От друга мне достался древний диковинный камень — маленький идол, которому давно никто не молился, с лицом, похожим на свиное рыльце.

И когда я заметил, с каким унылым видом он сидел, поджав под себя скрещенные ноги, ожидая поклонения и сжимая батожок, который укоротили годы (а никто не обращал внимания на его батог, не возносил молитв, не приносил в дар кровавой жертвы, а ведь он — божество), то испытал жалость к этому маленькому, всеми забытому истукану, и помолился ему, как, быть может, молились в давние времена, до прибытия странных чужеземных кораблей, преисполнился смирения и сказал:

— О идол, изваянный из твердого блеклого камня, грозный судья, которого не смогли победить годы, выслушай меня, я к тебе обращаюсь.

О бледно-зеленый божок, совершивший долгое странствие, знай, что здесь, в Европе, и других близлежащих странах слишком быстро уходят от нас радости жизни, угасает сила молодости и удаль. Слишком быстро увядают щеки любимых женщин, покрываются сединой их волосы, и они умирают. Слишком непрочна красота, хрупка и преходяща слава. Слишком быстро настигает нас старость. Листья, осыпающиеся листья, они — повсюду; люди знают — подошла осень, пора увядания, время жатвы. Это — приближение конца, сопротивление, умирание, оплакивание; не остается и следа былой красоты, она исчезает, как великолепие занимающейся над водой зари.

Наша память переполнена звуками давно смолкнувших голосов, дорогих нам голосов, которые больше не коснутся нашего слуха; увядают восхитительные сады нашего детства, и с течением времени затуманивается наш взор.

Ты не должен быть другом Времени, ибо тверда его неслышная и стремительная поступь, и это непреложная истина; я словно слышу скулеж лет, бегущих за ним, как свора гончих; еще немного — и они растерзают нас.

Оно безжалостно уничтожает все прекрасное, как взрослый человек, равнодушно вминающий в землю маргаритки, ему нет до них дела. Насколько же лучше маленькие дети. Всё в мире настигает осень, и звезды плачут, видя это.

Ты не можешь оставаться другом Времени, которое обрекает нас на исчезновение, не можешь питать к нему добрых чувств; будь милостив к нам, позволь существовать всему тому, что нам дорого, ради наших слез.

Так молился я ветреным днем, пожалев большеносого идола, пред которым никто больше не преклонял колени.