Дэн
24 июля 1992
В зале «Дримерз» жарко до дурноты. И шумно. Дэн почувствовал ненависть к музыке еще до того, как музыканты начали играть. Что вообще за название – «Голый Рейган»? И с каких пор людям стала нравиться нарочитая неряшливость? Откровенно грязные, небритые парни в черных футболках и в жутком количестве толкутся возле сцены, ожидая, когда выйдут музыканты, которые наконец-то появляются, по иронии, в отличие от своих поклонников, опрятно одетые и с гитарами в руках, а также с проводами и педалями, в таком же бесконечном количестве.
Подошвы все время прилипают к полу. Он здесь усеян плевками, лужицами разного пойла и окурками. Однако это лучше, чем балкон верхнего яруса, который выложен настоящими могильными плитами, а туалет обклеен плакатами, распечатанными на ксероксе. На самом идиотском из них изображена женщина в туфлях на высоких каблуках и в противогазе. По сравнению с ней мальчики на сцене выглядят просто паиньками.
Вообще непонятно, что он здесь делает. Кирби попросила пойти с ней, потому что боялась, что будет чувствовать неловкость при встрече с Фредом. Ее первая любовь… Сомнительный комплимент, ему совершенно не хочется знакомиться с этим парнем.
Он такой молодой, этот Фред. И такой глупый. Вряд ли стоит возвращаться к своим юношеским романам, особенно если они учатся на факультете кинематографии. И тем более если они только о кино говорить и могут. Он сам об этих фильмах вообще никогда ничего не слышал. В отличие от бывшей жены, Дэн себя необразованным болваном не считает. Но молодежь быстро переходит от обсуждения элитарного кино к какой-то бредятине в рамках творческих экспериментов. Вдобавок ко всему Фред все время пытается вовлечь его в разговор, строя из себя мальчика из хорошей семьи, что нисколько не делает его действительно достойным Кирби.
– Как тебе работы Реми Бельво? – интересуется Фред. Его волосы пострижены так коротко, что лишь обрисовывают темным контуром череп. Образ завершает козлиная бородка и дурацкий пирсинг в нижней губе, который очень похож на металлический прыщ. Дэну так и хочется дотянуться до него и выдавить. – Сейчас без финансирования, застрял в Бельгии. Но его фильмы сделаны с таким пониманием. Они настоящие, жизненные.
Дэну приходит в голову, что он с не меньшим профессиональным пониманием и очень жизненно мог бы приложить сейчас бейсбольную биту кое-кому в лицо.
Слава богу, в этот момент концерт начинается, так что разговор и покушение на убийство приходится отложить. Мистер Первая любовь в порыве придурковатого энтузиазма подвигает Дэну свое пиво и с улюлюканьем двигается к сцене, расталкивая толпу.
Кирби наклоняется и что-то кричит ему в ухо. Что-то про реванш.
– ЧТО? – буквально орет в ответ Дэн. Он держит бокал с лимонадом как крест с распятием. (Само собой, напитков с низким содержанием алкоголя в этом баре не продают.)
Кирби надавливает большим пальцем на выступающий хрящик над слуховым каналом в его ухе и повторяет:
– Будем считать, что это реванш за все те матчи, на которые ты меня таскал.
– ЭТО РАБОТА!
– И это тоже, – ухмыляется довольная Кирби.
Каким-то непостижимым образом ей удалось уговорить Джима из отдела «Стиль жизни» в «Сан-Таймс», чтобы рецензию на концерт отдали ей. Дэн хмурится. Ему бы порадоваться за нее – будет писать о том, что ей действительно интересно. А он понимает, что ревнует. Не в том смысле – это было бы совсем смешно. Просто он привык, что она всегда тут. Если она начнет писать для другого отдела, он больше не сможет дозваниваться до нее в любую минуту во время поездок по стране на выездные игры, а она не будет посвящать его в детали случайных травм и статистики подач. И еще не будет сидеть на его диване, подогнув под себя ноги, и просматривать классические игры, то и дело вставляя баскетбольные или хоккейные термины, просто чтобы его позлить.
Кевин, приятель, на днях поддразнивал его:
– Что, запал на девочку?
– Да нет… Я ее жалею. Хочется защитить. По-отечески, понимаешь?
– Ааа! Ты хочешь ее спасти.
– Ты бы так не говорил, если бы знал ее.
Но даже он сам не может себе объяснить, почему именно ее лицо встает у него перед глазами, когда он по ночам пытается снять напряжение в пустой двуспальной кровати, представляя обнаженных женщин; из-за этого он сразу чувствует себя виноватым и смущается настолько, что вынужден останавливаться на полдороге. А потом все-таки начинает заново, сначала с ощущением стыда и неловкости представляя себе, что целует ее, обнимает, прижимает к себе, и ощущает ее грудь, и дотрагивается до ее языка… О, господи!
