Харпер
22 ноября 1931

Он будто вернулся в детство, когда тайком залезал в пустующие соседские дома. Там всегда царила абсолютная тишина, можно было посидеть на кухне за столом, а то и полежать на чужой кровати с чистым бельем, осмотреть шкафы и ящики. Вещи легко выдавали секреты своих хозяев.

Он всегда точно знал, что в доме никто не живет, всегда, когда залезал внутрь в поисках какой-нибудь еды или случайно забытой безделушки, которую можно сдать в ломбард. У заброшенных строений особенная атмосфера – крепкая, настоявшаяся.

Атмосфера этого Дома настолько концентрированная, он хранит столько тайн, что волосы у него на руке встают дыбом. Здесь явно кто-то есть. Кроме мертвеца на полу в прихожей…

Люстра над лестницей второго этажа отбрасывает мягкий свет на свежеполированные полы из темного дерева. Обои свежие, темно-зеленые с кремовыми ромбиками, – даже Харперу понятно – благородные. Налево кухня, новая, с иголочки и современная, из каталога «Сиарс». Шкафчики из меламина, плита с духовкой, холодильник, блестящий чайник на плите – все на своих местах. Ждет его.

Он перекидывает костыль через лужу крови и скачками подбирается ближе, чтобы лучше рассмотреть мертвеца. В руке зажата индюшачья ножка, кожа с сероватым оттенком, в пятнах запекшейся крови. Мужчина крупный, плотный, в костюмной рубашке, серых брюках с подтяжками, очень хороших туфлях. Пиджака нет. Голова – сплошное месиво, как мякоть расколовшегося арбуза, но можно разглядеть заросшие щетиной щеки и торчащие на кровавом месиве лица голубые глаза с лопнувшими сосудами и застывшим в них выражением ужаса.

Без пальто.

Музыка ведет его далее, в гостиную. Харпер приготовился увидеть хозяина дома – в кресле у камина, держащего на коленях ту самую кочергу, которой проломил голову человека в прихожей. Однако комната пуста. А вот огонь в камине горит. И кочерга тут же – около подставки для дров, наполненной до краев, словно ждет его прихода. Мелодия льется из граммофона цвета бордо с золотом. На пластинке название «Гершвин». Ну конечно! Сквозь щель между шторами видны приколоченные гвоздями к раме грубые доски, из-за чего в комнате мало света. Но зачем прятать все это за заколоченными окнами и уведомлением о сносе на дверях?

«Чтобы другие не нашли».

На столике, на кружевной салфетке стоят бокал и хрустальный графин с жидкостью медового цвета. Очень кстати. Надо подумать, что делать с телом. Видимо, это и есть Бартек – всплывает в памяти имя, сказанное слепой старухой перед тем, как он ее задушил.

«Бартек здесь чужой», – проносится в голове. А вот Харпер наоборот, Дом ждал его. Он позвал его сюда с какой-то целью. Голос внутри шепчет: «Ты дома». Именно так он и ощущает себя, как никогда и нигде раньше: ни в убогом месте, где вырос, ни в ночлежках и бараках, по которым всю жизнь скитался.

Он прислоняет костыль к стулу и наливает себе в бокал напиток из графина. Лед в сосуде звякает – лишь слегка подтаял. Медленно, с наслаждением он делает глоток, перекатывает напиток во рту и чувствует, как тот согревает горло. Превосходный «Канадиан Клаб» – импортный, контрабандный. Ваше здоровье! Все, что он пил в последнее время, всегда отдавало горьким запахом домашней сивухи. Да и на стуле с мягким сиденьем давненько не сиживал.

Однако он преодолевает искушение посидеть, хотя нога болит после долгой ходьбы. Еще не время. «Это еще не все, пожалуйте сюда, сэр, – гнет свое искусный зазывала. – Не упустите шанс! Все для вас. Ну же, давай, Харпер Кертис».

Харпер поднимается по лестнице, превозмогая боль и усталость, опираясь на перила и оставляя отпечатки на тщательно отполированном дереве. Следы от пальцев мгновенно исчезают, как растворяющиеся в воздухе привидения. Перед каждым шагом ему приходится отводить ногу в сторону да еще тащить за собой костыль. Дыхание он переводит с трудом.

