Более ста лет нескончаемы споры о том, как лучше: чёрный кофе или чёрное кофе? Ревнители правильности упорно стоят за мужской род, потому что с детства узнали, что раньше был кофий, кофей: «Проспавши до полудня, Курю табак и кофей пью» (Г.Р. Державин). Мы забываем или не знаем, что это отнюдь не уникальный случай, и также можно было бы спорить по поводу рода слов каре, джерсе, эссе (вид построения первоначально имел форму карей, карея, ткань джерсей и жанр эссей). Простодушно увлёкшись, мы не замечаем более важного: слова-то эти ещё и не склоняются!

Дело в том, что имена существительные, оканчивающиеся на – о/-е, составляют загадочное поле, где трудно найти логику и порядок в составе, происхождении, семантике, грамматике, стилистике. Ощущая это, мы и вымещаем своё неудовольствие на названии напитка.

Исторический центр здесь составляют немногочисленные (около ста) неодушевлённые (кроме слова дитё, которое явно среднего рода: «Чем бы дитё ни тешилось, лишь бы не плакало») в основном двусложные существительные: бедро, бельмо, благо, блюдо, болото, бревно, быдло, ведро, весло, войско, гнездо, горе, горло, гумно, дело, диво, дно, добро, долото, дерево и древо, дуло, дупло, дышло, жало, железо, забрало, зало, звено, зеркало, зерно, зло, золото и злато, зубило, иго, клеймо, колено, коромысло, копыто, корыто, кресло, лекало, лето, лицо, логово, ложе, лыко, масло, место, молоко и млеко, монисто, море, мыло, мясо, начало, небо и нёбо, облако, огни́во, озеро, окно, олово, очко, пекло, перо, пиво, письмо, плечо, повидло, поле, право, просо, пузо, пшено, пятно, ребро, ремесло, руно, русло, сало, село, сено, сердце, серебро, слово, солнце, сопло, стадо, судно, сукно, сусло, тавро, тесто, утро, ухо, чело, число, чрево, чудо, чучело, эхо, яйцо, ярмо.

Среди них есть производные по разным непродуктивным ныне моделям: одеяло, опахало, покрывало, пойло, правило, рыло, сверло, стекло, стойло, топливо, точило, шило, волокно, полотно, винцо, кольцо и колечко, крыльцо и крылечко, блюдце, дельце, оконце, рыльце, бедствие, безмолвие, дружелюбие, бытие, величие, веселье, безумие, острие, житие и житьё, бельё, жильё, жнивьё, ружьё, здравие и здоровье, зелье, исчадие, усердие, наличие, наречие, ожерелье, похмелье, угодье, ущелье, кочевье, приданое, ретивое, заливное, лёгкое, мороженое, пирожное, млекопитающее, животное, насекомое, жёсткокрылое, сказуемое, слагаемое, числительное. Эти слова относятся к среднему роду и склоняются, и то не имея единообразия в падежных формах и месте ударения, некоторые не имеют множественного числа: я́блоко, я́блока – я́блоки, я́блок; но сло́во, сло́ва – слова́, слов; вино́, вина́ – ви́на, вин; ядро́, я́дра – ядра́, я́дер; де́рево, де́рева – дере́вья, дере́вьев; крыло́, крыла́ (resp. кры́лы), крыла́ – кры́лья, кры́льев; чу́до, чуда́ (resp. чу́ды), чу́да – чудеса́, чуде́с; те́ло, тела́, те́ла – телеса́, тел, теле́с.

Нет порядка и среди многочисленных производных по продуктивным моделям. Наиболее упорядочены, пожалуй, самые многочисленные с суффиксами – ств-(о) и – ни-(е): баловство, бегство, братство, ведомство, волшебство, господство, достоинство, имущество, качество, колдовство, количество, королевство, отечество, рабство, родство, Рождество, руководство, свойство, соседство, средство, сходство, удобство, царство, чувство, явство; влияние, воззвание, вращение, вычитание, гадание, деление, дыхание, завещание, замечание, звание, здание, знамение, зрение, имение, испытание, крещение, купание, лечение, мгновение, мнение, мучение, мщение, мышление, наблюдение, название, накопление, население, настроение, обращение, обслуживание, объединение, объяснение, ожирение, описание, осуждение, отношение, отпевание, плавание, познание, поколение, пополнение, правление, преступление, призвание, признание, ранение, расписание, расселение, расстояние, селение, сияние, сложение, собрание, совещание, содержание, созерцание, сочетание, спасение, столкновение, суеверие, толкование, требование, укрепление, умножение, уравнение, учение, хранение, членение, чтение, явление.

