда у них машина работает?

— Как и у нас на светильном газу. Просто отдельный баллонет для него.

Гондола вражеских летунов оборвалась на тлеющих канатах, а дирижабль растеряв половину сгоревшей оболочки и все баллонеты с газом падал на землю. Не так быстро как, казалось бы, должен был падать. Самолеты грохаются сильнее.

Из гондолы вывалились четыре черные фигурки и полетели отвесно к земле намного быстрее падающего по глиссаде горящего дирижабля.

— Из двух смертей выбирают ту, которая легче, — философски заметил матрос — пулеметчик и спросил меня. — Срезать их?

— Незачем. Сами разобьются, — ответил я.

Но тут одна за другой фигурки расцветали белыми бутонами и через несколько секунд четыре круглых парашюта замедлили полет наших врагов.

— Ай, молодца, — восхитился я изобретательности царских инженеров. — Ну, это ж надо же…

Что и требовалось доказать вражеский дирижабль упал на нашей территории. Точнее упало то, что от него осталось. Немногое. Главное уцелела гондола — основные трофеи в ней.

Нам сверху прекрасно видно, как настегивая лошадей, с трех сторон к месту крушения воздушного судна несутся на полном скаку наши кавалеристы.

И наши и вражеские траншеи ожили, солдаты вылезли на брустверы и приветствовали нас бросанием в воздух головных уборов. Благодарили за незабываемое зрелище.

Но нашим радоваться победе по уставу положено, а вот глядя на ликующих островитян, мне подумалось, что Щетинпорт они по итогам войны — если удержат город за собой — царцам не отдадут. Такой торговый форпост на континенте им и самим нужен. Золотая миля торгового тракта как-никак. Может даже и не будут включать его непосредственно в свое Соединенное королевство, а создадут послушный «гордый и независимый» лимитроф, типа наших прибалтик. А что? Этакое порто — франко. И торговый транзит под контролем, и оффшор для желающих укрыть наворованное, и простор контрабанды, а также свора шавок на прикорме с одинаковой силой гавкающих как на нас, так и на царцев — на кого хозяева натравят… И конечно же отстойник для всякой масти диссидентов и террористов с континента, которых у себя дома держать не комильфо. Я уже не говорю о том, что редко кто удержался бы от того, чтобы не поставить здесь мощный разведцентр. Очень удобное место.

Погода внезапно испортилась. Набежали густые облака. Пошел мокрый снег, который моментально смерзался на оболочке «Черного орла». Плотто был оптимистичен, заявляя, что от бомбового груза мы избавились, так что перетяжеление конструкции нам не грозит. Однако по его озабоченному взгляду я понял, что что-то идет не так.

Дирижабль все норовил клюнуть носом и на вертикальном штурвале стояли уже стразу два матроса — одному было не вытянуть рули. Сил не хватало.

Снегопад быстро кончился, но его смерзшаяся корка так и осталась на оболочке корпуса.

— Снижаемся, — недовольно приказал командор.

Я так понял, что это было у него вынужденно решение, дирижабль и так тянуло вниз и он терял высоту сам. Без приказов.

— Вынужденная посадка? — спросил я.

— Да. Вот думаю куда приткнуться.

— Впереди разъезд, — показал я на карте. — Там большие поля и телеграф. И там штаб генерала Аршфорта. Так что горячий ужин и теплый прием гарантирую. Как и то, что нас выпнут оттуда в Будвиц с первой же оказией. По крайней мере, меня.

— Лучше бы наоборот, прислали бы с города моих матросов из аэродромной команды, которые давно научились счищать лед с корпуса, — проворчал Плотто..

— Главное, Вит, что там есть телеграф, по которому обо всем можно договориться.

— Решено. Идем на вынужденную посадку у разъезда, — принял решение командор и пошел по гондоле раздавать указания.

При подходе к разъезду, на который мы плыли в небесах, ориентируясь по «компасу Кагановича» то есть в пределах видимости железной дороги, услышали сильный грохот с кормы воздушного судна.

Вернувшийся из задней гондолы боцман пробасил.

— Господин командор, с лопастей пропеллеров срываются просто глыбы льда и бьют по обшивке корпуса. Шпангоуты погнуты.

— Как ведет себя оболочка, боцман?

— Пока держится, господин командор. Но что будет дальше, я не поручусь.

— Спускаемся, — приказал Плотто. — Как можно положе держать глиссаду. А то нос тяжелый стал. Боцман. Пошли людей заделывать пробоины в оболочке баллона.

— Есть, господин командор, — валенки боцмана мелькнули в верхнем люке гондолы.

За боцманом скрылись в чреве «Черного дракона» матросы подвахтерной смены.

