ВОЛШЕБНЫЕ СКАЗКИ
ПТИЦА ЧЖАОГУ
Жила когда-то на свете злая-презлая старуха. Были у нее сын да дочь-невеста. Женился сын, вскорости после женитьбы за Великую стену в восточные края ушел, и начала старуха всячески над невесткой измываться. Только дочку свою лелеяла да любила.
Скажет, бывало, старуха:
— Съешь-ка, доченька, еще белых лепешек, супу отведай, он из мелкого пшена сварен!
А дочка нет-нет да и сунет невестке несколько белых лепешек. Уставится старуха зло на невестку и ворчит:
— Ну и ешь ты, ну и пьешь! Да на тебя лепешек из отрубей и то не напасешься!
Ни еды хорошей, ни одежды не давала свекровь бедной невестке, только била ее да бранила с утра до вечера.
В тот год развела старуха видимо-невидимо шелковичных червей. Посмотришь — глазом всех не окинешь, считать станешь — не сочтешь. Каждый день до свету старуха невестку в горы гонит собирать тутовый лист. Собирает она день, собирает другой, солнце высоко, до вечера далеко, с тутовых деревьев почти все листья оборваны, того и гляди голыми останутся. А шелкопряды все крупнее, все жирнее делаются. В четвертом месяце стали светлеть личинки шелкопрядов. Набросаешь листьев, только и слышно, как они шуршат: ша-ла, ша-ла; оглянуться не успеешь — ни одного листочка нет, все подчистую личинки съели. Еще набросаешь — ша-ла, ша-ла, и опять ни листочка нет.
Собралась невестка в горы за листьями, а свекровь в нее пальцем ткнула да как закричит:
— Невестка в хозяйстве все равно что лошадь. Захочу — верхом на ней ездить буду. Захочу — побью. Попробуй только вернись без тутовых листьев! Плеткой тебя отхлестаю, палку об тебя обломаю, три дня есть не дам, пять дней спать не велю!
Посмотрела зло старуха невестке вслед, обернулась, видит — родная дочь шелкопрядов с земли поднимает. Взяла старуху жалость, ну, прямо мочи нет, и говорит она:
— Славная ты моя доченька! Отдохни! Воротится невестка, все сделает. Может, попить тебе хочется? Или поесть? Я супу в котле припасла, на котел белую лепешку положила.
А дочка у старухи, надобно сказать, была писаной красавицей, да и нравом на мать ничуть не похожа, жаль ей жену старшего брата. Услыхала она материны слова, обернулась и говорит:
— Чем же я лучше невестки, чтоб работу ей оставлять?
Услыхала старуха, что дочь ей перечит, замахнулась — да не ударила, рот открыла — да не обругала: жаль ей дочь родную. Махнула с досады рукой и ушла.
А невестка между тем до гор добралась, стала тутовый лист искать. Солнце жаркое, горы крутые, пока с Южной горы вскарабкалась на Восточную, с Восточной на Северную, полдень настал, а в корзине у нее всего-навсего горсточка листьев. Притомилась бедная женщина, села у дороги и плачет.
А старухина дочь подняла шелкопрядов, корму им подбросила, сама все думает: «Как-то там невестушка в горах, нарвала листьев, или с пустыми руками воротится? Всегда-то я о ней пекусь, а сегодня сердце так и колотится, так и прыгает, изголодалась она там в горах, бедная!» Подумала так девушка, взяла белую лепешку, которую ей мать припасла, в кастрюлю супу налила, из мелкого пшена сваренного, потихоньку в горы отправилась. Вдруг видит — сидит невестушка у дороги и горько плачет. Схватила она ее за руку и говорит:
— Не плачь, невестушка! Я тебе лепешку принесла, из белой муки испеченную, супу, из мелкого пшена сваренного. Утоли ты свой голод да жажду!
Отвечает ей невестка, слезами горькими обливается!
— Жажда меня замучает — я ключевой воды напьюсь, голод одолеет — горьких трав поем.
Опять спрашивает ее девушка:
— Что ты пригорюнилась, невестушка, не таись от меня, расскажи обо всем, я ведь знаю твое сердце!
Отвечает ей невестка, слезами горькими обливается:
— Я, сестрица, всю Южную гору исходила, всю Северную гору вдоль и поперек прошла, всего несколько тутовых листьев нашла. Только дубовых много попадается. Не знаю, как твоей матери на глаза покажусь!
Причесала девушка невестке волосы, вытерла ей слезы и говорит:
— Не бойся, невестушка, съешь лепешку, супу попей, и пойдем мы с тобой вместе тутовый лист собирать.
Насилу уговорила девушка невестку кусочек лепешки съесть да супу немного выпить. И отправились они вдвоем тутовые листья искать.
Идут, разговор меж собой ведут, то в глубокое ущелье забредут, то на самую вершину горы заберутся. Все горы обошли, все хребты облазили, одни дубы попадаются, тутов совсем не видать. Смотрит невестка — вот-вот солнце за горы спрячется, и говорит сквозь слезы:
— Скоро стемнеет, сестрица. Волки из логова выйдут, тигры пещеры покинут. Воротись-ка ты, милая сестрица, домой поскорее!
А та ей в ответ:
— Скоро стемнеет, невестушка! Волки из логова выйдут, тигры пещеры покинут, давай, милая невестушка, вместе домой воротимся!
Посмотрела невестка на пустую корзинку и говорит:
— Я, сестрица, еще подожду малость. Может, сжалится надо мной горный дух и превратит дубовые листья в тутовые.
Отвечает ей девушка:
— И я, невестушка, с тобой подожду. Может, надо мной сжалится дух горный и превратит дубовые листья в тутовые.
Взялись они за руки, прижались тесно друг к дружке, стали с горы спускаться. До горного родника дошли, еще одну гору обошли, все хребты обыскали — нет нигде тутовых листьев, только дубовые попадаются. Смотрит невестка — солнце за горой скрылось, спряталась она за девушкину спину, вытерла слезы и говорит:
— Видишь, сестрица, как небо потемнело, скоро луна взойдет. Слыхала я, будто на этой горе сам Князь гор живет, нос у него красный, глаза зеленые. Добрая сестрица! Ты ведь совсем молоденькая, иди-ка лучше домой поскорее!
Отвечает ей девушка:
— Видишь, невестушка, как небо потемнело, скоро луна взойдет. И я слыхала, что у Князя гор нос красный, а глаза зеленые. Давай вместе домой воротимся!
Поглядела невестка на чистый, прозрачный родник и говорит:
— Подожду-ка я здесь еще малость, может, сжалится надо мной дух воды и превратит дубовые листья в тутовые.
Отвечает ей девушка:
— И я с тобой подожду, может, надо мной сжалится дух воды и превратит дубовые листья в тутовые.
Взялись они за руки, тесно прижались друг к дружке и пошли прочь от родника. До опушки горного леса дошли. Все горы обошли, все хребты обыскали, не видно нигде тутовых деревьев, одни дубы попадаются.
Увидела невестка, что луна взошла, и опять тревога ее одолела. Принялась она девушку уговаривать, чтоб домой воротилась. А та и слушать не хочет. Заплакала невестка. Девушку тоже тревога одолела: луна взошла, а у невестки в корзинке совсем пусто. Тут задул-засвистел южный ветер: у-у. Зазвенела вода в ущелье: дин-дан. Подняла девушка голову и крикнула:
— Князь гор! Князь гор! Преврати дубовые листья в тутовые, я тогда за тебя замуж пойду!
Только она умолкла, зашелестели листья на дубах. Выпрямилась девушка и во второй раз крикнула:
— Князь гор! Князь гор! Преврати дубовые листья в тутовые, я тогда за тебя замуж пойду!
Только она умолкла, заколыхались, заметались ветви на дубах. И в третий раз крикнула девушка:
— Князь гор! Князь гор! Преврати дубовые листья в тутовые, я тогда за тебя замуж пойду!
Только она умолкла, налетел на равнину ураган, небо и землю черной пеленой окутал, шумит все вокруг, гудит. Вдруг ветер стих, луна из-за туч выплыла. А на месте дубов сплошь туты стоят.
Смотрят девушка да невестка на диво дивное, не нарадуются. Руками взмахнули и принялись листья рвать. Листья зеленые, ну прямо изумруд, каждый величиной с ладонь будет. Только начали собирать, а уж корзинка доверху полна. Подняли они ее вдвоем и стали спускаться с горы.
А старуха дома мечется, не знает, куда дочь подевалась. И уж так обрадовалась, когда чадо свое увидела, будто клад бесценный нашла. А невестку увидела — показалось старухе, будто гвоздь ей прямехонько в глаз воткнули. На тутовые листья не глядит, знай ругается, зачем ее дочь с собой в горы увела. И в наказание не велела невестке спать ложиться, велела всю ночь шелковичных червей стеречь.
На другой день невестка опять пошла в горы за листьями, а девушка ей туда лепешку из белой муки отнесла. На горах, на хребтах ни одного дуба не видно, везде туты растут. Вскорости червяки нитку выплевывать стали, начали коконы из нее плести.
И вот однажды, когда невестка со старухиной дочкой дома сидели, коконы разматывали, приплыли с северо-запада черные тучи, а за ними вслед черный вихрь прилетел, одним концом в самое небо уперся, другим — по земле мести стал. Деревья раскачивает, с корнем из земли вырывает, крыши с домов уносит. Девушка и охнуть не успела, как вихрь закружил ее и с собой умчал. Заметалась невестка, даже заплакала. Бросилась вслед черному вихрю, а он ей под ноги деревья да ветки бросает, чтоб всю ее исцарапали, песок да камни кидает, чтоб руки ей изранили. А она все бежит. Упадет, встанет на ноги, снова бежит. Себя не помнит, вихрь догоняет, кричит:
— Князь гор, отдай мою сестрицу!
Умчался черный вихрь в горы, невестка — за ним. Здесь горемычной туты глаза застили, и не заметила она, куда черный вихрь вдруг исчез. Ищет она на Передней горе, бредет по Западной горе, толстые крепкие подошвы протерла. Ищет день, ищет ночь, колючий терновник платье ей в клочья изорвал. Ищет, ищет, никак не найдет свою сестричку. Даже на след ее напасть не может.
Прошла весна, миновало лето, осень пришла. Каждая травинка в горах знала, что бедная женщина свою сестрицу ищет, и под ноги ей стелилась, чтоб мягче было ходить. Знала про это и каждая яблоня в горах и протягивала бедной женщине свои ветки со спелыми плодами. И все птицы про это знали. И решили они от холодов ее спасти. Выщипали они у себя пух, вырвали перья и бросили их невестке. Закружились пух и перья снежинками, прикрыли бедную женщину.
На другой день подул северный ветер, и обернулась невестка красивой птичкой, на теле у нее пух и перья выросли. Летает она и кричит:
— Чжао гу, чжао гу! Ищу сестру, ищу сестру!
Прошли холода, опять весна наступила. А красивая птичка все летает среди изумрудных тутов и кричит:
— Чжао гу, чжао гу! Ищу сестру, ищу сестру!
Летает птичка над бескрайними полями, летает по синему небу с белыми облаками и кричит:
— Чжао гу, чжао гу! Ищу сестру, ищу сестру!
Сколько месяцев прошло, сколько лет миновало, а она все летает и кричит. Жалко людям птичку, и прозвали они ее Чжаогу — ищу сестру!
КАК ЮНОША ЛЮБИМУЮ ИСКАЛ
В давние времена жижи в деревушке две семьи — Чжан и Ли. У Чжанов был сын Чжан Шуань. У Ли — дочь по прозванию Ли Хуа — Ли Цветок. Пригожими уродились юноша и девушка и прославились в тех краях своей красотой. Дружны они были с малолетства и друг дружке тайком поклялись не разлучаться и прожить вместе до седых волос. Отправил Чжан Шуань сваху в дом Ли Хуа. Но родители девушки отказали юноше из-за его бедности и решили отдать дочь за Вана-богача. Ваны выбрали счастливый день, наняли трубачей и отправились за невестой. Не хотела Ли Хуа садиться в свадебный паланкин, отец с матерью ее силой заставили. Заиграла труба, носильщики подняли паланкин и понесли. Сидит Ли Хуа в паланкине, головой о стенку бьется — плачет. И вот, когда уже полпути прошли, слышит она — засвистело что-то. Это оборотень с неба спрыгнул: лицо черное, глаза круглые. Схватил он невесту и умчал с собой.
Услыхал об этом Чжан Шуань, пригорюнился и говорит отцу с матерью:
— Не жить мне без моей Ли Хуа. Пока не разыщу ее, не будет мне покоя.
Говорит юноше отец:
— Унес твою Ли Хуа злой оборотень, где же ты теперь ее искать будешь?
Говорит юноше мать:
— Унес твою Ли Хуа злой оборотень, не найдешь ты ее теперь нигде.
Не послушался Чжан Шуань отца с матерью, ушел из дому свою Ли Хуа искать.
Сколько дней искал, и не счесть, у кого не спрашивал, где не выведывал, никто Ли Хуа не видал, нигде про нее не слыхали. «Может, съел мою любимую злой оборотень?» Думал, думал юноша, и печаль его одолела. Сел он у дороги, заплакал. Вдруг откуда ни возьмись белобородый старец. Спрашивает старец юношу:
— Отчего ты плачешь, юноша? Кто тебя обидел?
Отвечает юноша:
— Не стану я от тебя таиться, дедушка. Злой оборотень мою любимую унес. Много дней искал я Ли Хуа, только нет ее нигде.
— Пойдем со мной, — говорит старик, — я знаю, где живет злой оборотень.
Услыхал это Чжан Шуань, быстро на ноги вскочил и пошел за старцем.
Шли они, шли, вдруг повстречали юношу. Спрашивает его старец:
— Кто ты и куда путь держишь, юноша?
Отвечает юноша:
— Зовут меня Ван Лан, хожу я по свету, ищу свою невесту, выкрал ее на полпути из свадебного паланкина злой оборотень и унес неведомо куда.
Закивал головой белобородый старец и говорит:
— Идем с нами. Я знаю, где она.
И пошли они дальше втроем: Ван Лан, Чжан Шуань и белобородый старец. Целый день шли, рисинки в рот не брали. У Чжан Шуаня любимая из головы не идет, не до еды ему, не до питья. А Ван Лана с голоду даже в дрожь кинуло.
И говорит он старцу:
— Поесть бы надо. Подкрепимся и дальше пойдем.
Кивнул старик головой и говорит:
— Оглянись-ка, юноша, назад.
Оглянулся Ван Лан, смотрит — дом большой стоит, крытый черепицей, крыльцо высокое, у крыльца каменный лев.
И опять говорит старик:
— Давайте войдем. Поесть чего-нибудь спросим.
Подвел старец юношей к крыльцу, в дверь постучался. Вышла на стук старая старуха, спрашивает:
— Что вам надобно? Зачем стучитесь?
Отвечает ей старец:
— Пампушек мы не спросим и мяса нам не надобно. Дай нам чего-нибудь попроще. Проголодались мы в дороге.
Старуха отвечает:
— Ладно, идите за мной.
Вошли они вслед за ней в комнату, видят — сидит на капе красавица, годков восемнадцать ей. А старуха еды всякой настряпала, потчует гостей и так им говорит:
— Хочу я с вами об одном деле потолковать. Да не знаю, столкуемся ли? Муж мой давно умер, живу я вдвоем с доченькой. Вот и хочу в дом зятя принять, чтоб кормил меня на старости лет. Кто из вас двоих, юноши, здесь навсегда останется?
Принялся старец Чжан Шуаня уговаривать. Но тот и слушать не хочет, все про свою любимую думает. Принялся старик Ван Лана уговаривать. А Ван Лан и рад. Приглянулся ему дом под черепицей и молодая красавица.
Остался Ван Лан, а старец с Чжан Шуанем дальше пошли. Немного прошли, чуть побольше версты. Вдруг старик и говорит:
— Обронил я платок на крыльце, возле каменного льва. Воротись-ка да принеси его мне.
Побежал обратно Чжан Шуань, смотрит — дом под черепицей исчез, один лев остался. Сидит лев, Ван Лана на куски рвет, схватит кусок и в пасть отправляет. Испугался Чжан Шуань, прибежал к старику и говорит:
— Беда приключилась, Ван Лана лев сожрал.
А старик идет себе дальше, не останавливается.
— Знаешь, почему лев Ван Лана сожрал? — спрашивает.
— Не знаю, дедушка, — отвечает Чжан Шуань.
А старик ему говорит:
— Подумай. Тогда и узнаешь.
Идут Чжан Шуань со старцем день, идут ночь, и пришли они наконец к каменному дому. Говорит старец:
— Это и есть мое жилище.
Вошел Чжан Шуань, видит — кровать в доме каменная, и котел каменный, а чашки каменные, и тазы каменные. Все из камня выточено. Велел старец Чжан Шуаню набрать сосновых шишек, еду сготовить. Вот уже семь дней прошло. Видит старец, юноша не унывает, надежды не теряет, и спрашивает:
— Хочешь Ли Хуа вызволить?
— Хочу, — отвечает юноша.
— Ступай тогда к западному краю неба, на Огненную гору, добудь из пещеры Огненного тигра меч драгоценный. Дам я тебе платье, которое от огня спасет, надень его и смело иди вперед. Но помни, сделаешь шаг назад — сожрет тебя огонь.
Надел Чжан Шуань белое платье волшебное, так и искрится оно, так и сверкает, и зашагал к западному краю неба. Не счесть, сколько дней он до той горы добирался, как вдруг видит — впереди пламя полыхает, злобно шипят огненные языки, вот-вот небо лизнут. Не испугался юноша, прямо в огонь пошел. Но что за диво! Огонь его не берет. Вот и пещера Огненного тигра на самой вершине горы, сам хозяин ее стережет, глаза у тигра — два храмовых колокола, из пасти пламя вырывается. Вспомнил тут Чжан Шуань про свою Ли Хуа, еще храбрее стал. Бросился он в пещеру, видит — меч на стене драгоценный висит. Схватил юноша меч, тигра ударил, свалился замертво тигр, и в тот же миг пламя на горе погасло. Взял Чжан Шуань меч, к старцу воротился.
