Приложение I

Целью нашего исследования было изучить подчинение и неподчинение авторитету в условиях, которые позволяли тщательное исследование этого явления. Испытуемый получал указание от экспериментатора совершать все более и более жестокие поступки: мы хотели выяснить, в какой момент он откажется. Чтобы создать необходимые условия для наблюдений, потребовалась своего рода театрализация. Мы использовали технические иллюзии (в частности, жертва лишь делала вид, что получает удары током). Остальное не было запланировано нами и стало неожиданностью для нас самих.

Однако некоторые критики ужасались не тому, что испытуемые подчинялись, а тому, что такой эксперимент вообще проводился. Профессиональные психологи фактически разбились на два лагеря31: одни его очень хвалили, другие жестоко критиковали. В 1964 году доктор Диана Баумринд обрушилась на него в журнале American Psychologist. Чуть позже я опубликовал там же следующий ответ:

…В одном из недавних номеров American Psychologist мне задали ряд вопросов относительно эксперимента с подчинением. Выражалось беспокойство по поводу благополучия его участников и того, были ли приняты адекватные меры, чтобы защитить их.

Начнем с того, что критик путает непредвиденный результат эксперимента с его базовой процедурой. Она пишет, в частности, будто мы специально стимулировали стресс у участников. Да, есть много способов спровоцировать стресс в лаборатории (Lazarus, 1964). Но опыт с подчинением — не из этой серии. Крайнее напряжение, которое испытывали некоторые испытуемые, стало для нас неожиданностью. Перед началом экспериментов процедура обсуждалась со многими коллегами, и ни один не предвидел реакций, которые впоследствии имели место. Вообще предсказать результаты эксперимента удается далеко не всегда. Если ученый не хочет допускать такой степени риска, он должен вообще отказаться от научных исследований.

Более того, изначально были все основания ожидать, что как только жертва начнет протестовать, испытуемые откажутся выполнять указания экспериментатора. Я спрашивал мнение многих коллег и психиатров, и практически все они ожидали, что так все и будет. Да и вообще, чтобы начать эксперимент, в котором все упирается в неподчинение, нужно исходить из веры в наличие у людей естественных ресурсов, которые позволят им преодолеть давление авторитета.

Действительно, через какое-то время стало понятно, что некоторые участники готовы дойти до максимальных значений электрошока, а другие испытывают стресс. На мой взгляд, лишь с этого момента можно было задаться вопросом о том, не свернуть ли эксперимент. Но сиюминутное волнение — это одно, а вред — совсем другое. Наши опыты продолжались, и я не видел никаких признаков душевной травмы у испытуемых. А поскольку сами они энергично поддерживали эксперимент, я решил, что исследования прекращать не стоит.

Не вызвана ли критика скорее неожиданностью результатов, чем самим методом? Некоторые испытуемые вели себя так, что это казалось шокирующе безнравственным. Но если бы все они ограничились «слабым разрядом» или отказались от участия при первых же признаках дискомфорта у «ученика» и результаты эксперимента были приятными и вдохновляющими, кто бы стал протестовать?

Один из важнейших аспектов процедуры был связан с концом экспериментальной сессии. Со всеми участниками после эксперимента проводилась специальная работа. Что именно мы им говорили, зависело от вариации эксперимента, к тому же постепенно у нас прибавлялось опыта, и мы находили новые слова. Но как минимум мы ставили их в известность, что жертва не получала опасных ударов током. У всех испытуемых была дружественная встреча с невредимым «учеником» и долгая беседа с экспериментатором. Не подчинившимся испытуемым мы объясняли эксперимент таким образом, чтобы поддержать их чувство правоты. Послушных уверяли, что их поведение абсолютно нормально, а внутренний конфликт имел место у всех участников. Мы сообщили участникам, что по окончании экспериментальной серии вышлем полный отчет. С некоторыми из них мы провели дополнительные подробные беседы.

По окончании экспериментальной серии испытуемые получили письменный отчет, в котором излагались детали экспериментальной процедуры и результаты. Опять-таки их собственная роль в экспериментах подавалась без попытки унизить; мы уважали их поведение в ходе экспериментов. Все участники также получили опросник, касающийся их участия в исследовании. Он позволял им выразить свои мысли и чувства по поводу своего поведения.