К последним примыкают и все другие на – ие: междоусобие и междуусобие, надгробие, подобие, пособие, прискорбие, самолюбие, узколобие, трудолюбие, равноправие, славословие, следствие, хладнокровие, заглавие, условие, последствие, православие, нашествие, наследие, орудие и оружие, известие, отверстие, открытие, покрытие, понятие, прикрытие, событие, участие, полномочие.

Все эти слова склоняются, следуя не устройству ядра (ч́увство, чу́вства – чу́вства, но сре́дство, сре́дства – сре́дства и неправильное средства́), но добавляют к нему разнобой в роде. Уменьшительно-пренебрежительные, например, сохраняют род производящего слова: барахлишко, брю́шко (впрочем, употребляется и брюшко́), винишко, золотишко, письмишко, ружьишко, а также окошко (от барахло, брюхо, вино, золото, письмо, ружьё, окно) среднего рода, но голосишко, дождишко, домишко, заводишко, топоришко, рублишко, умишко и умище, а также медведко, соловейко, буланко, морозко (от голос, дождь, дом, завод, топор, рубль, ум, медведь, соловей, мороз) мужского. Также ведут себя и «увеличительные» на – ище: голосище мужского рода, а голенище, как и неотымённые гульбище, кладбище, корневище, прозвище, чистилище, училище, – среднего. Любого рода в согласовании (склоняются все по мужской парадигме; кроме родительного падежа множественного числа) могут быть в применении к лицам чудище, чудовище, чучело, трепло, хотя даются с пометой муж., лишь трепло отмечается в словарях как слово и мужского, и среднего рода. Забавно, что кофеишко может быть и слабое, и слабый в зависимости от того, какой род приписывается слову кофе), а для кого-то – слабая.

Исторически мужской род сильнее и нередко посягал на целостность среднего. В пределах общей парадигмы легко принимались, например, формы бедствы, гнёзды, волненьи, злодействы, кушаньи, созданьи, правы, кольцы, сёлы, солнцы, чувствы на месте сёла, кольца, чувства, права. У Тютчева находим: «Для них и солнцы, знать, не дышат». В поэзии наряду с крылья и сегодня встречаются крылы, под крылами, на крылах счастья. «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова щупальце пометил: мн. – льца; род. – лец и – льцев; многих и сегодня затрудняет щупальльца; щупалец или щупальцы; щупальцев, хотя от малоупотребимого щупальце (щупалец звучит несуразно и словарями не отмечается) правильно только первое, как и рыльца, рыльцев от рыльце. В конце XVIII – начале XIX столетия средний род отстоял свою целостность, превратив тенденцию оформлять слова среднего рода с безударным окончанием по мужскому склонению в тупиковую линию унификации множественного числа.

Нельзя не признать (с личным сожалением!), что собственная самобытность, в частности и чутьё родного языка, на Руси извечно подавляется малообоснованным почтением к иноземцам. Легко заимствуя иноплеменные обычаи, иностранные вещи и слова, мы как бы стыдимся вечной своей от них зависимости и в то же время недостаточного к ним уважения. Это явно проявилось в том, что нам легче было нарушить свою грамматику, чем подвергнуть «искажению» массовые заимствования из французского языка.