Говорит ему старец:
— А теперь иди вызволять свою Ли Хуа. Унесла ее рыба-оборотень из Восточного моря и поселила на острове. Только знай, если страх тебя одолеет или сомнение, не спасешь свою любимую.
Взял Чжан Шуань драгоценный меч и пошел к восточному краю неба. Не счесть, сколько дней добирался он до Восточного моря. А морю тому изумрудному ни конца нет, ни края. Волна на волну набегает, буруны на буруны находят. Поглядел он на все четыре стороны и думает: «Хоть бы лодчонка какая утлая попалась. Не боюсь я ветра буйного, пусть разгуляется по морю, не боюсь я высоких волн, пусть хоть до самого неба вздымаются. Ничего я не испугаюсь! Только бы мне до того острова добраться!»
Идет юноша по берегу, ветер ему песчинками лицо колет, море водой ноги мочит, голод его мучает, холод насквозь пробирает. А юноша идет да идет.
Но вот однажды увидал он, что по морю персиковое деревце плывет. То волной его захлестнет, то снова на поверхность вынесет. Смотрит юноша на деревце, вдруг видит — три персика на нем алеют ярко среди зеленых листочков. Плывет деревце прямо к юноше. Изловчился Чжан Шуань, ухватился за ветки, и так вдруг ему пить захотелось! Сорвал он персик с дерева, хотел его съесть, но тут раздался грозный рык и откуда ни возьмись тигр выскочил. С перепугу Чжан Шуань в воду плюхнулся. Тигр тем временем исчез, и персиковое дерево тоже куда-то подевалось. Чует юноша — тело его легким стало, ну, прямо персиковый листик, и ступил он на воду, будто на твердую землю. Стоит и не тонет. Персик тот, оказывается, волшебным был, мог от воды спасти. Держит Чжан Шуань во рту волшебный персик и прямо к острову идет. Лежит тот остров посреди моря, черной мглою окутанный, буйной травою поросший. Только ступил юноша ногой на остров, а навстречу ему из мглы рыба-оборотень вышла с солдатами-креветками да полководцами-крабами. У всех копья длинные да рогатины стальные. Сама рыба-оборотень черная, на голове шлем серебряный блестит, на теле панцирь из серебра сверкает. Закричала рыба, загудело в ответ ей море, окружили юношу креветки-воины да полководцы-крабы. Не испугался юноша, не стал назад пятиться. Поднял он свой меч драгоценный, повернулся к востоку — да как взмахнет, повернулся к западу — да как ударит! Побежала от меча белая дорожка огненная. В тот же миг мгла рассеялась, а воины да полководцы креветками да крабами обернулись, стали в разные стороны расползаться.
Рыба-оборотень как взглянула на сверкающий меч — глаза зажмурила. Тут юноша ее и зарубил. Потом нашел он свою любимую, и стали они мужем и женой.
СКАЗКА ПРО ХИТРОГО У-ГЭНА И ВЕРНОГО ШИ-Е
Давным-давно жили два брата по фамилии Ван, отец с матерью у них умерли, жен еще не было. Собирали братья в горах хворост, тем и кормились.
Звали старшего брата У-гэн. Говорили люди про таких, как он: «Есть — здоровый, работать — хворый». И еще говорили: «Язык — сладкий мед, сердце — горький чеснок». Ленив был У-гэн без меры, и без меры хитер. Потому-то и прозвали его У-гэнь.
Младшего брата звали Ши-е. Был он на редкость трудолюбивый, честный и правдивый юноша, всегда делал людям добро и никогда не забывал о долге. Никто на несколько десятков ли вокруг не мог сказать про него худого слова. И прозвали юношу Ши-и.
Соберет, бывало, Ши-и хворост и идет в город продавать его в дом богача Чжана. Отдаст хворост, сядет на заднем дворе на каменную скамейку и ждет, когда ему деньги вынесут. Сидит он однажды так на скамеечке, вдруг видит — окошко напротив, затянутое легким шелком, приоткрылось, из окошка девушка выглянула, годков ей восемнадцать от роду. Смотрит красавица на юношу, а глаза у нее большие, чистые, словно вода в роднике.
Так и звали ее Мин-чжу — Чистая жемчужина. Была она дочерью богача Чжана. Девушка, хоть и росла в довольстве, безделья не любила и всегда трудилась. Давно заприметила она юношу и сегодня нарочно окно открыла, чтоб и он ее заприметил.
Ши-и никогда не видел таких красавиц и влюбился с одного взгляда. «Вот бы взять ее в жены, думает, только пустые это мечты. Она — дочь богача, а я — дровосек».
Взял юноша свои деньги и печальный домой воротился.
Через несколько дней опять понес Ши-и хворост в дом Чжана. Сел, как всегда, на скамейку, долго дожидался. Вдруг видит — окошко напротив, как и в тот раз, отворилось, выглянула из него красавица, улыбнулась, розовый платок юноше бросила. Обернулся юноша, платок за пазуху спрятал, улыбнулся девушке и веселый побежал домой.
С той поры, как только придет Ши-и к богачу Чжану, красавица тотчас окошко открывает. Переглядываются юноша с девушкой, а когда никого поблизости нет, словечком-другим перекинутся. Шли дни за днями. Крепко полюбили друг друга девушка и юноша и уговорились, что Ши-и будет приходить с хворостом каждые три дня, пока не выпадет ему случай увидеться с Мин-чжу.
И вот однажды, как раз, когда юноше надо было идти в город, он долго трудился в горах, устал и прилег отдохнуть под большой зеленой сосной. Вытащил он из-за пазухи платок, взглянул на него, и так сладко стало у него на сердце, будто сама Мин-чжу перед ним явилась. Размечтался юноша и не заметил, как прошло время свидания.
А Мин-чжу ждала, ждала юношу, и тревога ее одолела, открыла она окно и стала во двор смотреть.
Вдруг вихрем налетел ветер, засыпал людям глаза песком да пылью. Вслед за вихрем примчался Черный орел, схватил своими железными когтями Мин-чжу и умчался.
Долетел орел до гор, притомился и на сосну опустился. А как раз под той сосной Ши-и спал. Слышит он сквозь сон, будто плачет кто-то. Подивился, голову поднял. Смотрит — на ветвях черное чудище сидит в целый чжан длиной, птица не птица, не поймешь, а в когтях у чудища — девушка в красной одежде. Рассердился Ши-и, схватил коромысло, подпрыгнул и как стукнет орла — крыло и лапу ему перебил.
Взревел орел страшным голосом, еще крепче стиснул когтями девушку, захлопал перебитым крылом и прочь улетел. Бросился Ши-и его догонять.
Долго бежал юноша, а орел подлетел к пещере на вершине крутой горы, клювом отодвинул огромный камень — из-за высокой травы его и не видать, — вместе с девушкой скрылся в пещере, а вход камнем завалил.
Подбежал Ши-и к пещере, хотел камень поднять, где там — его и с места не сдвинешь.
А солнце вот-вот за гору спрячется. Воротился юноша к сосне, взял вязанки с хворостом и пошел домой. «Надо старшего брата позвать, думает, вдвоем, может, мы одолеем камень и вызволим девушку».
Вернулся Ши-и домой, а У-гэнь ему и говорит:
— Слыхал я сегодня в городе, когда ходил за покупками, что дочь богача Чжана орел унес. Никто не знает, где она. По всему городу висят объявления: «Кто укажет, где барышня Мин-чжу, тому пожалую в награду двести лян серебра. А кто ее спасет и приведет домой, тому отдам ее в жены и дам двадцать тысяч лян золотом в придачу». Эх, жаль, не знаю я, где барышня.
Понял тут Ши-и, что девушка, которую унес орел, и есть Мин-чжу, рассказал брату обо всем, что с ним приключилось, и попросил помочь ему спасти любимую. Обрадовался У-гэнь, закивал головой и говорит:
— Хай! Поздравляю тебя, брат! Повезло нам на этот раз, богатство и счастье придут к нам в дом. Надо тотчас же пойти в город и обо всем рассказать ее отцу.
Отвечает брату Ши-и:
— Не нужны мне ни золото, ни серебро, зачем я пойду в город? Давай лучше подумаем, как спасти Мин-чжу.
Тут У-гэнь заговорил совсем по-другому:
— Пусть не надобно тебе золото, все равно надо успокоить бедных родителей, сказать, где их дочь. Не хочешь — я сам пойду. Сказал так У-гэнь и зажег фонарь.
Поспешил он в дом богача рассказать все, что узнал о его дочери.
У-гэня знали в доме Чжана, он тоже изредка приносил туда хворост. Сел У-гэнь на лавку и давай врать: увидел, дескать, он птицу, погнался за ней, но не догнал. Где пещера орла, не сказал, зато пообещал через несколько дней привести барышню домой.
Воротился У-гэнь из города на следующее утро. Взяли братья большую корзину из ивовых прутьев, веревку, бревно и отправились в горы. Добрались до вершины, подошли к пещере и как навалятся оба на камень! Одолели камень, с места сдвинули. Укрепили у входа в пещеру бревно, привязали к нему корзину. Сунул Ши-и за пояс топор, сел в корзину, и У-гэнь стал потихоньку опускать его вниз, пока не опустил на самое дно пещеры. Вылез Ши-и из корзины, топор крепко держит в руке, стал ощупью в темноте пробираться. Шел, шел, вдруг видит — впереди посветлело, и дорога показалась, щебнем мощенная. Лежат по обеим сторонам той дороги груды костей. Посмотрел на это Ши-и, и взяла его злость: «Сколько жизней сгубила птица проклятая. Не успокоюсь, пока ее не изничтожу!» Идет он дальше, смотрит — лес перед ним темный, мрачный, в лесу — черный дом, тихо вокруг, как в могиле, ни звука не слыхать. Схоронился Ши-и за высоким деревом, огляделся. Видит — изгородь, около изгороди — камень, на камне — девушка сидит, плачет. Подняла девушка голову. Пригляделся Ши-и — да ведь это Мин-чжу! Обрадовался юноша, вышел из-за дерева и позвал тихонько:
— Мин-чжу!
Увидела девушка Ши-и, кинулась к нему, плачет.
— Как ты пробрался сюда? — спрашивает.
Ши-и быстро рассказал ей все, как было. Потом про орла спросил.
— Кто-то перебил вчера орлу крыло да лапу. Лежит он теперь и стонет. Ночью вставал, зелье какое-то пил. «Погоди, говорит, выздоровлю — поженимся мы с тобой». Съест он меня, коли противиться стану. А людям будет мстить за это. На сто пятьдесят ли вокруг сожрет всех собак да кур…
Не успела девушка все до конца рассказать, стал юноша ей шептать на ухо:
— Это я орла изувечил. Он еще мстить грозится! Да я убью чудовище, чтоб не вредило больше людям. Придумал я, как это сделать, только ты должна мне помочь.
Мин-чжу кивнула головой и скрылась в доме. Взял Ши-и топор, подошел к окну, смотрит — лежит на кровати парень, лицо черное, вместо рта клюв острый. Нога перевязана, сам громко стонет. Смекнул тут Ши-и, что это и есть проклятый орел, заскрежетал зубами от злости и еще крепче сжал в руках топор.
Мин-чжу между тем подошла к орлу и говорит ему тихонько:
— Ляг на спину, я тебя зельем напою. А выздоровеешь — мы с тобой поженимся.
Обрадовался орел.
— Ладно, — говорит, — сейчас повернусь.
Лег он на спину. А Ши-и тем временем пробрался в дом, подкрался к орлу, занес топор, размахнулся и как ударит! Убил поганую тварь.
Стали они с Мин-чжу выбираться из пещеры. Подошли к выходу. Корзина, веревка — все на месте. Посадил юноша Мин-чжу в корзину, подал знак У-гэню. Тот стал тянуть веревку и вытащил корзину наверх. Приглянулась У-гэню красавица, и замыслил он недоброе. Избавлюсь, думает, от Ши-и, а девушку себе в жены возьму.
Опустил У-гэнь корзину вниз, подождал, пока Ши-и подаст ему знак, и потянул веревку. Больше чем наполовину корзину вытащил, потом отпустил нарочно веревку и как закричит:
— Ай-я! Веревка оборвалась, сбегаю-ка я домой, другую принесу.
Спускается с горы и Мин-чжу за собой ведет. Дошли они до середины горы, старший брат и говорит Мин-чжу:
— Ай-я! Потерял я у пещеры одну вещь, посиди здесь, я сбегаю и мигом ворочусь.
Прибежал У-гэнь к пещере, стал заваливать выход камнями.
Думал он, что брат разбился. А Ши-и жив остался. Вылез он из корзины, огляделся: яма глубокая, края отвесные. Стал он думать, как из ямы той выбраться. Вдруг сверху камни с грохотом посыпались. Понял тогда Ши-и, что старший брат недоброе против него замыслил. Теперь и думать нечего про то, чтобы наверх выбраться. И пошел Ши-и в глубь пещеры.
Бродит Ши-и по пещере, выход из нее ищет. Но перед ним только стены каменные. Вдруг слышит — кричит кто-то:
— Братец Ши-и! Спаси меня!
Подошел ближе, видит — огромный карп, больше трех чи длиной, тремя гвоздями к стене прибит.
Спрашивает Ши-и:
— Кто тебя гвоздями к стене прибил?
— Орел прибил. Я третий сын царя драконов Восточного моря. Резвился я как-то в воде, а орел схватил меня, унес и прибил гвоздями к стене. Он бы съел меня, да кто-то поранил ему ногу, когда он девушку одну похитил. Спаси же меня, юноша!
Пожалел Ши-и карпа, осторожно вытащил гвозди из его тела и вызволил беднягу. Карп трижды перекувырнулся, пригожим юношей обернулся. Стал юноша благодарить Ши-и.
Говорит Ши-и:
— Не благодари меня. Скажи лучше, как мне выбраться из пещеры? Ты ведь сын царя драконов и должен это знать.
— Выбраться отсюда совсем нетрудно! Закрой глаза и ложись мне на спину.
Ши-и так и сделал. Загудел, засвистел в ушах у юноши ветер: у-у-у. Не успел он опомниться, как вдруг слышит:
— Вэй! Открой глаза!
Открыл юноша глаза, видит — перед ним ровная дорога расстилается. По обеим сторонам дороги зеленая трава да яркие цветы. В изумрудном лесу дом золотом блестит. Никогда еще не видел юноша такой красоты и спрашивает:
— Куда это мы зашли?
Засмеялся царевич и говорит:
— Пещера орла теперь далеко-далеко осталась. А это дворец царя драконов. Будь же моим гостем, брат, зайди хоть ненадолго!
— Не могу я, — отвечает Ши-и, — надобно мне узнать, что сталось с девушкой, которую я спас. Прошу тебя, братец, отнеси меня скорее домой!
Отвечает сын паря драконов:
— Ты мой гость и должен сперва осмотреть дворец.
«Когда еще выпадет мне случаи побывать во дворце царя драконов? — думает Ши-и. — Мин-чжу я вызволил, могу погулять здесь немного». Подумал так Ши-и и вслед за юношей вошел во дворец.
Пришли они в зал, в том зале каменья драгоценные сверкают — не счесть их. Посреди зала старец сидит, усы и борода белые-белые. Возле старца — красавица. И ведут они меж собой разговор.
Говорит юноша:
— Вот мой отец, а вот младшая сестра.
Поднялись царь драконов и царевна навстречу гостю. Юноша поведал им о том, как Ши-и спас его от гибели, и повелел царь слугам принести драгоценности Ши-и одарить.
Говорит Ши-и:
— Ничего мне не надо — ни золота, ни серебра. Не ради награды спас я вашего сына.
Услыхал его слова царь драконов и думает: «Славный юноша этот Ши-и, отдам-ка я за него свою дочь».
Говорит царь драконов:
— Издавна известно: что желтое у царя драконов — то золото, что белое — то серебро; что круглое — то жемчуг, что блестящее — то драгоценные каменья; а кораллы да агаты хоть ведрами черпай. Одежды разной — не переносить, еды — не съесть, хоромы — просторные да богатые. Хочешь, сделаю тебя своим зятем? Будешь весь век счастливым.
Царь драконов и впрямь был богат, а царевна красоты такой, что Мин-чжу с ней и не сравниться. Но Ши-и даже думать не стал и говорит царю драконов:
— Спасибо вам на добром слове, только есть уже у меня жена. Очень вас прошу доставить меня поскорее домой. Век буду вам за это благодарен.
Вздохнул тут парь драконов и отвечает:
— Раз есть у тебя жена, ничего не поделаешь.
Повелел он сыну взять тыкву-горлянку и проводить гостя. Закрыл Ши-и глаза, лег на спину царскому сыну. Загудел, засвистел в ушах у юноши ветер, не успел он опомниться, как очутился на берегу моря.
Вынул царский сын тыкву-горлянку, тряхнул ее несколько раз и прошептал:
— Тыква-горлянка, тыква-горлянка! Обернись резвым красным конем!
И правда, выскочил тут из тыквы-горлянки резвый конь. Сел на него Ши-и, распрощался с царевичем и поскакал домой.
Вмиг домчал конь Ши-и до деревни. Слез Ши-и с коня, оглянуться не успел, а коня и след простыл.
Слыхал я после от людей, что не рад был У-гэнь, когда Мин-чжу к себе домой привел. Не успели прийти, а девушка уже торопит скорее в горы возвращаться — спасать Ши-и. Не пошел старший брат спасать младшего. А вскорости стал уговаривать Мин-чжу замуж за него пойти. Не согласилась Мин-чжу, а У-гэнь ей говорит:
— Напрасно ждешь. Нет Ши-и давно в живых. Он или убился, или с голоду умер.
Услыхала это Мин-чжу, и тяжесть камнем легла ей на сердце. Поняла девушка, что У-гэня корысть обуяла, и решила заманить его в город, уж там она придумает, как вызволить из беды Ши-и.
Говорит девушка У-гэню:
— Я согласна стать твоей женой, только сперва заручись согласием моего отца, пусть разукрасит дом разноцветными фонариками да флажками да свадьба чтоб пышная была. Одна я у отца с матерью, нет у меня ни братьев, ни сестер, все богатство тебе достанется. А не пойдешь к отцу, я лучше с собой покончу, а женой твоей не стану!