Ответы на опросник подтвердили мою догадку, что испытуемые позитивно восприняли эксперимент. Если брать количественный аспект (см. таблицу 8), 84% испытуемых выразили положительные эмоции от эксперимента, 15% — нейтральные, и лишь 1,3% — негативные. Понятно, что к этим цифрам следует относиться с осторожностью. Однако сбрасывать их со счета не стоит.

Кроме того, четыре пятых испытуемых полагали необходимым дальнейшее проведение подобных экспериментов, а 74% заявили, что в результате узнали о себе нечто важное.

Дополнительные опросы и оценки проводилась в плановом порядке и не были вызваны тем, что мы заметили какой-то особый риск в экспериментальной процедуре. На мой взгляд, испытуемые абсолютно не подвергались опасности и не рисковали получить душевную травму.

По мнению критика, после эксперимента человек не находит оправдания своим поступкам и не может себя простить. Однако обычно дело обстоит иначе. Механизмы, которые заставляли его подчиняться и нажимать на рубильник, продолжают действовать и после эксперимента, позволяя ему оправдывать свое поведение. Люди думают то же, что и во время эксперимента: «Я выполнял задание, порученное мне руководителем».

Поскольку идея наказывать жертв током отвратительна, то когда посторонние люди слышат о самой затее, они уверены: «Испытуемые откажутся подчиняться». А когда становятся известны результаты, прежнее убеждение сменяется другим: «Они не смогут с этим жить». Однако обе формы отрицания результатов в равной степени ошибочны. Многие участники не только подчиняются до самого конца, но и не получают душевной травмы.

Отсутствие травмы — одно из минимальных условий эксперимента. Между тем в участии есть и плюсы. Наш критик полагает, что люди не извлекли никакой пользы из эксперимента. Но это не так. И неслучайно многие ощущали благодарность за участие в важном, по их мнению, исследовании. Через год после эксперимента один человек написал: «Эксперимент укрепил мою убежденность в том, что следует избегать вреда ближнему, даже если для этого нужно ослушаться начальника».

Еще один отзыв: «Мне лично эксперимент показал, сколь важно каждому человеку иметь твердую почву, которая станет основой для решений, даже самых мелких. Полагаю, люди должны больше размышлять о себе и своих взаимоотношениях с миром и окружающими. Если этот эксперимент поколеблет чью-то излишнюю самоуверенность, он уже не напрасен».

И это далеко не единственные из положительных и интересных отзывов, которые поступили от участников.

Пятистраничный отчет, разосланный участникам после эксперимента, был специально составлен так, чтобы всячески подчеркнуть ценность их участия. Он затрагивал и общую концепцию экспериментальной программы, и логику замысла, описывал результаты десятка экспериментов, причины внутреннего конфликта и возможное значение эксперимента. Испытуемые реагировали с воодушевлением. Многие выразили желание участвовать в дальнейших экспериментальных исследованиях. Отчет был разослан всем участникам несколько лет назад. Тщательность, с которой он был подготовлен, опровергает мнение критика, будто нам не было дела до того, вынесут ли люди пользу из своего участия.

Критик опасается, что участники будут неприязненно относиться к любым психологическим экспериментам из-за интенсивности переживаний, связанных с лабораторными процедурами. У меня другие наблюдения: люди чаще воспринимают негативно «пустой» лабораторный час со стереотипными процедурами. Выходя из лаборатории, они думают, что убили время на дурацкое и бесполезное занятие.

Наши же испытуемые в целом отнеслись к своему участию в эксперименте совершенно иначе. Они увидели здесь возможность что-то узнать о человеке вообще и о себе в частности.

Через год после завершения экспериментальной программы я начал дополнительное исследование. Для этого был приглашен со стороны врач-психиатр, имеющий опыт лечения амбулаторных больных. Он провел беседы с 40 нашими испытуемыми. При этом он уделил особое внимание тем, кто, по его мнению, мог получить душевную травму. Эти возможные травматические последствия он и хотел выявить. Но вот его вывод: да, некоторые испытуемые испытали сильный стресс, но «ни у кого не обнаружены признаки травмы… свою роль (в эксперименте) каждый воспринял так, как и ожидается от человека с устойчивой моделью поведения. Не обнаружено никаких следов травматических реакций». Нашему критику стоило бы учесть эти данные, прежде чем браться за перо!