– Мне кажется, тебе нужно трахнуть ее и выкинуть из головы, – философствует Кевин.
– Нет, дело не в этом.
Но это действительно работа. Она действительно на задании редакции, а не на свидании с Фредом. Просто так случилось, что придурковатый щеголек сейчас в городе, и это самое удобное для Кирби время, чтобы встретиться с ним. Можно расслабиться и наслаждаться жизнью. Если, конечно, он не умрет от звукового насилия со стороны, с позволения сказать, музыкального коллектива.
Появляется очень привлекательная рыжеволосая официантка с татуировками на обеих руках и обильным пирсингом в разных местах – приносит порцию тортильи.
– Я не буду, – кричит ему в ухо Кирби, повторив свой трюк с хрящиком в ухе. «Козелок, – вдруг как-то радостно вспоминает Дэн. – Так называется этот маленький выступающий хрящик в ушной раковине». – Кухня тут неважная.
– Как ты поняла, что я не клюну на официантку?
– Элементарно. На ней пирсинга больше, чем на международном симпозиуме степлеров.
– Ты права, меня это не заводит.
Он вдруг осознает, что у него не было секса уже – сейчас, надо подсчитать – четырнадцать месяцев. Это было свидание вслепую с Эбби, управляющей рестораном. И прошло нормально. По крайней мере он так думал, но она не ответила ни на один его звонок. Тысячу раз он прокручивал в голове все, что тогда произошло. Скрупулезно проанализировал каждое сказанное слово, потому что насчет секса у него не было сомнений – он действительно прошел хорошо. Может, он слишком много говорил о Беатрис? Ведь после развода прошло мало времени. Казалось бы, свобода… А еще казалось, что многочисленные разъезды и командировки предоставят ему массу возможностей, а на деле в жизни женщинам нравится, когда за ними ухаживают, когда их добиваются, и быть одиноким намного труднее, чем он помнит.
Он до сих пор иногда проезжает мимо ее дома. И ее номер остался в телефонной книге; он его набирает периодически, но так ни разу не решился нажать кнопку вызова. Впрочем, не такой уж это криминал, сколько раз так было, уже и не вспомнить.
Он ведь искренне старался. Она могла бы им гордиться в теперешней ситуации: пошел в клуб, слушает музыку, потягивает лимонад в компании двадцатитрехлетней девчонки, чудом выжившей жертвы покушения на убийство, и героя ее юношеского романа.
Об этом они с женой могли бы поговорить. Чего душой кривить, им уже давно было не о чем разговаривать. Конечно, это его вина. Для него стало чуть не духовной потребностью делиться с ней информацией, которую Хэррисон не пускал в печать. Особенно страшными, просто жуткими деталями. Проигранные дела, нераскрытые преступления и расследования, зашедшие в тупик; дети одиноких матерей-наркоманок, которые пытались закончить школу, но все равно оказались на улице, потому что, по правде сказать, куда еще им было податься? Сколько страшных историй в состоянии выдержать отдельно взятый человек? Его вина, его ошибка – сейчас он это прекрасно понимает. Все сводится к идиотскому клише. Таким ужасом, таким дерьмом нельзя делиться. И тем более посвящать в них своих любимых. Никогда и ни за что не нужно было говорить, что некоторые угрозы касались лично ее. Как и то, что он купил пистолет – на всякий случай. Именно это окончательно ее сломало.
Ему и вправду нужно было пойти к психотерапевту. Хоть раз послушать ее. Может, тогда он услышал бы, как она рассказывала о Роджере, плотнике, который делал для них шкафчик под телевизор. Тогда он сказал: «Тебя послушать, это просто Иисус какой-то». Какой-никакой, а чудеса и впрямь творил, как выяснилось. Увел ее у Дэна. Потом заделал ей, сорокашестилетней, ребенка! Теперь понятно, что все время проблема была в Дэне, его «живчикам» не хватало ретивости. А ведь ему казалось, что она давно с этим смирилась.
Может, все было бы по-другому, если бы они больше выходили в свет. Мог бы пригласить ее в этот клуб, «Дримерз» (идиотское название!). Можно и не сюда, а в какое-нибудь действительно приятное место. На блюзовый концерт в «Грин Мил». Могли бы быть и прогулки вдоль озера, и пикники в парке, а то и «Восточный экспресс» через всю Россию. Что-нибудь романтическое, приключенческое вместо монотонных и однообразных будней.
– Ну как ты? – кричит Кирби ему в ухо. Она подпрыгивает на месте в ритм музыки, как ненормальный кролик на ходулях пого. Если допустить, что шум, доносящийся со сцены, можно назвать музыкой, и что он имеет ритм.