Как услыхал У-гэнь про богатство, так сразу в город заторопился.
На другое утро отправились У-гэнь с Мин-чжу в путь-дорогу. Не думали они, не гадали, что Ши-и вдруг повстречается им. Увидел У-гэнь брата — не знает, куда от стыда деваться, и давай улепетывать, словно заяц.
Слыхал я от людей, будто лентяй да бездельник У-гэнь ходил из деревни в деревню, милостыню просил, вскорости умер с голоду.
А Ши-и с Мин-чжу весь век жили счастливо. Они не помышляли о богатстве, не пошли в дом Чжана, а вернулись в деревню, вместе трудились и в радости проводили свои дни.
ЖЕНИХ-ЗМЕЙ
Жили на свете старик со старухой, и было у них семеро дочерей. У шестерых волосы длинные, красивые, а у седьмой — плешь. Вот старуха и говорит старику:
— У змея золотые цветы цветут, возьми-ка топор да пойди сруби их. Старшей дочке да второй дашь по золотому цветку, а мне принесешь простой белый.
Взял муж топор, положил его на плечо, идет и поет:
— Дун-дун-дун-дун-дун — старшей дочке дам золотой цветок, дун-дун-дун-дун-дун — второй дочке дам золотой цветок…
Стал он рубить белый цветок, да уронил свой топор Золотое лезвие в нору к змею.
— Змей, змей, отдай мне топор Золотое лезвие!
— Погоди, сейчас встану.
— Змей, змей, отдай мне топор Золотое лезвие!
— Погоди, носки надену.
— Змей, змей, отдай мне топор Золотое лезвие!
— Погоди, огонь разожгу.
Рассердился тут старик да как крикнет:
— Эй, змей, живо подай мне мой топор Золотое лезвие!
— А что ты мне дашь за него?
— Хорошую кошку мышей ловить.
— Есть у меня кошка!
— Тогда собаку ворота сторожить.
— Есть у меня собака!
— Тогда курицу, чтоб яйца несла.
— Есть у меня курица!
— Тогда свинью с поросятами!
— Есть у меня свинья с поросятами!
— Отдам тебе хорошую девушку в жены!
— Веди ее скорее сюда! Приведешь — получишь свой топор Золотое лезвие.
Воротился отец домой, сел на старый жернов. Пришла старшая дочь, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я вам по золотому цветку добыть, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он.
Пришла вторая дочь, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я вам по золотому цветку добыть, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он!
Пришла жена-старуха, говорит:
— Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Что проку тебе рассказывать? Ты ведь тоже не пойдешь замуж за змея! Рубил я белый цветок и уронил топор в нору к змею. А змей взамен топора одну из наших дочек в жены требует.
Подошла третья дочь, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я вам по золотому цветку добыть, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он.
Подошла четвертая дочка, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я вам по золотому цветку добыть, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он!
Подошла пятая дочь, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я добыть вам по золотому цветку, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он!
Подошла шестая дочь, говорит:
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Хотел я добыть вам по золотому цветку, да уронил топор Золотое лезвие в нору к змею. А змей взамен топора одну из вас в жены требует. Пойдешь замуж за змея?
— Не пойду, вонючий он!
Подошла седьмая дочь, говорит;
— Отец, а отец! Каждый день ты, как придешь, на теплый кан садишься. А сегодня пришел, на холодный жернов сел. Не таись, расскажи, что с тобой приключилось?
— Что проку рассказывать? Змею жена нужна красивая, а не плешивая. Даже и не знаю, возьмет он тебя или не возьмет?
— А я согласна замуж за змея пойти!
— Согласна, так и иди!
— Только пойди попроси сперва у змея большой гребень!
Пошел отец к змею:
— Змей, а змей, моя седьмая дочка согласна замуж за тебя пойти, только просит, чтобы сперва ты ей большой гребень дал.
Дал змей большой гребень. Взял его старик, воротился домой.
Встала седьмая дочка в воротах, чешет волосы да приговаривает:
Первый раз расчешу — до большой дороги дотяну.
Второй раз расчешу — до змеиной норы дотяну.
Третий раз расчешу — до зеленого кана достану!
Вмиг расчесала девушка волосы и отправилась в путь.
Вол румяна везет, конь — пудру.
Верблюд десять кусков парчи тащит.
Воробьи веревку с красным концом.
Ласточки — бутылки с разноцветным вином несут.
Золотистый баран — таз для умывания.
Привел старик дочку к змею, и отдал ему змей топор Золотое лезвие.
Вошла девушка к змею в нору и стала его женой.
Говорит однажды вторая дочь:
— Матушка, дозволь мне проведать меньшую сестру!
— Сходи проведай!
Пошла девушка. Идет, вдруг пастуха встречает.
— Скажи пастух, где моя меньшая сестра живет?
— А кто она, твоя меньшая сестра?
— Змеева жена.
— Перейдешь гору — пойдешь по склону. Разгребешь кучу навоза с дом высотой. Там и будет нора змея.
Принялась девушка ругать пастуха.
— И не стыдно тебе врать! Кто станет жить в навозной куче?
Пошла девушка дальше.
Вдруг свинопас ей навстречу попался.
— Скажи, свинопас, где моя меньшая сестра живет?
— А кто она, твоя меньшая сестра?
— Змеева жена.
— Перейдешь гору — пойдешь по склону. Разгребешь кучу навоза с дом высотой, там и будет нора змея.
— Дурень ты, дурень, кто это станет жить в куче навоза?
Сказала так девушка и пошла дальше.
Перешла гору, пошла по склону, разгребла кучу навоза с дом высотой, смотрит — и впрямь нора. Стала девушка звать:
— Сестренка, а сестренка!
— Это старшая сестра пожаловала?
— Вот и не угадала.
— Это вторая сестра пожаловала?
— А теперь угадала!
— Заходи в дом!
Зашла вторая сестра в дом, а младшая давай ее потчевать. Наелась вторая сестра, тогда младшая ей и говорит:
— Схоронись скорее. Вот-вот змей воротится.
Только она схоронилась, змей входит.
— Чем это тут пахнет, а?
— Я лицо мыла.
— Когда моешь лицо, мытым лицом и пахнет.
— Я волосы чесала.
— Когда волосы чешешь, чесаными волосами и пахнет.
— Я платье другое надела!
— Говори правду, не то побью!
— Вторая сестра пришла меня проведать!
— Где же она?
— Я ее под большим чаном спрятала, чтобы ты не убил.
— Вот глупая! Пойдем чан поднимем. Я хоть погляжу на нее!
Подняли они чан, вторая сестра вылезла из-под него и осталась у них жить. Ушел как-то змей из дома, а вторая сестра и говорит младшей:
— Дай-ка мне надеть твои носки, сестрица, посмотрим, похожи мы друг на дружку?
— Как же нам не быть похожими, раз одна мать нас родила?
— Дай-ка мне надеть твои штаны, сестрица, посмотрим, похожи мы друг на дружку?
— Как же нам не быть похожими, раз одна мать нас родила?
— Дай-ка мне поносить твои сережки, сестрица, пойдем к реке, поглядим, похожи мы друг на дружку?
— Как же нам не быть похожими, раз одна мать нас родила?
Пошли они на реку. Вторая сестра столкнула меньшую в воду, а сама назад воротилась.
Пришел змей домой, спрашивает:
— Куда же твоя вторая сестра подевалась?
— Домой воротилась.
— Отчего не пожила еще денек-другой?
— Дел у нее невпроворот!
— Что это у тебя лицо вдруг рябым стало?
— Лучше не спрашивай. Пошли мы играть на гороховое поле, сестра побежала, я — за ней вдогонку, упала прямо на горох — вот и остались на лице следы. До сих пор больно.
— А что это у тебя вдруг ноги такими большими сделались?
— По дороге бежала, туфли потеряла, стали ноги расти и большими сделались…
Пошел змей рано утром на реку коня поить, а на берегу зеленый попугай с красным клювом сидит. Увидел он змея, и давай его ругать, да так складно:
— Бесстыжий змей, бесстыжий змей, не лезь свояченице за пазуху.
Ничего не ответил змей, домой воротился.
На другой день опять пошел змей коня поить, а попугай давай снова его ругать:
— Бесстыжий змей, бесстыжий змей, не лезь к свояченице за пазуху.
Привел змей коня домой и говорит:
— Ну и посмеялся я сейчас вволю. Сидит на берегу реки зеленый попугай с красным клювом и кричит: «Бесстыжий змей, бесстыжий змей, не лезь к свояченице за пазуху!»
— Поганая тварь! Ну и пусть себе кричит!
На третий день снова пошел змей коня поить, а попугай опять его ругает.
Думает змей: «Может, это моя жена попугаем обернулась», — и говорит:
Острый язык, вредный язык,
Не моя ты жена — живо сядь на коня,
Моя ты жена — влезь ко мне в рукав.
Поднял он руку, и попугай прямехонько к нему в рукав залетел.
Принес змей попугая домой и говорит:
— Хорошенько корми этого попугая, береги, чтоб кошка не сожрала.
Ушел змей. Стала вторая сестра волосы чесать да лицо мыть. А попугай опять за свое:
Не гляди в мое зеркало, подлая!
Не разглядывай собачью морду, уродина!
Не трогай мой гребень, бесстыжая!
Не чеши собачью голову, тварь поганая!
Вторая сестра от злости губы кусает. На другой день собрался змей уходить, а она ему и говорит:
— Принеси-ка мне воды, да побольше!
Принес ей змей полнехонький чан. Стала она волосы чесать да лицо мыть, а попугай опять кричит:
Не гляди в мое зеркало, подлая!
Не разглядывай собачью морду, уродина!
Не трогай мой гребень, бесстыжая!
Не чеши свою собачью голову, тварь поганая!
Подскочила тут вторая сестра, схватила попугая и утопила в чане. А потом говорит:
— Посмотрим, как ты теперь ругаться будешь.
Воротился змей домой и спрашивает:
— Что-то не слышно моего попугая, куда это он задевался?
— Говорила я тебе, не таскай столько воды, а ты полнехонький чан налил, упал попугай в воду и захлебнулся.
Ничего не сказал змей, только заплакал горько.
Стала вторая сестра из попугая суп варить. Сварила, змею кости дала, а себе мяса положила. Не ест змей, а вторая сестра отведала, не заметила косточку и подавилась. Рассердилась она, взяла мясо, за дверь выбросила, после яму вырыла и закопала попугаево мясо. Не прошло и дня, как на том месте финиковое дерево выросло. Плоды кислые-прекислые. Вышла вторая сестра из дому, зацепилась за дерево, порвала носки и штаны. Хотела домой воротиться, а с дерева рой осиный поднялся и давай ее жалить.
Вышел муж из дому, смотрит — вместо рваных косков на нем новые, а на шапке золотой шарик появился. Пошел он обратно, смотрит — новые носки в атласные превратились, а на шапке серебряный шарик появился.
Рассердилась вторая сестра, срубила дерево, сделала из него скамейку и говорит змею:
— Ну-ка, сядь посиди.
Сел змей, удобно ему и покойно, села вторая сестра, а из скамейки колючка вылезла да так уколола, что хоть кричи. Изрубила вторая сестра со злости скамейку и в печь бросила.
В полночь слышит змей — стучит что-то, вроде бы ткацкий станок. Посмотрел он, а это седьмая сестрица шелк ткет. Ткет, а сама чуть не плачет. Обнял ее змей, а она и говорит ему:
— Змей, змей, не обнимай меня, у меня еще кости не выросли. Возьми снегу — сделай мне из него платье, возьми цветок дикой сливы — сделай мне из него лицо, возьми ветки — сделай мне из них кости. И стану я такой, как была прежде.
Так и сделал змей. Стала меньшая дочь еще краше. А злодейку вторую сестру змей выгнал, и стали они с женой снова счастливо жить.
МИМОЗА
Не знаю, в каком краю, не ведаю, в какие времена приключилась эта история. Да и не все ли равно? Может, далеко — там, где небо с землей сходятся. А может, близко — рукой подать. Жил некогда на свете юноша. Пригожий да статный. Каждый день ходил на реку рыбу ловить. И всякий раз старика там встречал. Сидит старик на берегу и тихо так приговаривает:
— Ловись, ловись, ловись! Ловись, ловись, ловись! Уходи, малая рыбка, приходи, большая!
Стал за ним юноша следить тайком да подсматривать. Рыбы, что побольше, все к старику плывут. Не стерпел как-то юноша и говорит:
— Добрый дедушка! Научи меня рыбу ловить, как ты ловишь!
Поднял старик голову и отвечает:
— Не стану я тебя учить рыбу ловить. Парень ты, вижу, честный, иди лучше вдоль речки по берегу, ждет тебя удача.
Сказал так старик, тряхнул леской, только волны по воде забегали, а сам исчез.
Подивился парень и думает: «Не иначе, как старик этот — бессмертный шэньсянь. Послушаюсь-ка я его, пойду по берегу, может, и вправду удача меня там ждет». И пошел юноша по берегу. С полудня шел до вечера. Уже солнышко закатилось, звезды на небе загорелись, луна засияла. Вдруг видит юноша — заводь перед ним появилась большая, вся лотосами поросшая. И луна будто ярче стала. А может, не луна это, а лотосы так сверкают. Залюбовался юноша, загляделся, как вдруг видит — листья лотосов легонько зашевелились, цветы заколыхались. Сделал юноша шаг, да, видно, на зеленый лишайник наступил, поскользнулся и упал. А как поднялся на ноги и вокруг огляделся, места этого не признал. Звезды с неба на землю спустились, рассыпали свои огоньки по изумрудным тутам. Маленький домик в роще стоит, дверь приоткрыта чуть-чуть, в щель видно, как девица при лампе шелк ткет. На девице длинная юбка надета, будто темно-зеленый лотосовый лист в пламени лампы светится. В волосы, черные как воронье крыло, воткнут свежий бутон лотоса. Подошел юноша к домику и спрашивает:
— Куда это я зашел?
Перестала девушка ткать, подняла голову и говорит:
— Не стану тебя обманывать. Забрел ты в Деревню лотосов, а я — Дева-лотос. Коль устал в дороге, в дом иди, отдохни.
Девушка и впрямь была хороша, будто лотос под луной. Обрадовался юноша, в дом вошел, а девица вымолвила слово, другое, опустила голову и снова ткать принялась. Да так быстро, что и не разглядишь, как она челнок под основу пропускает. Только серебряный наперсток белой дорожкой блестит. Молчит девушка, собрался юноша уходить — не удерживает, молча до дверей провожает. Ступил юноша шаг, ступил другой, огляделся — все исчезло, только заводь большая сверкает. Стоит юноша и думает: «Никак это цветок лотоса феей оборотился. Вот бы мне такую бессмертную деву в жены взять».
Вернулся юноша домой, делать ничего не может, не лежит у него душа к работе. Не стемнело еще, а он уже к лотосовой бухте подался. Солнце никак не спрячется за горы, по воде золотые чешуйки рассыпало, залило багрянцем лотосы. С великим трудом дождался юноша темноты, смотрит — перед ним и впрямь Дева-лотос появилась. Ласковая такая, ласковее, чем вчера. Велела девушка юноше рваную куртку снять и давай ее чинить: стежок за стежком, стежок за стежком. Починила и юноше подала. А юноша поглядел на девушку и говорит:
— Я ведь один-одинешенек на свете!
Дева-лотос будто не слышит, голоса не подает, провожает юношу до дверей.
Вернулся юноша домой уже за полночь. Никак места себе не найдет: сядет — не сидится ему. Встанет — опять неймется. И побежал он снова к речке. Над речкой белый туман стелется, туфли от росы мокнут, А юноша бежит что есть мочи. Примчался к лотосовой заводи, когда уже птицы на ивах запели. Солнце взошло, разогнало туман. Еще прозрачнее показалась юноше вода в заводи, еще чище листья лотосов, а по нежным лепесткам жемчужины-росинки перекатываются. Вокруг аромат лотосов разливается. Идет юноша вдоль заводи, смотрит — в середине цветок возвышается, самый большой, самый красивый. Стал юноша гадать: «Уж не этот ли цветок Девой-лотосом оборачивается?» Только подумал он так, смотрит — задвигался цветок и на воде откуда ни возьмись Дева-лотос появилась. Идет дева по волнам, только юбка длинная по ветру развевается. От радости забыл юноша, что перед ним фея, хотел удержать ее, чтоб под воду не ушла, но только было собрался протянуть руку, а дева уже на берегу стоит. И радуется она и печалится.
Говорит дева:
— Не хочет мой отец, чтобы я с простым смертным зналась. Никогда мы больше с тобой не увидимся.
Будто громом поразило юношу. Стоит он, с места не двинется, а потом заплакал, да так горько. Увидела девушка, как он горюет, как убивается, головой тряхнула и говорит:
— Если не ведаешь ты страха и нет у тебя, как говорится, «трех сердец и двух мыслей», давай убежим с тобой к самому краю неба на остров морской.
Еще слезы у юноши не просохли, а уже он заулыбался:
— С тобой везде мне радость — хоть в высоких горах, хоть в диких лесах.
Выдернула девушка из волос бутон лотоса, дунула на него — раскрылся цветок: на каждом лепестке жемчужина перекатывается, вокруг зеленого пестика тычинки-звездочки, как золото, блестят! Подняла девушка одной рукой цветок, словно зонтик раскрыла, другой рукой юношу за руку взяла, и полетели они в поднебесье. Белые облака их по спине гладят, орлы у них под ногами крыльями машут. Так высоко они летят да так быстро, что и описать невозможно. Ни с чем их не сравнишь, разве что с чудесной падающей звездой. Будто времени совсем мало прошло, а они уже на землю опустились, прямо в горное ущелье. Поглядел юноша под ноги — все травой поросло, а на траве камни разбросаны. Поглядел вокруг — высоченные горы друг на друга громоздятся. Загрустил юноша, а Дева-лотос радуется:
— Я ткать стану, а ты охотиться, вот и будет у нас еда да одежда.
— А жить где будем? — спрашивает юноша.