По большому счету, критик полагает, что изучать подчинение в подобной ситуации нельзя, поскольку у испытуемого якобы нет разумной альтернативы подчинению. Упускается из виду следующий факт: подчинились отнюдь не все. А раз так, значит, не подчиниться можно. Общая структура экспериментальной ситуации не исключает этого.

У критика вызывает тревогу высокий уровень подчиняемости в первом эксперименте. В той вариации эксперимента, которой она уделила особое внимание, 65% испытуемых подчинялись до конца. Однако учтем общую картину: степень подчиняемости сильно менялась от одной разновидности эксперимента к другой. В некоторых из них 90% испытуемых отказались продолжать эксперимент. Я считаю, что уровни подчиняемости и неподчиняемости объясняются не только самим фактом эксперимента, но и спецификой элементов в каждой экспериментальной ситуации. А эти элементы систематически менялись в нашей программе исследований.

Забота о человеческом достоинстве основана на уважении к способности человека совершать нравственные поступки. По мнению критика, экспериментатор заставлял испытуемых применить электрошок. Категорически с этим не согласен. Да, экспериментатор отдает команды. Однако между командой и результатом находится нечто важное: действующее лицо, которое может подчиниться или не подчиниться. Я исходил из убеждения, что каждый человек, пришедший в нашу лабораторию, волен согласиться с требованиями авторитета или отвергнуть их. Этот подход связан с верой в человеческое достоинство: каждый способен решать сам, что ему делать. И мы видим, что многие испытуемые отвергали указания экспериментатора, утверждая тем самым человеческие идеалы.

Также эксперимент критикуют, ссылаясь на то, что «он может повлиять на способность человека в будущем вообще доверять каким-либо авторитетам». Но ведь экспериментатор не просто авторитет, это авторитет, который приказывает испытуемому совершать жестокие и бесчеловечные поступки против другого человека. На мой взгляд, будет замечательно, если участие в нашем эксперименте вселит в участников скептицизм к авторитетам подобного рода. Здесь я принципиально расхожусь с критиком. Она воспринимает испытуемого как пассивное существо, полностью контролируемое экспериментатором. Я же исходил из иной точки зрения. В лабораторию приходит человек со свободой выбора, который волен последовать данным ему указаниям или не последовать им. Критик полагает, что так подрывается доверие к любым авторитетам. А мне кажется, эксперимент пойдет людям на пользу, если поможет им осознать, что не стоит бездумно подчиняться авторитету.

Прозвучала критика в наш адрес и в пьесе Дэниела Эбса «Собаки Павлова», которая увидела свет в Лондоне в 1971 году. В ней многое строится вокруг нашего эксперимента с подчинением. В кульминационный момент действия Курт, один из главных героев, отказывается выступать в роли подопытного кролика. В своем введении к пьесе Эбс весьма резко высказывается об иллюзиях, которые были использованы в эксперименте: «вранье», «жульничество», «мошенничество». Впрочем, он, похоже, высоко оценил театральную составляющую эксперимента. И он позволил мне изложить свои соображения в предисловии к его книге. Я написал следующее:

По-моему, вы осудили иллюзии в моем эксперименте в чересчур резких выражениях. Как драматург вы наверняка понимаете, что иллюзия способна открывать глаза на вещи; на самом деле само существование театра возможно именно благодаря выдумке.

Посмотрев спектакль, кто-то мог бы заявить, что драматург обманул нас, одурачил и обвел вокруг пальца. Взять хотя бы актеров. Казалось бы, старик, а сотри грим — и под ним цветущий юноша. Врача играет обычный лицедей, который ничего не смыслит в медицине. Однако подобные разговоры о «вранье», «жульничестве» и «мошенничестве» будут глупостью, ибо ни один зритель так не воспринимает театральные иллюзии. Все согласны, что иллюзия нужна для развлечения, интеллектуального обогащения и прочих радостей, которые приносит театр. А коль скоро зритель согласен, вы можете продолжать в том же духе.

