Непосредственная близость жертвы

А теперь посмотрим, как люди вели себя на самом деле. Начнем с варианта реакции в случае изоляции (эксперимент 1). Она несколько отличалась от обычной ситуации тем, что голос жертвы не был слышен. «Ученика» помещали в отдельную комнату, откуда его самого нельзя было видеть или слышать, а его ответы высвечивались на табло. Тем не менее после удара в 300 вольт стены лаборатории начинали содрогаться от его ударов. После 315 вольт прекращались и ответы, и удары в стену.

Интересно, как испытуемые объясняли свое неподчинение в этот момент (воспроизведено по магнитофонным записям):

«По-моему, он пытается дать о себе знать, он стучит… Нечестно бить его током… уж очень много вольт. На мой взгляд, это не очень гуманно… Я не могу больше; нет, это неправильно. Не эксперимент, а настоящий кошмар. Человек же страдает. Нет, не хочу продолжать. Это безумие». (Испытуемый отказывается выполнять электрошок.)

«Он стучит. Я собираюсь выйти из игры. Я бы и хотел продолжать, но не могу так с ним поступать… Извините, не могу это делать с человеком. Вдруг у него будет плохо с сердцем. Забирайте свой чек… Нет, правда, я не в состоянии».

Однако 26 из 40 подчинялись указаниям экспериментатора до самого конца, наказывая жертву вплоть до самого сильного электрошока. После того как разряд в 450 вольт повторялся трижды, экспериментатор прекращал сессию.

Испытуемые часто находились в возбужденном состоянии. Иногда словесный протест был минимальным, а человек просто вставал со стула, собираясь покинуть лабораторию. Некоторые послушные испытуемые говорили о своем нежелании превышать разряд в 300 вольт и выказывали напряженность, как это было у тех, кто противостоял экспериментатору.

После заключительных максимальных разрядов, когда экспериментатор объявлял о конце опыта, многие покорные испытуемые обнаруживали явное облегчение: отирали пот со лба, проводили ладонями по глазам или нервно шарили в карманах в поиске сигарет. Некоторые качали головой, словно в сожалении. Некоторые оставались спокойными на всем протяжении эксперимента и выказывали от начала до конца лишь минимальные признаки внутреннего дискомфорта.

Эксперимент отличается от демонстрации тем, что, когда в эксперименте наблюдается определенный эффект, появляется возможность последовательно изменять условия, при которых он возникает, и тем самым узнавать причины.

Таким образом то, что мы видели до сих пор, применимо лишь к ситуации, когда жертва находится вне поля зрения и не может быть услышана. А значит, наказываемый человек отдален или не выражает свои желания в явной форме. Да, стучит в стену, но мало ли, почему стучит?! Возможно, некоторые испытуемые не считали это признаком неудовольствия и, соответственно, слушались экспериментатора. А если жертва яснее скажет о своем страдании — если ее присутствие будет ощущаться, если ее будет видно и слышно — сохранится ли подчинение?

Поведение, отмеченное нами в ходе пробных исследований, делало правдоподобным такое предположение. Во время этих исследований жертву можно было смутно видеть сквозь посеребренное стекло. Испытуемые часто отводили глаза от человека, которого подвергали электрошоку, поворачивая голову так, что им это было совершенно неудобно. Один из них объяснял: «Я не хотел видеть последствия своих действий». Наблюдатели отмечали:

…испытуемые выказывают нежелание смотреть на жертву, которую видят сквозь стекло перед собой. Когда на этот факт обращали их внимание, они говорили, что им тяжело видеть, как жертва мучается. Однако надо отметить, что хотя испытуемый и отказывается глядеть на жертву, он продолжает усиливать напряжение.

Получается, лицезрение жертвы отчасти влияло на поведение испытуемого. Если, подчиняясь экспериментатору, испытуемый старался не смотреть на жертву, то верно ли обратное? Если жертва будет на глазах у испытуемого, снизит ли это подчиняемость последнего? Чтобы ответить на этот вопрос, мы придумали серию из четырех экспериментов. Об эксперименте с изоляцией жертвы говорилось выше.

Эксперимент 2 (голосовой отклик) был идентичен первому за исключением того, что в нем присутствовали звуки. Как и в первом случае, жертва находилась в соседней комнате. Однако ее протесты были хорошо слышны сквозь стены лаборатории.

Эксперимент 3 (непосредственная близость) походил на второй, только жертва находилась в одной комнате с испытуемым, в метре с небольшим от него. Таким образом, ее было и видно, и слышно (коль скоро она не молчала).

Эксперимент 4 (соприкасание) был идентичен третьему за одним исключением: «ученик» получал разряд, лишь когда его ладонь лежала на специальной панели. После 150 вольт он требовал отпустить его и убирал руку. Экспериментатор приказывал испытуемому положить ладонь жертвы обратно на панель. Таким образом, подчинение в данной ситуации требовало физического контакта с жертвой, чтобы выполнить электрошок в 150 вольт и выше.