— Не твоя это забота. Сменю я шелковую юбку на холщовую, не хуже тебя смогу сосновые ветви ломать да туты сажать.
Так и сделала девушка: скинула длинную зеленую юбку, бросила под ноги, полетела юбка, закружилась и стала тихонько на землю опускаться. Подвела девушка юношу к тому месту, где юбка опустилась. Смотрит юноша — вместо юбки заводь большая, как изумруд блестит. Посреди заводи домик стоит. К дому мостик перекинут. Перешли юноша с девушкой мостик, вошли в дом — просторно там и чего только нет: котел, чашки, ковшики, тазы, циновки, одеяла, утварь разная, даже ткацкий станок у стены стоит.
Утром юноша на охоту собрался. Выбежала Дева-лотос за ворота, вытащила из волос бутон лотоса, отдала его юноше и говорит:
— Возьми этот цветок, он защитит тебя от всяких гадов, от волков и тигров, от кровожадных барсов. Увидят они его — сразу убегут. Только смотри береги его, никому не давай.
Взял юноша цветок и в путь отправился. Карабкается он на восточные горы, а там зайцы и вправду человека не боятся, но разбегаются, фазаны не улетают. Наловил он фазанов и зайцев великое множество, в обратный путь собрался. Идет и видит — на горном склоне тутовый лес зеленеет. Подошел поближе, а это, оказывается, Дева-лотос тутовые ветви ломает, меж камеями втыкает. Не успеет воткнуть, а ветка уже в огромное тутовое дерево превратилась. Ломает дева сосновые ветки, отдыху себе не дает, ломает, меж камнями втыкает. Руки в кровь изранены, солнце лицо опалило.
Жаль стало юноше девушку, окликнул он ее:
— Пойдем домой, передохнем малость.
А дева знай смеется:
— Мы дом здесь поставим, хозяйством обзаведемся, вот я и хочу, чтобы протока эта большим озером стала, а на горах чтобы тутовый лес вырос.
Охотится юноша день, охотится другой, на третий взобрался он на западные горы. Смотрит — дикие кони табуном пасутся, целые стада диких коз прямо к нему бегут. Схватил юноша козу, вскочил на коня, поскакал домой. А дома на кане зеленый шелк лежит. Берет Дева-лотос кусок шелка, на траве его расстилает, шелк тотчас в зеленую воду превращается.
Завечерело, а Дева-лотос все ткет да ткет свой шелк, ни рук, ни ног от усталости не чует. Пожалел ее юноша и говорит:
— Ночь скоро. Передохни малость.
А дева знай смеется:
— Мы дом здесь поставим, хозяйством обзаведемся, вот я и хочу, чтобы протока эта большим озером стала, а на горах чтобы тутовый лес вырос.
Прошел день, за ним другой, месяц кончился, другой начался. Неизвестно, сколько времени прошло. Наверно, много, потому что приметил юноша, что уже не так прекрасна Дева-лотос, как прежде. Не так блестят ее черные волосы. Розовое личико не так сияет. Спрашивает ее юноша:
— Не от работы ли да заботы состарилась ты рано?
Ничего не сказала Дева-лотос, только головой мотнула.
Отправился юноша однажды на охоту. С одной горы спустится, на другую взберется, из одного ущелья выйдет, в другое войдет. И добрался он до лощины по ту сторону горы. Поднял голову, огляделся — ни цветочка нигде, ни травинки, только пещера чернеет. Думал юноша, думал, смотрел, смотрел да и взобрался на гору. Взял лотос, который жена ему когда-то дала, и смело вошел в пещеру. Идет он, а в пещере все темнее становится, все мрачнее, да и кровью будто запахло. Вдруг откуда ни возьмись тигр выскочил, глаза — два фонаря, пасть разинута, того и гляди, бросится на юношу. Отпрянул в страхе юноша, цветок заветный тигру показал, из цветка того красный луч вырвался, тонкий и длинный, ну, прямо молния. Повернулся тигр, прочь побежал.
Пошел юноша дальше, идет, идет, вдруг навстречу ему стая волков. Хвосты длинные по земле волочатся, уши торчком. Окружили волки юношу. Отпрянул он в страхе, показал им заветный цветок. Вырвался из того цветка луч-молния. Опустили волки головы, повернули, наутек бросились. Пошел юноша дальше, идет, идет, вдруг видит — впереди светлее стало. Прошел еще немного, перед высокими воротами очутился. Распахнул ворота, смотрит — за воротами фонари яркие горят, свечи огнем полыхают. Кан стоит, на кане красавица. Лицо белое, губы алые, голос ласковый, вид приветливый. Заговорила красавица с юношей, вмиг с кана соскочила, навстречу кинулась. Вспомнил тут юноша Деву-лотос. Разве сравнишь ее с этой красавицей? Вошел во двор, сел на кан, поближе к красавице. А красавица щебечет, смехом звонким заливается, золотой бокал вином наполняет, на серебряных блюдцах закуски подносит. Отведал юноша закусок с серебряных блюдец, из золотого бокала вина выпил, красавица вокруг него так и вьется. И взял юноша ее себе в жены. В утехах да забавах не заметил, как три дня прошло, три ночи пролетело. А про доброту Девы-лотос совсем забыл. Сам радуется, а не думает, как тяжело сейчас на сердце у феи лотосов. Вот и четвертый день настал.
— Хочу я родных навестить, — говорит красавица, — да боюсь гадов ядовитых, тигров злых и кровожадных барсов.
Не стал тут юноша раздумывать. Да и зачем? Как говорится, трижды по семь — двадцать один. Отдал он красавице цветок заветный. Эх! Только вышла красавица из дома, ворота за ней с грохотом захлопнулись и стало темным-темно. Вытянул юноша руку — наткнулся на камень, вытянул другую — опять камень. И под ногами камень. А за дверьми тигры рычат, волки воют. Вдруг камень под ногами зашевелился, да и над головой камни вот-вот обрушатся. Стал юноша кричать — никто не откликается, стал на помощь звать — никто не отзывается. Страшно стало юноше. Сел он у камня, пригорюнился.
А Дева-лотос о ту пору в доме сидела, шелк усердно ткала. Потом подняла голову, смотрит — на дворе уж полдень, а мужа все нет да нет. Заныло у девы сердце. Погадала она на пальцах и сразу все поняла: на земле час проходит, а в пещере день ночью сменяется. Значит, целых три дня милуется юноша с женщиной-оборотнем. Разгневалась дева, обидно ей стало, не знает, что делать: спасать его или не спасать. Вздохнула она тихонько, уронила две слезинки и решила: «Пусть он не хорош, а плох, все равно спасу ему жизнь». С быстротой ветра перебиралась она с горы на гору, из ущелья в ущелье. И наконец очутилась у северного склона той самой горы, где был заточен юноша. Хотела Дева-лотос в пещеру войти, смотрит — вход огромными камнями завален. Не стала она мешкать, забралась на самую вершину горы, сняла с пальца серебряный наперсток и бросила. Угодил наперсток прямо в камни, и раздвинулись они тихонько: ни искры не видать, ни грохота не слыхать; ни узкой щели, ни широкого пролома. А только пробуравил серебряный наперсток колодец, круглый-прекруглый, глубокий-преглубокий — дна не видно. Гору ту громадную прямо насквозь пробил.
А юноша тем временем сидит в пещере, никак ему из нее не выйти, темно вокруг. Сожмет пальцы — кулака не видит. Разожмет — ладони не разглядит. Страшно ему, тоска его грызет. «Как же выбраться отсюда?» — думает юноша. И только он так подумал, светло стало в пещере, не успел моргнуть, а Дева-лотос тут как тут. Взяла она его за руку, за собой повела. Не успел юноша спины разогнуть, а уже на вершине горы очутился.
Дева наклонилась, серебряный наперсток подобрала, опять на палец надела. И в тот же миг колодец исчез, будто его и не было.
Стыдно юноше и тревожно. Не разгневалась на него фея, только слезы у нее из глаз закапали, и говорит она юноше:
— Не думала я, не гадала, что ты меня так обидишь! Не утаила я от тебя, что есть у меня два сокровища: этот наперсток — ключ, открывающий горы, да лотос. Возьму лотос в руки — могу по синему небу летать, воткну его в волосы — молодой навсегда останусь.
Только Дева-лотос это сказала, налетел на пещеру грозный вихрь. Женщина-оборотень его наслала. Схватила дева юношу за руку, и побежали они прочь от этого места. Теперь заветным цветком владела злая колдунья, и не было у Девы-лотос силы такой, чтобы ее одолеть. Вот и решила Дева-лотос завлечь колдунью к себе в ущелье. Недаром говорят: «медленный челн быстрого коня обгонит». Мчится дева — по стремнине плывет, юноша земли под собой не чует. А колдунья между тем нагонять их стала. Приблизиться не смеет, боится Деву-лотос, а юношу зовет:
— Вернись!
— Смотри не оборачивайся, — наказывает Дева-лотос, — не то погибнешь!
А колдунья не унимается:
— Вспомни, юноша, как хорошо нам в пещере было! Как три дня мы миловались! Про мою красу вспомни!
Слушал юноша, слушал, к завертелось у него все в голове, закружилось. Не стерпел он, обернулся. А колдунья махнула платком, и ноги юноши сами к ней побежали. Призвала тут колдунья змею, села на нее верхом вместе с юношей и с ветром к пещере полетела.
Вздохнула Дева-лотос:
— Я ли не хотела тебя спасти! Я ли не старалась! Да все напрасно!
Спустя немного времени подошла Дева-лотос к пещере колдуньи. Смотрит — одежда валяется и кости возле пещеры разбросаны. Взяла Дева-лотос одежду юноши, подобрала его кости, закопала возле своей хижины.
Очень трудолюбивой была Дева-лотос. Днем шелкопрядов кормит, тутовые деревья сажает. А ночью при свете лампы шелк ткет. Прошел год, другой, третий. Из тех сосновых веток, которые Дева-лотос в горах понатыкала, большие сосны выросли, из тутовых ветвей темно-зеленые туты поднялись — все горы вокруг зелеными стали. Зеленый шелк, который дева ткала, в сверкающее хрустальное озеро превратился. В темно-зеленой роще разноцветные бабочки порхают, на нежно-зеленом озере лотосы распускаются. И вот однажды увидала Дева-лотос, что на могилке возле ее хижины травинка выросла. Дотронулась до нее дева, а травинка застыдилась, свернула листочки и поникла.
Через несколько дней пришел на озеро рыбачить тот самый старик, которого однажды повстречал юноша. Дева-лотос рассказала ему все без утайки про то, что с ней приключилось. Ушел куда-то старик и вскоре принес девушке заветный лотос, который он отнял у колдуньи. Воткнула девушка в свои черные волосы лотос, снова заблестели волосы, прежней красой засверкало личико. Собрал старик семена той зеленой травки и ушел в далекие горы. А на другой год весной зеленые травинки выросли повсюду: и в горных рощах, и у самого моря на прибрежных холмах, и даже в маленьких садиках у домов. И назвали люди эти травинки застыдись-травой, или мимозой. По сию пору стоит только дотронуться до мимозы, а она уже свернула свои листочки и поникла. По сию пору ходят по свету люди, похожие на того юношу. Увидят новое и сразу забывают о старом. И не стыдно им!
ДЕВИЦА-КАРП
Есть в горах Ишань огромный водопад, издали посмотришь, кажется, будто вода прямо с синего неба падает. Сверкает серебром, искрится бурлящий поток, в долину катится. А из долины течет в большой залив. Вода в заливе — старая тушь, черно-зеленая, глубина в нем — дна не разглядишь. А за заливом глубокое ущелье, тянется ущелье на несколько десятков ли, змеей вьется. В том месте, где оно пошире, деревушка стоит. В той деревушке жил в старину бедный юноша по прозванию Вань-шоу.
Отец с матерью у него давно умерли, был один дядя, материн брат, да и тот в другой деревне жил. Юноша редко его навещал, только по праздникам. Нанялся Вань-шоу в чужую деревню пастухом коров пасти. Как уйдет в горы со стадом, так и живет там, только за едой с гор спускается. И не скучно ему без людей.
В полдень, только коровы наедятся досыта, бежит Вань-шоу на крутой горный склон. Прибежит, схоронится за куст рододендрона и ждет. Вскорости из черно-зеленой воды всплывает сцена. Звучат гонги, гремят барабаны, с гулом водопада спорят. А юноше из-за куста все хорошо видно. И как старик мелкими шажками по сцене семенит, и как военный герой перекувырнется через голову и выскочит на сцену. Но вот наконец появляется молодая женщина. Походка у нее — быстрое течение реки. Голос — звон золотых бокалов, переливы серебряных колокольчиков. Он звучит в сердце Вань-шоу. Поет женщина о печальном — юноше плакать хочется, поет о радостном — юноша смеяться готов.
И вот однажды женщина пела особенно хорошо, ее голос становился все звонче и звонче и вдруг весенним жаворонком взмыл в самую высь. Не стерпел тут Вань-шоу, выглянул из-за куста, хлопнул в ладоши и как закричит:
— Ай-я!
Вмиг смолкли гонги и барабаны, девушка исчезла, сцена ушла под воду. А по заливу волны пошли — словно буря на море разбушевалась. Юношу с ног до головы водой окатило, того и гляди, захлестнет. Уцепился он за куст, ухватился за дерево, залез на самую вершину горы. Обернулся — куда, только волны подевались? Тишина да покой в заливе. Только с той поры не видел больше юноша того дива дивного.
Настала зима. На лугах высохли травы буйные, в небе закружились, заметались снежинки белые. Хозяева скотину вею домой угнали. И вот наступил третий день Нового года. Отправился Вань-шоу своего старого дядю проведать. Видит дядя — вырос племянник, радостно ему и печально.
— Пора бы, — говорит дядя, — и о невесте подумать, да кто тебе, бедняку, дочь в жены отдаст?
Сказал так дядя, слезу уронил. Тяжко стало Вань-шоу, камень ему на сердце лег, и думает юноша: нельзя дядюшке огорчаться, старый он. Да как его утешить? Вдруг мысль одна пришла в голову юноше. Прикинулся он, будто рад-радехонек, и говорит:
— Не печалься, дядюшка, жену я себе нашел, вчера в дом привел, вот и поспешил к тебе с радостной вестью.
Услыхал это старик, не стал спрашивать, правда это или неправда, хлопнул племянника по плечу и говорит:
— Оказывается, смекалки да ума тебе не занимать. Не зря я на тебя надеялся. Вот счастье-то! А как бы мать обрадовалась, коли б дожила!
Собрался юноша домой, дядя его за ворота провожает и говорит:
— Один ты у меня в целом свете, никакой родни больше нет, так что хочешь не хочешь, а вскорости я к тебе в гости нагряну, племянникову жену поглядеть хочу.
Испугался Вань-шоу и отвечает дядюшке:
— Лучше не ходи! Лет тебе много, а дорога в горах трудная!
Не поддается старик на уговоры, на своем стоит:
— Легко, что ли, было тебе жену добыть? Пусть шаг мой в три пальца длиной будет, все одно приду!
Воротился юноша домой, тяжело у него на душе: скоро придет к нему его старый дядюшка, что он ему скажет, что покажет? В доме у него только ветер гуляет! Узнает дядюшка, что он неправду сказал, рассердится да опечалится. Как же быть? Думал он, думал и придумал. Взял коромысло, повесил на него две корзинки, пошел на реку. Набрал глины, наполнил корзинки и грустный такой говорит сам себе:
— Не ведаешь ты, дядюшка, что племянник твой тебя обманул. Не знаешь, что радость твоя пустая.
Говорит так Вань-шоу, а слезы сами из глаз капают. Принес он глину домой, вылепил куклу, лицо ей мукою посыпал, чтоб белым было, нарисовал брови, длинные, в разлет, маленький рот чуть приоткрытый, вот-вот, кажется, заговорит кукла, просверлил два глаза, — глядят, будто живые. Смотрит Вань-шоу на куклу, тяжко вздыхает. И ладная она и красивая, а все равно кукла, не человек.
Шестого дня первого месяца ровно в полдень постучался в ворота дядюшка. Аж пот прошиб юношу, на лбу испарина выступила. Но в спешке, как говорится, без смекалки пропадешь. Схватил юноша куклу, на кан положил, подушку ей под голову подложил, сверху одеялом прикрыл и побежал ворота отворять. Вошел дядюшка, веселый такой, по сторонам посматривает, ищет — нигде не видать племянниковой жены. Только хотел про нее спросить, а племянник скамейку ему пододвинул и говорит:
— После дальней дороги первым делом отдохнуть надобно.
Только уселся старик, а Вань-шоу опять суетится:
— Поди, жажда тебя одолела. Я пойду, мигом воды вскипячу. Не успел дядюшка и слова вымолвить, а Вань-шоу уже за хворостом убежал.
Воротился, вскипятил воду, напоил дядю и опять куда-то умчался. Уж очень хотелось ему чем-нибудь вкусным попотчевать дядюшку, да ничего у него не было, ни горстки лука, ни кореньев. Стыдно юноше, стоит он перед дядюшкой, не знает, что делать. А дядя отхлебнул кипятку и поставил чашку на место. Сразу приметил, что не в себе племянник, и говорит:
— Давненько я у тебя сижу, а жены твоей так и не видел. Ну-ка кликни ее, пусть потешит меня, старика!
Пуще всего боялся юноша этих слов. Отвечает он дяде:
— Хворает у меня жена. Уже который день с постели не встает!
Услыхал это дядюшка, опечалился, будто сам захворал, а может, сильнее, не стал кипяток пить, с места вскочил и говорит племяннику:
— Что ж ты раньше мне не сказал? Я пошел бы да проведал ее! Сказал он так и пошел в комнату, где кукла лежала. Вань-шоу вперед дядюшки забегает, подошел к кану и говорит:
— Дядюшка тебя проведать пришел, поднимись, коли сил достанет.
Смотрит старик: одеяло — будто мешок набитый, значит, есть под ним кто-то. Поверил он, что жена племянника и впрямь захворала, спрашивает:
— Полегчало тебе, доченька?