Итак, я не говорю, что вы обманываете, дурачите и обводите вокруг пальца свою аудиторию. Но чем наш эксперимент хуже? Да, в нем используется дезинформация. Да, в нем используется иллюзия: как сцена раскрывает истины, которые иным путем трудно познать. Но эти приемы оправданы одним: в итоге участник соглашается с ними и находит в них ценность…

…Когда мы объясняли испытуемым, в чем дело, они реагировали на это позитивно. Большинство из них считали, что потратили час не впустую. Если бы дело обстояло иначе и на нас сыпались упреки, мы не смогли бы продолжать эксперимент.

На чем основана моя оценка? Прежде всего, сразу после эксперимента я разговаривал с испытуемыми. Эти многочисленные беседы были очень информативными, но больше всего они показали, с какой легкостью полученный опыт вписывается в обычную картину мира. Вообще люди вели себя скорее дружелюбно, чем враждебно. Проявляли любопытство, никого не обличали, и безусловно не считали себя униженными. Это общее впечатление впоследствии подтвердилось формальными процедурами, с помощью которых мы оценивали реакцию испытуемых на эксперимент.

Главное моральное оправдание процедуры, использованной в моем эксперименте, состояло в том, что участники сочли ее приемлемой. Более того, это стало главным нравственным основанием для продолжения экспериментов.

Этот факт важен для любой оценки эксперимента с этической точки зрения.

Представьте эксперимент, в ходе которого участнику отсекали бы мизинец. Не говоря уже о возмутительности подобного, эксперимент не продлился бы и нескольких часов: от разъяренных участников посыпались бы жалобы на университетскую администрацию и юридические последствия не заставили бы себя ждать. Когда с человеком поступают плохо, он знает это и может принять меры против обидчика.

Критика эксперимента, не учитывающая терпимую реакцию его участников, лишена оснований. Высказывая недовольство техническими иллюзиями и называя их «обманом», критики забывают, что сами испытуемые сочли такой прием правомерным! А ориентироваться здесь следует не на мнение внешних критиков, а на мнение участников.

Есть люди, которые считают поведение экспериментатора обманом, плутовством и манипуляцией. Но согласитесь, что его можно воспринимать и как драматурга, создателя постановки, способной открыть исполнителям нечто новое. И быть может, наша с вами работа не такая уж разная. Да, зрители ваших театральных представлений ожидают, что столкнутся с иллюзией, а мои испытуемые этого не ожидали. И это существенно. Однако на вопрос, этично ли искать истину путем таких драматургических постановок, нельзя отвечать абстрактно. Следует исходить из реакции тех, кто прошел такую процедуру.

И еще один момент: подчиняющийся испытуемый не винит себя за удары током, нанесенные жертве, ведь это была не его инициатива. Так велел авторитет. И худшее, что он может сказать о себе: «Будет мне наука — не надо безропотно слушаться авторитета».

То, что наш эксперимент внушил эту мысль некоторым его участникам, на мой взгляд, его большое достоинство. В качестве примера возьму свидетельство молодого человека, который участвовал в повторном эксперименте в Принстоне в 1964 году. Молодой человек был полностью послушен. 27 октября 1970 года он написал мне:

«Участие в “опыте с электрошоком”… сильно повлияло на мою жизнь…

Когда я был испытуемым в 1964 году, я был убежден, что делаю человеку больно, но совершенно не понимал, почему это делаю. Да и немногие способны точно сказать, когда они действуют по собственным убеждениям, а когда покорно склоняются перед авторитетом… А тут — военный призыв. Понимая, что будучи призванным в армию, я тем самым соглашаюсь делать все, что мне прикажет командование, я боюсь самого себя… Я хочу стать отказником по убеждениям совести, а если мне не дадут этот статус, готов пойти в тюрьму. Иного выхода для себя по совести я не вижу. Надеюсь лишь, что члены призывной комиссии будут также действовать в соответствии со своей совестью…»

Он спросил, бывало ли подобное с другими участниками и мог ли опыт эксперимента иметь такой эффект.

