Снова горы встали на пути Алана. Только теперь ему некуда было спешить. Там, куда он направлялся, никто не ждал его. Один, совсем один. Каменистая тропа вела на юг, к другим скифским племенам. Любой встречный мог стать его врагом. Нет спасения одинокому безоружному путнику, за которым не стоит могучее племя.

Тропа то взбиралась вверх, на скалистые вершины, откуда он видел свой путь на много дней вперед и где каждый неосторожный шаг грозил падением, то сбегала в лощины, где текли ручьи и лежали озера, а за каждым кустом таилась опасность.

Рысь тяжелым прыжком взобралась на сосну, освобождая тропу, она не тронула мальчика, лишь проводила изгнанника равнодушным взглядом сытых глаз. Однажды, в кустах у ручья, мелькнула полосатая спина тигра, и сердце Алана сжалось от страха.

Ночью он разжигал большой костер, и темнота вокруг наполнялась хриплым воем хищников.

Мальчика охватывало отчаянье. «Куда идти? Что предпринять? Как жить теперь? Примут ли его священные агрипеи*?

Хонг говорил о них, как о защитниках обездоленных и изгнанников. Агрипеи были его последней надеждой. Только бы дойти и разыскать их. Так проводил он ночи, почти не смыкая глаз, а с рассветом снова продолжал свой бесконечный путь…

Сушеное мясо, взятое в дорогу, кончалось. Пришла пора позаботиться о новом запасе еды. С одним ножом в лесу немного добудешь. Требовалось оружие. Тонкое и прочное деревце отыскать не составляло труда — хуже было с наконечниками, чтобы сделать настоящий наконечник, нужны специальный инструмент и время, а голод уже давал себя знать. Алан ограничился тем, что укрепил на конце расщепленной палки острую пластинку кремня. В умелых руках даже это несовершенное орудие могло сослужить добрую службу. Алан не даром гордился умением точно бросать охотничьи копья. И сейчас, после четырех неудачных попыток, ему наконец удалось заколоть олененка, выслеженного у водопоя. Родной край Алана богат дичью. А что будет там, в неведомых странах? Об этом он старался не думать. Дни пути походили один на другой. Опасность таилась всюду, и в конце концов Алан привык к ней. Он уже подходил к подножию гор, к той ровной безлесной стране, где, по его расчетам, жили агрипеи, когда произошла встреча, чуть было не положившая конец его пути.

Проследив полет лесных пчел, Алан разыскал дупло-улей и уже стал было разводить костер, чтобы выкурить из него хозяев, как вдруг прямо сквозь дым на него вышел громадный серый медведь. Его, видимо, раздражал вонючий дым, и он сердито ревел.

Алан мгновенно очутился на дереве и сидел там, наблюдая, как грозный лесной великан воюет с пчелами и лакомится медом, который с таким трудом разыскал человек. Только на следующее утро мальчик решил слезть и продолжить свой путь.

Пятнадцать солнц шел Алан по тропе, так и не встретив ни одного человека. Любой путь имеет коней, кончилась и его тропа. Поредели сосны и ели, расступились и выпустили мальчика в необъятный океан степей…

До самого окоема, сколько хватал глаз, бежали волны зеленых трав, ласково шелестели под теплым ветром. Далеко впереди двигались черные точки. Однако сколько Алан ни всматривался, понять, что это такое, не мог. Он не решился сразу оторваться от родного леса: непривычная зеленая пустыня пугала юного скитальца. А черные точки между тем стремительно приближались, увеличивались, и вот уже можно различить трех всадников, гонящих небольшое стало. Алан спрятался и стал наблюдать за ними. У всадников не было оружия. Трое юношей ехали не спеша, покачиваясь в высоких удобных седлах. Кони не походили на лесных охотничьих лошадей родного племени Алана, они казались суше, стройнее и горячее тех неторопливых осторожных животных, которых он знал. Собаки, видимо, приученные стеречь стадо, освобождали хозяев от всяких забот, подгоняя то лаем, то зубами странных кургузых животных, покрытых вьющейся шерстью. Один из юношей придержал коня и, сняв с головы шапку, что-то извлек из-под ее подкладки.