Эпоха франкофонии XVIII–XIX столетий привела к тому, что у нас слов на – о/-е, не только собственно французских, стало больше, чем своих, и что они, как-то ещё сохраняя принадлежность к среднему роду, не подчиняются русской морфологии, не склоняются: адажио, аллегро, алоэ, альди́не, амбре, анданте, антре, аплике, априозо, арго, ариозо, ателье, аутодафе, банджо, барокко, безе, бильбоке, бламанже и бланманже, болеро, бордо, брыле, буриме, бюро, (ватер)поло, варьете, верже, вето, гестапо, гетто, депо, декольте, дефиле, дефине, динамо, домино, досье, жабо, желе, жюри, зеро, индиго, инкогнито, кабаре, казино, канапе, канта́биле, ка́нтеле, какао, канопе, каноэ, каприччио, карго, каре, кафе, кашне, кашпо, кило, кимоно, кино, клише, койне, колье, комбине, консоме, крупье, купе, кураре, кюрасо, ландо, лассо́, либи́до, либретто, люмбаго, магнето, мамба, манто, манго, маренго, матине, метро, морзе, мото, мотто, муаре, мулине, наргиле, нотабене, пальто, панно, папье-маше, пате, пежо, пенсне, перпетуум-мобиле, пианино, пике, пирке, плато, плиссе, портмоне, портье, пралине, пресс-папье, протеже, пуантилье, пюре, радио, рашилье, реле, резюме, рено, реноме, сальто-мортале, самбо, сольфеджо, сомбреро, соте, стило, суаре, суфле, табло, танго, тире, трико, трио, трюмо, турне, факси́миле, фиаско, фигаро, филе, фортепьяно, фото, шале, шевро, фрикасе, фуле, шевро, шоссе, экарте, экстемпорале, эльдорадо, эмбарго, эскимо, эсперанто.

Оформившиеся своеобразия переносятся и на заимствования из других языков, в настоящее время – преимущественно из английского. Благо они не склоняются, при согласовании здравый смысл легко снимает противоречие грамматического рода с полом: идальго, импрессарио, инкогнито, кабальеро, кюре, маэстро, микадо, пьеро, торреро, рантье, сомелье, чичероне, шевалье и даже шимпанзе мужского рода, а женского – глассе, дезабилье, декольте, контральто, сопрано, эмансипе, чайхане (сегодня слово установилось в форме чайхана). Протеже и инкогнито – в соответствии с полом мужского и женского рода. Если верить словарям (а они весьма противоречивы) мужского рода также слова авокадо, авизо, жабо, карго, какао, манго, сомбреро, торнадо, торпедо и названия вин: бордо, бургундское, каберне и другие (но не советское шампанское). Цицеро – среднего и мужского; динамо, медресе, фортепьяно – среднего и женского; сабо смело снабжают пометой множ. Какао споров не вызывает, хотя слышится и какава и сладкий какао. Разнородно новейшее нано – и оно, и он, и она.

Видеть тут победу здравого смысла над грамматикой (пела замечательная меццо-сопрано; японский микадо заболел) неуместно, потому что для неё род – чисто формальная категория, учитывающая пол лишь применительно к людям и отчасти животным, и то не всегда (вспомним общий род: наш; наша староста, а также колибри, кенгуру). Динго, фламинго признаются словами женского рода по аналогии с собака, птица, хотя динго, как и собака, бывает и псом.

Многих смущающий мужской род слова эн-зе (неприкосновенный запас) оправдывают тем, что это запас, а род новейшего бьеннале – аналогией с кинофестиваль. Однако наряду с Берлинский бьеннале встречается женский род: на Венецианской биеннале (Ведомости. 2011. 30 дек.); ср.: «Стартовала Фотобиеннале 2014» (РГ. 2014. 20 февр.) У меня собралась коллекция газетных примеров, в которых это слово выступает как он, она и оно.

Слова авто, мото как сокращения от автомобиль, мотоцикл могут быть и среднего, и мужского рода. Реклама предлагает новый «Рено», потому что основатель фирмы Луи Рено – тот самый мужчина, который, как услужливо объяснили в салоне, был гоним де Голлем за сотрудничество с немцами.

Такие субъективные объяснения распространены, но не всегда убеждают. При всём пиетете к Д.Э. Розенталю трудно поверить, что к мужскому роду отнесено новое слово евро (один, а не одно) не по своеволию европейских (точнее, видимо, немецких) финансистов, а по примеру рубль, доллар, франк, фунт. Не менее ведь уважаемы марка, лира, гривна, иена, а латиноамериканское песо (в отличие от испанской песеты), как и чилийское и колумбийское эскудо, теньге, скорее среднего, чем мужского рода.