Но через десять минут одного матроса принесли обратно с тяжелой раной головы. Крупные куски льда на пропеллере кончились и он отстреливался по оболочке мелкими ледяными «пулями» которые пробивали не только внешнюю обшивку дирижабля но и оболочку кормовых баллонетов, один из которых питал паровую машину. Матросу такая ледяная «пуля» пробила толстую меховую шапку на вате и сильно разбила голову.

Матросу оказали первую помощь и уложили около фотоаппарата на пол гондолы. Сознание оставило бедолагу.

Машину застопорили.

Дирижабль вяло несло ветром в сторону реки с тенденцией к потере высоты.

— Вит, этак нас к царцам занесет, — напророчил я.

— Не успеет, — огрызнулся командор и приказал — Стравить газ с верхних клапанов.

— Не получается, господин командор, — ответил отвечающий за них унтер. — Смерзлись. Я поглядел в окно. До земли оставалось не больше ста метров. Впрочем, вполне достаточно, чтобы убиться насмерть.

— Боцман, кто у нас полегче сложением будет? — спросил командор.

— Гардемарин Кунце, — ответил человек — гора.

— Дай ему нож пусть поднимется по шпангоутам и вырежет клапана изнутри. Напрочь вырежет. Не жалея.

— Есть. Кунце на выход.

Действительно мелкий воздухоплаватель отозвался. Получив от боцмана большую складную наваху (плодятся — смотрю — мои образцы) быстро скрылся в потолочном люке, почти не касаясь вертикальной лестницы. Он был легок и ловок как ящерица этот Кунце.

— Избыток подъемной силы? — спросил я Плотто.

— Он самый. Надо лишний газ стравить и сесть нормально. У нас нос перетяжелен, а корма из-за пробоин газ травит и задирается, облегчаясь. Видишь, уже два матроса еле тросы рулей сдерживают.

— Боцмана на штурвал поставь.

— Дойдет и до него.

По курсу показался разъезд, что одновременно дымил трубами домов и паровозов. Заснеженные поля перед ним и лесополоса вдоль рельсового пути в шапках снегов на кронах деревьев.

Мы по — прежнему теряли высоту.

Минут через пять после того как матрос поднялся внутрь баллона, дирижабль вдруг неожиданно просел, а затем настолько резко клюнул носом вниз что все полетели с ног на пол гондолы. Я только по своему крестьянскому счастью в сантиметрах разминулся виском с рукоятками управления огнем крупнокалиберного «гочкиза», но это не спасло меня от сильного удара бедром о тумбу бомбового прицела, когда я катился по стреляным гильзам как по роликам по палубе гондолы.

Я упал. Да еще кто-то сверху на меня упал, загородив весь обзор.

Раздался громкий треск раздираемой плотной ткани. Визг скручиваемых дюралевых ферм. Звонкие звуки похожие на лопающиеся струны. Потом глухой удар, который к моему удивлению не отразился на гондоле. И характерный звон бьющегося стекла.

Потом все остановилось, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только разного рода скрипами.

— Все живы? — раздался голос ненаблюдаемого мною гардемарина, которого посылали вырезать клапана.

— А сам-то хоть живой? — пробасил боцман, добавляя флотские матерные загогулины.

— А чем мне? Меня баллонетами сдавило, и тем спасся, — отозвался Кунце.

— Чего там у нас плохого? — раздался сдавленный голос Плотто.

— Да все, господин командор, — ответил ему боцман. — Налицо кораблекрушение.

С меня сняли мертвое тело летчика — наблюдателя, лейтенанта с которым меня познакомили только в этот полет. Тот насмерть приложился головой о прицел.

Открылся простор для зрения, в котором показалась голова боцмана, который успел стащить со своего лица кротовую маску.

— Да живой я, живой, — прокашлялся я, когда боцман начал меня тормошить. — Только нога болит.

— Остаться всем на своих местах пока мы не приготовим спасательные средства. Палуба косая, учтите, — распоряжался боцман.

Раздался дробный стук в переборку и внутрь ворвался ветер стой стороны, откуда его не ждали.

— Доклад по постам, — приказал командор, которому наскоро перевязали ссадину на лбу и снова напялили кротовую маску.

— Переговорные трубы сломаны, — кто-то ему ответил. Кто я не видел.

Когда меня самого подняли на ноги в гондоле почти никого не оставалось. На удивление, несмотря на сильную боль в бедре на ногу я наступать мог. Не перелом… и то хлеб.

— Собрать всю документацию, — рычал Плотто. Экипажу покинуть судно. Быстро, быстро, а то и сгореть можем заживо.

Я встал, опираясь на прицел. Окутанный кожаным демпфером его торчащий сверху окуляр был разбит. Хорошая такая трещина через всю лупу.