Я ответил:

«Да, конечно, эксперимент касается дилеммы, с которой люди сталкиваются, когда авторитет говорит одно, а совесть — совсем другое. И я рад, что ваше участие в исследовании побудило вас глубже вникнуть в эти вопросы. Несколько участников сообщили мне, что после эксперимента стали более чутко относиться к проблеме подчинения авторитету. Если эксперимент помог вам лучше осознать проблему, связанную с безоглядным подчинением авторитету, значит, он уже сыграл важную роль. И если вы глубоко убеждены, что нельзя убивать людей, состоя на службе у своей страны, вам обязательно надо добиваться статуса отказника по убеждениям совести. И я очень надеюсь, что к вашей искренности в данном вопросе отнесутся с пониманием».

Через несколько месяцев он снова написал. Он сообщил, что рассказ об участии в эксперименте не произвел большого впечатления на призывную комиссию, но статус отказника по убеждениям совести ему все же дали. Вот его слова:

«Разговор с ними не уменьшил моей глубокой убежденности в огромном влиянии этого эксперимента на мою жизнь… Вы открыли мне одну из важнейших причин бедствий в мире… Я счастлив, что есть и моя доля в той информации, которая вам была необходима для такого открытия. И рад, что, отказавшись служить в вооруженных силах, я поступил так, как должны поступать люди, если хотят, чтобы эти проблемы были решены.

С искренней благодарностью за то, что вы для меня сделали…»

В нашем мире о многих поступках трудно судить однозначно. Но для меня значимее слова этого юноши, который лично участвовал в эксперименте, чем слова постороннего критика. Человеческий отклик тех, кто был внутри эксперимента, важнее абстрактного морализаторства. Люди же, прошедшие эксперимент, не только одобряют использованные нами процедуры, но и в подавляющем большинстве призывают провести более глубокие исследования, которые позволят лучше понять подчинение и неподчинение.

В течение последующих лет в печати прозвучали многочисленные голоса поддержки в пользу нашего эксперимента.

Доктор Милтон Эриксон, известный клинический психолог, пишет:

Того, что новаторские исследования Милгрэма объявляют неэтичными, неоправданными, неинформативными и т.п., следовало ожидать — хотя бы потому, что людям нравится закрывать глаза на нежелательное поведение. Они предпочитают изучать память, забывая о бессмысленных слогах…

Милгрэм вносит крупный и важный вклад в наши знания о человеческом поведении… Публикуя свое первое исследование, он прекрасно понимал, что открывая такую область научных исследований, вызовет осуждения и упреки… Чтобы заниматься такими исследованиями, как Милгрэм, нужны сильные люди с большой верой в науку и желанием показать, что сам человек, а не «дьявол», несет ответственность за свои бесчеловечные поступки

(International Journal of Psychiatry, October 1968, pp. 278–279)

Доктор Амитай Этциони, профессор социологии из Колумбийского университета, пишет:

На мой взгляд, эксперимент Милгрэма — один из лучших в наше время. Он показывает, что принятое противопоставление интересного и серьезного гуманистического исследования точному, эмпирическому количественному анализу ошибочно. Можно с пользой совместить одно с другим.

(International Journal of Psychiatry, October 1968, pp. 278–279)

Профессор Герберт Келман написал серьезную статью об этических проблемах экспериментального исследования (Human Use on Human Subjects: The Problem of Deception in Social Psychological Experiments). А вот слова доктора Томаса Кроуфорда, социального психолога из Беркли:

С точки зрения Келмана, экспериментальные манипуляции легитимны, если способствуют индивидуальной свободе выбора… На мой взгляд, исследования Милгрэма направлены именно на ту достойную цель, которую ставит перед нами Келман. Читая об их результатах, мы не можем не проводить параллели с аналогичными конфликтами в нашей собственной жизни.

(In Defense of Obedience Research: An Extension of the Kelman Ethic. In The Social Psychology of Psychological Research, edited by Arthur G. Miller. New York: The Free Press, 1972)

Доктор Алан Элмс из Калифорнийского университета в Дэвисе пишет:

Изучая условия, при которых возникает деструктивное подчинение, а также психологические процессы, которые приводят к попытке снять с себя ответственность, Милгрэм осуществил, с моей точки зрения, одно из самых нравственно значимых исследований в современной психологии.

(Из: Social Psychology and Social Relevance, Little, Brown and Company, 1972)