Кто бы мог подумать, что после этих слов чудо приключится. Одеяло зашевелилось и женским голосом отвечает:
— Полегчало, дядюшка, да ты садись, пожалуйста!
Испугался Вань-шоу, руку от одеяла отдернул. «Как же так? — думает. — Сам глиняную куклу под одеяло клал, а она возьми да и заговори!»
Женщина тем временем села в постели, откинула с ушей волосы и говорит юноше с укором:
— Что же ты за человек такой! В кои-то веки дядюшка старенький к нам пожаловал, а ты разбудить меня боишься, будто я и впрямь занемогла. А чем, скажи, будешь гостя потчевать?
Видит дядюшка — сидит на кане племянникова жена жива-здорова. Собою ладная, речи складные. Радостно старику, будто цветок у него в сердце расцвел.
И говорит дядюшка:
— Сыт я, невестушка, ничего мне не надо. Лежи да отдыхай.
А у юноши сердце скачет, колотится. Будто встречал он эту женщину где-то, только никак не припомнит где. А женщина опять ему говорит:
— Нелегкий да неближний путь прошел дядюшка, пока сюда добрался. Как же его не накормить? Ты здесь сиди, а я стряпать буду.
Женщина мигом соскочила с кана и пошла в соседнюю комнату. Старик рад, на кан забрался, а у племянника, как говорится, сердце семь раз вверх подпрыгнуло, восемь раз вниз упало. Ведет он с дядей разговор, а сам слушает, что делается в соседней комнате, ни звука не пропускает. Вот застучал по доске нож: тук-тук. Вот огонь в печи раздувать стали. Будто и времени совсем мало прошло, вносит женщина пельмени, пар от них так и валит, так и валит. Пуще прежнего дивится юноша: из чего же это она пельмени сделала?
Поел дядюшка и веселый домой пошел. Проводил его Вань-шоу, воротился, смотрит — женщина в доме сидит, его дожидается. Теперь-то уж он все у нее выведает.
Спрашивает юноша:
— Кто ты, скажи мне наконец!
Опечалилась женщина, подняла руку, показала пальцем под стол и говорит:
— Может, померещилось мне, что там глиняная кукла?
Заглянул юноша под стол, а там мешок валяется. Посмотрел в мешок, а в мешке и в самом деле кукла!
Вздохнула тут женщина, да так печально, и говорит:
— Прежде мы чуть не каждый день с тобой встречались. Неужели не признал меня?
Вспомнил тут Вань-шоу. Да ведь это та самая женщина, которая на сцене тогда пела. И чудно ему и радостно. А женщина поглядела на Вань-шоу и холодно так говорит:
— Не ломай ты себе головы, я всю правду тебе скажу. Знаешь, кто я? Карп-оборотень! Незавидная мне выпала доля. Живу одна-одинешенька, ни одного родного существа нет рядом, а хозяйка моя, черная черепаха, с малолетства заставляет меня пеньем ее ублажать. Не спросит, здорова ль я, больна ли, в любое ненастье на сцену гонит. Несколько дней назад отправилась куда-то черепаха поразвлечься. Дай, думаю, поплыву по течению. Поплыла и добралась до вашей деревушки. Слышу — горюешь ты да убиваешься, вот и решила тебе помочь, а за одно и дядюшку твоего утешить.
Понял наконец Вань-шоу, что приключилось, застыдился, покраснел и спрашивает:
— Уйдешь ты от меня или останешься?
Впервые счастье привалило юноше. Но настало утро, опустила женщина голову и горько заплакала.
Спрашивает юноша, да так ласково:
— Тебе бедность моя не по нраву?
Пуще прежнего заплакала женщина и говорит:
— Не вольна я над собой! Воротится домой черепаха, хватится меня, так и к тебе ненароком заявиться может. О себе я не пекусь — пусть бьет, пусть ругает. За тебя страшно. Не хочу я, чтоб ты из-за меня страдал.
Услыхал это Вань-шоу, потекли у него из глаз слезы. А женщина помолчала и говорит:
— Не горюй, Вань-шоу, не убивайся. Мы еще с тобой свидимся. Коли вспомнишь про меня, приходи к заливу, зайди за большой черный камень, трижды хлопни по тому камню легонько, я мигом выйду.
Сказала она так и тотчас же все слово в слово повторила, как бы Вань-шоу чего не пропустил. Потом тихонько к дверям пошла. Вышла за ворота, оглянулась, оборотилась струйкой голубого дыма и с ветром умчалась.
День прошел, другой пролетел. Отправился Вань-шоу к заливу. Спустился с крутого берега, смотрит — и впрямь черный камень в рост человека стоит. Сверху мох зеленый на нем, внизу цветы пестреют — мотыльки разноцветные. Юноша трижды легонько по камню хлопнул, как женщина его та научила. Исчез камень. А на его месте не то дверца, не то окошко, черным лаком крытое. Отворилось окошко, смотрит юноша — женщина из него вышла, рукой машет, велит Вань-шоу тишком да молчком в окошко лезть. Послушался Вань-шоу, влез в окошко. А там хоромы высокие да просторные. Провела женщина юношу в тесную темную каморку и тихо так говорит:
— Это мое жилище. А в тех хоромах черепахи живут. К хозяйке гости нынче пришли. Скоро меня петь позовут, так ты здесь обожди. Что бы ни приключилось, окон не отворяй, дверей не открывай, во двор не гляди.
Тут зазвенели гонги, загремели барабаны, женщина убежала и дверь за собой затворила. Немного спустя, слышит Вань-шоу, представление началось. Гонги да барабаны все небо сотрясают, потом хуцинь заиграл, ему стали вторить медные пластины гонга, и наконец раздалось нежное пение женщины. Не стерпел Вань-шоу, чуть окошко приоткрыл и думает: «Ничего не случится, коли я совсем его открою». Но только отворил он окошко, как послышалось: «Хуа-ла» — и голос, подобный грому, спросил:
— Что за чужак ко мне во двор забрался?
Вань-шоу аж подскочил с перепугу, бросился затворять окошко, да поздно. Стихли гонги, умолкли барабаны, только шум да крики слышатся. Подошла тут женщина, взяла Вань-шоу за руку и вывела наружу. Смотрит он — кругом одна вода, а за ним целая свора каких-то существ с длинными копьями да батогами гонится. Вдруг женщина как толкнет Вань-шоу. И почуял он под ногами твердую землю. А женщина ему кричит:
— Беги, Вань-шоу, быстрее беги!
Пробежал он немного и очутился у большого камня на самой вершине горы, посмотрел вниз, а долину чуть не всю водой затопило, волны по ней ходят. Вдруг приметил юноша — женщину какой-то черномордый зверь под воду утащил.
На другой день вода в долине начала убывать. А залив из черно-зеленого бирюзовым стал, солнышко своими лучами его осветило. Смотрит Вань-шоу — в волнах большой золотистый карп плавает, длиной эдак в пять чи с лишком. Сколько раз после этого ходил Вань-шоу к заветному черному камню, хлопал по нему легонько, никто не откликался. Так и не видел больше Вань-шоу той женщины.
Рассказывают люди, будто Вань-шоу отомстил за женщину-карпа, только истории этой я что-то не помню. Одно я вам скажу: черепахи в том заливе перевелись, в чистой прозрачной воде резвятся только большие золотистые карпы.
ЖЕНЫ В ЗЕРКАЛЕ
Лежит в неведомых краях степь, десять дней на добром скакуне скачи — не обскачешь. Земля там — конца не видать, небо — глазом не объять. Не синее над степью небо — пурпурное. Только на юго-западном его краю тенью горы вырисовываются. Стоят в степи деревни да деревушки.
В одной деревушке жила мать с двумя сыновьями. Вырастила добрая старушка сыновей на редкость умных да разумных. Одна у нее забота: как бы сыновей женить? Уж очень хотелось старухе внуков понянчить. А сыновьям будто и дела нет до материнской печали. И так мать уговаривает, и эдак — никак уговорить не может. Свахи не одну пару туфель стоптали, пока к женихам бегали, — все напрасно. Горюет старая, не спится ей, не лежится. И вот однажды ровно в полночь поднялась она с кана, дверь отворила, смотрит — небо все звездами усыпано, а вокруг тьма кромешная. Подняла старая голову, вздохнула и говорит:
— Детки вы мои, детки, где же вам жен по сердцу найти? Сказала так, а сама думает: «Наверно, звезды меня услышали, уж очень тихо вокруг». Не успела она это подумать, вдруг видит — в юго-западной стороне блестящий круг от земли отделился чуть не больше луны, прямо к ней летит. Прилетел и во двор опустился. Блестит круг, глазам больно. Зажмурилась старая. Только открыла глаза, смотрит — старец в том кругу стоит, лицо доброе, красивое, борода белая, в руке палица с головой дракона. А лучи вокруг старца ярче самого круга сверкают. Улыбнулся старец — заколыхалась борода — и говорит ясным голосом:
— Подыскал я для твоих сыновей жен.
Не разгладились морщинки меж материнскими бровями, развела она руками и отвечает:
— Боюсь, что пустые твои хлопоты, почтенный старец-небожитель! Никто не придется моим сыновьям по сердцу. Но коли дозволишь, я посмотрю на невест, потолкую со свахами.
Рассмеялся старец — борода по воздуху поплыла — и говорит:
— Не надобны свахи, не надобны приглашения на красной бумаге, и разукрашенные паланкины тоже не надобны. Дам я тебе два зеркальца, у каждого зеркальца на оборотной стороне цветы водяного ореха. Не думай только, что жены в зеркале — это обман. В третий день третьей луны ровно в полночь надо взять зеркальце, оборотить его к юго-западу, от зеркальца луч пойдет, и тотчас широкая дорога откроется. По этой дороге и надобно за невестой идти.
Пошарил старик за пазухой, достал два круглых зеркальца, отдал старухе. В тот же миг будто солнце на небе взошло — поднялся сверкающий круг ввысь, полетел-поплыл к юго-западу и пропал падучей звездой.
Воротилась старуха в дом, разбудила сыновей, старшему сыну дала зеркальце, меньшому тоже дала зеркальце. Глянул старший сын в зеркальце, видит — девушка, в красное наряженная, в руке красный пион держит. Улыбнулась девушка, опустила голову, красным пионом любуется. Забыл старший сын, что девушку он в зеркале видел, и как закричит:
— Матушка! Она улыбнулась мне, после голову опустила. А как мне про свою любовь ей сказать? Дозволь, матушка, нам пожениться?
Слушает мать, ушам своим не верит, с места двинуться не может. Глянул меньшой сын в зеркальце, видит — девушка сидит, в зеленое наряженная, в руке зеленый пион держит. Поглядела девушка ласково, опустила голову, зеленым пионом любуется. Забыл тут меньшой сын, что девицу ту он в зеркале увидел, и как закричит:
— Матушка! Девушка взглядом ласковым про любовь мне поведала. Дозволь же мне на ней жениться.
А старая мать и смеется и плачет. Говорит она сыновьям:
— Детки вы мои, детки! Умом, что ли, вы тронулись? Красавиц-то вы в зеркале видели. Как же их в жены взять?
Выслушал мать старший сын — запечалился, головой поник. Выслушал мать меньшой сын — затосковал, брови нахмурил.
Время бежит, грустят сыновья, бровей не распрямляют. Делать нечего, пришлось матери рассказать все как есть.
Наступил третий день третьего месяца. Говорит тут мать сыновьям:
— Не отпущу я вас обоих, как ни просите. Кто знает, что вас там ждет — счастье или беда злая?
Говорит старший брат меньшому:
— Я первым пойду, а ты пока оставайся.
Согласилась мать отпустить старшего и говорит меньшому:
— Твой брат на годок-другой тебя старше, пусть и идет первым.
Ровно в полночь взял старший сын зеркальце, вышел во двор, оборотил зеркальце к юго-западу, и тотчас от зеркальца белый луч побежал, в тот же миг горы из тумана вышли, ближе придвинулись, и увидел юноша причудливые камни, глухие леса, отвесные скалы да железные вершины. А белый луч в горы убежал, рос, рос и в светлую широкую дорогу превратился. Простился юноша с матерью, простился с меньшим своим братом и в путь отправился.
Всю ночь шел, а на рассвете у высокой крутой горы очутился. Обошел он гору, смотрит — скала, в скале пещера светом дивным светится. В пещере старец сидит, ноги под себя поджал, а от старца сверкающие лучи во все стороны расходятся. Вспомнил тут юноша, что мать им с братом про старца рассказывала, и сразу все понял. Подошел он к старцу, вежливо поклонился и говорит:
— Почтенный старец! Я всю ночь шел, от конца до конца дорогу прошел. Где же мне теперь ту девицу искать?
Начал тут бессмертный старец юношу хвалить.
— Ты смелый юноша! Всю ночь шел, от конца до конца дорогу прошел. Только девица та на высокой горе живет. Пойдешь на запад, перейдешь Тигровую гору, переберешься через поток Водяных чудищ и увидишь дом злой волшебницы. Превратила волшебница ту девицу в красный пион, в саду позади дома ее держит. Проберись в сад да направь на пион волшебное зеркальце. В тот же миг пион красавицей обернется. А теперь сам решай, пойдешь ты дальше или не пойдешь?
Подумал юноша и говорит:
— Уж раз я сюда пришел, не ворочусь домой без девицы.
Говорит старик:
— Коль не ведаешь ты страха, я тебе помогу. Возьми кнут да ниток клубок, я научу, что с ними делать. Только помни: струсишь — кнут да нитки свою силу потеряют.
Вынул тут старик кнут и моток белых ниток, научил юношу, что с ними делать, дорогу показал, куда идти.
Пошел юноша той дорогой, кружил, кружил и на вершину горы взобрался. Поглядел вперед — еще гора стоит. Камней там, словно деревьев в лесу, один другого чуднее. За горой черный туман клубится. Постоял юноша и пошел на ту гору. Идет он, идет, все круче, все выше взбирается, того и гляди, в пропасть свалится. Притомился, весь потом изошел, а тут с горы на него два тигра ринулись, сами огромные, шкура пятнистая. Вмиг перед юношей очутились, пасти разинули. Взмахнул тут юноша кнутом, раз, другой, третий и крикнул:
— Эй, тигры! Стражи горные! Прочь с дороги! Я по свету хожу, невесту ищу.
Только он это сказал, разом закрыли тигры пасти, опустили головы и прочь убежали.
Поднялся юноша на вершину. Вниз посмотрел, а там ущелье, ни камня в нем. ни деревца — только бурный поток мчится. Спустился юноша с горы, к самой воде подошел. Вынул моток, оторвал нитку, в воду бросил и крикнул:
— Эй, чудища, стражи водяные! Живо мост перебросьте с берега на берег. Я по свету хожу, невесту ищу!
Только он это сказал — зашумела, забурлила вода, в тот же миг чудища на зеленую поверхность всплыли. Хвосты рыбьи, туловища да головы человечьи, в черепашьи панцири одеты. Стали чудища нитку тащить, на другой берег вытащили. А нитка та мостиком обернулась. Взмахнул юноша кнутом и пошел по мостику. Мостик узенький — одно-разъединое бревнышко. Глянул юноша вниз: там вода зеленая, в воде чудища, к самым ногам подбираются, красными глазами на юношу смотрят. Испугался юноша, думает: «Мостик узенький, того и гляди, в воду свалишься». Подумал он так, и тотчас ноги у него подкосились, в голове помутилось. Ай-я! Бревнышко вмиг тонкой ниткой обернулось. Свалился юноша в воду, и чудища его на дно утащили.
Ждет мать старшего сына, а он все не идет. Вот уже и год прошел. Утешает себя старая, успокаивает, а сердце тревога гложет. Вот и третий день третьего месяца наступил. Говорит меньшой сын матери:
— Матушка! Год прошел, как мой брат ушел. Нынче я пойду невесту для себя искать!
Отвечает ему мать:
— Да ведь брат твой до сей поры не воротился, как же ты, сынок, не боишься идти?
— Он не воротился, а я непременно ворочусь.
Болит у матери сердце о старшем сыне, и говорит она:
— Иди, да себя береги. Хоть найдешь ты невесту, хоть не найдешь — все равно домой возвращайся. Только смотри про старшего брата все разузнай — где он, да что с ним.
Пообещал сын сделать все, как мать велит. Ровно в полночь вышел он во двор, оборотил заветное зеркальце к юго-западу. Побежал от зеркальца белый луч, рос, рос и в широкую светлую дорогу превратился. До самых гор крутых протянулась та дорога. Простился меньшой сын с матерью и в путь отправился.
Всю ночь шел. На рассвете до конца дороги дошел, увидел старца бессмертного, от старца блестящие лучи во все стороны расходятся. Дал старец юноше кнут, дал ниток клубок, научил, что с ними делать надобно, и говорит юноше:
— В том году об эту пору твой брат сюда приходил. Упал он после в воду, и чудища его на дно утащили. Вот и решай, пойдешь ты дальше или не пойдешь.
Услыхал юноша, что старший брат в пропасть свалился, покатились у него из глаз слезы, и говорит он старцу:
— Будь что будет, а я все равно пойду.
Выслушал старик юношу, дорогу показал к той девице. Идет юноша, кнутом помахивает, через Тигровую гору перебрался, к бурлящему потоку подошел. Достал клубок, оторвал нитку, в воду бросил и крикнул:
— Эй, чудища, стражи водяные! Живо мост с берега на берег перебросьте! Я по свету хожу, невесту ищу!
Только он это сказал — забурлила, зашумела вода, в тот же миг чудища на зеленую поверхность всплыли. Хвосты рыбьи, туловища да головы человечьи, в черепашьи панцири одеты. Стали чудища нитку тащить, на другой берег вытащили. А нитка та мостиком обернулась. Идет юноша по мостику, а мостик узенький — одно-разъединое бревнышко. Помахивает юноша кнутом, вниз не глядит, на чудищ внимания не обращает. Не дрожат у него колени, не мутится в голове. Перебрался он благополучно через поток на другой берег. Гору перешел, другую одолел, вдруг смотрит — меж изумрудных кипарисов и зеленых сосен домик стоит. Только юноша к домику тому приблизился, чует — аромат дивный вокруг разлился. Не пошел юноша к воротам, обошел дом, как ему старец наказывал. Подошел, смотрит — двор стеной обнесен, из-за стены сад с цветами виднеется. Не стал юноша цветы разглядывать, ударил кнутом по стене, в тот же миг кнут веревочной лестницей обернулся. Забрался юноша по лестнице в сад, дернул лестницу, она опять кнутом обернулась. Отыскал юноша в саду пионы — зеленый да красный. Один другого краше, один другого ароматней. Направил юноша на цветок зеркало и крикнул:
— Люй-мэй! Зеленая сестрица!