В каждом случае мы изучили 40 взрослых испытуемых. Результаты показаны в таблице 2. Как видим, повинуемость существенно снижалась, когда жертва находилась ближе к испытуемому. Средняя величина удара изображена на иллюстрации 6.

При изоляции «ученика» экспериментатору воспротивились 35% участников; при голосовом отклике — 37,5% участников; при непосредственной близости — 60% участников; при соприкасании — 70% участников.

Чем объяснить снижение подчиняемости при близости жертвы? Здесь могут действовать несколько факторов.

1. Эмпатия. При изоляции «ученика» и (в меньшей степени) при голосовом отклике мучения жертвы для испытуемого далеки и носят абстрактный характер. Он осведомлен о них, но лишь умозрительно: факт причинения боли осознается, но не ощущается. Это распространенное явление. Скажем, артиллерист не может не знать, что его снаряды несут страдания и смерть, но такое знание ни на что не влияет, не пробуждает в нем эмоционального отклика.

Вероятно, визуальные сигналы, связанные с мучением жертвы, вызывают сочувствие и позволяют лучше понять состояние жертвы. Еще вариант: испытывать сострадание неприятно, и испытуемый хочет положить конец ситуации. Стало быть, снижение подчиняемости можно объяснить усилением эмпатической реакции, которая тем интенсивнее, чем ближе находится жертва к «учителю».

2. Отрицание и сужение когнитивного поля. Условие изоляции допускает сужение когнитивного поля таким образом, что о жертве можно не думать. Когда жертва находится близко, забыть о ней труднее. «Ученик», пребывающий в поле зрения, буквально вторгается в сознание «учителя». В первых двух ситуациях его существование и реакции дают о себе знать лишь после электрошока. Воспринимаемые слухом сигналы, которые подает «ученик», носят спорадический и разрозненный характер. В ситуации непосредственной близости присутствие его в поле зрения не позволяет испытуемому забыть о нем. И механизм отрицания уже не работает. После эксперимента с изоляцией один испытуемый сказал: «Забавно, как быстро начинаешь забывать, что там сидит человек, хотя его и слышно. Долгое время я лишь сосредотачивался на том, чтобы переключать рубильники и зачитывать слова».

3. Взаимные поля. При близком соседстве испытуемый лучше видит жертву, но верно и обратное: за ним тоже проще следить. Возможно, причинять человеку боль легче, когда он не видит наших действий, чем когда видит их. Под чужим пристальным взглядом у нас могут возникнуть ощущения стыда и вины, которые заставят нас отказаться от дальнейших действий. В нашем языке многие выражения указывают на дискомфорт и внутренние запреты, срабатывающие при очном противостоянии. Часто говорят, что критиковать человека легче «за его спиной», чем «в лицо». Или что когда мы лжем, нам трудно «смотреть в глаза» собеседнику. Испытывая стыд или смущение, мы отворачиваемся. Перед расстрелом человеку завязывают глаза: быть может, не только чтобы ему было менее страшно, но и чтобы менее тяжело было палачу. Одним словом, в ситуации непосредственной близости испытуемый осознает, что жертва его видит. Поэтому он в большей степени отдает себе отчет в своих действиях. Ему неловко. Он не может с легкостью наказывать жертву.

4. Воспринимаемое единство действия. В условиях изоляции испытуемому труднее увидеть связь между своими действиями и их последствиями для жертвы. Поступок как бы оторван от последствий. Субъект переключает рубильник в одной комнате, а крики доносятся из другой. Эти события взаимосвязаны, но все же им недостает очевидного единства. Более полное единство достигается в условиях непосредственной близости, когда «ученик» приближен к действию, причиняющему ему боль. И оно максимально в ситуации непосредственной близости с соприкасанием.

5. Формирование группы. Когда жертва находится в другой комнате, это не только создает дистанцию между ней и испытуемым, но и сплачивает испытуемого и экспериментатора. Экспериментатор и испытуемый образуют группу, из которой жертва исключена. Стена между «учеником» и остальными лишает его близости, которую могут ощущать экспериментатор и испытуемый. А в ситуации изоляции жертва — полный аутсайдер, одинокий и в физическом, и в психологическом плане.

Когда жертву помещают ближе к испытуемому, ей легче сформировать альянс с ним против экспериментатора. Испытуемому уже не приходится иметь дело только с экспериментатором. У него под рукой союзник, готовый взбунтоваться против экспериментатора. Таким образом, в некоторых экспериментальных условиях изменение пространственных отношений способно менять расстановку сил.

6. Приобретенные особенности поведения. Неоднократно замечалось, что лабораторные мыши редко дерутся с представителями своего помета. Скотт объясняет это с точки зрения пассивной ингибиции[2] (Scott 1958). Он пишет: «Ничего не делая при… данных обстоятельствах, [животное] учится ничего не делать. В этом можно усмотреть пассивную ингибицию… Данный принцип помогает научить индивида миролюбию: отказываясь от драк, индивид учится не драться». Аналогичным образом, и мы можем научиться не вредить другим людям, не вредя им в повседневной жизни. Но все же это научение происходит в контексте близких отношений с другими. Случаи, когда люди физически далеко от нас, — иное дело. Еще один вариант: в прошлом агрессивные действия против людей, находившихся поблизости, влекли за собой возмездие, отбивавшее охоту к агрессии. И напротив, агрессия против тех, кто далеко, редко приводила к возмездию.