Непоследовательно устанавливается род в сокращениях наше гороно, а не наш (это ведь отдел), и совсем прихотливо – в иноязычных: откуда русскому знать, что в НАТО базовое слово организация, а в ПАСЕ – ассамблея и надо писать НАТО или ПАСЕ решила, а не решило. Не менее загадочны и малоизвестные русские аббревиатуры: говорят ФАНО решил и решило даже те, кто знает, что это Федеральное агентство научных организаций. Затруднительно мириться с согласованием Минсоцразвития опубликовало, Минобрнауки предписало.

Нельзя не заметить, что в определении рода часты исторические изменения. Танго осмыслялось, например, как слово мужского рода: в «Круге» Набокова встречаем: «…танцевал с нею тесный танго». Извозчик, персонаж Л. Утёсова, перенёс на сокращение метро род слова метрополитен: «…я утром отправляюся от Сокольников до Парка на метро…;… метро, сверкнув перилами дубовыми, сразу всех он (!) седоков околдовал».

Неустройство нарицательных существительных переносится и на имена собственные, которым «посчастливилось» оканчиваться на – о/-е. Значительную их часть составляют фамилии: Бабенко, Григоренко, Дурново, Квитко, Матвиенко, Петренко, Шапиро. Относясь к женщинам, антропонимы не склоняются (как и Ольга Нейман, Фанни Розенбаум), обозначая имена мужчин, они вроде бы должны склоняться, но часто это звучит неловко. И уж точно русские почтительно стараются не «искажать», сохраняя иноязычные Кусто, Мольтке, Отто, Пуанкаре, Рено, Франко или Шевченко (хотя сами украинцы фамилию Тараса Григорьевича склоняют).

Ещё сложнее складывается ситуация с географическими названиями. Иностранные топонимы традиционно не склоняются и относятся то к среднему, то к мужскому роду: Гродно, Киото, Мексико, Монтевидео, Молодечно, Сакраменто, Сорренто, Токио, Толедо.

Эта мода – позволим себе сказать – незаконно и эпидемически распространилась при диаметрально противоположных оценках авторитетов на русские названия, например, Сормово, Кемерово. В одной лишь Москве и в Подмосковье их сотни: Алтуфьево, Бескудниково, Бирюлёво, Бутово, Востряково, Гольяново, Дорогомилово, Медведково, Новогиреево, Останкино, Солнцево, Тушино, Чертаново. Как и все известные миру аэропорты Быково, Внуково, Домодедово, Шереметьево, они перестают склоняться, и лишь верные традиции пожилые москвичи упорно пишут и говорят: вылетел из Внукова, подъехал к Быкову, встречал гостей в Шереметьеве. Упорнее всего хранится противопоставление «куда? – где?»: ехать в Бутово – жить в Бутове. И напротив, сомнительны формы творительного падежа: дача у него под Внуковом; вертолётное сообщение между Шереметьевом и Домодедовом. Дело в смешении окончаний Быковом (от Быково – название городка) и Быковым (от Быков, будь то фамилия или топоним, как, скажем, Пушкин – местечко в Крыму, а не только имя великого поэта).

Справедливости ради заметим, что это правило не разделял М.В. Ломоносов, написавший в «Российской грамматике»: «Имена собственные мест, имеющие знаменование притяжательных, кончающихся на – во и – но, склоняются в творительном единственном: Тушино, Тушиным, Осташково, Осташковым». Но такие названия давно уже не ассоциируются с притяжательными прилагательными, и школьное правило об их склонении справедливо.

Нынешние журналистами убеждены в том, что доехал до Астахово; уехал в Астахово; скончался в Астахово никак не аналогичны доехал до Тулы; уехал в Тулу; умер в Туле. Смутно помня, что различаются место и направление, они неохотно соглашаются, что надо бы писать: «Инновационный центр расположен в Сколкове», «Учёные едут в Сколково», но считают невозможным назвать статью «Новости из Сколкова». «Сколково, Сколкове, Сколкова, Сколкову, Сколковом…или… Сколковым. Как надо? Нет, это просто смешно», – говорили мне в редакции газеты.

Важной причиной нынешней несклоняемости топонимов явился приказ, изданный Верховным Главнокомандующим в начале Великой Отечественной войны после ряда трагедий, случившихся вследствие искажения топонимов или ненадёжной радио– и телефонной связи. Приказ предписывал употреблять названия неизменно в именительном падеже как приложения. Под страхом полевого суда нужно было письменно и устно сопровождать их родовым уточнением город, посёлок, деревня, населённый пункт, река, высота, при котором грамматически естественна исходная форма. Это касалось и всеизвестных названий: в городе Москва. В документации и сегодня предпочитают в посёлке Перхушково, в округе Дорогомилово, даже если говорят дача в Перхушкове, прописан в Дорогомилове. Заметим, что ненормативно встречающееся в документации в городе Москве вместо в городе Москва.