В тот же миг цветок девушкой обернулся. Ее-то и видел юноша в зеркале.
Говорит юноша:
— Зеленая сестрица! Я за тобой сюда пришел. Давай убежим!
Окинула его девица взглядом с головы до ног — улыбнулась. Повернула голову, на красный пион посмотрела — брови нахмурила, из глаз слезы-жемчужины покатились.
— Не могу я уйти, не могу старшую сестрицу бросить. Пусть мы вырвемся из рук злой волшебницы, все равно весь век буду сердцем печалиться.
Сказала она так, а на красном пионе росинки заблестели, на каждом лепестке по жемчужине.
Все понял юноша, пригорюнился. Не нашел старший брат красную сестрицу, загубили его водяные чудища. А что сделаешь без его зеркальца? Тут говорит ему зеленая сестрица:
— Пойдем быстрее в дом, злая волшебница воротилась.
Только вошли они в дом, а уж волшебница на переднем дворе. Поглядел юноша в дверную щелку, видит — одета волшебница в шелка да бархат, только лицо и руки у нее волосатые. Постояла волшебница во дворе, носом повела, ткнула пальцем в дверь и давай ругаться:
— Ах ты, тварь, смерти своей ищешь! Как ты посмела человеком обернуться? Кто тебе дозволил чужого мужчину в дом привести?
Пнула волшебница дверь ногой, в щепы ее разнесла. Юбкой взмахнула — загудел в доме ветер. Только с зеркальцем тем никакие чары не страшны. Не смогла волшебница зеленую сестрицу опять в цветок превратить. Видит старуха, плохо дело, улыбнулась и говорит:
— Взгляни-ка, доченька, какой пригожий юноша! Я тебя за него замуж отдам.
Молчат юноша с девушкой, словечка не вымолвят. А злая волшебница и говорит:
— Ты ведь не знаешь, что в доме у нас видимо-невидимо мулов, лошадей, коров да овец. А нынче ночью воры явятся. Пусть юноша вместе со мной дом постережет, а завтра я тебя с ним отпущу.
Сказала так волшебница и прочь пошла. Опечалилась тут девушка и говорит:
— Изведет тебя старая колдунья. Ничего у нее нет — ни мулов, ни коней, ни коров, ни овец. Пошла она созывать волков, гадов ползучих, тигров да барсов.
Стал юноша девушку утешать:
— Есть у меня кнут волшебный, от волков, гадов ползучих, тигров да барсов спасает.
Успокоилась девушка. Отлегло у нее от сердца.
Привела злая колдунья юношу на пустынную гору, а сама исчезла. Вот и ночь настала. Смотрит юноша — ни мула, ни лошади, ни коровы, ни овцы, — ничего нет. Только терновник растет. Вдруг видит — волки, гады ползучие, тигры да барсы пришли, сверкают зелеными глазами, а приблизиться не смеют. Выбрал юноша место поровнее, лег и проспал до самого рассвета.
Видит старая колдунья — не извести ей юношу, прикинулась, будто плачет, и говорит:
— Уж так я люблю мою доченьку! Коли уйдет она, умру от тоски. Думала я, думала и надумала вместе с вами уйти.
Услыхала это девушка, недоброе почуяла. Наверняка замыслила старуха сгубить их в дороге. Смекалистой была Люй-мэй и говорит старухе:
— Согласна я, чтоб ты пошла с нами, только не угнаться тебе за молодыми. Усталость одолеет. Ты, коли хочешь, можешь большой сделаться, коли надобно — можешь маленькой стать. Вот и сделайся маленькой, полезай в медную вазу. Я тебя на спине понесу. Руки тебе не попорчу, ноги не сломаю. Хочешь — спи. Хочешь — сиди. Хорошо?
А колдунья злая только про то и думала, как сгубить юношу и девушку. Услыхала она девушкины слова, сжалась вся, величиной с крысу сделалась. Прыг-скок — в медную вазу влезла, а Люй-мэй только того и надо. Заткнула она быстро вазу. Потом велела юноше крышку принести, крышкой вазу крепко-накрепко закрыла. И пошли они с юношей. Подошли к ущелью Водяных чудищ, вазу в воду бросили. Села Люй-мэй на землю, заплакала. Плачет да приговаривает:
— Ах ты, проклятая колдунья! Извела ты нас с сестрой, измучила. В цветы себе на потеху превратила. Не могу я тебя бросить, сестрица! Когда-то мы теперь с тобою свидимся?
Плачет Люй-мэй, слезами обливается. Не выдержали тучи, заплакали. Дождинками-слезами землю полили. Не стерпели сосны — заплакали. Росинки-слезы на ветках засияли. Вспомнил тут юноша старшего брата, не стерпел и заплакал в голос. Заблестела тут мутная зеленая вода, рассеялись черные тучи. С небес бессмертный старец спустился в блестящем круге. Взмахнул старец своей палкой и крикнул:
— Эй, водяные твари, вынесите на берег юношу! Он по свету ходил, невесту искал!
Послушались чудища — рыбьи хвосты, человечьи головы, черепаший панцирь, вынесли на берег старшего брата. А он будто и не был на дне потока у страшных водяных чудищ. Это волшебное зеркало с цветами водяного ореха его от порчи уберегло. Взял старец юношу за руку, к себе потянул. Хэй! Юноша на ноги встал, глаза протер и говорит:
— Никак, сон мне привиделся?
Увидал он младшего брата, обнял, а бессмертный старец поднялся ввысь и исчез.
Воротились братья в дом колдуньи, в сад вошли. Взял старший брат зеркало, на красный пион наставил и позвал:
— Хун-цзе! Красная сестрица!
В тот же миг оборотился цветок девушкой. Ее-то и видел старший брат в зеркале. Поглядела девушка на юношу, улыбнулась.
Рассеялись в горах темные тучи, сладилась у людей свадьба. Дождалась мать старшего сына с женой, дождалась меньшего сына с женой. И стали они жить в радости да согласии.
ЖЕНЩИНА-ЛИСИЦА
Наперед знаю, спросишь ты: «Разве такое бывает?» Все в сказке бывает. Подумай, пораскинь мозгами и поймешь, какой в этой сказке смысл заложен.
Жил в старину юноша по прозванью Да-чжуан. Жил вдвоем с матерью в маленьком домике у самой горы. И в холод и в зной ходил он в горы хворост рубить, тем и кормился. Рос Да-чжуан в бедности, да вырос могучим, плечистым, высоким и на редкость простодушным. В былые времена все отец с матерью решали: за кого дочь замуж отдать, на ком сына женить, — не то свадьба, не то торги — не поймешь. Часто до смерти чадо свое доводили. И все едино им было — полюбят молодые друг дружку или не полюбят. Только бы в богатый дом чадо свое сбыть — и ладно. У богатого в доме три женских покоя, а то и четыре наложницы сразу; бедный весь век бобылем живет.
Заговорился я что-то, не про то речь пойдет. Так вот, вырос Да-чжуан, пора бы ему жениться, а он все один да один. Понимает он, что мать в том не виновата, худого слова ей не скажет, обиды своей не выскажет. Жара холод сменяет, осень — весну, год за годом проходит. Молчит Да-чжуан, а сам уже ни на что не надеется, опостылела ему жизнь.
Но вот однажды пригрело весеннее солнышко, цветы расцвели, всю гору пестрым ковром укрыли. Еще зеленей стали сосны, еще прозрачней вода в родниках. Зазвенели на все лады ручейки. Легкий ветерок подул, запели-защебетали птицы. Скоро полдень, а Да-чжуан знай хворост рубит, обо всем на свете забыл. Вдруг слышит — рассмеялся кто-то, звонко так да весело. Оглянулся — что за диво! Стоят под высокой каменной скалой две девушки — две птички, смехом заливаются. Чуть не рядом с юношей стоят. И все ему видно. Одна девушка в зеленое одета; лицо — овальное яйцо утиное, глаза узкие, брови тонкие. Красавица, да и только! Другая девушка в красное одета. Лицо круглое, глаза большие, щечки румяные, зубы белые.
Росла на вершине скалы слива дикая, красным цветом усыпанная. Подпрыгнула девушка в красном, за сосну ухватилась, легко на самую макушку вскарабкалась. Вмиг до середины отвесной скалы добралась, да так ловко, будто ветром ее туда занесло. Хоть и привык Да-чжуан по горам лазить, а подивился. Взобралась девушка на вершину скалы, наклонилась, полную охапку сливовых цветов нарвала. Распрямилась, видит — юноша с нее глаз не сводит, рассмеялась и бросила в юношу цветок. И вот диво: ни вправо не упал цветок, ни влево, ни вперед, ни назад — прямехонько в голову юноше угодил. Растерялся юноша, покраснел. А девушка так и покатывается со смеху.
Говорит ей сестрица:
— Не шутки у тебя, а зло одно. Пошли лучше домой. Увидит отец — не до шуток будет.
Повернулись девушки и за каменной скалой исчезли. Стал юноша думать, стал гадать. «Чьи же это дочери сюда ненароком забежали?» А потом решил: «Не мое это дело», и снова принялся хворост рубить.
На другой день Да-чжуан, как всегда, в горы отправился. Рубит он хворост, вдруг — шварк — камешек прямо перед ним упал. Обернулся юноша — меж сосен красное платье мелькнуло. Звонкий смех бусинками рассыпался. Заколотилось у юноши сердце, никак не успокоится.
На третий день девушка в красном с охапкой хвороста Да-чжуану навстречу вышла, смехом заливается. Глаза у нее еще яснее, щечки еще розовее.
Говорит юноша:
— Ты… — и ничего больше сказать не может.
Бросила девушка хворост, засмеялась и убежала. Взяла тут юношу досада. Ругает сам себя: «Рот деревянный, язык непослушный». Обо всем забыл юноша, только про девушку и думает. Насилу день прожил. Утром пришел, смотрит — девушка на травке у реки сидит. Расхрабрился юноша, дай, думает, подойду к красавице. А красавица рот рукой прикрыла, так и прыснула со смеху. Застеснялся юноша, остановился, дальше идти не решается. А девица головой кивает, зовет юношу. Подошел он. Как звать девицу, не знает и спрашивает:
— Ты откуда?
А девушка смеется и отвечает:
— Не все ли равно откуда? Давай лучше я тебе хворост помогу рубить. Посмотрим, кто больше нарубит!
Девушка то на дерево заберется, то вниз спрыгнет. Руки проворные, сама легкая. Ломает хворост, да никак ей за юношей не угнаться — чуть поменьше его наломала. Забралась девушка на сухое дерево, с треском верхушку обломила. Вдруг из лесу голос послышался:
— Эр-ни! Хватит тебе проказничать, не маленькая! Иди скорее, отец пришел!
Спрыгнула девушка с дерева, на одну кучу хвороста посмотрела, другую взглядом смерила, головой мотнула и говорит:
— Ты верх взял, больше меня хворосту наломал. А теперь мне пора. Старшая сестра кличет.
Повернулась девушка, к лесу побежала. Обернулась, засмеялась и исчезла.
С той поры девушка частенько прибегала из лесу. Шутки шутит, смехом заливается, юноше хворост собирать помогает. Сказала она, что прозывается Эр-ни — Вторая дочь, что она из семьи Ху, живет за высокой горой, а девушка в зеленом старшей сестрой ей доводится.
Уж так рад юноша, когда девушка к нему приходит, что небо вместе с ним радуется, земля веселится. Защебечут птицы — чудится юноше пенье дивное. Зашумят на ветру листья — слышится юноше звонкий смех. И цветы будто краше стали и ручьи звонче. Вот бы взять такую девушку в жены. Думает так юноша, а красавице ничего не говорят, боится.
Приметила мать: уходит сын раньше, домой возвращается позднее. Хворосту еще больше приносит. Радуется старая — трудолюбивый у нее сын, и тревожно ей — неладное чует. То веселится юноша, то вдруг задумается, как потерянный ходит. Не стерпела мать, спрашивает:
— О чем печалишься, сынок?
И рассказал ей сын все, как есть, по порядку.
Говорит мать:
— Горы глухие да пустынные. Откуда там девушке взяться? Коли встретишь ее опять, приведи, я на нее, погляжу.
Наутро пришел юноша в горы, а девушка на прежнем месте сидит — на самой верхушке скалы каменной. Голова вся цветами изукрашена. Взяла Эр-ни один цветок, в волосы юноше воткнула, а сама смеется-заливается.
Говорит юноша:
— Не будем мы нынче хворост рубить.
— Отчего же не будем? — спрашивает девушка.
Отвечает юноша:
— Моя матушка на тебя взглянуть хочет.
Обиделась девушка и говорит:
— Эх ты! Хочешь, чтоб мать тебе подходящую жену выбрала?
Сказала так девушка, плечами повела, повернулась и убежала.
Растерялся юноша, быстро догнал девушку, говорит, а сам запинается:
— Хочу я с тобой век вместе прожить, коли не брезгуешь, соглашайся.
Застеснялась девушка и говорит:
— Да это я так, шутки шучу. — Сказала и опять смехом залилась.
Посмотрел юноша на девушку и тоже рассмеялся, пот со лба вытер.
Привел юноша Эр-ни к себе в дом, стала она его женой. И до того трудолюбива была Эр-ни! За что ни возьмется — все у нее спорится. Нисколько не гнушалась девушка бедностью Да-чжуана. День-деньской щебечет да смеется. С нею и старуха-мать словоохотливей стала. Только вскорости закручинилась вдруг старуха, брови нахмурила. Стала ее Эр-ни спрашивать, что да как. А старуха ей и отвечает:
— Не хочу я тебя обманывать, доченька, все наши припасы кончились, нечего больше в котел класть.
Засмеялась молодая невестка и говорит:
— Не тревожьтесь, матушка!
Сказала она так и убежала куда-то. Немного времени прошло, смотрит мать; невестка с целой корзиной риса воротилась. Глазам своим не верит старуха. Радуется, а у самой сердце ноет. И спрашивает она невестку:
— Где ты рис раздобыла, доченька?
Ничего не сказала Эр-ни, рассмеялась и за стряпню принялась. Дни долгие, ночи длинные. Старуха-мать и думать про этот случай забыла.
Год прошел. Родила Эр-ни мальчика. Живут они вчетвером — не нарадуются. Оглянуться не успели — мальчик бегать научился. Но вот однажды, когда солнце уже за гору село, шел Да-чжуан домой с вязанкой хвороста, вдруг видит — Эр-ни с каким-то стариком разговаривает. Хотел он было подойти посмотреть, что за старик такой, опомниться не успел, как старик исчез. Эр-ни одна осталась. Подбежал к ней Да-чжуан, смотрит, а у Эр-ни из глаз слезы-жемчужинки катятся. Растревожился юноша, дрожит весь, ни разу не видел он, чтоб жена плакала. Не успел он и рта раскрыть, а Эр-ни ему и говорит:
— Должны мы с тобой, Да-чжуан, нынче расстаться.
Смотрит юноша на Эр-ни, глаза широко раскрыл. Ему и во сне такое привидеться не могло, думает: может, ослышался. А жена опять ему говорит, да тихо так:
— Искал меня отец, искал и нашел наконец. А теперь с собою увести хочет.
Понял тут Да-чжуан, что приключилось, заныло у него сердце, и спрашивает:
— Уйдешь ты, значит, от меня?
— Не моя на то воля, отец неволит. Забудь обо мне, будто и не было ничего промеж нас. Никогда мы больше с тобою не свидимся. — Сказала она так и заплакала горько-горько.
Не стерпел Да-чжуан, уронил слезу и говорит:
— Не можем мы с тобою расстаться!
Ничего на это не ответила Эр-ни. А потом говорит:
— Надумал мой отец в дальние края податься. Ты сейчас воротись домой. А после, если не забудешь меня, иди на юго-запад, пройдешь тысячу верст, увидишь старую акацию. Десять тысяч лет ей. Под той акацией пещера есть в сто верст длиной, там и найдешь меня.
Закивал Да-чжуан головой, согласен, мол. Вдруг Эр-ни наклонила голову, что-то выплюнула, красное и блестящее, вложила в кулак юноше и говорит:
— Нечего тебе будет есть, попроси у жемчужины, скажи: «Жемчужина, жемчужина, дай мне еды!»
Посмотрел Да-чжуан на жемчужину, а она величиной с боб. Поднял голову — Эр-ни и след простыл, сидит у его ног на задних лапах огненно-красная лиса, из глаз у нее слезы на землю капают. Присел Да-чжуан на корточки и говорит:
— Возьми свое сокровище обратно, Эр-ни. Ты тварью оборотилась, а без тебя не видать мне счастья.
Замотала лисица головой. Хотел Да-чжуан ее на руки взять, вдруг слышит — за спиной у него кто-то кашлянул. Оглянулся — нет никого, а потом смотрит — и лисица исчезла. Чуть умом не тронулся юноша, ищет везде — ни следа лисьего нет нигде, ни тени. Тут ночь наступила. Делать нечего, пришлось домой воротиться.
День и ночь думает Да-чжуан про Эр-ни, кусок ему в горло не идет. Сын с утра до вечера плачет, мать ищет. Старуха по невестке тоскует, внучонка жалеет, смотрит, как плачет дитя малое, и сама слезами обливается. Слез тех на целую заводь хватило бы. Горе радость сменило. А время бежит. И вот решил Да-чжуан в путь отправиться Эр-ни искать. Наказала мать сыну взять жемчужину с собой. Все готова старая терпеть — голод, нужду, только бы сын Эр-ни нашел и домой с ней воротился. Собрала старая сына в дорогу, сухих лепешек ему положила, да не про то речь.
