Аллейн мечтал о постели. Он чувствовал себя грязным и усталым, а тупая боль в суставах напомнила ему, что не стоило так напрягаться после недавней операции. Он вошел в номер, умылся, быстро переоделся в серые фланелевые брюки и теплый джемпер. Затем спустился вниз.

Ночной портье смерил его подозрительным взглядом.

– Снова уходите, сэр?

– Да. Хорошая ночь для охоты.

– Простите, сэр?

– Вы скоро все узнаете, – пообещал Аллейн. – А пока мне надо кое-что закончить.

Вернувшись назад в театр, Аллейн нашел в офисе Уэйда и Касса, которые беседовали с мистером Джеффри Уэстоном. Форменная куртка Касса была разорвана, а на щеке красовалась багровая ссадина. Он сидел за столом, делая заметки. Очевидно, недавнее приключение неблагоприятно сказалось на его пищеварении, поскольку в животе у него то и дело что-то урчало, и тогда сержант недовольно хмурил брови и принимал надменный вид. Уэйд выглядел раздраженным, Уэстон – невозмутимым. В кабинете стояла невыносимая духота.

– Я решил, что надо вернуться и доложить, – сообщил Аллейн. – Ваш чертенок будет до утра заперт в своем номере, мистер Уэстон.

– Значит, он все-таки нализался, – безразлично буркнул Уэстон. – Я же говорил.

– Вы были правы, мистер Уэстон, – отозвался Уэйд.

– Полагаю, что констебль, которого я встретил в переулке, рассказал вам о моих планах, – добавил Аллейн.

– Да, сэр, и можете представить, как он удивился, когда я объяснил ему, кто вы! По моему приказу он следовал за вами, мистер Аллейн, но, увидев, что вы вошли в отель, решил не вмешиваться. Я как раз спрашивал мистера Уэстона, почему, по его мнению, его подопечный решил от нас сбежать.

Уэйд покосился на Уэстона и, наклонившись вперед, состроил за его спиной гримасу.

Аллейн подумал, что никогда не видел более невыразительного лица, чем у Джеффри Уэстона. На шкале эмоций его можно было обозначить цифрой «ноль». Это лицо нельзя было назвать располагающим или неприятным, и оно не имело никаких характерных особенностей или особенных примет. Даже обладая безупречной памятью, вряд ли вы смогли бы вспомнить его через несколько минут. Просто лицо, и все.

– Но почему он все-таки удрал? – спросил Аллейн.

– Потому что он дурак, – ответил мистер Уэстон.

– Не спорю, – согласился Аллейн. – Но даже у дураков есть какие-то мотивы. Чего он боялся?

– Он бежит от всего, что ему не нравится, – объяснил Уэстон с неожиданной суровостью. – С тех пор как научился передвигаться на двух ногах. Он уже бросил три школы. У него нет выдержки.

– Но сегодня в гардеробной он проявил недюжинную выдержку, обвинив Кортни Бродхеда – ни больше, ни меньше – в воровстве.

– Его науськали, – возразил Уэстон.

– Кто, Ливерсидж?

– Разумеется.

– А вы верите, что Бродхед мог украсть деньги, мистер Уэстон?

– Мне все равно.

– Вы говорили об этом с мистером Палмером?

– Да.

– Когда?

– В гардеробной, после того как вы ушли.

– И что вы сказали? – поинтересовался Аллейн, мысленно заклиная: «Сезам, откройся! Сезам, откройся!»

– Сказал, что его посадят в тюрьму за клевету.

– Прекрасно. Это его напугало?

– Да.

– Думаете, он сбежал, чтобы избежать вопросов?

– Да.

– Надо же, как все просто, – удовлетворено заметил Аллейн, – особенно если уже знаешь ответ.

Уэстон молча смотрел на свои ботинки.

– Полагаю, – продолжал Аллейн, – вы знали о сюрпризе с шампанским?

– Нет, не знал.

– А мистер Палмер?

– Он тоже.

– Вы можете помочь нам найти пропавшего тики?

– Боюсь, что нет.

– Что ж, – заключил Аллейн, – на этом все. Может быть, у вас есть какие-то вопросы, инспектор?