Коммуникативная целесообразность берёт верх над системными силами и над культурной традицией. Строгая в языке «Российская газета» даже в заголовках печатает: «В Сколково выходите?» (РГ. 2010. 14 окт.); «Сколько до Сколково?» (РГ. 2011. 18 февр.); «На одной оси с Сити и Сколково» (РГ. 2011. 4 июня), то вдруг радует ревнителей грамматики: «Звонок из Сколкова» (РГ. 2010. 29 окт.), но тут же сообщает, что «…два самолёта приземлились в Шереметьево, один – во Внуково, остальные решили лететь за границу» и «возвращались из Пушкино в Москву» (РГ. 2011. 11 окт.); «Дорога к Солнцево» (РГ. 2013. 8 февр.). Потрясает старого москвича и заголовок «Подмосковный Обухово стал одним из центров русского хоккея» (РГ. 2013. 18 дек.; речь идёт о подмосковном поселении Обухово, то есть средний род очевиден, как и в слове кофе в отличие от кофия).

Не замечать неопределённо-колеблющегося обращения с топонимами, да и с другими словами на – о/-е, нельзя. Даже кодификаторы, увы, склонны согласиться с тем, что в разговорах допустимо не соблюдать грамматическое противопоставление ехал в Астапово – скончался в Астапове. Оно, как и всё выходящее из традиции, создаёт неудобство, вызывает скрытое недовольство, а то и громкое возмущение. Нет-нет, а нынешние авторитеты публикуют сердитые протесты и призывы сохранять уходящую норму. Укажем, например, статью В.И. Аннушкина «Как правильно: в Тушине или в Тушино?» (Независимая газета. 2004. 8 дек.), статью неугомонного ревнителя языка В.Т. Чумакова (Литературная газета. 2012. № 46–47).

Любопытно мнение на этот счёт писателя П. Басинского, отражённое в заметке «Живёт в Пушкино такой батюшка…» (РГ. 2013. 1 июля): «Я попросил отца Андрея прислать мне о себе короткую справку. Вот она: “В Пушкине (или, как у нас говорят, в Пушкино, не склоняя в отличие от питерского) я родился… с 2000 – настоятель церкви вмч. Пантелеимона, а при ЦРБ г. Пушкино”». Как видно, ни редакция ведущей газеты, ни современный писатель при всём почитании батюшки отнюдь не разделяют его мнение о языковой норме.

Автор помнит, как из уст К.И. Чуковского во время прогулки по Переделкину в ответ на мой вопрос, можно ли сказать живу в Переделкино, вырвалось резкое: «Не могу счесть писателя русским, если он скажет, что у него дача в Переделкино». Лишь немногие русские жители писательского посёлка сегодня говорят: думаю о Переделкине; никогда не уеду из Переделкина; живу в Переделкине. Окружная газета «На западе Москвы» (2013. 15 авг.) под заголовком «Приключения в Переделкино» сообщает о «детском празднике в доме-музее барда, поэта и композитора Б. Окуджавы в Переделкино».

Сосуществование двух возможностей – непреложный факт развития литературного языка при всё бо́льшем слиянии его некнижной (даже в её разговорной части) и книжной разновидностей и всё меньшей их увязке со звуковой или печатной формой осуществления. В то же время грань между ними, несомненно, ощутима, становясь базой новой стилистики. Можно лишь отдать должное прозорливой мысли В.П. Григорьева о прогрессе падежной иллюзии, свойственной живым разговорам и явно проспективной в книжности, о чём и свидетельствуют рассматриваемые топонимы.

Схожую оправдательную точку зрения недавно высказала вдумчивая исследовательница А.Ю. Константинова, связав её со стремлением нашего времени к формально-материальному упрощению, своего рода экономии усилий (ЛГ. 2014. № 10). Вполне уважительно воспринимая этот взгляд, хочу не без злорадого сочувствия отметить и тенденцию возврата к прежним нормам, обостряющуюся в самое последнее время, пусть во многом лишь призывно-словесно. Это и малоудачные попытки вернуть старую орфографию (Коммерсантъ, Пересветъ, правда без ятя вместо последнего е), и борьба с обилием английских заимствований.