Отправился юноша в путь. Ветер его насквозь пробирает, иней, дождь да роса мочаг, вёдро ненастье сменяет. Уж и не знаю, сколько дней, сколько ночей он шел, год целый, а то и больше прошел. И увидел он наконец ту акацию. Недаром десять тысяч лет ей — вдесятером не обхватишь. Под акацией пещера, глубокая-преглубокая, дна не видать. Радуется Да-чжуан, только страшно ему. Эх, думает, будь что будет. И начал вниз спускаться. А дорога — косогор крутой, и темным-темно. Пришлось юноше ощупью пробираться.
Идет он день, идет ночь, еще день, еще ночь, вдруг видит — светло стало. Еще немного прошел — вдалеке высокая арка и большие ворота показались. Ворота лаком черным крытые. Подошел юноша к воротам, подергал за кольцо — ворота распахнулись. И увидел юноша девицу в зеленом платье, ту самую, которую Эр-ни своей старшей сестрой назвала. Смотрит девушка на Да-чжуана, глазам своим не верит, одолела ее тревога, спрашивает:
— Ты как сюда попал? Вернется отец — не поздоровится тебе.
— Будь что будет, только надобно мне с Эр-ни повидаться.
Вздохнула девушка, ворота заперла и говорит:
— Иди за мной.
Двор просторный, во дворе дом стоит, в доме с каждой стороны по флигелю — все из одноцветного кирпича сложены, черепицей крыты. Привела девушка Да-чжуана в восточный флигель, пальцем на кан показала:
— Вот она, Эр-ни.
Смотрит Да-чжуан — там лиса лежит. Тяжко стало у него на сердце. Вмиг вытащил он из мешка волшебную жемчужину. А лиса, как увидела юношу, так и кинулась к нему. Рот раскрыла, а сказать ничего не может. Положил тут юноша лисице в рот жемчужину, перекувырнулась лисица, смотрит юноша — опять Эр-ни перед ним стоит. Обрадовался сперва Да-чжуан, потом сердце у него заныло. Похудела Эр-ни, вроде бы старше стала. А Эр-ни взяла его за руку, смеется. Смеялась, смеялась и как заплачет вдруг! Тут у ворот чей-то голос послышался. Испугалась старшая сестра и говорит:
— Прячься скорей! Отец воротился.
Да-чжуан от злости даже глаза вытаращил. Рванулся вперед. А сестра Эр-ни его легонько рукой отталкивает. Потом ушла, а сама дверь заперла.
Говорит Эр-ни:
— Станет отец тебя потчевать, крошки в рот не бери.
Только она это сказала, входит во двор старый лис, носом шмыгает, принюхивается:
— Чую человечий дух. Чую человечий дух!
А старшая дочь ему отвечает:
— Откуда тут человечьему духу взяться? Это ты ходил-бродил, чужой земли на ногах принес.
Отвечает старый лис:
— Не я принес. Чужой пришел. Чую человечий дух! Чую человечий дух!
— Не чужой пришел, муж Эр-ни пожаловал.
А Да-чжуан уже все наперед прикинул. Не отдаст ему старый лис Эр-ни, он будет насмерть драться с ним. Тут как раз послышался во дворе хохот старого лиса. Расхохотался он и как закричит:
— Пусть муж Эр-ни живо ко мне выйдет! Поглядеть на него хочу!
Отперла старшая дочь дверь. Вышел Да-чжуан, смотрит — перед ним белолицый старец стоит, атласная куртка на нем. Увидал он юношу, стал рукой его манить да звать:
— Иди-ка быстрей наверх, в северную комнату. Небось проголодался? Попотчую тебя на славу!
Поднялся юноша вслед за старцем в комнату. В комнате стол стоит, лаком крытый, блестит. А на столе том яств видимо-невидимо: десять блюд да еще восемь чашек. И чего только нет. Курятина, рыба — ароматный дух прямо в нос бьет. У Да-чжуана в животе урчит, почитай, день целый не ел. Но крепко-накрепко запомнил он, что Эр-ни ему наказывала. И так его упрашивал белолицый старец, и эдак уговаривал — ни крошки юноша не взял.
Говорит старец:
— Не хочешь овощи — лапши отведай.
А юноша на своем стоит, к еде не притрагивается. Старец сам юноше отвар из лапши подает, говорит:
— Не хочешь лапши — выпей хоть отвару.
У юноши во рту пересохло, аж сердце от жажды горит, и думает он: «Эр-ни только есть не велела, а про питье вроде бы ничего не сказала. Выпью немного, авось обойдется». Взял юноша у старца чашку с отваром, стал пить. Пьет-пьет и не заметил, как лапшинка в рот проскочила.
Вернулся юноша во флигель и стал животом маяться.
Спрашивает Эр-ни:
— Ел ты у отца, когда он тебя потчевал?
— Не ел, только отвар из лапши пил, да вот не заметил, как лапшинка в рот проскочила.
Стала его Эр-ни укорять:
— Зачем же ты отвар пил? Не лапшинка тебе в рот проскочила, змея ядовитая. Изведет она тебя.
Аж подскочил юноша с перепугу, а Эр-ни ему и говорит:
— Чтобы от змеиного яда уберечься, надобно белую жемчужину добыть. А старец ту жемчужину во рту держит. Дам я тебе жбан вина, возьми его и вместе пойдем к отцу.
Пришли они в северную комнату, а старец о ту пору как раз спать собрался.
Говорит ему Эр-ни:
— Отец, мой муж из дальних краев пришел, ничего он с собой не принес, только жбан отменного вина, чтоб уважение тебе выказать. Вино это на коричных цветах настояно.
Сказала так Эр-ни, сняла со жбана крышку. Такой аромат разлился по комнате, что и рассказать невозможно. А старец как увидел вино, обо всем забыл, схватил жбан двумя руками и давай пить.
Все до капельки выпил — захмелел, податливым стал, как глина. Тут Эр-ни и вытащила у него изо рта белую жемчужину. Старец не заметил, как лисом обернулся. Эр-ни взяла жемчужину, бросила ее в чашку с водой и велела Да-чжуану выпить. Забулькало у юноши в животе и болеть перестало.
Вытащила Эр-ни из чашки жемчужину, положила себе в рот, взяла Да-чжуана за руку, и побежали они. Бегут — земли под собой не чуют. Выскочили из пещеры. Дня не прошло, а они уж воротились. И стали они опять жить все вчетвером в радости и довольстве.
ВОЛШЕБНАЯ КАРТИНА
В глубокую старину, уж и не помню, какой император о ту пору правил Поднебесной, жил на свете сильный, умный и пригожий юноша по прозванью Чжу-цзы. Ему давно сровнялось двадцать, а он все еще не был женат. Никогда не жаловался Чжу-цзы на свою одинокую жизнь, хотя его частенько одолевала грусть. Говорит ему однажды мать:
— Ох, сынок, и без того в нужде да бедности мы с тобой живем. Так в нынешнем году нас еще императорские чиновники обобрали. Отняли все, что уродилось на клочке нашей тощей землицы. Кто же замуж за тебя пойдет, если мы сами себя прокормить не можем?
Прошло месяца три с лишком. Вот уже и Новый год скоро. Неплохо бы, думает мать, пельменями в праздник полакомиться. А то ничего они с сыном не едят, одни отруби да траву горькую. Только нет в доме белой муки на пельмени, откуда ей у бедняков взяться? Хорошо еще, что гаоляновой с полмеры осталось! Но из одной муки пельмени не сделаешь, начинка нужна, а овощи дорого стоят. Придется одной редьки купить.
Позвала мать сына и говорит:
— Осталось у нас, сынок, десять монеток, возьми их, сходи на базар да купи редьки. Я пельменей наделаю.
Взял Чжу-цзы деньги, отправился на базар. Только дошел до овощного ряда, вдруг видит — старик стоит, старинными картинами торгует. На одной картине девушка изображена, красоты такой, что и рассказать невозможно. Залюбовался юноша, глаз отвести не может. Смотрел, смотрел — и влюбился. Не стал Чжу-цзы раздумывать, отдал последние десять монет старику, взял картину и пошел домой.
Увидела мать, что сын вместо редьки картину принес, вздохнула и думает: «Не придется нам, видно, пельменей поесть», а сама молчит, слова сыну не скажет.
Отнес Чжу-цзы картину к себе в комнату и пошел заработка искать. Воротился он вечером домой, зажег свечку, вдруг слышит — зашелестело что-то: хуа-ла-ла. Что это? Не мог же ветер пробраться в дом. Поднял юноша голову, смотрит — картина на стене будто качается. В одну сторону качнулась, потом в другую? Что за диво? Красавица сошла с картины, села рядышком с Чжу-цзы. Рад юноша, и боязно ему. Тут дева улыбнулась, заговорила, и весь страх у юноши как рукой сняло. Ведут они меж собой разговор, а любовь их все жарче разгорается. Не заметили, как ночь прошла. Но только пропел петух, девушка на картину вернулась. Ждет не дождется юноша вечера — сойдет красавица с картины или не сойдет? Наступил вечер, и красавица снова пришла к юноше.
Так продолжалось около месяца. Но вот однажды дева сошла с картины печальная, с поникшей головой. Стал Чжу-цзы допытываться, что ее опечалило. Вздохнула девушка и говорит:
— Полюбила я тебя, и невмоготу мне смотреть, как ты с утра до ночи трудишься, а все равно в бедности живешь. Хочу я тебе помочь, да только боюсь на ваш дом беду накликать.
Тут юноша с жаром воскликнул:
— Как вспомню, что вечером увижу тебя, так радостно становится на сердце, что не боюсь я ни бедности, ни голода.
Не дала ему дева договорить и спрашивает:
— Разве справедливо, что ты в такой горькой нужде живешь? Вот тебе двадцать монеток, завтра сходи на базар, купи немного шелковых ниток. Только смотри, как бы кто про меня не узнал.
Все сделал Чжу-цзы, как ему велела красавица. А вечером сошла она с картины и говорит:
— Ложись-ка ты спать, а я поработаю.
Вот и первый петух прокричал. Рассвело. Открыл Чжу-цзы глаза и зажмурился: вся комната так и сверкает от шелка да атласа, — красавица за ночь их наткала. Смотрел на них юноша, смотрел, будто завороженный, потом к матери кинулся. Увидала мать, замерла, глазам своим не верит. Тут рассказал ей сын все по порядку: как каждый вечер спускалась к нему дева с картины, как они полюбили друг друга, как дала она ему двадцать монет и велела немного шелковых ниток купить, как, наконец, лег он спать, а утром проснулся и видит: вся комната так и сверкает от шелка и атласа.
Услышала мать, обрадовалась, а самой боязно: ведь неспроста все это. Подумала она так, а сыну ничего не сказала. Отнес Чжу-цзы шелка и атлас на базар и воротился домой с целой кучей денег. С той поры зажили мать и сын в довольстве.
Но вот однажды утром, когда Чжу-цзы ушел в поле, а мать хлопотала по хозяйству, явился монах-даос, который по деревням собирал подаяние. Посмотрел он на старую женщину, испуганно вскрикнул и говорит:
— Вижу я на твоем лице знак волшебства.
Вспомнила тут женщина, что рассказал ей сын о волшебной картине, задрожала от страха.
А монах опять говорит:
— Если не хочешь, чтоб горе и смерть пришли к тебе в дом, отдай мне немедля картину. Там красавица нарисована, она для вас шелка да атлас ткет.
Как услыхала женщина, что монах все про картину знает, еще больше испугалась. Бросилась в комнату, сорвала картину со стены, свернула ее и уже направилась к выходу, но тут услышала тяжелый вздох. Это красавица вздохнула и говорит чуть не плача:
— Скажи сыну, что я в дальних краях. Если он любит меня, пусть идет в страну Сию. Буду ждать Чжу-цзы весь век, пока не дождусь.
Ничего не ответила бедная мать. Поспешила она к воротам, отдала монаху картину, а сыну ничего не сказала: пусть лучше забудет Чжу-цзы свою красавицу.
Воротился юноша с поля домой, видит — нет на стене картины с прекрасной девой, один гвоздик остался. Бросился он к матери. И рассказала она сыну про монаха-даоса, который предсказал им горе да беду, если она не отдаст ему картины. Нечего и говорить, как закручинился юноша. Лег он на кан, пролежал до самого утра, захотел встать — не может — тяжелый недуг его одолел. Каких только лекарей не призывала мать! Каких только снадобий не давала сыну! Все напрасно. День ото дня слабел юноша, и мать видела, что смерть уже совсем близко. Села она к сыну на кан, заплакала и говорит:
— Чжу-цзы, Чжу-цзы, сыночек мой единственный, никогда я ничего не делала против твоей воли. Пусть будет так, как ты хочешь. Вижу я, ты умираешь от любви.
Отвечает ей сын:
— Не стану тебя обманывать. Мне бы только разочек на нее взглянуть, вся моя хворь мигом бы прошла.
Сказал так Чжу-цзы, и из глаз у него слезы закапали.
Говорит ему мать:
— Эх, Чжу-цзы, я и сама теперь поняла, что не надо было монаху картину отдавать. А сейчас послушай, что я тебе скажу. Сняла я тогда со стены картину, свернула ее и пошла отдавать даосу, вдруг слышу — будто кто-то тяжело вздохнул, а потом дева чуть не плача говорит мне: «Скажи сыну, что я в дальних краях. Если он любит меня, пусть идет в страну Сию. Буду ждать Чжу-цзы весь век, пока не дождусь». Не хотела я тебе про то сказывать, думала, забудешь ты ее, да, видно, не бывать тому. Только где эта страна Сию, никто не знает, да и болен ты сейчас.
Но в сердце Чжу-цзы уже загорелась надежда. С каждым днем ему становилось все лучше и лучше.
И вот однажды мать положила в холщовый мешочек все деньги, которые они выручили от продажи шелков и атласа. Чжу-цзы вывел за ворота коня, вскочил на него, взял мешочек с деньгами, махнул матери на прощанье рукой и поскакал на запад.
Много ли, мало ли дней прошло — трудно сказать, только все деньги, что были в полотняном мешочке, Чжу-цзы истратил: даже коня давно продал, чтоб за еду да за ночлег платить, а страну Сию все не видать да не видать. Пришлось Чжу-цзы на поденную работу наняться. Заработал он немного денег и снова в путь отправился.
Много дней шел юноша. Притомится, про деву вспомнит и опять идет, будто силы в нем прибавилось. Все реже попадались юноше деревни, часто приходилось ночевать в поле.
Однажды он за весь день так и не встретил ни одного селения. Во рту у него не было ни капли воды, ни одной рисинки. А ночевать снова пришлось под открытым небом. Проснулся он на следующее утро, вдруг видит — поблизости небольшой овражек. Обрадовался Чжу-цзы, побежал к овражку, смотрит — воды там нет, ручей давно пересох. Пошел юноша вдоль оврага, и вдруг заметил небольшую ямку, в ямке — вода. Спустился юноша вниз, присел на корточки и только хотел напиться, как вдруг откуда ни возьмись маленькая черная рыбка. Посмотрел на нее Чжу-цзы и говорит:
— Рыбка, рыбка! Выпью я эту воду — ты и часу не проживешь, не выпью — сам умру от жажды. Но двух дней не пройдет — ты все равно умрешь, потому что вода эта высохнет. Как же мне быть?
Думал, думал юноша и надумал. Взял платок, смочил водой, завернул в него рыбку, что осталось на дне, выпил и пошел дальше.
Много ли он прошел, мало ли, про то я не знаю, только солнце уже стало клониться к западу. Вдруг видит Чжу-цзы — река перед ним широкая с севера на юг течет. Глубины такой, что, сколько ни смотри, дна не увидишь. Пригорюнился Чжу-цзы, сел на берегу, не знает, что делать. Вдруг вспомнил о рыбке и говорит:
— Не знаю, что сам буду делать, а ты, рыбка, плыви себе на здоровье!
Сказал так юноша и выпустил рыбку на волю. Рыбка только чешуей блеснула на солнце и тотчас исчезла. Поглядел юноша направо, поглядел налево: нет реке конца, словно в небо она вливается. И лодки нигде не видно. Как же перебраться на другой берег? Неужели он никогда больше не увидит своей возлюбленной? Опустил юноша голову и пошел прочь.
Идет, идет, вдруг слышит — кто-то его окликнул:
— Чжу-цзы!
Оглянулся — нет никого. Померещилось, верно, думает юноша, кто это мог звать его здесь по имени?
И вдруг опять слышит:
— Чжу-цзы, Чжу-цзы, погоди!
Оглянулся Чжу-цзы и на этот раз увидел юношу высокого роста, одетого в черное.
Спрашивает юноша:
— Хочешь на тот берег перебраться?
Отвечает Чжу-цзы:
— Хочу, да не знаю как.
Говорит ему юноша:
— Твоей беде я могу помочь, мигом мост выстрою.
Сказал так юноша, обломил ивовый прутик, в реку бросил. В тот же миг прутик узеньким мосточком обернулся. Так обрадовался Чжу-цзы, что забыл поблагодарить юношу, побежал по мостику, а когда ступил на берег и оглянулся, ни моста, ни юноши уже не было. Только маленькая черная рыбка весело плескалась в воде.
Пошел Чжу-цзы дальше. Поднялся на гору, смотрит — внизу, в долине, небольшая деревушка. На северном ее краю двухэтажный дом высится, в воротах старый монах-даос стоит. Видит Чжу-цзы, что солнце совсем уже низко, и решил на ночлег попроситься. Долго хмурил брови старый даос, насилу согласился пустить юношу в дом, и отвел его в правый флигель. Пришли они в комнату, а там стены цветной бумагой оклеены. Кровать стоит да маленький столик.
Говорит монах:
— Ложись спать, только, смотри, ничего не трогай.
Сказал так и ушел.