Мы перемещается с места на место, и наше пространственное расположение относительно других людей меняется. И то, насколько близко мы находимся к ним или далеко от них, сказывается на психологических процессах, отвечающих за наше поведение. В вышеназванных экспериментах испытуемый, сидящий за генератором, тем чаще отказывался следовать указке и продолжать эксперимент, чем ближе он находился к жертве. Ощутимое, зримое и близкое присутствие жертвы существенно увеличивало способность испытуемого противодействовать власти экспериментатора и давать отпор. Любая теоретическая модель подчинения должна учитывать этот факт.

Уровень повинуемости в четырех экспериментах в целом нуждается в пояснении. Испытуемые усвоили с детства, что аморально причинять боль другому человеку против его воли. И все же почти половина из них нарушала этот принцип, следуя указаниям авторитета, у которого не было власти навязать свою волю. Неподчинение не грозило каким-либо наказанием или материальной потерей. Более того, из замечаний и поведения многих участников ясно: наказывая жертву, они зачастую действовали вопреки собственным же ценностям. Они нередко говорили, что нехорошо бить током человека, который просит этого не делать. Некоторые считали такое поведение глупым и бесчувственным. И все же многие следовали требованиям экспериментатора.

Результаты резко отличались от прогнозов, сделанных в ходе опроса, описанного ранее. (Впрочем, серьезная недооценка подчинения респондентами может объясняться тем, что последние знали о ситуации лишь с чужих слов, а на словах всего не опишешь.) Однако результаты изумили и тех, кто наблюдал за ходом опытов сквозь односторонние зеркала. Наблюдатели просто отказывались верить своим глазам, видя, как снова и снова испытуемые наносят все более и более сильные удары током. Даже люди, знающие все детали ситуации, постоянно недооценивали степень подчинения, которую выкажут участники эксперимента.

Еще один непредвиденный момент: степень внутреннего напряжения. Казалось бы, если человек не испытывает мук совести, он будет продолжать, а если чувствует, что участие в опыте идет вразрез с совестью, встанет и уйдет. Однако все было совсем иначе. Поразительно, как переживали некоторые участники.

В интервью после эксперимента испытуемых просили оценить по 14-балльной шкале, насколько нервными и напряженными они были в момент максимального напряжения (см. иллюстрацию 8). Предлагались варианты от полного отсутствия напряженности и нервозности до крайней степени. Конечно, ответы участников нельзя считать очень точными, и в лучшем случае они позволяют составить лишь приблизительное представление об их эмоциональной реакции. И все же, не гарантируя достоверности этих сведений, можно отметить, что при некотором разбросе ответов большая их часть сосредоточена между центром и правым краем шкалы. Еще один анализ показал, что послушные испытуемые усматривали у себя несколько большую степень напряженности и нервозности, чем непослушные в момент максимального напряжения.

Как можно объяснить эту напряженность? Прежде всего она указывает на внутренний конфликт. Если бы тенденция соглашаться с авторитетом была единственным психологическим фактором в этой ситуации, все испытуемые довели бы опыт до конца и при этом не страдали. Значит, имелись как минимум две несовместимые тенденции (Miller, 1944). Если бы единственным фактором была сочувственная забота о жертве, все участники спокойно и твердо отказали бы экспериментатору. Но подчинение сочеталось с неподчинением, что зачастую выливалось в крайнюю степень напряженности. Глубоко укорененный принцип не вредить людям вступал в конфликт с не менее сильной предрасположенностью к послушанию. Перед испытуемым быстро возникала дилемма, причем высокая напряженность указывает на силу этих противоположных векторов.

Более того, напряженность определяет силу аверсивного состояния, от которого испытуемый не в состоянии отделаться путем неподчинения. Когда человек ощущает дискомфорт, напряженность и стресс, он пытается предпринять какое-то действие, чтобы снять неприятное ощущение. Таким образом, напряжение может приводить в движение реакцию избегания. Однако здесь даже при крайней степени напряженности многие неспособны на реакцию, которая принесла бы облегчение. Значит, есть противоположный стимул, противоположная тенденция или внутренний запрет, — что-то такое, что блокирует неподчинение. Этот препятствующий фактор должен быть сильнее стресса: иначе человек предпринял бы освободительное для него действие. Каждое свидетельство крайнего напряжения говорит одновременно о силах, которые удерживают субъекта в ситуации.

И наконец, напряженное состояние испытуемого показывает, что для него все серьезно. Ведь нормальные люди не дрожат и не потеют, если этот не тот случай, когда они мучительно переживают.

Глава 5