Харпер ковыляет по коридору, проходит мимо ванной комнаты. На ванне алые подтеки, рядом на полу – в кровавых пятнах скрученное жгутом полотенце, от которого по блестящей черно-белой плитке расползаются розовые ручейки. Харпер проходит мимо, не удостаивает внимания ни лестницу на чердак, ни гостевую спальню с аккуратно застеленной кроватью, но с оставшейся вмятиной на подушке.

Дверь в главную спальню закрыта. Косой луч света пробивается сквозь щель под дверью и тонкими полосками располагается на дощатом полу. Он дотрагивается до ручки двери, почти не сомневаясь, что та окажется запертой. Однако раздается щелчок, и он просовывает кончик костыля в образовавшуюся щель. Еще одно движение – и он оказывается в комнате, совершенно необъяснимым образом залитой летним полуденным солнцем. Обстановка совсем скудная: шкаф орехового дерева, металлическая кровать.

Он зажмуривается от такого неожиданно яркого света, и картинка за окном тотчас начинает меняться: набегают плотные темные тучи, проносится серебряными струями дождь, затем и это переходит в исчерченный красными полосами закат – прямо как в дешевых «живых картинках». Уже хочется увидеть несущуюся галопом лошадь или девицу, соблазнительно стягивающую чулки, но нет – только сезонные перемены. Все, хватит! Он подходит к окну, чтобы задернуть шторы, но вдруг его внимание привлекает вид из окна.

С домами напротив постоянно что-то происходит. Краска на стенах облупливается, появляется свежий слой, он снова сходит под снегом и солнцем, срывается ветром, закручивается вместе с листьями в клубок, и они несутся вдоль по улице. Только что разбитые окна уже отремонтированы, на подоконнике появляется ваза с цветами, а в следующую секунду они уже завяли и лепестки опали. Пустой двор в доли секунды зарастает травой, затем покрывается асфальтом, через него тут же беспорядочными пучками прорастает трава; скапливается мусор, его сразу увозят, но он снова заполоняет все вокруг, и вот уже на стенах ядовито-яркими красками запутались какие-то надписи. На асфальте вырисовываются классики и исчезают под косым дождем, появляются снова, уже в другом месте. Выброшенный диван на глазах разрушается и гниет, а потом и вовсе загорается.

Он резким движением задергивает шторы, поворачивается и только сейчас все понимает. Наконец-то! Эта комната живописует всю его судьбу.

Здесь использован каждый сантиметр поверхности. На стене висит куча предметов: прибиты гвоздями либо прикручены проволокой. Кажется, они слегка подрагивают, и эти колебания отдаются в зубах. Все соединены линиями, прочерченными по нескольку раз – мелом, ручкой либо острием ножа надорвав обои. «Созвездия», – раздается голос в голове.

А рядом наспех написаны имена. Джи-Сок. Зора. Вилли. Кирби. Марго. Джулия. Катерина. Элис. Миша. Странные имена, он ведь даже не знает этих женщин. Только написаны они его собственной рукой.

Хватит! Ему все становится ясно. Будто дверь открывается вовнутрь. Кровь приливает к голове, все тело звенит струнами презрения, гнева и жара. Он видит лица сияющих девушек и знает, как они должны умереть. А в голове стучит: «Убей ее. Останови ее».

Он закрывает лицо руками, уронив костыль. Пошатнувшись, грузно падает на кровать, которая скрипит под его весом. Во рту пересохло. Мозги заливаются кровью. Слышно, как подрагивание предметов на стене соединяется в единый звон. Имена девушек сливаются в стройном хоре песнопения. Разрывающая боль в голове становится невыносимой.

Харпер убирает руки от лица и заставляет себя открыть глаза. Поднимается на ноги, для равновесия опираясь на спинку кровати, и ковыляет к стене, где предметы пульсируют и колышутся, раскачиваются, будто предвкушают. Он вытягивает руку, словно прислушиваясь, отдаваясь на их волю. Вот какая-то вещица притягивает его внимание. Она завладевает им, подчиняет себе всю его волю и требует разрядки, как требует удовлетворения встающая плоть. Он должен ее найти. И девушку, которая с ней связана.

Теперь кажется, что он провел всю свою жизнь в пьяном бреду, а сейчас пелена спала. Это момент просветления, какой дает оргазм или вскрытое горло Джимми Грэба. «Или танец тела, покрытого светящейся краской».

Он берет кусочек мела и пишет на стене рядом с окном, потому что там есть пустое место, и чувствует, что должен сделать именно так. Своим неровным наклонным почерком он выводит «Сияющая девушка» поверх едва различимого слова, уже написанного там.