Лег Чжу-цзы и думает: «Что здесь трогать, когда в комнате ничего нет». Думал он думал, и тревога его одолела. Ворочается юноша с боку на бок, никак не уснет. Вдруг ненароком рукой до стены дотронулся. Замерло у юноши сердце. Что это? Под бумагой маленькая дверка оказалась. Оборвал юноша с этого места бумагу, по комнате лунная дорожка побежала. Приоткрыл Чжу-цзы дверцу, смотрит — сад, в саду тропинка прямо к беседке ведет, в беседке огонек светится. Вдруг из беседки вышла женщина. Чжу-цзы тотчас захлопнул дверцу, но в серебристом свете луны успел разглядеть ее лицо. Это была его красавица, та самая, которая каждый вечер спускалась к нему с картины, его возлюбленная, которую он так долго искал. Юноша снова приоткрыл дверцу и крикнул:
— Неужели ты?
Женщина сделала ему знак, чтоб молчал, потом подошла и тихонько сказала:
— Вот и пришел ты в страну Сию. Я знала, что ты меня найдешь. А теперь давай убежим отсюда. Я похитила у старого даоса волшебный меч и убью его, если он будет гнаться за нами.
Сказала так женщина, оторвала полу своего халата, постелила на пол и велела Чжу-цзы встать на нее рядом с собой. Только он встал, как пола облаком обернулась и начала подниматься вверх, в самое небо. Летит Чжу-цзы на облаке — словно в паланкине его несут.
Вдруг красавица наклонилась к нему и говорит:
— Погнался все-таки старый монах за нами, но ты не бойся, закрой глаза и не оглядывайся, пока не скажу. Я и одна с ним справлюсь.
Сказала так красавица, вытащила волшебный меч. В тот же миг ударил гром, засвистел ветер, зашумел ливень. Страшный крик потряс все вокруг. Вслед за тем наступила тишина. Приказала тут женщина Чжу-цзы глаза открыть. Смотрит юноша — они с красавицей на твердой земле стоят. А у их ног лежит обезглавленный оборотень.
НЕБЕСНЫЙ БАРАБАН
Жил в Небесном дворце шэньсянь — бессмертный старец, и было у него семь дочерей, все уже взрослые. Самой младшей восемнадцать сровнялось. Отец очень боялся, как бы девушки не стали думать о земной жизни, а пуще того боялся, как бы они не нашли себе женихов в мире людей. Потому-то держал их старик в строгости, не велел им гулять, не велел развлекаться, и сидели они, бедненькие, во дворце, смертной скукой мучились.
Звали младшую дочь Ци-цзе. Уж очень хороша была собой девушка. И вот однажды, когда Ци-цзе отдыхала в своих покоях, ее слуха коснулись прекрасные звуки флейты, они доносились в Небесный дворец из мира людей. Флейта пела так сладко, что Ци-цзе невольно заслушалась. Ей не терпелось узнать, кто это играет, и вместе с пятнистым оленем, который прислуживал ей, она тихонько вышла из дворцовых покоев посмотреть сквозь облака на землю.
Стояла весна. В мире людей наливались пурпуром персики, зеленели ивы. Парами летали ласточки. Молодые супруги пропалывали поле зеленой пшеницы, пели песни. Зависть взяла Ци-цзе.
Повернулась Ци-цзе в ту сторону, откуда доносились звуки флейты, смотрит — молодой крепкий юноша сидит под развесистой ивой, на флейте играет. Глядит на него девушка, глаз отвести не может. Глядела, глядела и влюбилась.
Догадался олень, о чем его хозяйка думает, и говорит ей на ушко:
— Ты посмотри, Ци-цзе, как хорошо у людей! Вот бы спуститься к ним погулять!
Ци-цзе только головой кивнула.
А олень опять за свое:
— Видишь, юноша играет на флейте? Уж до того трудолюбив! С рассвета до темна косит в горах траву! По нраву он тебе?
Покраснела Ци-цзе от стыда, а сама кивнула оленю головой и говорит:
— По нраву-то по нраву, только неизвестно, хороший он человек или дурной?
— Я вмиг это узнаю, хочешь, вниз спущусь?
Согласилась девушка, и олень стал потихоньку спускаться на землю.
Юношу, который под ивой сидел и на флейте играл, звали Ван Сань. Был он круглым сиротой, косил траву, тем и жил.
Кончил Ван Сань играть, поднялся, взял косу и только хотел за работу приняться, как вдруг видит — олень к нему бежит по дороге. Подбежал олень к Ван Саню, подогнул передние ноги, поклонился и стал просить:
— Спаси меня, братец-косарь! Спрячь поскорее! За мною волк гонится!
Спрятал Ван Сань оленя в копну, а сам на дерево залез. В тот же миг волк появился. Подбежал волк к дереву, запыхался весь и спрашивает Ван Саня:
— Не видел ты, не пробегал олень по дороге?
Махнул Ван Сань рукой на запад и отвечает:
— Видел, он вон куда убежал.
Услышал это волк и помчался дальше, на запад.
Вылез тут олень из копны и давай благодарить Ван Саня. Потом спросил, велика ли у юноши семья.
Вздохнул Ван Сань и отвечает:
— Эх, один я на белом свете. Один ложусь, один встаю.
Спрашивает его олень:
— Отчего же тогда не приведешь в дом жену?
Отвечает юноша:
— Беден я, кто же за меня пойдет?
Говорит олень:
— Не печалься, братец Ван Сань! При твоем трудолюбии да не найти себе жены?! Вот погоди, я тебя сосватаю!
Отвечает Ван Сань:
— Не знаю, как и благодарить тебя.
Говорит ему олень:
— Сейчас уже поздно, мне пора уходить, но мы с тобою вскорости свидимся. Понадобится моя помощь, оборотись на юго-восток, крикни три раза: «Брат олень! Брат олень! Брат олень!» Мигом явлюсь.
Сказал так олень и исчез. Собрал Ван Сань траву и домой воротился.
На другой день встал юноша чуть свет и снова в горы отправился. Подошел к реке, смотрит: девушка в розовом платье белье на берегу стирает. Глаза у нее большие, лучистые, руки умелые, быстрые. И собою хороша. Загляделся Ван Сань на девушку и про свою траву забыл.
А девушка стирала, стирала, да вдруг оступилась, в воду свалилась. Ван Сань и думать не стал, прыгнул за девушкой в воду, на берег ее вытащил.
Девушка промокла, дрожит вся и говорит Ван Саню:
— Ты и впрямь добрый юноша! Если твой дом неподалеку, дозволь зайти к тебе обсушиться.
Отвечает ей Ван Сань:
— Зайди, обсушись!
И пошли они рядышком к дому. Пришли, а около дома олень стоит, их дожидается, две пары платья держит.
Удивился Ван Сань и спрашивает:
— Ты зачем пришел, брат олень?
А олень рассмеялся и отвечает:
— Говорил же я, что приду тебя сватать. Эту девушку зовут Ци-цзе. Ради тебя она покинула Небесный дворец и спустилась на землю. Пришлись ей по нраву твое трудолюбие и доброе сердце, и согласна она выйти за тебя замуж. Ну как, возьмешь ее в жены?
Выслушал Ван Сань оленя, взглянул на Ци-цзе, и в сердце у него словно цветок расцвел; покраснел юноша и попросил Ци-цзе стать его женой. Счастливо зажили Ван Сань и Ци-цзе, усердно трудились. А олень часто приходил им помогать.
Узнал бессмертный старец, что его дочь вышла замуж, страшно рассердился, так и горит весь от злости. И вот однажды дождался он, когда Ван Сань в поле уйдет, спустился на землю и увел Ци-цзе в Небесный дворец.
Воротился Ван Сань с поля, а Ци-цзе дома нет. Стал он ее искать. Добрых полдня искал, нигде не нашел. Пригорюнился юноша и вдруг про оленя вспомнил. Повернулся он лицом к юго-востоку и крикнул три раза:
— Брат олень! Брат олень! Брат олень!
Только он это крикнул, а олень уже перед ним.
Говорит олень юноше:
— Братец Ван Сань! Узнал бессмертный старец, что Ци-цзе за тебя замуж вышла, рассердился, увел ее в Небесный дворец и посадил в тюрьму. Велела Ци-цзе тебе передать, чтоб ты гаолян посеял и хорошенько за ним ухаживал, еще лучше, чем в прошлые годы. А когда гаолян созреет, не снимай его весь, оставь на поле один самый толстый стебель. За ночь он вырастет до самых облаков. По этому стеблю доберешься ты до Небесного дворца и встретишься с Ци-цзе. И еще она просила, чтобы ты каждый день на флейте играл, ей тогда веселее будет. Крепко запомни, что я тебе сказал. А теперь мне пора. Ци-цзе ждет…
Не успел Ван Сань глазом моргнуть, как олень исчез.
Опечалился юноша. Поднял он голову, поглядел на небо, ничего не увидел, только черные тучи. Где-то сейчас его Ци-цзе? Взял юноша флейту и заиграл, чтобы жену развеселить. Никогда еще его флейта не пела так звонко. Нежные звуки неслись прямо к небесной тюрьме. Услышала Ци-цзе, как играет Ван Сань, и колодки на ногах будто легче стали.
Уж очень хотелось Ван Саню поскорее увидеться с Ци-цзе, и сделал он все, как она велела: посеял гаолян, ухаживал за ним старательно. И вырос гаолян высокий-превысокий. Смотрит на него Ван Сань — не нарадуется.
А гаолян день ото дня крепче становится. Вот и метелки появились. Сидит Ци-цзе в небесной тюрьме, ждет не дождется, когда гаолян созреет. День ей годом кажется.
Но вот наконец пришла осень, гаолян красным сделался. Висят на стебле метелки пушистые. Один стебель заметней всех, такого никто и не видывал — толстый, высокий, с целое дерево будет. Убрал юноша гаолян, домой отнес, а самый высокий, самый толстый стебель на поле оставил. Вырос он за ночь до самых облаков. Увидел его Ван Сань, обхватил руками, стал подниматься на небо.
Вот и Небесный дворец. Вышли навстречу Ван Саню шесть девушек, на всех платья одинаковые.
Спрашивает старшая:
— Кто такой и зачем пожаловал?
Отвечает Ван Сань:
— Я — муж Ци-цзе, ищу свою жену.
Обрадовались тут девушки, все разом воскликнули:
— Значит, ты и есть муж нашей младшей сестры?
Отвечает Ван Сань:
— Да, я ее муж!
Говорит старшая сестра:
— Увидали мы, что гаолян красным сделался, навстречу тебе вышли. Сестренка наша в небесной тюрьме томится. Да и оленя туда заперли за то, что он тебе весточку от нее передал. Сейчас ты все равно их не увидишь, так что спрячься пока…
Только она это сказала, как на дороге бессмертный старец появился. Идет, ковыляет, на посох опирается.
Показал старец посохом на юношу, спрашивает дочерей:
— Что за человек такой, откуда появился?
Отвечает старшая:
— Он прилетел с Земли на Небо!
«Видать, юноша этот умелый, раз сумел прилететь на Небо», — подумал так старец и спрашивает:
— Ты зачем пришел?
Отвечает Ван Сань:
— Я ваш зять, пришел выразить свое уважение и увести домой жену, вашу седьмую дочь.
Услыхал это старец, поник головой, потом улыбнулся ехидно и спрашивает:
— Хэй, хэй! Значит, ты и есть Ван Сань?
Отвечает юноша:
— Он самый!
А старец между тем надумал Ван Саню задачу задать, велел принести соху и говорит:
— Слыхал я, что ты мастер пахать! Видишь, на стене трава выросла? Ну-ка, перепаши ее! Сумеешь — отдам тебе дочь, не сумеешь — убирайся прочь!
Сказал так старик и заковылял по дороге.
Поле перепахать — лучшего пахаря, чем Ван Сань, и не сыщешь! Но как перепахать стену? Совсем было приуныл Ван Сань. Тут старшая из сестер и говорит:
— Не горюй, братец! Я помогу тебе.
Дунула она Ван Саню на ноги раз, дунула другой, встал юноша без труда на край стены, взялся за соху, вмиг перепахал всю стену.
Вскорости старец воротился, видит — на стене и травинки не осталось, про себя думает: «А парень и впрямь умелый». И решил старец еще одну задачу юноше задать. Велел он принести один доу отрубей и говорит Ван Саню:
— Видишь эти отруби? Свей из них веревку. Сумеешь — отдам тебе дочь. Не сумеешь — убирайся прочь!
Сказал так старец и заковылял по дороге.
Из пеньки или из травы вить веревку — лучшего мастера, чем Ван Сань, и не сыщешь. Но как свить веревку из отрубей? Совсем было приуныл Ван Сань, но тут старшая сестра тихонечко ему говорит:
— Не горюй, братец! Я помогу тебе.
Дунула девушка на отруби, взяла горсть и начала веревку вить. Свила немного, Ван Саню отдала. Стал юноша дальше вить, вмиг веревку свил.
Воротился старец, увидал веревку, а она гладкая да скользкая. Что тут скажешь? Не смирился старец, новую задачу задал юноше и говорит ему:
— Ладно! Нынче отдохни, а завтра пойдешь на Обезьянью гору, добудешь для меня небесный барабан. Сумеешь — отдам тебе дочь, не сумеешь — убирайся прочь!
Сказал так старик и заковылял по дороге.
Пуще прежнего приуныл Ван Сань и думает: «Как раздобыть небесный барабан?» Но тут подошли к нему все сестры разом: третья, четвертая, пятая, шестая, и говорят:
— Не горюй, зять. Мы тебе поможем.
Третья сестра дала юноше холщовый мешок, четвертая сестра — топорик, пятая сестра — кремень, шестая сестра — иголку. Рассказали они юноше, что делать да как быть, чтобы небесный барабан добыть, и как после поступить. Не велели болтать, велели молчать, чтобы беды избежать да живым остаться.
Услыхал это Ван Сань, испугался, да что поделаешь! Надо выручать Ци-цзе!
Только рассвело, собрался Ван Сань в путь-дорогу, простился со свояченицами и отправился на Обезьянью гору.
Подошел юноша к горе, руками за колючий терновник ухватился, ногами в камни уперся — полез наверх. Уже руки у него в кровь исцарапаны, ноги в кровь стерты, платье в клочья изорвалось, а он знай карабкается да карабкается. Вот наконец и вершина!
Схоронился юноша в зарослях, огляделся. Куда ни глянь — обезьяны резвятся да скачут. Небесный барабан на высоком дереве висит, обезьяны его стерегут. Вдруг заприметил юноша яму, спустился в нее, повалялся, весь в глине вылез, сел на камень, на солнышке сушится.
Об эту пору обезьяны с горы к горному потоку мыться бежали, увидели Ван Саня, за глиняного бодисатву его приняли, хватать его стали, каждая к себе тащит. Притащили к небесному барабану, рядом поставили и давай перед ним поклоны отбивать. Плоды с дерева сорвали, сложили у ног Ван Саня и — пэн-пэн-пэн, пэн-пэн-пэн — убежали. Одну старую обезьяну оставили стеречь небесный барабан.
Вытащил тут Ван Сань из-за пазухи холщовый мешок, рукой поманил обезьяну и крикнул:
— Живо в мешок полезай!
Обезьяна и думать не стала, прыгнула в мешок, а Ван Сань взял да и завязал его. Духом на дерево взобрался, снял барабан, взвалил на спину и побежал прочь. Обезьяны сразу пропажу заприметили, всполошились, загудели будто пчелы в улье, вдогонку за юношей пустились.
Дун-дун-дун — бежит Ван Сань; пэн-пэн-пэн — мчатся следом за ним обезьяны. Видит юноша, что обезьяны близко, бросил на землю топорик. Вмиг бурная река разлилась, дорогу обезьянам преградила.
Хуа-хуа-хуа — зашлепали обезьяны лапами по воде, вплавь пустились.
Дун-дун-дун — бежит что есть мочи Ван Сань; пэн-пэн-пэн — мчатся следом за ним обезьяны. Видит юноша, что обезьяны еще ближе, бросил на землю кремень, вмиг за его спиной высокая гора выросла, дорогу обезьянам преградила.
Ци-лю-лю, ци-лю-лю — карабкаются обезьяны на гору.
Дун-дун-дун — бежит Ван Сань; пэн-пэн-пэн — мчатся вслед за ним обезьяны. Видит юноша, что обезьяны его настигают, бросил на землю иглу. Вмиг выросли за его спиной сверкающие скалы — ножи острые, путь обезьянам преградили.
Сверкают скалы — ножи острые, не взобраться на них обезьянам.
Убежал Ван Сань от обезьян, пришел в Небесный дворец. Встретила его старшая сестра, достала из хлопковой коробочки вату, велела Ван Саню уши заткнуть да палку крепкую припасти. Ван Сань так и сделал.
А бессмертный старец ничего не знает, сидит да радуется: «Хэй, хэй! Не вернется Ван Сань живым, разорвут его обезяны».
Только он так подумал, вдруг Ван Сань в комнату входит, барабан на спине несет. Увидел старец — зять живой вернулся и барабан принес, еще больше обозлился, решил насмерть оглушить юношу и говорит:
— Дай-ка я проверю, настоящий барабан ты принес или ненастоящий!
Поднял старец свой посох да как ударит по барабану. Дон! — прогремел барабан; ша-ша-ша — посыпались с деревьев листья. «Ну, — думает старец, — оглушил я Ван Саня до полусмерти!»
А Ван Сань говорит, как ни в чем не бывало:
— Ну-ка стукни сильнее! А то я не слышу!
Подивился старец, еще сильнее ударил:
Дон! — грохнул барабан; гэ-ча! гэ-ча! — задрожали стены. «Ну, — думает старец, — если и на этот раз он жив останется!..»
А Ван Сань опять, как ни в чем не бывало, говорит:
— Ну-ка стукни сильнее! А то я не слышу!
А старец как ударил два раза по барабану, так у него в голове помутилось. Где уж ему третий раз ударять?!
— Не можешь? — говорит Ван Сань. — Дай я попробую. — Поднял Ван Сань посох. Дон-дон-дон — забил в барабан. Закачалось небо, ходуном заходила земля, опрокинулся навзничь вредный старик и дух испустил.
Сломал Ван Сань железные ворота небесной тюрьмы, снял с Ци-цзе колодки, вынул свою флейту и радостный вместе с женой спустился к людям.
Шесть сестер вместе с ними спустились на землю и нашли себе трудолюбивых мужей. Пятнистый олень тоже спустился к людям, и все они на земле зажили радостно и счастливо.