И тут Алан чуть не вскрикнул от радости — под шапкой у него не было волос! Это агрипеи! Только у них существовал обычай еще в детстве смазывать голову священным соком, от которого выпадали все волосы, у них даже женщины безволосы. Алан выскочил из своей засады и побежал навстречу всадникам, высоко подняв правую руку в знак приветствия и мира.

Юноши встретили незнакомца настороженно. Они долго совещались о чем-то на непонятном языке, и наконец один соскочил с лошади и остался со стадом, а двое других жестом предложили Алану занять его место в седле. Провожатые, а может быть конвоиры Алана, словно проверяя его искусство езды, пустили лошадей галопом. Такая скачка была для мальчика непривычной. На крутых горных тропах лошади ходили только шагом, но он не хотел уронить своего достоинства и, стиснув зубы, погнал лошадь еще быстрее. Каждый толчок подбрасывал его в седле, и только высокие луки спасали от падения. Один из юношей усмехнулся и первый придержал лошадь. Алан заметил, что они все время держатся вблизи лесной опушки. Это радовало мальчика. Знакомые звуки и запахи, несущиеся из леса, ободряли его. Совершенно неожиданно лес надвинулся на них, по сторонам замелькали деревья и кусты.

Алан не сразу понял, что они приехали. Только соскочив с лошади, он увидел, что находится в самом центре удивительного стойбища. Здесь не было ни хижин, ни землянок. Стволы деревьев, обернутые толстым войлоком, образовывали низкие круглые жилища. Вокруг прибывших собралась целая толпа агрипеев. Они разглядывали пришельца и вполголоса переговаривались. Курносые лица с тяжелыми нижними челюстями окружали Алана. Все эти люди были плешивы и казались бы весьма не привлекательными, если бы не глаза — удивительно открытые и добродушные.

Так вот они какие, агрипеи — мудрый народ, разбирающий споры между всеми племенами. Алан ни у кого из взрослых мужчин не заметил оружия* и вдруг вспомнил, что агрипеи никогда не воюют и не держат у себя оружия. Юноши знаками позвали Алана за собой. Они вошли в просторное жилище. На небольшом возвышении сидел старец, рядом с ним стояла чаша с дымящейся жидкостью и лежал меч в ножнах — первое оружие, которое он здесь увидел. Алан почувствовал, что сейчас должна решиться его судьба. Он почтительно, по обычаям своего племени, прижал руки к груди и слегка наклонил голову в молчаливом строгом приветствии.

Старец сидел не двигаясь, веки были полуопущены, он, казалось, не замечал Алана. Войлочный полог приподнялся, вошли еще семь человек и молча расселись у ног старца. Алан вспомнил рассказы Хонга о священном суде — эти семеро, видно, и есть толмачи-судьи, они знают языки различных племен.

Юноши, сопровождавшие Алана, ушли, и он остался один со священным судом скифских племен. Один из толмачей кивнул головой и произнес на языке охотничьих племен:

— Говори и не пытайся лгать, суд слушает тебя. Алан постарался изложить свою историю как можно короче. Он убил зверя, но шкура пропала, и племя изгнало его. В этом месте старей, похожий на изваяние, приподнял веки и равнодушным голосом произнес на родном языке Алана:

— Это ложь. Племя не изгоняло тебя.

Алан вздрогнул и испуганно поправился — он ушел сам, не дожидаясь изгнания.

Старец совсем открыл глаза, и Алану показалось, что от них шло сковывающее, притягивающее тепло, вызывавшее почти физическое ощущение боли. Вдруг старец поднялся и, вытянув руку, заговорил громким надтреснутым голосом:

— Этот человек покинул свое племя. Никаких других преступлений он не совершал. Он храбрый воин. Недобровольно покидающий родину…

Алану хотелось крикнуть, что это неправда, что он не по доброй воле покинул родное племя, но язык точно окаменел…

— Добровольно покидающий родину, — сурово повторил старей, — дорого поплатится за это. Не нам его судить. Высший суд уже вынес ему приговор. Жестокий приговор. Мы дадим ему право жить среди нас, но в племя он не войдет, как и все другие чужеземцы, получившие у нас приют… Ты, воин-Алан, можешь выпить Асхи.

И старец кивнул на дымящуюся чашу.