Два матроса что-то кидали в дверь гондолы за борт.

Плотто в мешок навалом собирал бумаги и карты.

Раненого льдом бессознательного матроса подтащили к двери, опутали веревкой и стали потихоньку опускать как мумию. Потом немного выждав, матросы по одному попрыгали сами за борт. «Солдатиком», как в воду с вышки.

Остались в гондоле только я и Плотто.

— Савва, давай за борт, — приказал командор.

— А ты?

— Командир покидает военное судно последним, — назидательно ответил он мне, завязывая горловину мешка. — Быстро!

С трудом доковыляв по скошенной палубе до выдранной двери гондолы. Я выглянул наружу. Внизу в метрах четырех матросы растянули брезент как пожарные. Выдранная дюралевая дверь от гондолы валялась в стороне.

— Прыгайте, господин лейтенант, — крикнул мне боцман, увидев мою рожу в дверном проеме. — Не бойтесь. Поймаем в лучшем аккурате.

— Сейчас, — ответил я и, немного подвинувшись по борту, стал отвинчивать «барашки» хомута на «Гочкизе — Р».

— Да брось ты свои пулеметы, — прикрикнул на меня командор. — Прыгай!

— Они секретные, — огрызнулся я. — Опытные образцы.

— Тут все секретное, Савва. Прицел, киноаппарат, штурвалы, система перепропуска клапанов, система управления рулями, наконец… Матросы встанут в охранение. Чужих не пустят.

— Вот я им для охраны пулемет и кину, — убежденно ответил я, сдирая с борта брезентовую сумку с заряженными дисками.

— Быстрее шевели задницей, если жить хочешь, — подталкивал меня Плотто, волоча свой мешок к двери

Я по очереди кинул на брезент пулемет и диски по одному, чтоб не помялись в тесноте сумки. Потом и саму сумку. И вдогонку еще несколько пистолетов Гоча которые висели закрепленные по бортам у двери в деревянных кобурах. Крупнокалиберные машинки трогать не стал — там и возни много, да и тяжелые они слишком.

Матросы все быстро смели с ткани и призывно махали руками, чтобы я прыгал.

Я и прыгнул, но не «солдатиком» как матросы, а оберегая ушибленную ногу, махнул за борт «бомбочкой».

Приняли меня мягко на хорошо натянутый брезент. Как на батут. И тут же скатили в сторону, так как на меня уже сверху летел секретный мешок командора.

А затем и сам командор.

Первым делом Плотто оказавшись на земле, спросил.

— Аварийный запас кто-нибудь взял?

Ответом ему было молчание.

— Я так и знал, — витиевато выругался командор и добавил. — А теперь все в лес и подальше от дирижабля, тараканы беременные.

Идти по сугробам было трудно. Снежный покров иной раз доставал по пояс.

Но Плотто был непреклонен и остановил экипаж только в метрах за сто от сокрушенного воздушного судна. От возможных обломков дирижабля, если тот надумает взорваться, нас закрывали большие деревья, чем-то смахивающие на земную акацию только толще стволом и намного выше. И ветки росли у них оригинально — нижние горизонтально земле, а чем ближе к вершине, тем сильнее они задирались в небо.

На одну такую акацию и нанизался нос дирижабля. Выходит нас спасло простое дерево.

Побросав поклажу, все попадали на снег там, где застала их команда на остановку. Тяжело дыша, матерясь. Истосковавшиеся в долгом полете по табаку курящие тут же достали трубки с кисетами и жадно закурили, прокашливаясь.

— Осмотреться в отсеках, — рыкнул боцман.

— Нет команды кормовой гондолы, — был ему ответ боцманмата. — Остальные все тут, включая раненых. Убитого лейтенанта оставили на месте крушения.

Дирижабль носом врезался в кроны деревьев лесополосы, как жук на булавку. Ближе к хвосту его корпус переломился в хребте, и кормовая гондола со сломанными пропеллерами лежала на земле, зарывшись в глубокий снег. Ветер трепал сломанные рули. Соединял обе половинки воздушного корабля пустой бомбовый отсек, с которого содрало обшивку. Она свисала, вяло трепыхаясь на ветру как спущенный флаг пораженной армии.

— Надо на будущее в аварийный запас лыжи брать, — хозяйственно пробасил боцман, который весь наш короткий анабазис шел впереди, утаптывая снег и раздвигая сугробы.

— Молчи уже, — хмыкнул Плотто. — Кто тот, что был запасец, профукал?

— Виноват, господин капитан — командор, — поднялся боцман на ноги.

— Виноватых бьют, — в ответ рявкнул на него командующий воздушными силами восточного фронта, сдирая с лица надоевшую кротовую маску.