Кирби
22 ноября 1931

Совершенно непонятно, что это перед ней. Памятник? Похоже на гробницу, которая занимает целую комнату. Разные предметы, вроде подарков и сувениров, в непонятных сочетаниях прикреплены булавками к стенам, выставлены рядочком на каминной полке, туалетном столике с треснутым зеркалом, на подоконнике и даже прикреплены к металлическому каркасу кровати, с которой матрац с большим темным пятном сброшен на пол. Каждая безделушка обведена кружочком – мелом или черной ручкой и кое-где острием ножа, от которого остались царапины на обоях. А рядом написаны имена. Некоторые из них она знает наизусть. Есть и совершенно незнакомые. Интересно, кто эти люди? Удалось ли им защититься? Нужно постараться и запомнить их. Если бы у нее было время прочесть внимательнее. Если бы у нее была хоть какая-нибудь камера! Так трудно сосредоточиться. Все будто подернуто дрожащей дымкой, границы предметов расплываются и выходят из фокуса.

Кирби протягивает руку, но не решается дотронуться до крыльев от костюма бабочки, прикрепленных к столбику кровати, и белому пластиковому бейджику со штрих-кодом фирмы «Милквуд фармасьютиклз».

Лошадка наверняка будет здесь. А значит, и зажигалка. Изо всех сил Кирби старается рассуждать логически, сопоставить как можно больше деталей. Факты, только факты! Но вот он – теннисный мячик, и вся логическая цепочка рушиться в одно мгновение. Он запускает ее в свободное падение, будто нажатая кнопка лифта, у которого оборвались провода. Подвешен на гвоздь за дырочку в шве. Рядом мелом написано ее имя. Буквы можно разобрать, только написано с ошибкой: «Кирби Мазраки».

Кирби цепенеет. Самое худшее уже случилось. Разве не это она искала? Разве все не прояснилось теперь? Руки так трясутся, что она вынуждена прижать их к животу. Швы под футболкой отзываются ноющей болью. В это мгновение раздается скрежет ключа, поворачиваемого в замке входной двери.

Кирби в ужасе оглядывает комнату. Нет ни второго выхода, ни чего-нибудь, что могло бы послужить оружием. Кидается к окну с поднимающейся рамой в надежде выбраться из него на пожарную лестницу, которая ведет на задний двор, но раму заклинило.

Можно дождаться, когда он войдет, и кинуться к выходу. Если удастся спуститься вниз, можно ударить его чайником. Или спрятаться.

Вдруг все стихает. Она выбирает самый трусливый способ: сдвигает в сторону вешалки с рубашками и джинсами и забирается в шифоньер; усаживается там на расставленную обувь, поджав ноги под себя. Здесь, конечно, тесно и душно, но сам шкаф из твердого орехового дерева. Если он попытается его открыть, она ударит в дверь ногой, чтобы та шарахнула его по лицу.

Этому учил инструктор по самообороне, к которому она обратилась по настоятельному совету лечащего психиатра, – перехватить инициативу. «Главное – выиграть время, чтобы убежать. Постарайся сбить противника с ног и беги». И всегда, при любом упоминании насильников использовался мужской род, будто женщины в принципе не способны совершить зло. Инструктор показывал разные приемы: давить на глаза, ударить по носу, целясь чуть ниже, или по горлу ребром ладони; нанести удар с размаху по стопе; оторвать ухо (хрящ легко рвется) и бросить под ноги. Никогда не целиться по яйцам: к этому удару мужчины, как правило, готовы и успевают защититься. Они тренировали броски и удары, приемы высвобождения из захвата. Но никто в группе не хотел работать с ней в паре: боялись причинить боль – слишком реальной она была для них.

Снизу доносится шум – мужчине явно трудно вписаться в дверь. «Со za wkurwiajace gówno!» Польский, что ли? И голос как у пьяного.

«Это не он», – не то с облегчением, не то с разочарованием понимает Кирби. Слышно, как мужчина неровными шагами двигается к кухне, насыпает лед в бокал. Потом шаги направляются в гостиную, слышен шум какой-то возни, после чего раздаются звуки музыки, нежно-сладкие в сопровождении монотонного шуршания.

Вдруг входная дверь открывается снова, на этот раз медленно и осторожно. Пьяный-то пьяный, но поляк тоже это слышит.

В шкафу пахнет нафталином и немного его потом. От напоминания о его физическом присутствии Кирби слегка подташнивает. Она начинает колупать краску на внутренней стороне двери; всегда так делает, когда нервничает. После нападения вдруг взяла за привычку расковыривать до крови кожу около ногтей. Но ему она отдала слишком много крови. Больше ни капельки не получит! А вот для двери не жалко, тем более если это удержит ее от опрометчивого действия – вырваться, что так и хочется сделать, потому что темнота внутри шкафа давит на голову, как бывает в глубоком месте бассейна.

«Cos ty za jeden?» – раздается вопрос поляка. Он направляется в прихожую. Мужчины разговаривают, ей слышны голоса, но слов не разобрать. Вкрадчивые, заискивающие интонации. Короткие резкие ответы. Это его голос? Непонятно… Звук увесистого удара по плоти, будто корове в голову вошел стержень из пневматического пистолета. Раздается визг: громкий, высокий и возмущенный. Еще один скотобойный удар. И еще. Кирби больше не может сдерживаться. Низкий животный звук сверлит ее насквозь, и она крепко зажимает себе рот обеими руками, сдерживая крик.

Шум и вопли внизу неожиданно прекращаются. Кирби напрягает слух, стараясь расслышать хоть что-нибудь, и крепко закусывает ладонь, чтобы не закричать. Глухой тяжелый удар. Ругань. Падение. А потом слышно, как кто-то поднимается по лестнице, и каждая ступенька отсчитывается характерным цоканьем костыля.