Компьютерный поиск даёт примеры явного роста склоняемости рассматриваемых топонимов, особенно в сегодняшней звучащей речи: «Взамен закрытой овощебазы в Бирюлёве будет построен агрокластер во Внукове» (Московские новости. 2014. 19 марта; в тексте нормативно: «овощебаза в московском районе Бирюлёво»); «храм святителя Николая Мирликийского в Бирюлёве»; «услуги и деятельность в Переделкине»; «Во Внукове начинается строительство нового терминала»; «Москва отказалась от планов строительства автодрома “Формулы-1” во Внукове»; «Прокуратура выявила нарушения публичных слушаний в Новокосине»; «в Строгине жители выступили против строительства моста»; «Новостройки в микрорайонах Свиблова»; «Традиционный детский праздник в Переделкине»; «Проекты прочих построек в Бородине». В передаче для детей ведущий даёт и такой совет: «Если родового слова нет, склоняй как хочешь! Что в Иванове, что в Иваново. Но если вы хотите говорить по литературным нормам, как диктор на центральном телевидении, тогда склоняйте» (опубликовано 7 декабря. 2011 года) как ответ на вопрос продвинутого школьника: «В Простоквашино или в Простоквашине?»).

Москвичи, сожалеющие о событиях в Останкине, восхищающиеся Бутовом, не любящие Бескудникова, надеются, что их потомки, подобно предкам, будут читать знаменитые строки: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром, французу отдана? Ведь были ж схватки боевые, да, говорят, ещё какие! Недаром помнит вся Россия про день Бородина», – не обвиняя М.Ю. Лермонтова в неумении найти рифму. И, конечно же, их мало радует журналистское упрямство «Российской газеты»: «45-летний житель Одинцово (вместо Одинцова) взошёл на вершины всех континентов»; «У него в подмосковном Одинцово (вместо Одинцове) свой кузнечный цех».

Знаменательно, что в свободном просторечии тлеет желание посклонять совсем обрусевшие иноязычные слова: «люблю какаву»; «каждый день толкаюсь в метре»; «был в кине»; «учится играть на пианине». Безусловно, склоняется эхо в названии радиостанции: «слушайте на “Эхе”; удивляемся передачам “Эха”. В.И. Ленин писал: «Нет известия о посещении бюром ни одного нейтрального или меньшевистского комитета» (ПСС в 55 т. М., 1967. Т. 34. С. 261).

Этой тенденции следуют в художественных целях писатели: Н.В. Гоголь: «На бюре, выложенном перламутровой мозаикой, лежало множество всякой всячины» («Мёртвые души»), «с этим инкогнитом» («Ревизор»; в речи городничего); В.В. Маяковский: «Я, товарищи, из военной бюры» («Хорошо»); он же (правда, шутливо): «И вижу катится ландо, и в этой вот ланде сидит военный молодой в холёной бороде», – а также: «Поевши, душу веселя, они одной ногой разделывали вензеля, увлечённые тангой»; В.В. Набоков: «танцевал тангу»; М. Горький: «Над сапогами смеются и над пальтом» («Трое»). Н.И. Вавилову приписывают шутливый стих: «Если мне так холодно в драповом пальте, что же должен чувствовать птиц в одном крыле?»

В «Севастопольской страде» С.А. Сергеева-Ценского находим такой эпизод: «“Откуда идёшь так поздно?” – спросил его царь. – “Из депа, Ваше императорское величество!” – громогласно ответил юнкер. – “Дурак! Разве депо склоняется?” – крикнул царь. – “Всё склоняется перед Вашим императорским величеством!” – ещё громче гаркнул юнкер».

В.В. Виноградов как-то заметил, что средний род – это свалка, куда русская грамматика с осторожным недоверием отправляет всё непонятное, иноземное. Если социум заменит подспудную нежелательность общим одобрением, то системное противодействие его принятию и освоению может угаснуть. Происходящее в категории среднего рода окажется чувствительным ударом по флективной грамматике (картинка 7.7).