На тысячу дней пути во всей земле скифов и за ее пределами шла слава справедливого суда, и были известны его законы. Асхи — черный сок священного понтика* — мог выпить только невиновный, оправданный человек, вступивший отныне под защиту великого суда, приговоры которого являлись законом для всех скифских племен.

Так началась жизнь Алана у гостеприимных агрипеев. Много мудрости знал этот народ, ведущий спокойную жизнь и не ведающий военных потрясений. Алан научился говорить на языке агрипеев, пасти стада и собирать плоды деревьев, но словно предчувствуя бури, ждущие его впереди, он не забывал и благородного искусства воина. Трое юношей, первыми встретившими Алана, вскоре стали его друзьями. Ускакав в степь, прочь от людских глаз, упражнялись они в запрещенных у агрипеев военных играх. Тело Алана становилось сильным и мускулистым, с каждым днем он все лучше учился владеть собой. Часами скакали юные всадники по степям, нанося и отражая удары прочными короткими палками. Ловкость Алана нередко восхищала его новых друзей. Постепенно он постигал сложное искусство скачки, достигая того совершенства, когда всадник и конь сливаются в одно целое, связанное единой волей и движением. У молодежи было много свободного времени — стада и плоды давали племени все блага, не требуя от людей тяжелого, полного опасностей труда, который выпал на долю лесных племен. Но неясная, зовущая куда-то тоска все чаше охватывала Алана. Он вспоминал то серые вершины родных гор, то погружался в мечты о сказочной, манящей Бактриане…

Часто, утомленные бесконечными упражнениями, друзья, стреножив коней, падали в душистую, усыпанную цветами траву и подолгу говорили об этом волшебном царстве. Рассказывал обычно Килоксай, он был старше остальных и не раз встречался с бактрийцами, земли которых там, далеко на юге, в сорока днях пути, граничили с землями агрипеев и других скифских племен.

Грифоны, крылатые существа с львиным телом, стерегли золото в далеких городах Бактрианы. Люди там были прекрасны, и еще более прекрасные боги жили вместе с ними в удивительных хижинах, таких громадных, что и три дерева, поставленные друг на друга, не достанут до их вершины.

— А что такое город? — спрашивал Алан.

— Город… Ну, как тебе объяснить? Это когда много племен собираются вместе, сообща строят большие жилища. А чтобы защищаться от врагов, окружают их высокой стеной. У скифов тоже есть свои города, только они далеко, там, где садится солнце. Самый главный город, где живет великий царь Скилур, зовется Неаполем*.

С каждым разом друзья все дальше забирались в степь, уезжая иногда на несколько дней.

Шли годы. Алан незаметно превратился из мальчика в стройного юношу. Он все больше сближался с Мипоксаем и радовался, что нашел друга; с ним он не так остро переносил тоску. Мипоксай, очень спокойный, не по годам рассудительный, славился своей силой. Он не раз выходил победителем в весенних состязаниях, обычно устраиваемых племенем агрипеев. Алан не мог участвовать в этих играх. Он не принадлежал к племени.

В день праздника Алан стоял, как всегда, в стороне, грустными глазами провожая участников скачек. Подошел Мипоксай, увенчанный венком полевых цветов.

— В вашем племени тоже устраивают такие игры?

— Нет. У нас для этого нет времени. Лаже мальчишки должны заниматься охотой с самого раннего возраста.

— Хочешь, я попрошу старейшин разрешить тебе участвовать в играх?

— А ты не боишься потерять свой венок?

— Пусть он достанется самому сильному.

— Я пошутил. Не нужно, Мипоксай. Если я проиграю состязание, то уроню в ваших глазах достоинство родного племени. Если выиграю, будет обидно вашему племени: венок сильнейшего не должен доставаться чужеземцу.

— Порой ты удивляешь меня, и я невольно начинаю искать на твоем лице бороду старейшины.

— Возможно, она когда-нибудь и вырастет. Я не теряю надежды.

Под вечер, когда закончились игры, друзья решили, как обычно, отправиться на несколько дней в степь.

Солнце садилось, и тени лошадей смешно переставляли длинные, как деревья, ноги. Далеко позади осталось стойбище. Почему-то все четверо молчали. Не было обычного смеха, веселых скачек. Может быть, причиной была усталость после шумных состязаний? Или странно кровавый, зловещий закат? Непонятная тревога овладела Аланом…