– Нет, сэр, никаких, – поспешно ответил Уэйд. – С молодым джентльменом мы поговорим завтра утром.

– Значит, я свободен? – спросил Уэстон, поднявшись с места.

– Да, спасибо, мистер Уэстон.

– Что ж, я пошел. Спокойной ночи.

Он вышел из комнаты, и детективы молчали до тех пор, пока его шаги не затихли в коридоре.

– Ну и нудный же тип, – пробормотал Уэйд. – В жизни таких не видел!

– Да, не очень общительный, – согласился Аллейн.

– Будь я проклят! В любом случае это последний.

– Верно, – с удовольствием согласился Аллейн.

Несмотря на это, они остались в комнате и продолжали разговаривать. Казалось, какое-то извращенное упрямство заставляло их затягивать этот трудный день. Их мысли становились четче и острее. Они словно заново проснулись. Аллейн долго говорил о деле, и новозеландцы внимательно его слушали. Но в какой-то момент он остановился и передернул плечами. Вдруг вся энергия их покинула. Они почувствовали себя грязными и до смерти уставшими. Уэйд начал собирать бумаги.

– По-моему, на сегодня хватит. Закрываем шарашку до утра. Потом будут слушания в суде. Господи, что за жизнь!

Аллейн подошел к противоположной стене и стал разглядывать мутный рисунок, висевший в застекленной рамочке рядом со второй дверью. Он достал носовой платок и протер стекло.

– План театра, – произнес он. – Очень четкий и толковый. Пожалуй, я сделаю набросок. Минуточку.

Он взял со стола блокнот и стал быстро работать карандашом.

– Так-так, – бормотал он. – Служебный вход. Софиты. Коридор к гримерным. Одна лестница на колосники слева. Другая в глубине сцены. А здесь есть черный ход. Я заметил его, когда гнался за мистером Палмером. Надо будет проверить его днем. Теперь передняя часть здания. Партер. Амфитеатр. Прохода на сцену нет… Вот наш кабинет. Дверь в кассу. Дверь во двор. Сарайчик для велосипедов не обозначен, но должен быть за этой стеной. Он тянется вдоль здания. Дальше двор расширяется. Так, это склад, а рядом что? Гараж? Тут еще один сарайчик. И щель, в которую удрал мистер Палмер.

– Думаете, надо написать о ней в отчете? – спросил Уэйд, широко зевая.

– Уверен, Касс считает это важным эпизодом, – с улыбкой ответил Аллейн. – Сколько вы в ширину, сержант?

– Двадцать четыре дюйма в плечах, сэр, – ответил Касс, дернувшись от икоты. – Простите, – пробурчал он хмуро.

– Значит, расстояние между двумя зданиями немного уже, – заметил Аллейн. – Мистер Палмер худой как щепка. Касс, расскажите, как это произошло?

– Он просто шел рядом, тише воды, – начал сержант спокойным тоном. Но тут же взорвался: – Да, тише воды, а потом вдруг что-то пискнул – и как сиганет в эту чертову щель! Понимаете, сэр, у меня не было времени подумать. Я просто помчался вслед за ним и на всем ходу влетел в проход, протиснулся вперед дюймов на шесть, и тут меня заклинило.

– Понимаю, – кивнул Аллейн.

– Вот так все и получилось, сэр. Я застрял, словно пробка в горлышке, – как я уже рассказывал мистеру Уэйду, сэр, – и у меня не было никакой опоры. – Он снова икнул. – Простите. Это сказалось на моем желудке. В смысле – то, что я там застрял.

– Да, мы слышим, – нелюбезно буркнул Уэйд. – Вы просто олух, Касс. Возьмите свой шлем, заберите эти бумаги и отнесите их в участок. Я тут все закрою.

– Есть, сэр.

– Вы закончили рисунок, мистер Аллейн?

– Да, спасибо, – ответил Аллейн.

Он вышел из кабинета и, миновав велосипедную стоянку, направился к служебному входу. Где и обнаружил сержанта Пакера.

– Здравствуйте, Пакер. Вас поставили дежурить на всю ночь?

Пакер вытянулся по стойке «смирно».

– Да, сэр. Смена будет через полчаса.