– Нормально. – Прямо перед ними молодежь прыгает друг на друга и отталкивается, прямо как мячики в пинболе.
– Нормально хорошо или нормально плохо?
– Скажу тебе, когда смогу разобрать слова! – Судя по всему, ждать придеться долго.
Она показывает ему поднятые вверх большие пальцы и бросается в самый мош. Время от времени ее сумасшедшая прическа и череп Фреда показываются над толпой.
Он наблюдает за происходящим, потягивая лимонад, в котором слишком много льда, из-за чего он больше напоминает воду с едва ощутимым привкусом лимона.
Минут через сорок пять, уже после выступления на бис, парочка возвращается – потные, довольные и (у Дэна сердце прямо в пятки опускается) держась за руки.
– Голодный? – интересуется Кирби, допивая то, что осталось в его стакане, – практически растаявший лед.
В конце концов они ужинают в «Эль-тако-чин» в компании запоздалых завсегдатаев соседних клубов и баров, заказав восхитительно приготовленную мексиканскую еду.
– Послушай, Кирби, – заводит разговор Фред, будто идея только что пришла ему в голову. – Тебе нужно сделать документальный фильм. О том, что с тобой случилось. И о тебе с мамой. Я могу помочь: возьму напрокат кое-какое оборудование из универа, вернусь пожить сюда на пару месяцев. Будет здорово!
– Нуууу… Не знаю даже, – сомневается Кирби.
– Абсолютно идиотская идея, – встревает Дэн.
– Простите, не могли бы вы мне напомнить, какие у вас дипломы в области кинематографии? – злится Фред.
– Я и без дипломов кое-что выучил про уголовное правосудие. Дело Кирби до сих пор в производстве. Если этого ублюдка когда-нибудь поймают, в суде фильм можно расценить как фактор предвзятого воздействия.
– В таком случае, может, мне стоит сделать фильм о бейсболе? Почему все так с ним носятся? Не расскажешь мне, Дэн?
Дэн устал, разозлился, ему надоело играть роль вожака стаи, и он выпускает обойму дежурных ответов:
– Яблочный пирог. Фейерверки четвертого июля. Игра в бейсбол в хорошей команде. Это часть того, что составляет для нас понятие родины.
– Ностальгия. Великое американское прошлое, – усмехается Фред. – А капитализм, жадность и ответственность ЦРУ за заказные убийства?
– Это тоже ее часть, – соглашается Дэн, стараясь не заводиться из-за этого молокососа с козлиной бородкой. Господи, как она могла спать с ним?
Но Фред рвется в бой, пытается что-то доказать:
– Спорт как религия, опиум для народа.
– Отличие, однако, в том, что нет нужды притворяться хорошим человеком, чтобы стать спортивным болельщиком. Поэтому и влияния у спорта больше. В этот клуб может вступить любой, он объединяет людей, для которых самое страшное – это проигрыш любимой команды.
Фред почти не слушает:
– И так предсказуемо. Тебя не утомляет до смерти писать об одном и том же, раз за разом? Чувак ударяет по мячу. Чувак бежит. Чувак выходит на подачу.
– Так ведь в фильмах и книгах то же самое, – вмешивается Кирби. – Сюжетов не так уж много. Самое интересное, как именно они разворачиваются.
– Точно. – Дэн сам не понимает, почему он так рад поддержке Кирби. – Игра всегда развивается по-разному. Появляются герои и злодеи. Ты проживаешь жизнь персонажей, ненавидишь врагов. Люди сами додумывают недостающее. Они живут и умирают рядом со своей командой, плечом к плечу с друзьями и незнакомцами, в едином порыве тысяч душ. Наблюдал когда-нибудь за реакцией публики на стадионе?
– Жалкое зрелище.
– Это развлечение для взрослых, люди вновь чувствуют азарт, чувствуют что-то большое, будто снова возвращаются в детство.
– Какой печальный вердикт маскулинности, – не сдается Фред.
Дэну все-таки удается удержать при себе слова: «Ты своим видом вынес печальный вердикт маскулинности». Все-таки он здесь – взрослый.
– Ну ладно. Хотя в игре еще есть математика и музыка. Зона удара меняется каждый раз, и приходится использовать всю интуицию и опыт, чтобы оценить ситуацию. Знаете, что я люблю больше всего? Априорную неизбежность поражения: самый лучший в мире хиттер эффективен лишь тридцать пять процентов времени.
– Уныние какое. И это все? Лучшие хиттеры всех времен не могут даже попасть по мячу?
– А мне нравится, – заявляет Кирби. – Это значит, что отрицательный результат – тоже результат.
– Главное, чтобы это доставляло удовольствие. – Дэн салютует ей вилкой с обжаренной фасолью.
А может, у него есть шанс? Стоит хотя бы попытаться?