– Боюсь, это слишком долго. Ночка холодная.

– Да, похолодало, сэр, – согласился Пакер. – В горах выпал снег.

В горах выпал снег! Перед Аллейном вдруг все предстало в новом свете. События этого дня куда-то улетучились, мигом потеряв свое значение. Он стоял в ночном городе, и со всех сторон его окружали заснеженные горы и незнакомые холмы с причудливыми именами.

– А вы не местный? – спросил он Пакера.

– Нет, сэр, я из Омарамы, округ Маккензи. Это на Южном острове, сэр. Высоко в горах, за озером Пукаки.

– Я слышал об этом месте. Туда добираются через горный перевал?

– Верно, сэр. Перевал Берк на севере, и Линдис на юге. По ночам там сейчас еще холодно – я имею в виду, в Маккензи, – зато днем всегда солнце.

– Я собираюсь туда съездить, – пробормотал Аллейн.

Неожиданно ему стала противна вся эта история, в которую он так глупо ввязался. Черт возьми, не для того же он пересек два океана, чтобы впутаться в еще одно скверное и запутанное дело! Он понял, что свалял дурака. В конце концов, он был в отпуске и приехал в эту далекую страну именно для того, чтобы испытать все те удовольствия, на которые вряд ли мог рассчитывать после возвращения домой.

Дверь в кабинет хлопнула, и Уэйд с Кассом с шумом вышли на улицу где-то за велосипедным гаражом.

– Вы здесь, старший инспектор? – крикнул Касс.

– Здесь! Доброй ночи, Пакер, или лучше сказать – доброго утра?

– Да, скоро уже начнет светать, сэр. Приятного вам утра.

Аллейн присоединился к двум новозеландцам, и они вместе вышли на главную улицу.

Их шаги гулко стучали по холодной мостовой. Где-то залаяла собака. Вдалеке послышался петушиный крик, и ему эхом отозвались другие. Луна уже села, но ночная тьма начала редеть, а уличные фонари заметно потускнели.

Уэйд и Касс остановились на углу.

– Здесь мы свернем, – сказал Уэйд. – Через полчаса рассветет. Если хотите, я могу позвонить вам завтра в гостиницу.

– Разумеется, – с теплотой в голосе ответил Аллейн.

– Для нас было большой честью работать с вами, сэр.

– Вы очень любезны, инспектор. Касс, надеюсь, с вами будет все в порядке.

Касс отдал ему честь. Оба полицейских торжественно и довольно комично пожали руку Аллейну и удалились прочь.

Дорога в сторону отеля поднималась вверх. В конце улицы виднелся кусок открытого неба, и, пока Аллейн шел вперед, он светлел у его на глазах. Между землей и небом на горизонте поднималась большая гора. Ее зыбкая вершина все четче вырисовывалась на фоне разгоравшейся зари. Подножие гряды, наоборот, тонуло в такой холодной и безупречной синеве, какую Аллейн раньше никогда не видел. Пакер был прав: макушку горы накрыло снежной шапкой, и от ее далеких склонов тянуло свежим и острым ветерком, холодившим ему лицо. Аллейн нарочно задержался перед отелем, чтобы еще раз полюбоваться на гору и ее чистый и ясный силуэт. «Это похоже на очертания живого тела, – подумал он. – Красота плавных линий, образующих выпуклые формы. Впадины тоже могут быть хороши, но для полного совершенства общий абрис должен создавать выпуклый изгиб». Он еще не успел закончить эту мысль, как верхняя часть горы окрасилась легким розовым цветом, слишком чистым, чтобы походить на декорацию, и таким живым и ярким, что его красота почти причиняла боль. Он почувствовал то странное нетерпение и даже беспокойство, которые вызывает слишком сильная красота. Ему стало невыносимо смотреть на мощный неистощимый поток света, низвергавшийся на горный склон, на ежесекундно и волшебно менявшееся небо. Он позвонил в дверь и вошел в вестибюль отеля.

Когда Аллейн лег в кровать, часы в гостинце и во всем городе пробили шесть утра. С их последним звуком со всех сторон понеслось кукареканье тысяч петухов. Засыпая, он уже слышал первые голоса проснувшихся птиц.